Текст книги "Три имени Жанны. Часть 1. Леди Джейн"

Она спала крепко, безмятежно и всласть, как бывает только в детстве. Ей снилось, что она, дитя, играет на лугу, что дует легкий теплый ветерок, и другие дети вокруг нее протягивают ей цветы и игрушки, и лишь один мальчик ласково надевает ей на голову венок из белых лилий. Жюли не увидела ни лиц, ни окрестностей – только солнце, теплый ветер, аромат лилий… и уверенные руки автора венка.

Разговор с Луи настолько расстроил ее, а нежный сон, приснившийся после, – успокоил, что утром Жюли вполне была готова к долгому путешествию. Поднявшись, она сама разожгла камин, будто пыталась отогреться от долгой зимы.

Необходимо было собирать вещи, основная часть которых уже была заботливо упакована слугами; оставались личные. Молодая графиня де Леви обвела взглядом комнату: что здесь ее, что принадлежит ей? Письма Луи в тайнике, его портрет – всё содержимое своего тайника, исключая пистолет, который вернулся на свое место, – Жюли собрала и, ни минуты не колеблясь, бросила в огонь. Полыхнув, маленький костер ее прошлого жадно поглотил все признания, обещания и даже высохшие на них слезы молодой графини де Леви, оставив в комнате только запах сгоревших красок и кучку пепла. Лишь портрет Луи сгорел не полностью, будто оставляя за собой право сказать последнее слово. Свежий воздух, ворвавшись в открытое окно, развеял запахи и завершил коварный ритуал: он принес облегчение, словно с портретом графа сгорели остатки смешанных чувств Жюли.

Она была покорна: не было разницы, куда ее отвезут, где оставят.

Теперь сгодился бы и монастырь.

Бежать стало некуда.

Когда графиня де Леви вышла из своей комнаты, ее отец был уже на ногах. Он сухо обменялся с нею приветствиями.

Спустя час фамильная карета с новым кучером, больше похожим на кавалерийского офицера, выдвинулась в направлении Кале. Под стук колес Жюли равнодушно созерцала пейзажи, ничем не интересуясь, не тратя времени ни на чтение книги, которую взяла с собой, ни на еду, ни на впечатления. Она не удивилась тому, что они не сели в поезд. Она обнаружила, что совершенно равнодушна и нисколько не волнуется от предстоящих перемен. Даже пересев на паром, впервые путешествуя так далеко от дома и по морю, графиня де Леви молча спустилась в свою каюту и за всё путешествие не выходила из нее. Ни крики чаек, ни встреча с довольно сносным закатом, ни обед – ничто не смогло заставить ее выйти из своей каюты, ничто не пробудило ее любопытства. Назад во Францию ей не хотелось, в Англии ничто не ждало: Ла-Манш оказался простой лужей, Англия – островом, а вояж – досадным времяпрепровождением.

Всё теперь было с чистого листа и иначе.

Она пока не знала, как.

Глава 2

Англия встретила их дождем и монотонным шумом: порт Дувра был похож на тысячи портовых городков. Граф де Леви спешил. Не останавливаясь в Дувре на отдых, не взяв с собой слуг, сохраняя тайну и внезапность этого отъезда, он указал кучеру путь до Брайдхолла – имения брата, куда вез свою дочь, – и велел погонять.

«Представляю себе, что это будет за компания: унылый дядюшка, недавно похоронивший свою жену, и сводный кузен, наверняка с женой и кучей вздорных детей, с которыми мне и придется проводить время, ведь за молодостью лет и в отсутствие мужа английские нравы не позволят мне присутствовать среди взрослых. Англичане чопорны, спесивы и высоко чтят свой этикет. А сводная кузина еще и примется поучать меня… А еще они все будут искать мне мужа…» – Жюли искренне жалела себя, уныло разглядывая приближающуюся тюрьму. Отец молчал. Он ничего не рассказывал о том, кто живет в Брайдхолле, о том, как долго ей нужно будет там находиться, о том, почему вообще она должна быть там, и тем самым мостил между ними прочную каменную стену, преодолевать которую у Жюли сначала не было сил, а позже и желания.

