Текст книги "Три имени Жанны. Часть 1. Леди Джейн"

Молитвы необходимо было посещать всем: час хвалы на рассвете, за которым следовало богослужение первого часа, затем совершалась евхаристическая литургия. Скудный монастырский завтрак, утренние молитвы вместо уроков, проповеди вместо обеда, работы в саду и косые взгляды других послушниц и монахинь утомили молодую графиню де Леви настолько быстро, что лишь выдалась такая возможность, она проскользнула в свою келью и с неприятным удивлением обнаружила, что изнутри та не закрывается совершенно. Вздохнуть с облегчением о конце этого дня было рано: ни плана побега, ни покоя не нашлось ей в этой обители.

К ужину в монастырь приехал посыльный от графа де Леви с распоряжениями о содержании молодой графини и устным посланием от отца ей лично. Устав монастыря был лоялен к появлению молодого пастора в обители, готовящей юных девушек к замужеству в благочестии: молодого человека провели в гостиную, где его уже ждала Жюли. Сестра Жаклин проводила пастора и закрыла за собой дверь, спокойно удаляясь и искренне считая, что пастор безобиден и кроток. Только дойдя до матери-настоятельницы, она по одному взгляду последней поняла, что что-то сделала не так, и была стремительно отодвинута в сторону. Настоятельница лично пошла к келье, но перед запертой дверью остановилась: сан пастора и их беседа, с одной стороны, не должны были вызывать сомнений, да и строгие указания отца девушки не касались напрямую посещений ее священником. Но с другой стороны, юная нарушительница правил, стоящая на пороге греха, оказалась один на один с молодым человеком в комнате за закрытой дверью. Муки выбора правильного решения привели настоятельницу к единственно верному: она встала на колени и прильнула одним глазом к замочной скважине.

Жюли сидела на стуле вполоборота к двери, когда пастор вошел в комнату. Молодой человек запнулся на пороге, увидев ее в монашеском облачении: так не похожа была Жюли на ангела и так невыразимо прекрасна в простых белых одеяниях. Далее он ступил вперед еще шаг и низко поклонился ей, немного неуверенно двигаясь в сутане, да и пасторский воротничок ему явно был тесен.

– Кто вы и что угодно вам от меня? – спросила Жюли совершенно безразличным голосом, не поворачиваясь к нему лицом, глядя в одну точку на серой стене, по которой уже начинали ползти сумерки.

– Я надеюсь, что вы узнали меня, мадемуазель…

Жюли резко вскинула голову. О да, это был Луи Сен-Паль!

Сама судьба давала ей способ бежать. И пожар предвкушения свободы, уже свободы, а не счастья, полыхнул где-то там, где так недавно билось ее сердце, задыхаясь трепетом от любви к этому человеку. Она ответила как можно более спокойно:

– Да, Луи, я узнала вас…

– Вы видите: моя любовь не знает границ…

«… и стыда…» – пронеслось в ее голове.

Он бросился к ней, но, словно прочитав на ее лице то, о чем она подумала, остановился в нескольких дюймах рядом с ее стулом. Растерянно он продолжил:

– … я прибыл за вами и смиренно умоляю бежать со мною. Мой замок ждет нас.

– Ваш замок? И ваш отец?

– Он скончался месяц назад; он очень переживал, когда узнал, как я поступил с вами. Я хочу всё исправить: я увезу вас в мой замок, как бы ни пытался граф де Леви спрятать вас, и даю вам слово, что стану вашим мужем.

Прелестная послушница перекрестилась, и как бы ни хотелось ей подробно разложить намерения господина Сен-Паля, по каждому пункту подобрав самое обидное и хлесткое возражение, ответила вопросом практического характера:

– Но как я выйду отсюда?

– Вы проводите меня до ворот; мы подойдем к моему коню, я наклонюсь к вам, чтобы освятить ваш лоб братским поцелуем. Мой конь не устал, и отсюда до моей усадьбы всего час пути. Я и не знал, что нахожусь так близко от вас…

«А ведь он и правда может вытащить меня отсюда…» – подумала Жюли.

