Текст книги "Жажда снящих (Сборник)"

Но я действительно понял, когда увидел.

Родрик согласился с неожиданной радостью – вероятно, и сам бы предложил, но то ли не хотел слабину показать, то ли реакции боялся. Враги называли монсеньёра Чёрным Душегубом, Бешеным Псом и даже Беспринципным Гадом, и согласие на подобный компромисс могло существенно подмочить его репутацию. Впрочем, любой, кто видел бы лицо лорда Себастиана до и во время арбитража, сразу догадался бы: что-то здесь нечисто. Я это понял с первого мгновения и прямо извёлся мыслями о том, что же он задумал. Мне бы порадоваться несомненному коварству моего господина, но… уж как-то слишком крепко прижимал он к себе свой меч. И это было плохо. Очень плохо.

Встречу назначили на закате того же дня. Паскудное солнце заходило как раз за лагерем, заливая его кровавым светом, и при желании это можно было трактовать как довольно мерзкое предзнаменование, но Антип сказал, что малахитчики со своей любовью к мрачной романтике подобные вещи только приветствуют. Я хотел было спросить, а не глупо ли пытаться задобрить Рыцаря, который славится приверженностью к Печальному Нейтралитету, но потом прикусил язык. Ну их, они и без меня довольно нервничали – все, кроме монсеньёра, конечно. Правда, он выкурил до заката полтора десятка папирос, а потом сказал, чтоб следующую ему скрутил я, и это уже было совсем скверно, хотя вид у него оставался по-прежнему бодрым, хитрым и очень довольным. Он даже помахал лорду Родрику, когда тот явился в окружении свиты, состоявшей из худых и измученных, наверняка тифозных, но очень нагло державшихся людей. Расположились они ярдах в двухстах от нашего лагеря, и слава богам – а то ещё нам бы эту заразу подкинули.

Репейник прибыл, когда солнце коснулось земли. Он шёл со стороны заката; свет слепил глаза, и, кажется, никто не уловил, как именно он появился. Это был высокий, худощавый человек, в плотно запахнутом сером плаще, закутывавшем его от подбородка до сапог. Он шёл, опираясь на деревянный посох, длинные седые волосы развевались, будто на ветру, хотя вечер выдался совершенно тихий, ни один стебелёк не шевелился.

Монсеньёр замысловато выругался сквозь зубы, не переставая улыбаться. Я разобрал только «символист хренов» и приготовился стать свидетелем одного из главных событий в истории Великого Похода.

Рыцарь Печального Нейтралитета приблизился, остановился, воздел руки к небу. Седые волосы ещё немного поразвевались для пущего эффекта и медленно улеглись на костлявые плечи.

– Приветствую вас, дети разума, избравшие разум! – провозгласил он.

Все опустились на колени, лорд Себастиан тоже – на одно, придерживаясь рукой за воткнутый в землю меч. Лорд Родрик, неосмотрительно бухнувшийся на оба колена сразу, бросил на него ненавидящий взгляд, но наш монсеньёр проигнорировал его и, выдержав для приличия паузу, поднялся.

– И тебе привет, друг малахитчик. Давненько я не видал вашего брата – почитай с тех пор, как вы меня вышвырнули из своего гадюшника за злостное нарушение прав человека. Рад встрече.

Репейник обратил на него немигающий взгляд. Глаза у него были светло-карие, выцветшие, вполне обычные. С виду вообще-то старик как старик, не такой уж и печальный. Скорее суровый и, сразу видно, серьёзный дядька.

– Я не знаю тебя, сын разума, даже если ты бывал в моём мире, даже если я бывал в мире твоём и судьба сводила нас прежде. Всё, что может иметь значение, стирается из моей памяти, но навеки живо в твоей. И совесть твоя ведёт учёт каждому сотворённому тобой деянию и расскажет об этом сперва мне, а потом тебе, и да будет так.

– Да будет, – кивнул лорд Себастиан. – Да будет тебе, старче, лясы точить. Потрудись начать.

– А как вы оплату берёте, уважаемый? – вдруг подал голос лорд Родрик. – По какому тарифу?