Неожиданно Брайдхолл оказался красивым имением, полностью оправдывая свое название: старинный замок утопал в яблоневом и вишневом цветении садов, уподобленный венчальному убору невесты55
  Bryde – невеста (англ)


[Закрыть]. Изобилие белых роз, шиповника и сирени, рассаженных вокруг с завидным мастерством, производило впечатление, что хозяин щедр и наделен хорошим вкусом. Вокруг виднелись ухоженные земли, всюду чувствовалась рука доброго хозяина, с любовью опекающая сам дом и его окрестности. Парк перед замком был подстрижен, выровнен, дорожки посыпаны песком.

Сама усадьба выглядела новой: казалось, что остроконечные башни на флигелях и высокие застекленные окна всего лишь прихоть архитектора, а не тысячелетняя история войн, жизни и смерти его обитателей. Крепким, надежным был сам дом с двумя флигелями, защищающими большой красивый двор от ветра. Изысканная мраморная лестница парадного входа, ведущая к нему гостей в окружении вазонов с цветами, несомненно, была лучшим украшением входа усадьбы, огороженной со всех сторон расшатывающейся каменной стеной, вдоль которой проросли деревья и кустарники с потрясающими цветами. Светило мягкое британское солнце; птицы пели так, как поют они только в начале мая; и лишь дворецкий, в нарушение всех традиций выбежавший навстречу их экипажу один, с черной широкой повязкой на рукаве, довольно сильно искажал картину всеобщего праздника жизни слишком мрачным и тревожным выражением лица.

Встревожился и граф де Леви; не дожидаясь, пока карета полностью остановится, он на ходу открыл дверь и почти выпрыгнул навстречу. Кучер лихо остановил карету и тут же вырос у двери, открывая дверцу для Жюли и откидывая ступеньку для выхода.

Дворецкий почтительно склонил голову:

– Добро пожаловать в Брайдхолл, милорд.

– Что случилось, Джеймс? На тебе нет лица, – встревоженно спросил граф де Леви, несомненно знающий этого дворецкого давно.

– Милорд скончался, сэр.

Граф де Леви замер. Видно было, что он поражен этой новостью, – это рушило всё, и его планы тоже. Жюли было доподлинно известно, что брата отец всегда очень любил, хоть океан и разлучил их на долгие годы. Они вели крайне редкую переписку, делясь своими новостями сухо, во многом из-за службы одного из них в тайной канцелярии. Ей очень захотелось, чтобы это событие, несомненно печальное, привело к тому, чтобы они вернулись обратно, в Париж.

Но графу де Леви нужно было сначала прийти в себя. Машинально подал он ей руку, помогая выйти из кареты, и повернулся к дворецкому:

– Как? Когда? Что случилось?

– Внезапно, сэр. Завтра похороны. Он так ждал вас с леди Джейн66
  Английское произношение имени Жанна – Janna (фр) =Jane (англ)


[Закрыть]! Сэр Генри написал вам, но вы были уже в пути.

– Генри… Латаймер, граф Олтон? Сын Элизабет?

– Да, милорд; он распоряжается приемом родственников и похоронами. Я принесу ваш багаж. Ваши комнаты готовы, вас ждут.

В рассеянности граф де Леви поднялся в дом, нисколько не беспокоясь о Жюли и своих вещах. Его дочь была вынуждена последовать за ним, стараясь не заблудиться в незнакомом доме.

Жюли было немного жаль дядю, но она видела его всего несколько раз в жизни и помнила немногое. Это был очень добрый человек, так неожиданно для всей семьи перебравшийся за океан, приумноживший свое состояние и мечтавший о дочери. Бог не дал ему своих детей в браке с вдовой Элизабет, баронессой Латаймер, вдовствующей графиней Олтон, но подарил приемного сына, который в семье воспитывался как родной. Элизабет не стало пять лет назад, и граф де Леви – старший бросил выезды в свет, передал все дела пасынку и вел уединенную жизнь в воспоминаниях, прогулках и небольшом, но регулярном количестве бренди. Он решительно взялся принимать участие в судьбе Жюли, которую дворецкий на английский манер назвал «леди Джейн», и ждал ее приезда, чтобы согреть у семейного очага. Своего младшего брата граф Леви – старший знал хорошо: тот никогда не находил удовольствия в семье, в отличие от дел государственных, и, став вдовцом, тяготился своей участью родителя. Жюли выросла в любви нянь и гувернанток, а цену наемной, оплачиваемой любви знает весь свет. Дядя приготовил для нее лучшую спальню, штат новых служанок, компаньонку преклонных лет из бедных родственниц, библиотеку и новый рояль.