Луи тем временем продолжал, шагнув к ней еще ближе и испытующе глядя в ее глаза:

– Ведь вы любите меня?

– О да! Конечно! – Когда-то эти слова прозвучали бы искренне и страстно, но теперь она не испытывала ничего, кроме желания воспользоваться им так же, как он воспользовался ею когда-то. Окаменевшее сердце Жюли не впускало и мысли, что Сен-Паль готов всё исправить и сделать ее счастливой.

Сделать ее счастливой мог только ветер свободы – от всего и от всех. Она беспокоилась исключительно об этом, потому и продолжила сомневаться:

– … но я боюсь. У нас ничего не получится.

– Черт побери!!

– Сударь, это – монастырь! Здесь меня запирают на ночь на ключ, ворота держат на замке, а у стен могут быть уши так же, как у дверного замка – чьи-то глаза…

– Вы – боитесь! Наша Julie très jolie44
  Очень красивая Жюли (фр)


[Закрыть] испугана! И это мне говорит женщина, которая никогда не знала, что такое страх: фехтуя, участвуя в скачках на спор, охотясь… Хотите, я проверю?

Не дожидаясь ответа, молодой человек проворно метнулся к двери и с силой толкнул ее. Из коридора раздался непроизвольный вопль настоятельницы: стены монастыря были настолько толстыми, а стул графини де Леви и ее спутник находились так далеко от двери, что преподобная мать Жанна могла лишь видеть их и не слышала ни слова. Почти успокоившись, разглядев собеседников в позах, приличествующих сану одного и положению другой, она как раз заменила у замочной скважины глаз на ухо, в связи с чем получила удар неожиданный и коварный.

Молодой человек подождал, пока она поднимется, и даже подал ей руку. Неприятная пауза затягивалась, когда он наконец-то сообразил завести непринужденную беседу, обращаясь к настоятельнице так, будто ничего ровным счетом не произошло:

– А что, преподобная мать Жанна, лошадь моя накормлена?

– Да, святой отец. Я сразу же распорядилась ее накормить и дать воды. Ваш конь отдохнул и готов в путь.

– Вы так добры, благодарю вас. – И граф повернулся внутрь гостиной, где сидела Жюли: – Продолжим, дитя мое.

Когда дверь плотно закрылась, Жюли встала подальше от нее и, повернувшись спиной к двери и графу, сказала:

– Вы убедились, что побег невозможен…

– Напротив: настоятельница ничего не слышала, иначе бы меня давно выгнали отсюда и вновь разлучили с вами. Она не услышала ни слова из нашего разговора. Если я еще раз ее о чем-нибудь спрошу, то наверняка убью этой дверью… Она глупа, но не самоубийца. Решайтесь! Одно ваше слово.

– Боже мой! – Жюли попыталась улыбнуться, но из-за волнения улыбка как-то не получилась. Всё внутри ее сжалось в комок, и она решительно сказала: – Едем!

Луи Сен-Паль взял ее под руку и решительно толкнул дверь. Настоятельница, оконфузившись в своих упражнениях и не найдя ничего предосудительного в подобном визите, тем более что он подошел к концу, решила сделать вид, будто очень занята делами, и принялась раздавать поручения монахиням во дворе монастыря. Пастору привели коня, начали открывать ворота для его отъезда. Жюли рядом с Луи спокойно и медленно шагала к воротам, благочестиво скрестив кисти рук.

Он вошел в роль:

– Ваш отец беспокоится, ревниво ли вы отнеслись к спасению души своей и усердно ли молитесь по вечерам.

– Ему не о чем волноваться, святой отец: я смиренна и отдаюсь своей воле так, как это угодно Господу.

– Житие святой Магдалины могло бы укрепить вас в истинной вере, дитя мое.

– Я прочту его с подобающим рвением. Нет ни дня, чтобы я не упоминала отца в своих молитвах с благодарностью, ведь он так много сделал для меня…

Надо признаться, что с момента приезда в этот монастырь Жюли не произнесла ни одной молитвы, кроме «черт бы побрал и сам монастырь, и всех монашек», которую мысленно твердила, пока другие послушницы пели псалмы.

