Текст книги "Деревянная книга"

– Я хотел, как лучше! Отпустите! – взывал он, потный от духоты и страха.

Что им надо? Куда тащат? Неужели в огонь?! Нет! Нет!

Пламя дышит прямо в лицо, тело горит, будто внутрь насыпали раскаленных углей. Жаркая пасть огня приближается – да ведь это открытый проем печи, в котором ярко-малиновым светом пылают догорающие дощечки. Только черные знаки-буквы отчего-то остались прежними, даже проступили четче и выразительней, будто огонь отделил их от дерева, и они теперь существовали отдельно, сами по себе.

Юрий Петрович попытался увернуться от квадратного зева печи, но он оказывался то справа, то слева, то сзади, а несгоревшие буквы стали похожи на черных огромных муравьев, которые начали выползать из очага и впиваться во все суставы железными раскаленными клещами. Зачем, зачем они это делают? Я же не сжег дощечки, я хотел, да! Но не сжег, они пропали раньше, не надо меня в печь, я их не сжигал! А-а-а!

– Али! Помоги мне! – изо всех сил крикнул Юрий Петрович.

Но рот открывался с неимоверным усилием, и из него не исходило ни звука, губы двигались, как у молчаливой рыбы. А ноги, будто чугунные столбы, намертво пригвоздились к полу, не давая возможности убежать или скрыться. Тень Изенбека была совсем рядом, у шкафа, но не слышала призывов о помощи и продолжала стоять задумчиво и неподвижно. Потом так же, молча, протянула жестяную коробочку из-под индийского чая. Крышка была открыта, и внутри белел порошок…

Юрий Петрович заметался в постели и пробудился оттого, что услышал собственный крик. Сознание медленно и неохотно возвратилось к нему. Он ощутил что-то мокро-прохладное на груди, острый запах уксуса и обеспокоенно-участливый голос жены:

– Юра, тебе лучше? Ты так нервничал, что-то кричал по-русски… Ну, вот хорошо, пришел в себя. Поешь что-нибудь?

Миролюбов отрицательно качнул головой.

«Дело действительно очень плохо», – в отчаянии подумала мадам Жанна. Юра всегда любил покушать, и равнодушие к пище теперь пугало ее.

– О чем я кричал? – слабо спросил Миролюбов.

– Я ничего не поняла. Хотя, кажется, ты назвал имя… Изенбека… – Мадам Жанна помедлила, прежде чем сказать. Это имя почти не произносилось в семье, хотя незримо присутствовало всегда. Тонким женским чутьем она ощущала, что Юра старается избегать даже упоминания об Изенбеке. Может, Юре было неприятно, что в трудные моменты они были вынуждены продавать картины художника. Хотя Юра работал дома, писал, но то, что покойный Изенбек всякий раз выручал их из очередного безвыходного положения, наверное, больно ранило мужское самолюбие…

– Да… помню… Конец… мне конец… – обреченно прошептал Миролюбов. Даже на слезы у него уже не было сил.

Судовая команда заботливо осведомлялась о состоянии Юрия Петровича, заходили капитан и старпом, официант приносил пищу в каюту, но мадам Жанна почти ничего не ела и ни на минуту не отходила от мужа. Он впал в бессознательное состояние и уже больше не приходил в себя.

Спустя несколько дней «Виза» полным ходом шла по Атлантическому океану. На палубе матросы заканчивали сколачивать гроб для скончавшегося по пути в Европу пассажира. А в одной из кают маленькая женщина безутешно плакала над телом русского мужа. Последнего свидетеля и хранителя удивительных тайн загадочных «Дощек Изенбека».

Часть вторая. Перуновы дети

Глава первая. Великий Триглав

Дедушка, ты сказывал мне о Малых Триглавах, что каждым деревом, травинкой, букашкой малой, зверем, рыбой и птицей ведают.

А что есть Триглав Великий?

Светозар

Лето 6496 (988), Киевщина

Зеленые языки листьев лопотали о чем-то между собой на самых верхушках деревьев. В старом дубовом лесу было тихо и торжественно.