Антип – он стоял тут же, неподалёку, вместе с ещё несколькими людьми из окружения монсеньёра – посмотрел на него с неожиданной симпатией. Я зашарил в поисках карандаша, не нашёл и постарался просто запомнить. «Тариф». Красивое слово, экзотическое какое-то. Лорд Родрик тоже, небось, на поэтику давит.

Рыцарь кротко взглянул на него.

– Помилуй, сын разума, как можно взимать дань за пробуждение чей-то совести? Не противоречит ли это первооснове священного понятия Нейтралитета?

– Однозначно противоречит, – вмешался лорд Себастиан. – Кончай трендеть, старче, к делу.

– Как пожелаешь, сын разума. Кто будет первым?

– Бросим жребий, – предложил наш монсеньёр. Лорд Родрик что-то возмущённо залопотал, лорд Себастиан изогнул бровь: – Что ты задёргался? Какой подвох? Ну хочешь, твои спички будем тянуть?

– Да уж, у тебя, душегуба, и спички поди краплёные! – не остался в долгу лорд Родрик.

– Хватит вам! – встрял Антип. – Господин РыПеНей, не будете ли вы столь любезны сорвать две травинки и одну укоротить? А то эти двое вовек не договорятся.

Господин РыПеНей оказался столь любезен. Первый ход достался лорду Родрику, он поворчал, но смирился. Лорд Себастиан, ухмыльнувшись, уселся рядом со своим мечом и, положив руки на гарду, опёрся о них подбородком. Я старался на него не смотреть.

Тем более что зрелище и без того развернулось преинтереснейшее.

Рыцарь Печального Нейтралитета сказал какую-то напутственную ерунду, свёл кустистые брови и вперил взгляд в бегающие глазки лорда Родрика. Смотрел долго, с минуту. Потом отвернулся и застыл, задумчиво взирая вдаль. Весь его скорбный вид говорил: «Ай-яй-яй, как нехорошо».

Лорд Родрик мелко задрожал, рухнул на колени (опять на оба) и заплакал, как маленький мальчик. Его свита, понятное дело, заволновалась. Один из соратников нерешительно шагнул вперёд, потрепал господина по плечу.

– Монсеньёр… Монсеньёр, с вами всё в порядке?

– Уйди, скотина! – заревел лорд Родрик. – Нет, со мной не всё в порядке! Ты знаешь, какая я сволочь?! Нет, ты не знаешь, какая я сволочь! Что же я делаю?! Я обрёк свой город, свой народ на медленную смерть, и не только их! Этих прекрасных, могучих… паскуд я тоже обрёк на мучительную смерть от зноя и жажды, и всё из-за чего?! Из-за собственной корысти, жажды власти, позор мне, честолюбцу! А ведь условия, которые мне предлагал этот бесстрашный, всесильный, мужественный… гад! вполне терпимые… Он ведь обещал, что пальцем никого не тронет, если я раскрою ворота, и мне даст уйти – а я, я в ответ на это немыслимое благородство подбросил в его лагерь тифозную мертвечину…

– Ах ты гнида! – вскочив, закричал лорд Себастиан, до этого с нескрываемым интересом слушавший вражескую исповедь. А зря, потому что дальше лорд Родрик начал каяться в каких-то совсем уж интимных грехах вроде мужеложства, вызвав протестующе-смущённый ропот среди своей свиты. Но лорда Себастиана это очевидно не взволновало: он подскочил к лорду Родрику и схватил за грудки, а тот вырывался и норовил обнять его сапоги.

– Ты, гнида, решил отравить моих людей?! Что за мертвечина, где? Куда ты её подбросил?

– Мне стыдно, мне так стыдно! – рыдал лорд Родрик. – В воду подбросил, в воду! Вылей её, благородный лорд Себастиан, и забирай этот город себе, а я, я уйду в пустыню, нет, в монастырь и…

– Эй, а второй-то тоже будет каяться, или как? – крикнул кто-то со стороны Родрика, видимо, оскорблённый малодушием господина.

Поднявшийся было галдёж тут же улёгся. Лорд Себастиан ещё разок встряхнул лорда Родрика, потом отпустил, выпрямился. Оглянулся на нас, своих людей, – и я подумал, что не хочу ни видеть, ни слышать то, что случится дальше.