В продолжение этой беседы они неторопливо вышли из стен монастыря и приблизились к лошади графа, которую привязали у открытых ворот. Простодушная настоятельница, не услышав ничего подозрительного под дверью, попрощалась с пастором еще во дворе, не выйдя следом за Жюли и тем самым нарушив указание ее отца.

Закатное солнце переливалось всеми цветами радуги, оставляя золотые блики последнего часа дня на стенах монастыря, лицах и одежде благочестивых собеседников. Всё выглядело идиллией смирения заблудшей души. Глядя им вслед, преподобная мать Жанна улыбалась, искренне считая, что даже одна ночь в стенах священной обители может привести девушку на путь исправления. Что еще можно было ждать от души, так долго не искушаемой никакой иной страстью, кроме веры?

Жюли со слезами на глазах (были это слезы радости избавления или же горечи от необходимости именно этим путем обретать долгожданную свободу?) довела Луи Сен-Паля до его коня.

Он сел в седло.

Потом резко развернулся к ней всем телом, поднял почти невесомую послушницу одной рукой, усадил перед собой и вдарил шпорами.

Конь взбрыкнул и стремительно унес их навстречу надвигающейся ночи.

На священную землю своих предков Луи Сен-Паль привез свою любовницу еле живой. Слуги недоуменно разглядывали монашку с лицом римской богини, а их хозяин, велев переодеть ее во что-нибудь, рухнул в кресло прямо в гостиной – сил идти в покои уже не было. Жюли не успела опомниться, как заботливо была преображена из монахини в новенький полупрозрачный пеньюар, под которым не было ничего, кроме невидимой сорочки из тончайшего батиста. Волосы ее завязали атласными лентами быстро и почти бесшумно. Только догадываться оставалось, где взял Луи таких послушных и беспринципных слуг: ее, монашку, спокойно переодели и оставили в спальне, украшенной как брачное ложе.

В это время Луи Сен-Паль, преодолевая остатки усталости и подбадриваемый удачным приключением, принялся отдавать распоряжения по дому. Глубокая ночь не остановила его: все были подняты на ноги, человек с письмом для бабушки в Пруссию, в котором сообщалось о воссоединении влюбленных, отправлен на телеграф. Охрана прочесывала периметр вокруг замка, кухня готовила праздничный ужин, лакеи зажигали свечи в гостиной… Сен-Паль готовился не только получить удовольствие от удачно выполненного задания, но и совместить приятное с полезным.

Жюли сидела на кушетке, не решившись занять место на пышной кровати, когда Луи трепетно постучался к ней и нетерпеливо ворвался, лишь услышал ее голос.

– Сударь, вы сами не знаете, что сделали для меня, – сказала она ему и мысленно добавила: «И сами не знаете, что сделали для себя…», подозревая, что́ влюбленный мужчина может потребовать в награду, и зная наверняка, что его мечтам не суждено сбыться.

Сен-Паль прилежно бросился к ее ногам, обнял их, и ей даже на мгновение показалось, что он искренне тосковал по ней, – столько маленьких лучиков вспыхнуло в его глазах от пламени свечей; но почему она чувствовала фальшь?

Он опустил голову ей на колени и горячо прошептал:

– Вы теперь верите мне? Я сдержал свое обещание, я стану вашим супругом…

Жюли прекрасно понимала, что супругом Луи собирался становиться немедленно, а слова о венчании и обязательствах так не шли ко всей обстановке: похищению, брачному ложу, подготовленному наряду для утех. Тело и душа ее были подобны камню: она всё видела, почти всё понимала. Она чувствовала коленями тепло другого человека, но не себя. Ее не было в этой спальне. Ее не было в этом замке. Ее просто не было. Поэтому, собравшись и как можно естественнее зевнув, она сонно сказала:

– Ах, нет… У меня всё еще кружится голова, я почти теряю сознание. Мне нужны силы. Отложим и разговоры, и вознаграждение до утра?

– Но утром я получу его? – Луи вскинул голову и с жаждой заглянул ей в глаза. И не увидел подвоха: благодаря тому, что глаза ее были темны, как сама эта сумасшедшая ночь, Жюли могла спрятать в своем взгляде любую тайну.