Золотые кони Солнца-Сурьи восходили на небо, а Семаргл-Огнебог разжигал огненные стрелы, которые легкими блистающими лучами летели к земле, касаясь деревьев, трав и всего сущего, равно как и покосившейся ограды старой воинской слободы, и большой Перуновой поляны, где некогда оттачивалось ратное мастерство молодых витязей.

Теперь же лишь безмолвные и строгие фигуры древних идолов стерегли поляну. Вырезанные из прочной дубовой древесины, их грубые черты потемнели от времени и непогод, лики были изборождены многочисленными трещинами, будто морщинами, и от этого казались еще суровее.

На почетном месте – небольшом холме – возвышался Великий Триглав. Мощный древесный столб разделялся вверху на три головы, изображавших Сварога – Небесного бога, бога Рода и всей Вселенной, Перуна – бога-Громовержца, и Даждьбога – солнечного подателя всех благ. Ниже лика Перуна было вырезано изображение коня. Под Даждьбогом был обозначен солярный знак в движении, как символ тепла, света и благополучия. Под Сварогом можно было рассмотреть коло с точкой посредине, ибо Сварог – извечный родник и начальник Рода божеского и всех прочих родов. Головы богов защищали вырезанные из той же древесины широкополые «шляпы». У подножия кумира лежали заржавевшие доспехи и мечи, белели черепа и кости животных. На жертвенном камне виднелись обгоревшие зерна злаков и осколки разбитых жертвенных сосудов.

Однако на заброшенной и почти заросшей разнотравьем поляне тишина нарушалась резкими отчетливыми возгласами худощавого старика в холщовых штанах и рубахе, перехваченной старым воинским поясом. На голове мужа была только седая прядь волос, лицо также гладко выбрито, за исключением длинных свисающих усов. В левом ухе поблескивала серьга.

– Рази! Боронись! Рази! Ускользай! – подавал команды старик, строго следя за правильностью движений шустрого отрока, почти мальчика, осваивавшего воинские премудрости. – Не отбегай, а ускользай, как вода вокруг камня, – строго одергивал ученика наставник. Пот струился по разгоряченному лику и обнаженному торсу мальчонки, но он старался.

– Теперь обрушь меня оземь, Светозар!

Увидев, что ученик заколебался, строже повторил приказание.

После броска он легко вскочил на ноги и попутно наградил отрока легким подзатыльником. Следующий бросок был более резок, однако старик опять остался недоволен. Схватив ученика, бросил его в четверть силы, но тот все равно не сразу обрел способность дышать, а встав, затряс головой, чтобы прийти в себя.

Меняются броски, характер заломов, захватов, рычагов. Старик, несмотря на свой высокий рост, падает на землю мягко, будто стелется по ней. Вконец раздосадованный Светозар никак не может «хватить» его оземь, как следует.

Потом почти без передышки они сражаются на длинных и коротких жердях, а затем берутся за настоящие мечи. Светозар прикрывается круглым облегченным щитом, наставник, парируя удары, обходится одним мечом.

Ринувшись на Светозара, он наступает с таким грозным видом и угрожающим рыком, что оказавшийся вблизи невольный свидетель подумал бы, что злобный старик вознамерился порешить мальца, который только благодаря своим уверткам и прыжкам остается пока невредим. Но вот старик выбивает из его руки меч и, не останавливаясь ни на мгновение, продолжает надвигаться на безоружного отрока. Тому приходится отчаянно вертеться, уклоняться и подпрыгивать перед неумолимо приближающимся стальным клинком. В какой-то момент этой дикой пляски смерти отрок зажался, дрогнул и, не успев уклониться, присел, съежившись от страха, накрывшись спасительным щитом, как черепаха панцирем. Но меч, несущийся прямо на него, в последний миг, словно наскочив на невидимую препону, даже не чиркнув по щиту, уходит вверх, сверкнув своим длинным лезвием.

Седоусый останавливается, переводя дыхание и, опершись на рукоять, наблюдает, как Светозар, подобрав свое оружие, ловко рубит ветки сухого кустарника, переходя от тонких к более толстым.