Жюли искренне постаралась вспомнить какую-нибудь молитву из монастыря, сообразно случаю, неожиданно почувствовав себя в Брайдхолле почти как дома. Это неуловимое ощущение покоя графиня де Леви недоверчиво примеряла, как новое теплое платье, способное уберечь от холодов. «Нет! Теперь я проведу здесь несколько дней, и мы уедем обратно, – возразила она себе. – Всего несколько дней».

Чувство семейного долга все же заставило молодую графиню войти в гостиную, где стоял гроб с телом покойного и собирались его родственники, друзья и соседи. Облаченная в дорожное черное атласное платье, которое оказалось к случаю, Жюли открыла тяжелую дубовую дверь и погрузилась во мрак, наполненный отвратительным запахом ладана с робкими примесями того невыносимого аромата, каким всегда полна комната, где лежит покойник. Окна были плотно занавешены; в гостиной горели свечи, создавая необходимую ситуации полутьму. Несколько леди и джентльменов, находящихся внутри, удивленно переглянулись: лицо Жюли не было им знакомо. Девушка ответила на их учтивый поклон, разглядывая гостиную с неменьшим любопытством: обещанной компаньонки в гостиной видно не было. Поискав глазами отца, она увидела его в стороне с каким-то мужчиной, стоящим к ней спиной. Жюли прошла всю комнату и остановилась так, чтобы отец видел ее. Это положение позволило наблюдать за ними, не привлекая к себе внимания других. Граф де Леви был очень расстроен. Он часто ронял слезы на свой дорожный сюртук и, опираясь рукой на плечо собеседника, говорил то по-английски, то по-французски, то переходил на латынь, но говорили так тихо, что разобрать можно было только отдельные слова. Их погруженность в разговор позволила Жюли немного рассмотреть собеседника отца. Стоя вполоборота, он выглядел лет на тридцать – тридцать пять, был высокого роста и статно сложен. Его черты скрывал сумрак, можно было лишь догадываться о его внешности, но одно было очевидно: собеседник отца не меньше него разбит горем. За весь разговор с графом де Леви он после почтительного поклона несколько раз бросал взгляд на Жюли, из-за чего она немного смущалась и опускала глаза в пол. Это смотрелось вполне натурально, так как ранее она никогда не занималась подобными упражнениями и стеснялась впервые. Всё в графине де Леви неожиданно смешалось, и она не находила тому причины или не желала признаваться, что всё это делает своим вниманием к ней собеседник отца. Искренне удивившись тому, что так волнуется в присутствии незнакомого человека, Жюли решила вообще не смотреть на него. На всякий случай. Интересно, где все ее новоиспеченные родственнички?

Вскоре граф де Леви закончил разговор и, молча взяв ее за руку, вывел в холл. Там он смог заговорить, но голос плохо слушался его и был охрипшим:

– Мадемуазель, вы, вероятно, думали, что это трагическое событие помешает вам остаться здесь?

– Да. Разве нет?

– Вы останетесь в этом доме. Ваш кузен выполнит то, что обещал мне мой брат, и позаботится о вас.

– Значит ли это, что вы снимаете эту обязанность с себя?

– Я выполняю ее, мадемуазель. Во Франции неспокойно, в Европе тем более. Сейчас вам необходимы покой и безопасность, я дал вам и то и другое… Я представлю вас вашему кузену. Слушайтесь его не только как брата, но как Самого Господа Бога, ибо только он побеспокоится о вас на этой стороне Ла-Манша.