– Разве я могу сказать вам «нет»?

Дверь захлопнулась, ключ повернулся в замке, и Жюли вновь оказалась пленницей.

«Самоуверенный болван!» – стучало у нее в голове, когда она лихорадочно соображала, как лучше выбраться из окна, насколько высок этаж и в какой стороне Париж. Также нужно было придумать хоть какую-то одежду вместо этого кошмара на ленточках.

«Моя наивная кошечка!» – думал Сен-Паль, став холодным и быстрым, отправляя второе срочное письмо с нарочным в Берлин и отдавая охране приказ быть начеку: гостью могут похитить, и она не должна покинуть замок без его особого распоряжения.

Ночь, так многое скрывшая тьмой, давшая всем живым существам в замке время для сна и утолив их дневные хлопоты грезами всего лишь до рассвета, отступила неожиданно быстро. Утро застало Луи Сен-Паля спящим на диване у лестницы в покои Жюли, а саму Жюли – завернутой в балдахин, назначенный молодой графиней де Леви в платья, примеряющей место для веревки: связанная за ночь из простыней, она должна была выпущенной из окна доставать до первого этажа, и тогда по ней можно было спуститься, но привязать у окна этот самодельный путь к свободе было совершенно некуда, тем более что сторожевая башня выходит окнами как раз на эту сторону…

И в этот момент ключ в двери щелкнул, и в комнату кто-то вошел. Жюли с ужасом поняла, что стоит у окна, спиной к двери, полуголая, ибо «платье» тут же предательски упало на пол, с веревкой в руках.

Провал был очевиден! Лихорадочно придумывая объяснение происходящему, одно хуже другого, она зажмурилась и даже присела, когда поняла, что вошедший сделал несколько шагов к ней, а за открытой дверью происходит какая-то возня и слышатся сдавленные крики. Каждый шаг вошедшего отдавался в ее голове ударом грома, и тут он положил руку на её плечо.

Жюли зажмурилась…

– Вы задумали провести меня?

О ужас! Это был ее отец, граф де Леви…

Жюли содрогнулась всем телом и, резко повернувшись к нему лицом, гневно воскликнула:

– То, что я сейчас нахожусь здесь, вызвано лишь тем, что вы попираете мою свободу, совершенно не считаясь с моими желаниями!

Граф де Леви боязливо отстранился, не ожидая такого стремительного отпора, впервые услышав в голосе дочери столько решительности и силы.

И Жюли яростно продолжила:

– Я не знаю, сколько раз мне повторить вам, что я не вещь! Я хочу быть свободной и жить самостоятельно!

Граф усмехнулся и задумчиво произнес:

– Вы еще так молоды, мадемуазель… О какой самостоятельности вы можете говорить?

– Вы знаете, что внутри меня бьется сердце старухи, но даже не это я прошу вас понять – у меня своя голова на плечах, свое мнение о любви и свободе! А вы хватаете и прячете меня, как вещь, и Луи хватает и прячет меня, как вещь! Я же человек, я живая! Мне больно!

– Не говорите мне глупостей! Вы бежали из монастыря с этим бонвиваном по доброй воле! – Граф начал вскипать; пылкая тирада Жюли не нашла в его лице ни благодарного слушателя, ни последователя излагаемых принципов, но праведный гнев оппонента подожгла, да так, что полыхнуло знатно. Ее отец рассердился не на шутку и, считая дальнейшие переговоры бессмысленными, жестко произнес: – Извольте следовать за мной!

– Голой?

Жюли была дочерью дьявола, но отец, уже давно привыкший к ее выходкам, спокойно отвернулся к стене и, глядя на карманные часы, ответил:

– Даю вам четверть часа.

Глава 1

Лошади медленно тащили карету в сторону Парижа по сумеркам. Вечер постепенно выравнивал все цвета в один серый с тысячей оттенков, и серыми становились небо, поля, пыльная дорога и сам воздух, вторя безысходности путешественников. Сидящие в карете, покачиваясь в такт этому стуку, равнодушно смотрели в окна дверец, лишь изредка нарушая молчание уже ничего не значившими для них фразами.