Вконец обессиленный юнец падает на шелковистую траву и, учащенно дыша, произносит:

– Ну и страшен ты, дедушка Мечислав… Думал, взаправду меня порубить хошь, как те веточки… И знаю, что это не так, а все одно боюсь…

– А кабы не верил, так и толку от учения не жди, одна пустая забава, – задумчиво ответил старик, опускаясь подле на землю и прислушиваясь то ли к одному ему ведомому разговору леса с ветром, то ли к пересвисту веселых птиц.

Он лежал на спине, свободно раскинувшись. Некогда голубые, а сейчас будто выгоревшие за многие лета, глаза были закрыты. Большие кисти жилистых рук, знавших и соху, и кузнечный молот, и рукоять меча, полураскрылись навстречу теплу и свету, подобно лепесткам усыхающего цветка. Постепенно дыхание замедлилось и стало таким слабым, что можно было подумать, будто старик умер. Но отрок знал, что так его учитель отправляется на совет к Пращурам, и ему нельзя мешать.

Светозар сел, обхватив колени руками. Круглый выпуклый щит лежал подле, тускло поблескивая на солнце, и отрок стал вдумчиво разглядывать предмет своего ратного снаряжения. Прочный деревянный каркас из мореного дуба был окован тонкой, но чрезвычайно упругой и прочной сталью. Почерневшие от времени заклепки по крайнему полю щита перемежались с истертой позолотой рисунка, где тонконогие кони неслись сквозь причудливые переплетения растительного узорочья. В центре, размером с небольшую перевернутую чашу, выдавался умбон – самая выпуклая часть щита. От него к окаймляющему полю расходились, серповидно изгибаясь, потоки-лучи, похожие на закручивающийся смерч.

Такая форма щита была не просто данью красоте, изгиб поверхности делал его прочнее. При умелом обращении, выбросив щит вверх, можно было остановить атакующий меч, встретив клинок в самом начале удара и не дав ему набрать губительной мощи. Либо едва уловимым движением согнутой руки слегка изменить наклон и пустить клинок рикошетом, изменив его путь скольжения. Меч, звеня, менял направление удара и оставлял нападавшего на какое-то время незащищенным. В схватке с обученным этому приему ратником, подобный короткий миг мог стоить атакующему жизни.

Злато-червонный щит от времени и работы потерял яркость окраски, на его поверхности были следы рубяще-колющих ударов, царапины и вмятины, однако он по-прежнему сохранял прочность и был пригоден для надежной защиты.

Стальная пружинящая пластина внутри, обшитая мягкой кожей с прокладкой из конского волоса, исправно смягчала мощные удары, а мальчишеская рука ложилась в нее легко и удобно. «Занятно, – думал Светозар, – для кого неведомый мастер сработал сей щит и столь же надежный меч. Судя по красоте и искусной выделке, он был предназначен не для сына простого дружинника, паче всего – для юного княжича, вон их сколько прошло через науку Мечиславову. Еще чуток – и он, Светозар, тоже примерится к тяжелому вооружению взрослого воина. Когда это будет, может, нынешней осенью?»

Отрок повернулся и увидел, что Мечислав открыл глаза. Вначале безмятежно-отрешенные, они затем потемнели, возвращаясь из неведомых далей, в которых бродила душа, к телесному естеству. Светозару почудилось, будто в глубинах выцветших глаз старого учителя отражаются лики тех, кто некогда был на этой поляне, кто приносил жертвы богам и справлял тризны, славя погибших с честию братьев-воинов. Тут звенели мечи и боевые топоры, слышались грозные кличи. Здесь из отроков рождались мужи и становились настоящими витязями, достойными славных пращуров. Таких, как Буй-Тур-Русы, которые, достигнув состояния яри, могли вовсе снять рубахи и двинуться на врага с обнаженной грудью, не чувствуя ударов и ран. Мечислав рассказывал: была в них такая сила, что превосходящие числом ромейские легионеры, закованные в железо, либо готы, облаченные в шкуры, с воловьими рогами на головах, разбегались в страхе перед русами-«рыкарями». Светозар мечтал быть таким же, жаждал поскорее вырасти, стать настоящим воином.