Граф де Леви вернулся в гостиную и через мгновение вышел со своим собеседником, так приглянувшимся Жюли. Она с интересом взглянула на него, чтобы при свете рассмотреть предмет, так занимавший ее в последнюю четверть часа. Вот, значит, кто ее новый тюремщик и благодетель в одном лице! Что ж, были здесь и ямочки на щеках, так нравившиеся Жюли в мужчинах, и глаза. Голубые яркие, лучистые глаза. Она, старательно рассматривая кузена из-под ресниц, подумала, что есть что-то в этих глазах, где плещутся черти… Странно знакомые черти…

– Милорд, это графиня Жанна-Гиацинта де Леви, ваша кузина. Мадемуазель, это сэр Генри, барон Латаймер, граф Олтон, ваш кузен.

Учтивый поклон кузена привел его взгляд к ногам Жюли. Время как-то необъяснимо замедлилось. Кузен выпрямлял спину не торопясь, снизу вверх поднимая глаза на нее, скользя взглядом по ее платью. Жюли в первый раз в жизни порадовалась тому, что воротник закрывал всё и половину шеи. Пауза начала затягиваться, и нужно было продолжать разговор…

Их взгляды встретились.

«Красивый мужчина!» – невольно подумала Жюли и словно отголоском своему немому возгласу услышала «… красивая женщина!» – и мистер Олтон смущенно отвел глаза. Оба замерли в удивлении от произошедшего, и когда кузен решительно взглянул на нее снова, Жюли показалось, что в них двоих попала молния…

Он был красив; это очень ее смущало. Он был ее кузеном – это смущало вдвойне… Они стояли у гроба его отца. Не место и не время было для таких пожаров во взглядах. Невозможным было то, что из смерти может родиться нечто новое, и в то же время так происходило и происходит всегда. Но что-то толкнуло Жюли в грудь слева, будто сердце пыталось сбежать, и она замерла, вдруг услышав, как оно стучит. А этот дьявол в трауре стоял, удивленно глядя на нее, и тоже молчал. И лишь родители остаются слепы, когда что-то происходит с их детьми, – граф де Леви просто продолжил говорить:

– … граф Олтон любезно согласился взяться за дело, предназначенное его отчиму, упокой Господи его душу.

– Я прошу милорда принять мои соболезнования по поводу постигшей его утраты. – Голос Жюли был тих и смиренен, взгляд – полуопущен, а английский, на котором она говорила, – безупречен. – Надеюсь, ваш отец в лучшем месте и будет покоиться с миром.

Граф де Леви наконец-то понял, что что-то происходит вот здесь и сейчас, прямо у него под носом, но постичь происходящее, находясь слишком близко к двум источникам пересекающихся молний, до конца не мог. Он удивленно поднял одну бровь, ибо никогда не видел свою дочь настолько учтивой и взрослой.

– Благодарю вас, леди Джейн. – Голос кузена был низким, глубоким… Голос кузена был тем самым, который звучал эхом в голове Жюли. Лицо его становилось мягче по мере того, как он поймал ее взгляд и не отпускал его. – Весьма рад, что вы соблаговолили погостить у нас некоторое время, кузина.

И тут Жюли, окончательно смущенная, пошла в атаку:

– Я представляла вас иным, кузен.

– И я не оправдал ваших надежд? – слегка удивился граф Олтон.

– Увы. Для тюремщика вы слишком хорошо воспитаны. – Жюли выпустила весь свой сарказм, на который только была способна.

– Вот как! Вы считаете меня тюремщиком? – Граф Олтон удивился еще больше.

– А разве вы не будете запирать меня в моей комнате на ключ, не приставите ко мне надзирателей и мои окна не будут выходить на обрыв?

– Кто вам это сказал? – Граф Олтон явно начал закипать.

– А что, мне сказали не всё? Кроме всего перечисленного мне наденут кандалы и будут кормить хлебом и водой? – Жюли искренне боролась за возможность уехать сейчас же назад во Францию.

– С чего вы взяли?

– Я слишком хорошо знаю своего отца!

– А ваш отец слишком хорошо знает вас! – Граф де Леви решил вступить в разговор, вскипая постепенно по мере накала спора. Увлекшись спором, Жюли и ее новый родственник забыли о присутствии третьего лица, вначале недоуменно, а затем и с возмущением созерцавшего происходящее.

– Мне еще предстоит счастье узнать вас, леди Джейн, – учтиво, но еле сдерживаясь произнес граф Олтон.