Было тихо, лорд Родрик тихонько стонал у ног нашего монсеньёра, Рыцарь Печального Нейтралитета смотрел вдаль, совершенно безучастный к происходящему.

Лорд Себастиан шагнул к нему, потом вдруг рывком выдернул из земли свой меч. Все ахнули, да и я грешным делом запаниковал – ведь не может же он убить Репейника?.. Но он только усмехнулся – как-то очень горько – и сказал:

– Ну давай, старик. Смотри в глаза моей совести.

Рыцарь Печального Нейтралитета послушно обернулся, вонзил в лицо нашему монсеньёру точно такой же взгляд, как и в лицо его противника.

Но через мгновение вздрогнул, заморгал и – я глазам своим не поверил – попятился. По толпе наблюдателей прошелестел слабый ропот – прошелестел и тут же стих.

– Что? – деревянно улыбнулся лорд Себастиан. – Сложности возникли, да?

– Твоя…

– Ну же, – подбодрил его наш монсеньёр и зачем-то выставил вперёд руку с мечом, остриё которого смотрело в землю. – Ну, давай.

– Твоя совесть… не здесь… – медленно проговорил старик и перевёл взгляд на крестовину меча. Я тоже – и только теперь заметил, что рука моего господина взмокла от пота, и голову даю на отсечение, что пот этот был холодный. – Твоя совесть… она…

– Ну, ну! – снова поторопил лорд Себастиан.

– Она здесь, – сказал Рыцарь Печального Нейтралитета и коснулся рукояти меча. Вид у него был совершенно обескураженный. – Я не знаю, как, но… здесь. Я не могу посмотреть в глаза твоей совести… сын разума… потому что у твоей совести нет глаз. Извините, – неловко добавил он и отвернулся.

Лорд Себастиан стоял к нам спиной, и я не видел его лица. Но он ещё довольно долго не двигался, протягивая меч отвернувшемуся Репейнику, как будто просил попробовать ещё раз. Потом его рука дрогнула, опустилась.

– Так я и знал, – проговорил он, и в голосе слышалась насмешка, но совсем не было радости. – Потому и согласился. Ну да, моя совесть в этом мече. Она заперта там. Говоришь, не знаешь, как, малахитчик? А мог бы и знать, ведь это твой собрат мне когда-то помог с этим делом. Хорошие маги у вас, в Малахитии, у нас таких отродясь не было. Я как-то напился с одним… самогон у вас тоже хороший… Разговорились, расфилософствовались. Я мальчишка был, сопляк, всё путь свой жизненный искал. Говорю: совесть мне эта проклятущая мешает, сладу с ней нет, и вроде знаю, чего хочу, а сделать не могу – стыдно. И тут твой собрат возьми да скажи: хочешь, я тебя от неё избавлю? Совсем, говорит, не заберу, потому что совесть – неотделимая часть человека, и она всегда должна быть при тебе… но не обязательно в тебе. Так что мы ей определим постоянное местожительство где-нибудь рядом с тобой – да хоть бы вот в этой железке. И всё будет путём… какой ты для себя сам выберешь, не смущаясь нравственными рассуждениями. Мог ли я, щенок неумный, отказаться от такого заманчивого предложения?

Он вдруг развернулся к нам, и я понял, отчего мне было так не по себе весь этот день. Я всё ждал, когда увижу на его лице такое выражение. Ждал и боялся. Дождался вот…

– Что смотрите? – резко сказал он. – Думали, просто так болтают, что нет у меня совести? Врут, конечно. Есть. У меня. А во мне – нет. Так что рыдать тут перед вами я не стану. – Он бросил короткий взгляд на всё ещё всхлипывающего и бормочущего покаяния Родрика. – А вы правда хотели бы увидеть меня таким? Не проще ли прямо спросить, что вас интересует? Я отвечу. Ну? Что вы хотите знать? Кого я убил и предал за свою весёлую жизнь? Очень многих. Могу ли я уйти отсюда, не обрекая на смерть свои войска и жителей этого города? Могу. Уйду? Нет. Потому что я решил, что пройду по этому пути. От самого севера до самого юга. И я пройду. И совесть мне в этом не помеха.