Будто прочитав его мысли, Мечислав сел рядом и промолвил:

– Боги дали нам закон Прави, которая способна одолевать темные силы. Наша Правь – это Правда, Истина, и тот, кто за нее сражается, всегда одерживает победу.

Отрок нахмурил брови.

– А ежели я ошибусь, кто подскажет мне, на чьей стороне правда?

– Великий Триглав подскажет, ибо он и в душе твоей. Ежели на душе спокойно и ясно, значит, по конам Свароговым живешь. А коли совесть начинает мучить, знать, отступился где-то от Прави. И если другой кто на твоих очах непотребное действо творит, ты должен восстановить Истину.

– Дедушка, ты сказывал мне о Малых Триглавах, что каждым деревом, травинкой, букашкой малой, зверем, рыбой и птицей ведают. А что есть Триглав Великий?

– Отрадно, что ты сие вопрошаешь, – одобрил Мечислав. – Я доселе мало о Великом Триглаве сказывал оттого, что уразуметь оное непросто. А ежели ты сам про него ведать возжелал, знать, пришла пора. Теперь слушай, что скажу.

Великий Триглав – три наипервейшие силы, кои есть боги наши – Сварог, Даждьбог и Перун. Они ведают Навью, Явью и Правью, из которых весь мир составлен.

Сварог наш – Дед всех богов, старший бог Рода божьего и всяческих иных Родов животворящий источник. Он сотворил Явь из Нави по закону Прави. Он наш Праотец небесный, поскольку Сварга, сынок, это и есть небо. На Сварожьи луга райские мы отправляемся после смерти. Там течет великая Ра-река, которая отделяет Сваргу от Яви, там живут боги и души Пращуров. Мы называем Сварога: Род, Дид, Прародитель.

Даждьбог есть Покровитель и Защитник наш от Коляды до Коляды. Он владыка той жизненной силы, что дает созревать плодам на полях и плодиться скоту всяческому, и приумножаться зернам жита, и сотворяться медовым сотам, из которых мы делаем сурицу, чтоб прославлять ею наших богов. Даждьбог сотворил Землю нашу и Солнце, и Звезды, и удерживает их в Бездне. В земном воплощении Даждьбога являет Сноп, которого мы первым связываем в Даждьбожий день, украшаем цветными лентами и ставим рядом с Перуновым Огнищем. Даждьбог – наш Родитель, Отец. От него и матери Славы через небесную корову Земун произошли мы, славяне.

Огнекудрый Перун-Громовержец, бог-Кузнец и владетель Молний, во все дни ведет нас стезею Прави к битвам и тризнам великим по всем павшим, что обретают вечную жизнь в войске Перуновом. Он покровитель воинов и воплощение могучей силы, что вращает сварожьи колеса Яви, колеса Жизни. Быть Перуновым сыном – значит стоять на страже Поконов божьих, а если надобно, то сражаться за правое дело, живота не жалеючи.

– А Даждьбог, дедушка?

– Даждьбог дает нам для этого силу Земли и Солнца, ярью нас оделяет.

– Значит, Сварог самый главный?

– В том и суть великой тайны триединства, Светозарка, что одно неотделимо от другого. Сварог есть в то же время и Перун, и Даждьбог, и прочие Триглавы Великие и Малые. Вот, к примеру, скажи: что есть сей дуб? – указал старик на ближайшее дерево.

– Что есть дуб? – задумчиво повторил отрок, погружаясь в размышления. – Это… ствол, корни… и крона? – проговорил он, вопросительно глядя на учителя.

– Верно! – похвалил довольный старик. – Может ли существовать одно без другого?

– Нет, – мотнул головой Светозар.

– Так и Великий Триглав составляет единое целое, только проявляется в разных ликах. Вот, гляди дальше, – Мечислав погладил рукой траву, – сколько разных цветков и травинок, дальше – кусты, а там – деревья. Всех их взрастила Земля, и они – неотделимые части ее. Потом умирают, растворяются, рассыпаются и снова землей становятся, а из семян другие цветки, подобные прежним, вырастают. Так и боги наши – ипостаси Сварги единой. Есть такие заблуждающиеся, которые пересчитывают богов, разделяя их в Сварге. Они будут отвергнуты Родом, так как мы не имеем богов разных. Вышень, Сварог и иные суть – множество, ибо Бог и един, и множественен. И пусть никто не разделяет того множества и не говорит, что мы имеем многих богов![9]9
  Подлинный текст. Велесова книга, дощ. 30.