Жюли хотела сказать что-то еще, но ее отец не желал продолжать ненужный спор:

– Мадемуазель, вы…

– Господин граф, дядя, – вмешался граф Олтон, очнувшись и видя, что граф де Леви вот-вот сорвется, – кузина! Вы оба устали, нуждаетесь в отдыхе. Идемте, я провожу вас в ваши покои. Через час мы все вместе собираемся в холле для процессии. Вечером поминальный ужин. Леди Джейн нужен покой, да и вам после такого потрясения необходимо побыть одному… Ни о чем не тревожьтесь; я дал вам слово, и я сдержу его, – здесь граф Олтон подавил горький вздох, – ибо граф де Леви мне был настоящим отцом, а вы – самые близкие родственники. Мы все понесли утрату…

Мистер Олтон удивительно твердо мог говорить так, что окружающие его люди немедленно начинали делать то, что он сказал. Он подозвал Джона и велел ему сопроводить гостя в его комнату. Граф де Леви счел это решение разумным и согласился на короткий отдых: силы покидали его, а впереди ждало дело чести. Он оперся на предложенное плечо слуги, погрозил Жюли пальцем, что говорило: «Я наблюдаю за вами, мадемуазель!», и шатаясь двинулся к лестнице.

– А вас, кузина, я буду иметь честь проводить в ваши покои лично. Если желаете, можете опереться о мою руку. – Граф Олтон повернулся к Жюли и протянул ей руку, но она демонстративно соединила запястья и вытянула руки перед собой, как это делают каторжники в кандалах, и в таком положении двинулась в направлении своей комнаты.

Граф Олтон последовал за нею, еле сдерживая и улыбку, и ярость. Пройдя несколько шагов, Жюли, не оборачиваясь, нарушила молчание:

– Интересно, чем питаются люди в этом доме?

– Вы голодны?

– Нет; я в дороге почти неделю, я без остановки с корабля пересаживаюсь в почтовую карету, еду всю ночь и попадаю на похороны, процессия которых вот-вот выйдет из ворот дома усопшего! Что вы, милорд, я совсем не голодна! – Жюли в гневе резко повернулась к нему, и граф Олтон был вынужден отшатнуться. – Хочу предупредить вас: я обжора! И даже если вы посадите меня на хлеб и воду, вы разоритесь на них начисто!

– Не беспокойтесь, юная леди, в погребах этого дома содержится достаточное количество пищи и вина, чтобы поддержать ваши силы. Вашей потрясающей стати ничего не угрожает! – Кузен все-таки улыбнулся краем губ.

– Мало того, что вы надзиратель, так вы еще и ловелас! – разочарованно протянула Жюли.

– Я воздаю должное красоте, созданной природой, – ею нельзя не восхищаться. Что же касается ваших обвинений, то скажу вам так: пока я хозяин Брайдхолла – а я недавно выкупил это имение у отца, – вы гостья в Брайдхолле, согласно вашему титулу и статусу. Вы не пленница. Что же касается второго… Я настойчив и всегда получаю желаемое, но есть правила, которых я никогда не нарушу. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

Говоря это, он склонил голову в почтительном поклоне, но был в ярости и так смотрел на нее, что Жюли снова стало не по себе. Можно сказать, что она даже немного устыдилась свей дерзости.

Обстоятельства и место для подобного спора были настолько неподходящими, что Жюли пришлось сменить тему:

– Я не желаю разговаривать с вами, пока мне не дадут завтрака!

– После завтрака вам сгодится и тюремщик?

– После завтрака я буду мирно дремать в кресле, и ни тюремщик, ни ловелас не смогут меня разбудить!

– Что же, я запомню и буду вести с вами беседы исключительно натощак! – злорадно пообещал граф Олтон.

– Чтобы досадить мне?

– Нет, чтобы пробудить вашу совесть!

– Бог мой! За что же вы так меня ненавидите? Вам-то что́ я сделала дурного? – искренне удивилась Жюли.

И тут кузен ответил ей в шутку, но так серьезно, что она перестала понимать, где он шутит, а где – нет:

– А вы способны на дурные поступки? Странно: увидев вас, я подумал, что вы – воплощение добродетели.