Он с размаху всадил меч в землю. Лезвие закачалось, загудело. Мне казалось, что от него исходит пар – будто пот лорда Себастиана шипит и испаряется на раскалённой добела стали.

– Да ладно вам, – небрежно проговорил монсеньёр. – Будто я что-то новое сказал.

Он сунул большие пальцы за пояс, снова обернулся к Репейнику. Тот стоял, поникнув седой головой, и на его лице отображалось недоумение.

– Ну что, старче? Каков твой вердикт?

Репейник поднял голову, скользнул по собравшимся растерянным взглядом.

– Вы сами выносите вердикт… дети… разума… – выдавил он. – Твоя совесть не может меня услышать… Совесть твоего противника меня услышала. Вы сами определяете, кто идёт на уступку.

– Браво! – хлопнул в ладоши монсеньёр. – И кто же, как думаешь?! Есть варианты?

– Забирай мой город, великий воин, забирай! – завопил лорд Родрик, к этому моменту уже начавший припоминать свои детские шалости и, кажется, еле соображающий от всепоглощающего чувства вины.

– Заткнись, – бросил лорд Себастиан. – Так как? Я победил?

– Смотря что считать победой.

Лорд Себастиан перестал улыбаться.

– Вот именно. Смотря что считать победой.

Он повернулся к нам.

– Антип, собирай солдат. И передай ребятам, что до утра город их.

– Как! – выкрикнул кто-то из свиты Родрика. – Но вы обещали в случае сдачи пощадить…

– Обещал, – кивнул наш монсеньёр и снова заулыбался – той, страшной улыбкой. – Пожурите меня, добрые люди, за то, что я нарушаю слово. Совести у меня нет, верно?

– Себ, но… – начал было Антип.

– Что – но? Мы коптимся тут уже вторую неделю! Ты сам вспомни, как подбадривал ребят, дескать, вот возьмём город, и тогда уж получите вы награду за все мучения! Ты понимаешь, что будет, если сейчас им это запретить?

– Но мы же не брали этот город, Себ… Нам его просто отдали…

– А что, есть разница? – лорд Себастиан вновь повернулся к неподвижно стоявшему Репейнику, грубо схватил его за плечо, встряхнул. – Вот ты мне скажи, приятель – есть разница? Ты со своей грёбаной дипломатией только что отдал этот город на поруганье моей солдатне – что твоя совесть думает по этому поводу?

– Ничего, – ответил тот.

Лорд Себастиан застыл. Жуткая маска слепого веселья наконец спала с его лица.

– Ничего? – переспросил он.

– Ничего.

– То есть тебе плевать на результат твоего… арбитража?

– Я нейтрален, – пояснил Репейник. – При любом исходе дела.

– Но сейчас ведь ситуация… как это у вас называется… внештатная? Ты по сути обработал только одного из нас, у меня против тебя этот… как же его… Антип!

– Иммунитет? – озадаченно предположил тот.

– Вот! Точно! Разве это не меняет дела?

– Нет, – сказал РыПеНей. – Как это ни печально. Правила едины для всех. В этом вся суть Нейтралитета.

– Да я ведь попросту смухлевал!

– Мне очень жаль.

И я вдруг понял, почему его так называют. И почему говорят: встретишь – поймёшь… Это не Рыцарь печален, а его нейтралитет. Печален просто до ужаса. Мне вдруг стало грустно и противно смотреть на этого растерянного, но по-прежнему равнодушного старика, который обладал силой, которую никому в нашем мире так и не удалось украсть… и совершенно не знал, что с ней делать.

Наш монсеньёр выразил эту же мысль гораздо более ёмко и внятно. Впрочем, если я буду составлять летопись Великого Похода, то его реплику я заменю на что-нибудь более благопристойное. Например, «тысяча распроклятых демонов грёбаной преисподней».

Потом лорд Себастиан разжал руку и хлопнул старика по плечу – с такой силой, что тот присел.

– И это меняони называют душегубом, – проговорил он. – Ладно. Антип! Труби отход.

– А? – встрепенулся тот – я тоже встрепенулся, надо сказать.

– Отход, говорю, труби. Домой идём.

В другое время Антип развёл бы из этого заседание военно-полевого совета, но теперь только махнул рукой и почти бегом устремился к лагерю.