[Закрыть]

И умение наше воинское на том построено, – продолжал Мечислав. – Чтоб супротивника превозмочь, надо яри Даждьбожьей исполниться, овладеть не только силой Яви, но и осознанием, что за Правь истинную сражаешься, и, ежели с лютым ворогом бьешься, отправить его в Навь к мерзкому Яме – богу Смерти. Коль овладеешь этой силой, не будет тебе соперника.

Старик говорил, стараясь получше растолковать отроку то, о чем ведал, потому что внутри подспудно зрела тревога, предчувствие близкой беды и конца их учений. Однако он ничего не сказал Светозару: пусть еще пощебечет, порадуется жизни малый воробышек, к которому он прирос сердцем, как к собственной крови.

– Пойдем, омоемся в озере, – сказал он мальцу.

Войдя в избушку, собрал небольшую котомку, и Светозар понял, что на обратном пути они зайдут в Священную Рощу.

– Навестим отца Велимира, – подтвердил Мечислав, – стар он, силы уходят…

Отправляясь в путь, он снял пояс с мечом, перевязался бечевкой и прихватил посох с резной рукоятью, отполированной долгими прикосновениями. Обучая Светозара ратной науке, Мечислав сам будто молодел, на время забывая о старых ранах, но потом начинала ныть натруженная нога, и он заметно хромал, так что приходилось прибегать к помощи посоха.

Покряхтывая и припадая на правую ногу, старый воин следовал за Светозаром по тропинке, ведущей к лесному озеру.

Зеркальная гладь кристальной чистоты приняла их в свои объятия.

Мечислав, скользя по ней, с каждым неторопливым, но сильным гребком старался изгнать из себя усталость. Он чувствовал, как ноющая боль будто растворяется в прохладных объятиях воды, как во все тело вливается волшебная сила озера, и сам он становится неотъемлемой частью и водного царства, и звенящего леса, и могучего ласкового Купалы. Согласованность движений, и сливающееся с ним дыхание, и животворящая упругость воды имели завораживающую силу: они возвращали радость и бодрое состояние духа.

В Светозаре же молодая сила, благодаря живой воде лесного озера, вскипала бурным ключом. Он шумно нырял, плескался и громко ухал. Затем, быстрыми саженками доплыв до середины, резко изогнул гибкое тело и исчез в глубине, а через несколько мгновений, попав в струи холодных источников у дна, выскочил свечкой, со смехом резвясь и барахтаясь.

Старик, омывшись, вышел на берег. Два синеватых рубца выделялись на его теле: один шел по правой ноге наискось через колено, второй – на спине, на уровне нижних ребер. Одевшись, он сел, прислонившись спиной к вербе, и стал наблюдать за веселым барахтаньем мальца. Все происходило, как обычно, но внутри расплывалось темное пятно беспокойства. Не сегодня-завтра! Неужто все погибнет? Перуна не станут боле почитать и забавы его запретят. Идолов бросят в реку или в огонь. Не содрогнется боле слобода и сама земля русская от воинских кличей ясуней – сынов Солнца. Нового бога привез князь Владимир. Бают люди: в реку всех загоняют силой дружинники, а потом кресты на шею надевают и именами чужеземными нарекают, а кто супротив – огнем да мечом казнят. Как недобро начинается сия вера! Княгиня Ольга ее первой приняла: хитрая жена была, властная, новая вера ей в том подспорьем служила. Одначе Святослав остался тверд и верен обычаям пращуров. Храбр был и легок, ходил, как пардус, и много воен провел. И возов за собой не возил, и котлов, и мясо не варил. А только тонко нарезал конину или зверятину, или говядину и, на угольях запекая, ел. И шатра не имел, а потник стелил, и седло под голову клал. И все воины его такими были.[10]10
  Подлинный текст. Повесть временных лет.