«Вот уж чего нет, так нет», – подумала Жюли, но вслух сказала:

– Советую обратиться за рекомендациями к моему отцу, ведь мой отец слишком хорошо знает меня! Вот я и пришла…

Они остановились у двери в комнату Жюли, но кузен медлил.

Графиня де Леви, устав настолько, что голова уже слегка кружилась, решила, что на сегодня достаточно представлений, и просто сказала графу Олтону прямо в лицо, ничуть не отвлекаясь на всякие синие молнии в его глазах, и совершенно другим голосом:

– Мне искренне жаль, что вы понесли такую утрату. Я знаю цену одиночеству и сочувствую вам. Есть ли у вас семья, чтобы разделить с вами это горе, я не знаю. Более того, я ничего толком не знаю о вас. Но вы можете быть спокойны: я умею вести себя в обществе и соблюдать правила, так же как и вы. Можете рассчитывать на меня, как на доброго друга, милорд. Я буду готова к процессии, как только вы скажете. И – простите мне мои дерзости; во Франции я привыкла вести себя слишком свободно.

Он стоял, пораженный всем: и резкой сменой ее настроения, и словами, и ее прямотой. Было видно, что свалившиеся на его голову родственники и пикировка с Жюли ненадолго отвлекли его от его горя, и сейчас печаль вновь начала возвращаться на его лицо. И с этой печалью пришло удивление, оно читалось в глазах не меньше, чем минутой ранее – молнии. Он помедлил и, словно стряхивая с себя наваждение, покачал головой медленно, будто и не хотел поверить какому-то открытию:

– Благодарю вас, кузина. Вся моя семья на сегодня – это вы и ваш отец. Мне ценно то, что вы сказали. И то, что это сказали именно вы. Сегодня я хороню отца, и это действительно утрата, а не прибавление в капитале… Мы еще поспорим с вами об одиночестве, но позже. Благодарю вас за то, что вы ворвались как ветер и хотя бы ненадолго отвлекли меня от мрачных мыслей… Я не ожидал поддержки такого рода…

Чувствуя, что сэр Генри, барон Латаймер, граф Олтон, застыл на одном месте, снова забыл слова и опять начал искриться, Жюли ледяным тоном повторила:

– Вот я и пришла, – юркнула в комнату и захлопнула за собой дверь.

Она прижалась к двери спиной, всем телом, будто хотела подпереть ее изнутри посильнее, отгородиться от всего происходившего с нею в этом доме. Сердце ее билось, дыхание было неровным.

Странные его речи, странные ее чувства, странный весь этот дом…

С другой стороны двери еще несколько минут стоял кузен, всей ладонью наглухо закрывая от себя эту дверь. Она была его кузиной. Она была его подопечной. Она бесила его. Ему было больно оттого, что отец не дождался ее и теперь ему досталось всё это… И было у него такое горькое чувство, что она теперь навсегда и ему уже никуда от нее не деться…

Фамильный склеп Олтонов в Брайдхолле был ближе всех иных мест для упокоения дяди, поэтому дорога всей траурной процессии заняла около получаса по имению медленным шагом и не сильно утомила графиню де Леви. Дядя величественно возлежал в гробу, строгостью убранства разделяя мир, который покинул, на жизнь и смерть. Было бы верхом неприличия уклониться от участия в похоронной процессии, и Жюли, шагая между отцом и кузеном, пыталась выдавить из себя хоть каплю печали. Хуже нет вынужденного присутствия на похоронах человека, которого совсем не знал! Дядя был лично незнаком ей, и Жюли почувствовала даже что-то похожее на угрызения совести из-за того, что не могла столь искренне предаваться скорби, как остальные. Однако печаль  в итоге догнала ее : после похорон дяди и поминального ужина настало время проститься с отцом.

Граф де Леви уезжал, оставляя свою дочь одну в чужом доме, с чужими людьми и на чужой земле. Раньше они расставались надолго, но еще никогда между ними не пролегал целый океан. Франция, шумная Вторая империя, бурлила недовольством горожан и шла к войне с Пруссией. Отец при его положении должен был быть с Францией.