– Вы окончательно решили? – в тысячный раз переспрашивала Жюли, заранее зная ответ на свой вопрос. Она и не надеялась услышать что-то другое, но настойчиво повторяла и повторяла его, чтобы заполнить воздух хоть чем-то кроме безнадежности.

– Да, мадемуазель.

Граф де Леви был спокоен и собран. Истерики дочери больше не могли его рассердить: накануне сватовства этого Сен-Паля агенты его «черного кабинета» перехватили информацию о том, что́ готовится Пруссией для Франции. И как только эта расшифровка была подана императору, граф де Леви взял отпуск на несколько дней и разрешение перевезти дочь в Англию к родственникам. Император сказал ему «да».

– Вы ведете себя так, словно я ваша пленница. Вы пользуетесь своей властью так безжалостно! Общество дало вам безграничное право…

– Не премину им воспользоваться! – Надо сказать, что граф не преминул воспользоваться разрешением императора на выезд так, что, вывозя дочь, он вывозил почти все свои сбережения, которые забрал из банка и надежно спрятал в тайнике их дома на Елисейских Полях.

– И всё же это жестоко! – не сдавалась Жюли.

– Это необходимо.

– Из одной тюрьмы отец перевозит дочь в другую и считает это незаменимой услугой!

– В Англии вас как минимум не найдут! – Граф де Леви очень надеялся на это.

– Луи найдет! – победно возразила Жюли. Она знала, что так и будет, неважно даже, хотела она этого или нет.

– Ему есть о чем поговорить с начальником жандармерии Парижа, чем он сейчас и занят, – усмехнулся граф.

– Я искренне сожалею, но все усилия, и ваши и Британских островов, будут потрачены впустую!

– Всё может быть, но вам лучше будет находиться подальше от Франции.

– Когда вы прекратите решать за меня, что лучше, что хуже?

– Когда передам вас супругу у алтаря.

– О боже! Я способна сама отвечать за свои поступки… Нет, вы не человек – так поступить со своей дочерью! В вас нет отеческих чувств ко мне! – Жюли коварно перешла на упреки. Но план провалился:

– Я жестко разочарован в дочерних! И за это наказан. Оставим эту тему до лучших времен: я вижу, что напрасно отдал вас в школу, Жюли. Ничего кроме вольнодумства и бунта! Вы напрасно пытаетесь затеять спор, прекрасно зная, что он бесполезен: вам нельзя находиться в Париже. Вам угрожают не только окончательное грехопадение и несмываемый позор в обществе.

Молчание.

– Но почему, почему, почему я должна покинуть Францию и жить в Англии? – Жюли решила измором брать эту крепость.

– Это самое надежное место для вас и самое подходящее. Вы слишком увлекались вопросами свободы вместо того, чтобы отдавать предпочтение другим наукам, подобающим девушкам вашего круга, – назидательно сказал ее отец.

– Вышивать и заучивать па?! Искать женихов? Я нахожу полезными иные учения! – возмутилась курсистка философского и медицинского факультетов.

– То-то и оно: скачки, фехтование, медицина… Китаец этот еще с его борьбой… Спасибо хоть за иностранные языки!

И оба собеседника хором простонали:

– О боже! Дай мне терпения! Дай мне сил!

Граф де Леви принял безумное на первый взгляд решение отправить Жюли к своему брату в Англию, довольно давно переехавшему туда и имеющему прекрасное уединенное имение неподалеку от Лондона. Имелось у брата и положение в местном графстве, и состояние для того, чтобы жить достойно и безбедно.