Лорд Себастиан взглянул на сжавшуюся свиту лорда Родрика, всё так же скулившего на земле.

– Забирайте его. И покажите хорошему лекарю. Ну, из тех, которые по мозгам. А вы чего столпились? – крикнул он Георгу и другим нашим. – Разойтись! И собирайтесь, выступаем немедленно.

Они стали разбредаться – молча, не проронив ни слова. А я остался. И видел, как лорд Себастиан снова выдернул свой меч из земли и вложил его в руку Рыцаря Печального Нейтралитета.

– Держи… бедолага, – сказал он. – Тебе она нужнее, чем мне.

Потом он пошёл к лагерю, на ходу сворачивая самокрутку, спиной к розовеющему горизонту, на фоне которого застыла нелепая фигура с мечом в руках. Я смотрел на неё, пока лорд Себастиан, проходя мимо, не приобнял меня за плечи и потащил за собой.

– Что, Жак, заслушался, уши развесил? Всё запомнил?

– Ага! – оживился я. – Монсеньёр, вы так…

– А теперь забудь! – перебил лорд Себастиан и наградил меня могучей затрещиной. – Оно всё равно… у каждого по-разному.

– Понимаю… – выдавил я, потирая гудящее ухо. – Только как же это, как же вы, почему…

– Просто всему есть свой предел, парень, – ответил лорд Себастиан и, сунув в рот папиросу, попросил: – Дай-ка мне огня.

Те, кто остаётся

Т., с любовью

Я никогда не пишу о том, что происходило со мной в действительности. То есть, конечно, так или иначе я всегда использую в работе то, что видела, что чувствовала сама или чему была свидетелем. Но только использую – в сильно переработанном виде, так что чаще всего в героях и событиях в итоге не остаётся даже тени того, из чего они родились. Выдумывать легко, но нужно слишком много душевных сил для того, чтобы писать правду, как она есть.

Но правил без исключений не бывает. Два рассказа, «Те, кто остаётся» и «Дорога в Баэлор», полностью основаны на реальных событиях. Да, я знаю, что в это трудно поверить – особенно если учесть, что стержнем сюжета в них стала магия. Но это действительно так и было. И действительно была магия – не та, которая описана здесь, проще и обыденнее, та магия, которой полнится каждый наш день, каждый вздох и каждый взгляд, которыми мы обмениваемся с теми, кто нам близок. Обе эти истории случились на самом деле. Все герои этих рассказов имеют реальные прототипы. И эти люди по-прежнему мне очень дуроги. Может быть, кто-то из них читает сейчас эти строки. И если это так, я хочу сказать им, что по-прежнему остаюсь с ними, даже если мы идём в Баэлор разными путями.

– Милорд, мы должны уходить, – сказал Седдерик.

Ты развернулся и ударил его. Наотмашь, латной рукавицей по лицу.

Седдерик угрюмо сплюнул выбитый зуб и повторил:

– Должны, милорд.

Ты знал, что это правда, что не остаётся выбора, но всё равно ответил:

– Нет.

Так устало, так обречённо. Будто утомился иметь дело с дураками, которые никак не могут уразуметь, как дулжно себя вести воинам.

Только сам ты никогда не поймёшь, как дулжно себя вести побеждённым.

– Воды, – сухо потребовал ты. Кто-то передал тебе кувшин, ты отпил, в ярости швырнул сосуд на пол. Кувшин лопнул, черепки брызнули во все стороны, и твои солдаты, не прятавшиеся от вражеских стрел, инстинктивно отпрянули.

Они боятся тебя. Ты же знаешь, они тебя всегда боялись.

– Проклятье, я попросил воды!

– Воды не осталось, милорд, – полушёпотом ответил Рокстер. – Только вино.

– Подите к дьяволу, – раздражённо бросил ты и снова принялся мерить залу шагами, не замечая, что окровавленное лезвие меча бьёт тебя по бедру. Снаружи доносился приглушённый гул битвы, уже понемногу затихающий.

– Милорд… – снова начал Седдерик, похоже, не страшась лишиться оставшихся зубов.

Ты отрывисто спросил:

– Сколько мы ещё продержимся?