[Закрыть]

Это Мечиславу было ведомо не из чужих уст, сколько пришлось ему бок о бок сражаться вместе с князем и делить все тяготы походной жизни.

Старый воин все больше погружался в реку воспоминаний. И вот уже не золотистый отблеск воды в жаркий день плясал перед ним, а белый искрящийся снег вздымался серебряной пылью под копытами резвых коней, и лохматые северные ели простирали свои лапищи над головами всадников.

День был погожий, солнечный и морозный. Дружинники ехали, весело переговариваясь и подтрунивая друг над другом. Мечислав загляделся на следы волка и не успел вовремя пригнуть голову, задев островерхим шлемом еловую ветку, которая тут же щедро осыпала его и лошадь снегом, что вызвало новый повод веселья у спутников.

– То Мечислав нарочито шелом надел, чтоб деревьям не кланяться, – сказал кто-то из свиты князя.

Мечислав один из всех под накинутой на плечи шубой был одет в кольчугу со стальными нагрудными пластинами, и на голове имел шлем. О том, что князь едет на охоту и велит сопровождать себя, узнал, когда Святослав с небольшой свитой уже собрался выезжать со двора. Мечислав в это время в полном боевом снаряжении показывал молодым гридням премудрости владения мечом, легко отбиваясь сразу от четверых раззадорившихся юношей и доказывая, что побеждать можно не только числом. Времени на переодевание не было, он успел только снять наручи, поножи и захватить самострел. Боевой меч в ножнах остался висеть на поясе.

От лесной свежести, яркого солнца и мороза, приятно бодрившего тело, на душе у Мечислава было так же легко и весело, и он подыгрывал сотоварищам, отвечая:

– Ничего вы в охоте не разумеете! Я, коль и не попаду стрелой в сохатого, так горя мало, набычу голову, и пойдем мы с ним бодаться, у него рога, а у меня вона какой шишак!

Все опять засмеялись.

Два молодых гридня были высланы вперед, проверить, все ли в охотничьей избушке готово к приезду князя.

Дружинники, переговариваясь, вспоминали недавний удачный поход на Оку и Волгу, как дрались с хазарами, как брали Белую Вежу. Так незаметно добрались до места: к затерянному в лесной чаще небольшому бревенчатому домику, обнесенному бревенчатой же оградой. Ворота были распахнуты, но никто их не встречал.

– Верно, наши гридни меды лесные после скачки отведывают, так что и позабыли, зачем посланы, – попытался шутить кто-то.

Однако никто даже не улыбнулся. А когда подъехали ближе, то и вовсе умолкли. В нескольких шагах от ворот лежал, разметавшись на окровавленном снегу, один из гридней, без шапки, шубы и охотничьего снаряжения. Несколько человек бросились к нему, увязая в сугробах, остальные схватились за оружие, настороженно оглядываясь в поисках ответа на столь наглое злодейство. Гридень был еще жив, но рубленая рана на груди была так глубока, что не оставляла никакой надежды. Он узнал своих сотоварищей и сумел прошептать обескровленными губами лишь одно слово: «Нурманы…», – после чего умер.

Святослав сжал зубы так, что на скулах обозначились желваки. Мечиславу было известно, что князь не жалует нурманов. В нем текла кровь варягов-русь, отчаянных ободритов-рарожичей, что сыздавна сражались с нурманами на берегах Варяжского моря, а потом крепили Новгородчину, когда дед Рарог-Рюрик пришел с дружиной и всем родом на княжение по решению Гостомысла и старейшин. При дворе отца Игоря в Киеве было множество варяжских военачальников, посланников, бояр и придворных. Была и Варяжская дружина, что храбро сражалась бок о бок с киянами, – все то были свои варяги-русь, хотя встречались и нурманы, что присягнули на верность Киеву и служили князю. После смерти отца в тереме добавились почитаемые матерью византийцы, хитрые, двуликие и коварные. Не желая ссориться с ней, Святослав старался поменьше бывать в Киеве и проводил основное время в боевых походах, расширяя границы Руси. За два лета он покорил грозную Хазарию, а потом пошел на Дунайскую Болгарию и осел в Переяславце-на-Дунае.