Это желание спасти дочь понять было несложно: Францию лихорадило. Как особа, приближенная к императору, и управляющий тайной перепиской «черного кабинета», граф де Леви знал больше, чем писали газеты или шептались в кулуарах, а изменить, несмотря на свой здравый смысл и положение, мог не всё. Война с Пруссией была вопросом времени и удобного случая. Бунты вспыхивали по всей стране, Париж и в этом был законодателем мод для всей Европы. Оппозиция вела себя всё более раскованно. Император предпочитал льстецов стратегам. В обществе графа де Леви побаивались, уважали, но всегда помнили, что он – потомок древнейшего рода, из «бывших». Это не прощалось свободным гражданским обществом: являясь патриотом, будучи приближен к императору особенностями своей незаметной службы, граф де Леви был человеком с некоторыми связями, неплохим состоянием, но совершенно беззащитным. Отвечая за важные вопросы шифрования переписки перед императором, он всегда был объектом манипуляций и шантажа для всех разведок мира. И Жюли была прекрасным средством для этого. Жюли всегда была его слабым местом. И Жюли всего этого не замечала: ее книги создали вокруг нее ореол какого-то другого мира, лишенного реальности, зла и войн. Где еще, как не у союзника, недавно бывшего таким непримиримым врагом, под покровительством брата на спокойном острове, ей было место?

После того как решение отправить ее в Англию было объявлено, Жюли смеялась и шутила, плакала, умоляла, злилась, но серьезный тон отца вскоре дал ей понять, как жесток и холоден может быть близкий человек, доведенный до отчаяния. Разговор по дороге в Париж не был для нее последней надеждой: она хорошо знала своего отца, все споры с ним были действительно бесполезны. Ее настораживало собственное настроение: безысходность вкралась в ее сердце, и Жюли спорила лишь потому, что не привыкла сдаваться без борьбы. Она не желала быть побежденной и изображала гнев в то время, как душа, холодея, принимала этот проигрыш, уже не надеясь на чудо.

В Париж они приехали поздним вечером. Роскошный особняк на Елисейских Полях, знававший шумные балы, когда-то давно гремевшие на всю Францию, встречал своих хозяев холодной, непривычной тишиной, мрачно глядя тусклыми окнами на одну из вечно оживленных улиц самого веселого и красивого города Европы.

Молодая графиня отказалась от ужина и услуг горничной и заперлась у себя. За весь вечер она более не проронила ни слова, и сейчас ее спальня безмолвствовала тишиной, будто пустая. Было это долгожданным смирением или очередной уловкой, граф де Леви наверняка не знал, но рассчитывал, что усталость остановит его дочь хотя бы до утра. Хорошо изучив характер Жюли, он ожидал истерики и даже приготовился к отпору, но она молчала и внешне казалась вполне спокойной. Она не понимала ни кто она, ни почему она в опасности. Она не знала, кто такой Луи Сен-Паль, и наивно принимала его ухаживания за чувства. Ее смирение, пусть и временное, позволило бедному родителю отправиться в свою спальню и немного отдохнуть: утром они выезжали в Кале, чтобы отплыть к берегам Туманного Альбиона. В старшем брате, теперь живущем простой сельской жизнью в далекой Англии, искал поддержки граф де Леви.

Несмотря на усталость, он был в огромном напряжении и уснуть всё никак не мог: его дочь всегда была самым слабым звеном в его карьере. На человека, управляющего тайной перепиской императора, давили все: и королева Евгения, и оппозиция, и либералы, и правительство, и сам император. Тайны двора были нужны каждому игроку на этом поле, именно поэтому граф де Леви то прятал свою дочь в пансионе, то закрывал дома с гувернантками, то соглашался отпустить на курсы в Лилль – лишь бы не Париж, лишь бы она не мелькала на глазах у тех, кто вершил политику и не гнушался никакими способами заполучить нужную информацию. Непокорность, бунтарство и откровенное нежелание видеть мир таким, какой он есть, составлявшие характер Жюли, не оставляли ему других вариантов: если уж и в монастыре ее нашли, то только очень большое расстояние и присмотр родственников могут спасти ее жизнь. Брат писал графу де Леви, что примет племянницу с радостью и укроет ее от невзгод в такой спокойной и далекой Англии, и это было последней надеждой для отчаявшегося отца и хозяина «черной комнаты», сдерживающего натиск прусских шпионов на кабинет императора Франции из последних сил.