Не с Жюли.

Снова не с Жюли.

Графиня де Леви вышла проводить отца до кареты, но тот подал ей руку и велел кучеру медленно трогаться позади них. Так они прошли добрую половину пути из Брайдхолла до поворота на Дувр. Граф де Леви никогда не был так мрачен, покидая дочь.

– Дитя мое… Сейчас наша родина – самое беспокойное и опасное место для юной девушки с вашим состоянием и титулом. Франция на грани войны. Вы должны понимать, что я беспокоюсь теперь уже не о вашей репутации, а о вашей жизни. Будьте здесь. Будьте в безопасности. Я перевел все свои сбережения на ваше имя в Банк Англии. Я назначил вашего кузена вашим опекуном до полного совершеннолетия в двадцать один год или замужества. Я дал все согласия на всё, что необходимо для вашей беспечной и безбедной жизни в этой стране… Я назначил вам содержание, которым вы можете свободно распоряжаться… Брайдхолл принадлежит Генри Олтону, но мы с вашим кузеном подписали соглашение о вашем пожизненном проживании в нем; это вынужденная мера на первое время. Я должен быть в Париже, с Францией, но смогу выполнить свой долг перед родиной только зная, что вы в безопасности… Я верю, что вы сможете за себя постоять в любой ситуации, и прошу вас только об одном: не совершайте более ошибок – не доверяйте больше никому, кроме кузена…

– Вы вернетесь? Вернитесь живым, умоляю вас!

Делая долгие паузы между словами, он шел быстро, но в ответ на мольбу дочери не проронил ни слова; обнял ее, поцеловал в лоб и уехал. Карета так быстро рванула с места, что ошеломленная графиня еще долго смотрела вслед клубам пыли, вьющимся по дороге из-под колес. Сердце ее сжалось, будто она простилась с ним навсегда. «Нет! Нет! Он приедет за мной!» – внушала себе Жюли, но слёзы, не желая подчиняться ее приказам, предательски долго лились по щекам.

Это действительно было пожизненное заключение.

Зачем она вообще на это согласилась…

Почему дала себя увезти…

Сама того не заметив, графиня де Леви простояла на дороге почти дотемна, а когда она повернула обратно, сумерки уже спустились в долину, в сердце которой едва виднелся Брайдхолл, окутав его и путь Жюли туманом, уступая место темноте.

Вокруг цвел май. Вечер благоухал, легкий ветерок приносил луговые запахи, один ярче другого. Впереди ждало теплое ласковое лето. На каждой ветке, в каждом пучке травы пели птицы, жужжали шмели; природа проснулась ради ласкового лета. И всё здесь было чужим. Сердце Жюли билось всё тише и глуше: никаких надежд, никаких желаний не было в нем. Даже возвращаться обратно в Брайдхолл было трудно.

Так же трудно, как не побежать в сторону берега, с которого отходят корабли в Кале. Она несколько раз останавливалась, чтобы броситься назад, за их каретой…

Так же трудно, как переставлять ноги по дороге на этом странном острове, где она была совершенно одна.

Одна во всей Англии.

Покорно шагала она к своему новому дому. Платье намокло от вечерней росы, волосы растрепал ветер, глаза покраснели; Жюли подумала, что что бы ни ждало ее впереди, лучше будет идти без конца. Оставшись совершенно одна, она вдруг почувствовала, как холодно в этой свободе и как пуст мир, в котором нет близкого человека. И было страшно. И не хотелось больше ничего… К ней подкралось настоящее одиночество, не то, которое описывают в книгах, а то истинное, которое всегда звучит эхом пустоты, в каждом звуке, наполняющем и день и ночь.

Вдали показался всадник. Жюли шла, не отступая ни вправо, ни влево: прямо по узкой дороге, навстречу позднему путнику. Тропинка, по которой графиня де Леви захотела срезать свой путь к усадьбе, была скорее расщелиной среди холмов. Всего несколько минут спустя всадник приблизился настолько, что ей оставалось лишь исчезнуть, чтобы не оказаться под копытами разгоряченного коня: отступить было некуда. «Так тому и быть!» – пронеслось в голове у Жюли, и она резко остановилась, зажмурилась и скрестила руки на груди. Конь, не долетев до нее несколько дюймов, взвился на дыбы, попятился и, поскользнувшись на сырой траве, рухнул вбок. В момент падения он задел ногу Жюли, отчего она охнула и присела, найдя идею погибнуть под копытами случайного путника крайне дурацкой и неправильной.