Неожиданная осада Киева печенегами заставила князя воротиться. Изгнание степняков, потом смерть княгини Ольги задержали Святослава. Нынешним кратковременным посещением новгородских земель он хотел убедиться в прочности северных кордонов и набрать добрых новгородских ратников в свое войско для укрепления в Болгарии. Русских воинов он ценил превыше всего, справедливо полагая, что наемник, служащий за плату или долю в добыче, никогда не будет драться за Русь до последнего вздоха, как это могут делать только истинные защитники родной земли. А наймит, он и есть наймит: всегда может уйти от одного хозяина к другому, который посулит больше. К тому же в северных землях еще был крепок славянский дух и пращурская вера. Приверженцев христианства в своем войске Святослав с некоторого времени стал искоренять беспощадно. С их появлением начался «разброд», ослабление порядка, и военачальники вознегодовали, требуя изгнать «визанских изменников» из своих рядов, поскольку они прогневили богов русских, и от этого следуют неудачи и большие потери в сражениях. Когда же в Болгарии Святослав узнал о тайном сговоре христиан, подбивавших его воинов перейти на службу к византийцам, и что во главе заговорщиков стоял его двоюродный брат Улеб, князь рассвирепел так, что не пощадил Улеба и покарал его собственной рукой. А в Киев отослал отряд с повелением уничтожить христианские церкви, а византийских пресвитеров изгнать из русской земли. Святослав помнил, как карал в свое время греков его дед, Олег Вещий, прибивший свой щит к вратам Цареграда. А тут греки-ромеи в Киеве вознамерились свои порядки навести, не бывать сему!

Осмотрев избушку, дружинники доложили князю, что в живых никого не осталось. Главный охотничий и его подручные были порублены и исколоты. Второй гридень лежал там же с рассеченным лбом. Не пощадили и собак: их трупы стыли на снегу, видимо, верные стражи пытались защитить хозяев. Все припасы: мука, тук[11]11
  Тукъ – (древнеславянск.) «жир, сало».


[Закрыть], мясо, крупы, мед, шкуры и оружие исчезли. От ворот в сторону уходили следы полозьев нескольких саней и множество конских копыт.

– Что за нурманы? – вопрошали друг у друга дружинники.

– Да мало ли их нынче бродит, – с горькой досадой заметил Мечислав. – Может, служили кому, да домой возвращаются. Либо нанял кто из воевод, а они по пути решили запасы разбоем пополнить. Нурманы, душа из них вон! – заключил дружинник.

Из-под нахмуренных бровей Святослава блеснули молнии. Он сжал рукоять меча, с которым никогда не расставался, кованого из особой стали по фряжскому секрету, так что он мог одинаково хорошо рубить железо и брить голову, и сказал негромко, но с необычайной силой в голосе:

– Настигнем.

– Княже, – спросил один из спутников, – может за подмогой послать, их вон сколько… Втрое супротив нашего, ежели по следам судить…

– А хоть вдесятеро! – рыкнул Святослав. – Никому не дозволено на нашей земле хозяйничать, тем паче таким…

Он не договорил и выбросил правую руку вперед:

– По коням! И да поможет нам Перун!

Снова летят крепкогрудые кони, вздымая снежную пыль, пляшут и рассыпаются искрами солнечные лучи, только нет больше веселия на лицах воинов. Перед их очами – изрубленные мечами сотоварищи, для которых сей дивный день превратился в вечную ночь.

Кони мчались, почуяв силу яри своих седоков. Норманнов настигли скоро. Те беззаботно катили в санях и трусили верхом, довольные легкой добычей. Услышав конский топот, даже не подумали о погоне. Приближающихся всадников было мало, вооружены по-охотничьи, да и одеты просто: в шапки, шубы да дохи. Вожак норманнов, рыжебородый громила Дерик, глядя на них, раздумывал: пропустить сих случайных всадников или положить тут в лесных сугробах на подкормку оголодавшим волкам.

Однако всадники, обойдя обоз, сами перекрыли дорогу: молодой, с висячими усами – впереди, рядом с ним широкоплечий ратник постарше в боевом облачении.

– Кто таковы будете? Куда идете? – властно и коротко спросил молодой.