Жюли тоже не спала. Она сидела в кресле у окна в полной темноте, не раздеваясь для сна, обхватив колени руками. Луна была полной, свет ее давал достаточно видимости для того, чтобы не зажигать свечи и думать. В Англии Жюли ждали дядюшка и сводный кузен: дядя женился на вдове с солидным капиталом и с сыном, которого усыновил. Кузена Жюли не помнила, так как расстояния между отцом с его должностью и его братом, подданным другого государства, позволяли поддерживать родственные отношения лишь в редких письмах. Знала она лишь то, что жена дяди умерла. Знала, что из этой берлоги с двумя родственничками и несомненным наличием жены кузена и вздорных детей Луи Сен-Паль вытащит ее так же быстро и искусно, как из монастыря.

Но что же ждало ее дальше?

Впервые она задавала себе этот вопрос не в конце приключения, а накануне, и впервые не хотела узнать ответ.

За окном раздался глухой шум, и с веток яблони в комнату с треском ввалилось что-то темное, очертаниями выдающее человека. Нескольких мгновений и полугода уроков боевым искусствам у мастера Ли Шаня хватило девушке, чтобы тотчас бесшумно переместиться за занавеску и тихо вытащить из тайника заряженный пистолет. Жюли двигалась плавно и неслышно, как кошка; ее отточенные шаги были беззвучны и легки. Пока глаза непрошеного гостя привыкали к темноте, Жюли заняла самую выгодную позицию. Легкий ветерок ворвался через открытое окно, откинув занавеску, а свет луны заставил искриться ее роскошные темные кудри, разметавшиеся по плечам и замершие с ее телом в ожидании…

Непрошеный гость откинул плащ с лица и оглядел комнату, без труда найдя и Жюли, и, благодаря лунному свету, дуло пистолета, устремленное прямо на него.

– Осторожно, мадемуазель! Я знаю, что вы выстрелите и не промахнетесь…

Жюли невольно улыбнулась: в этот раз Луи Сен-Паль оказался еще проворнее. Интуиция ее не обманула: он снова пришел за ней, чтобы украсть ее. Украсть у нее же самой. Опустив пистолет и убрав его в тайник, она вышла к лунному свету, представ перед Луи посеребренной агатовой статуей, столь же прекрасной, сколь беспощадно холодной.

Он рухнул к ее ногам, обнял ее колени, прижался к ней и заговорил так горячо, будто чувства, переполнявшие его, не могли более оставаться в нем и выплескивались с каждым словом всё сильнее и сильнее:

– Я узнал, что твой отец увозит тебя! Куда? Надолго ли? Увидимся ли мы снова? Нам необходимо бежать немедленно! Мы обвенчаемся и будем вместе вечно! На юге Италии у меня есть милый домик…

– География очень полезная наука, сударь… – Вместе с холодом в голосе Жюли проскочило сожаление. И Луи Сен-Паль почувствовал, что это не прохладный ветерок, а внезапный приход холодов, навсегда отделяющих зиму от теплой осени.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я не поеду с вами в Италию.

– Почему?

– Там жарко.

– Я не понимаю тебя… Мы можем остаться здесь, во Франции; я уверен, твой отец примет наш брак и со временем смирится с ним…

– А здесь мне теперь очень холодно.

В продолжение всего разговора лица их были едва освещены лучами полной луны, пробивающимися сквозь ветки яблони. Это не давало Луи возможности видеть выражение лица Жюли, а ее тон был настолько необычен для него, что моментами ему казалось, что его мистифицируют. Силясь рассмотреть, не шутит ли его милая возлюбленная, такая преданная и готовая в любую минуту пойти за ним на край света, Сен-Паль не узнавал прежней Жюли. Привыкший к легким победам и ни в чем не знавший отказа, жонглируя ее чувствами по своему усмотрению, он обнаружил, что с ним говорит не влюбленная в него девочка, а совершенно другая женщина, почти незнакомка. Он обнаружил, как ему жаль, что он пропустил это прекрасное превращение из неуклюжей гусеницы в блистательную бабочку. Надменный, холодный тон Жюли недвусмысленно давал понять, что теперь перед Луи Сен-Палем стоит неприступная крепость. Это рушило его планы, ставило под удар всю операцию, ему порученную, и одновременно приводило его в трепет: такой должна была быть его женщина. Только такой! Привыкший легко манипулировать другими, на секунду и только сейчас ей он был покорен.