Жить графине де Леви захотелось по-настоящему именно в эту минуту.

Даже в Англии.

Даже в тюрьме.

– Какого черта вы наезжаете на людей? – воскликнула Жюли, потирая ушибленное место. Всадник, барахтаясь вместе с конем, молчал, пытаясь поднять свой транспорт на ноги. – Было бы хорошим уроком оставить вас здесь, мистер!

Всадник простонал в ответ. Конь искал точку опоры и не давал возможности приблизиться к нему безопасно. Хромая, Жюли обошла эту сцену из трепыхающегося коня и сгорбленного всадника, уткнувшегося лицом в седло и стонущего от боли. Она попыталась вытащить ногу всадника, но силы были неравны, и тогда графиня де Леви решительно подошла к коню, смело взяла его под уздцы и потянула вверх…

Конь поднялся, радостно переступая ногами по долгожданной тверди; всадник в наступившем облегчении откинул голову назад, и Жюли вскрикнула – это был граф Олтон!

– Вы спасли мне жизнь, – сквозь зубы из-за боли процедил он.

– А вы у меня ее только что чуть не отняли! – Жюли даже оскорбилась, не вспоминая, что сама встала на его пути и была причиной его падения.

– Вы не вернулись к ужину в Брайдхолл. – Кузен был встревожен, но скорее обвинял ее в отсутствии, чем беспокоился.

Жюли возмутилась:

– Долго же вы меня искали – близится полночь, а до Брайдхолла полчаса пути. По каким дорогам вы, интересно, катались всё это время?

– На Дувр у нас одна дорога…

– … которая слишком мала для двоих, как выяснилось. Кому-то всегда нужно уступать! И поверьте, это буду не я!

– Это я уже понял. Мне придется привыкнуть, кузина; не часто, знаете ли, хорошенькие девушки бросаются под копыта моего коня, тем более ночью, – попытался он сгладить тему, но Жюли уже несло:

– Вы элегантны, как деревенский пастух.

– Ах, вы считаете меня невеждой?

– Конечно, только невоспитанный человек будет сидеть в присутствии дамы.

– Если я встану, то мы не сможем вернуться домой, – я, кажется, подвернул ногу… – Кузен наклонился и протянул ей руку: – Если сможете, садитесь, и мы доберемся вместе – мой Баязет должен выдержать.

Жюли постаралась рассудительно оценить ситуацию: идти пешком сил не было, кузен нейтрализован, одна лошадь на двоих. Возблагодарив модный дом Поплен-Дюкар за узкие юбки без кринолинов и учителя восточных единоборств Ли Шаня за науку точно и легко двигаться в окружении людей и предметов, Жюли коснулась руки кузена, легко взлетела в седло перед ним и уверенно отобрала повод. Мистер Олтон был обескуражен настолько, что даже не сопротивлялся.

Пока он осознавал, что инициатива перешла в чужие руки и его конь более не подчиняется ему, графиня де Леви повернулась к нему вполоборота и величественно приказала:

– Держитесь!

– За что?! – невольно вырвалось у кузена.

– За хвост коня, если вам так будет удобно!

Конь тронулся, сначала медленно, шагом продвигаясь по дороге к усадьбе, а потом пошел быстрее. Графу Олтону пришлось держаться за талию Жюли, что помимо нарушения этикета было еще и неудобно: будучи тонкой и облаченной в атласное платье, она предательски выскальзывала из его перчаток. Внезапная и восхитительная грация Жюли, и ее смелость, и ее находчивость незамедлительно привели его к интересным выводам:

– Никогда бы не подумал, что вы так заправски ездите верхом.

– Берегитесь, я еще и стреляю, – пригрозила ему Жюли, не отрывая глаз от дороги, тающей в темноте.

– Я вижу, Брайдхолл с вами не заскучает, – с ужасом констатировал граф Олтон.