Старый норманн, сидевший рядом с Дериком в санях, перевел вопрос руса. Дерик откинул медвежью шубу, встал во весь свой немалый рост. Ему явно не понравился тон и поведение молодого русина. Презрительно смерив его взглядом, расправил грудь и для убедительности сжав рукоять большого меча, бросил толмачу:

– Скажи этому самоуверенному мальчишке, что перед ним сам Дерик Рыжий со своими доблестными воинами, каждый из которых стоит десятка таких выскочек, как…

Он не успел закончить своей высокопарной фразы.

– Послушай меня еще раз, рыжий боров и вся твоя волчья свора разбойников, – заговорил вдруг предводитель русов на нурманском языке, вкладывая в каждое слово чужой речи силу и ненависть, – куда б вы ни шли, я князь Руси Святослав, повелеваю сложить оружие и следовать за мной до града Нова, где будете преданы суду за невинно пролитую кровь людей русских. Коли ж нет, покараны будете на месте рукой моей и моих соратников безо всякой пощады, все до последнего!

Норманны, пораженные безмерной наглостью молодого руса, молчали, приходя в себя. Никто из них не знал в лицо князя Святослава, но были наслышаны о его храбрости, искусстве в рукопашных схватках и многих победах. Они представляли русского конунга зрелым мужем громадного роста, в великолепных золоченых доспехах с двуручным грозным мечом. Этот же рус совершенно не походил на соответствующий образ: среднего роста, голубоглазый, с прямым носом и длинными усами, но без бороды. В плечах широк, но станом гибок и строен. Никаких признаков особой силы и могущества. Да и в одеянии его, и на конской сбруе не было великолепия, надлежащего, по их мнению, владыке столь великой и богатой державы.

Растерянность норманнов постепенно стала переходить в злорадное веселье. Горстка русов без доспехов и шлемов, за исключением трех-четырех, одетых в кольчуги, осмеливается угрожать им, свободным сыновьям северных фиордов, чья работа всегда состояла в том, чтобы лишать других жизни. Кроме старшего сына, получавшего все отцовское наследство, остальные знали, что должны стать воинами и получить добычу где-то в других странах и землях, заслужив или завоевав там право на собственные владения и имущество. Поэтому стычка с русами, несмотря на то, что один из них выдавал себя за грозного конунга, показалась просто смешной. Только Дерик, самый опытный воин, всегда знавший, как следует поступать, отчего-то затягивал время. Ему неоднократно приходилось нападать на превосходящего числом врага, и он всегда действовал быстро и решительно. Однако вот так, среди бела дня, малым числом, да еще и предупредив о своих намерениях – это было неслыханно. Его обостренное чутье не улавливало ни страха, ни сомнения в рядах этих безумцев. Напротив, их лица казались почти спокойными, а глаза смотрели куда-то вдаль поверх голов. Дерик до сего времени не бывал на Руси и не знал, что чувство боли и жажду мести за убитых товарищей русы умели превращать в силу Прави, могучую, неодолимую для чужеземцев силу, представлявшую собой крепчайший сплав любви и ненависти, единения с пращурами и богами, Отцом-Сварогом и Матерью сырой Землей, с Триглавами Великими и Малыми. Он не знал, что сила эта давала им возможность побеждать в сражениях с многократно превосходящими силами противника, как было это сотни и тысячи лет назад. И как будет через несколько лет, когда греки выставят против десятитысячного войска Святослава почти стотысячную рать, и русы не только не дрогнут, но примером безумной храбрости заставят греков подписать мир и заплатить дань. Ничего этого не знал Дерик, и потому исполнился лютой ненависти за дерзкие слова и рванул из ножен свой большой меч. Однако полностью обнажить его так и не успел: охотничий нож князя, брошенный левой рукой, вошел в обнаженный участок шеи грозного викинга по самую кованую рукоять с чеканным изображением на ней русского Солнца. Вслед за князем его спутники с такой же точностью и скоростью разрядили свои охотничьи луки и самострелы, успев из-за краткости расстояния – в упор – выпустить только по одной-две стреле, прежде чем на них набросились озверевшие норманны.