Насторожившись, он продолжил разговор:

– Куда же ты хочешь уехать?

– Туда, где вас нет.

– Как…

– Вам придется найти себе другую любовницу, месье Сен-Паль.

– Месье?! Жюли, скажи мне, что всё это просто злая шутка. Нужно ли мне напоминать тебе, что я хочу всё исправить и просил твоей руки? Я совершил многое, что́ теперь не дает мне права даже напоминать тебе о своем существовании, не то что о моих клятвах, но многое и изменилось с тех пор… Я понял, что теряю тебя, и испугался. Я испугался, что люблю тебя и давно уже веду себя как сумасшедший! Нет никого в моем сердце и мыслях…

– Ах, вы остались одни и вас некому утешить?

– Да, но ты тому виной. И сейчас я искренен, как на исповеди… Ты молча слушаешь мою пылкую тираду, лишь перебивая меня маленькими колкостями… Говори всё что угодно, только будь со мной.

– Это невозможно. – Со вздохом Жюли развернула свое лицо к свету так, чтобы граф видел ее и понимал, что она решительно настроена и не шутит.

Он отстранился, оставшись на коленях перед нею.

– Почему?

– Я не люблю вас.

Граф молчал, пораженный той легкостью, с которой Жюли сказала эти слова, будто попросила стакан воды. Всё было решено в сердце графини де Леви. Всё было похоронено. Тем легче давались ей слова, которые, как кинжалы, она вонзала по одному в душу Луи Сен-Паля, не чувствуя его боли, не замечая, что их рукояти ранят и ее руки. Она не знала, что не было никакой его боли.

Луи поднялся. Он взял Жюли за плечи и внимательно вглядывался в ее глаза, будто пытаясь найти там что-то, чего графиня де Леви еще не сказала ему. Увидев, что всё было сказано, он решил взять паузу в этом проекте и заговорил с обидой в голосе:

– Хорошо, если я безразличен вам, я оставлю вас без промедления. Но помните, что ваша жестокость вернется вам стократ…

– Нет, это не моя жестокость – это ваша возвращается к своему хозяину, – с этими словами Жюли вырвалась из рук Луи и шагнула к стене с тайником.

Луи Сен-Паль, светский лев и бонвиван, любимец всех красоток Парижа, известный рантье, ловелас и сердцеед, стоял перед нею в темной комнате пораженный и униженный. Он был в смятении. Готовая поднять шум, Жюли наконец-то почувствовала свободу.

Вот какой, оказывается, она была: горькая, болезненная, отпускающая душу в свободный полет свобода.

Можно было лететь куда захочешь.

Можно было лететь…

И было так пусто.

– Сейчас я покину вас. Но даю вам слово, что не отступлю и буду искать способа доказать вам и свою любовь, и свою необходимость, и что вы пожалеете о том, что сейчас отвергли меня. – Взбешенный, Луи Сен-Паль вскочил на подоконник и обернулся: – И тогда уже вы будете передо мной на коленях!

– Первый счет будет предъявлен вам самому! – прокричала ему в ответ Жюли, но он уже выпрыгнул из окна, и еще долго можно было слышать удаляющийся стук копыт его коня, сначала по гравию, потом по мостовой.

Молодая графиня постояла немного у окна, опустив плечи и борясь с сожалением. Его грозный вид, его гнев не тронули ее души: что́ мог искалечить человек, уже ее растоптавший? Но ирония судьбы, так поздно назначившей ему те муки, которые еще недавно пережила она, давали молодой графине пищу для размышлений. Много пищи, слишком много.

Не раздеваясь, легла она на покрывало и не успела еще сомкнуть веки, как первые лучи солнца озарили путь Сен-Палю, стремительно уезжавшему навстречу своим демонам. И одновременно с этим были озарены стены комнаты Жюли, навсегда захлопнувшей дверь для демонов своих. Солнце просыпалось для обоих, но теперь освещало им разные пути.