– Трудно сказать. Может, час, может, меньше. Но не больше двух, это точно.

– Проклятье, – почти спокойно повторил ты и поднял меч. – Ладно. Идёмте.

– Милорд! – Седдерик почти кричал.

– Я не сдам эту крепость, – сказал ты уже совсем невозмутимо и двинулся к выходу.

Бенкинд преградил тебе дорогу. Ты молча взглянул в его непроницаемое лицо, взмахнул мечом. Вас успели растащить прежде, чем ты снёс ему голову. Ты тяжело дышал, спутанные волосы залепляли тебе глаза, от тебя разило потом, кровью и отчаянием. Ты так страстно хотел умереть, что смотреть на это было куда больнее, чем собственно умирать.

Уэстерли шагнул вперёд. Он был ещё бледнее, чем ты. По тряпке, обматывавшей его голову, медленно расплывалось багровое пятно..

– Послушайте меня, – начал он.

– Я не сдам эту крепость! – яростно повторил ты.

– Не наша вина, что подкрепление задержалось в пути. Вы не должны погибнуть из-за этого. Вы же сами знаете, этот форт не ключевой…

– Я никогда не сдаю свои крепости, – выплюнул ты. Почему-то это прозвучало как оскорбление. Уэстерли на миг потупил взгляд.

– Милорд, это всего одна битва. Главное впереди, вы же знаете. В Тэленфорте вас ждут ещё десять тысяч бойцов. И триста тысяч простых людей, которые умрут, если умрёте вы. Вы… Господи, скажите мне, почему я должен вам это объяснять?!

Ты хмурился, злился, но уже колебался. Как всегда. Все видели, что тебя можно переубедить. Все знали это. Надо только немного терпения… но у нас ведь нет на это времени.

– Если вы умрете здесь сегодня, завтра они возьмут Тэленфорт, – произнёс Седдерик. И, помолчав, сказал единственное, что мог сказать: – И осквернят могилу вашей Аделины.

Ты не убил его за эти слова, хотя, вероятно, этого почти всерьёз ждали все присутствующие. Напротив – ты разом успокоился. Твой взгляд прояснился, дыхание выровнялось. Ты принял решение. На самом деле ты ведь просто хотел, чтобы тебя заставили его принять, разве не так?

Ты окинул взглядом группу выживших соратников. Помедлил, будто прислушиваясь к звукам битвы наверху – шум стал ровнее, но ближе – они уже взбирались на крепостные стены.

Потом произнёс:

– Я никогда не сдаю свои крепости.

Это был приговор. Ты должен был вынести его и вынес – оставалось лишь определить осуждённых. Но такие вещи ты всегда оставлял на совесть каждого из нас.

Молчание длилось не дольше нескольких мгновений. Потом Уокерс шагнул вперёд:

– Милорд, позвольте мне прижать ублюдков напоследок. Я прослежу, чтобы они не обошлись… слишком малой кровью.

Молодая беременная жена Уокерса умерла от холеры месяц назад. С тех пор он упрямо рвался в бой, но почему-то оставался жив, пока рядом с ним умирали те, кого дома, дрожа от страха больше не свидеться в этом мире, ждали многодетные семьи. Уокерсу только что исполнилось двадцать лет, но по его глазам все видели, что он хочет умереть не меньше, чем ты. Окажи ему эту милость, мой лорд – раз уж её некому оказать тебе.

– Благодарю вас, сэр Джой, – сказал ты. Уокерс коротко поклонился и окинул взглядом собравшихся.

– Я остаюсь, – сказал он. – Кто со мной?

– Я, – сказал Эвверин и шагнул вперёд.

– Я, – сказал Райлен и шагнул вперёд.

Они говорили «я» и шагали вперёд, и у каждого из них была своя причина, чтобы остаться здесь на верную смерть. Ты смотрел на них, и твой взгляд теплел, и из него уходило то, из-за чего они тебя боялись.

Когда тех, кто остаётся, набралось восемь, я шагнула вперёд и сказала:

– Я.

И увидела то, ради чего осталась бы трижды – вспышку света в твоих глазах. Вспышку ясной, виноватой признательности… Будь у тебя воля и право выбирать из нас смертников, ты назвал бы меня первой. Я знаю это, мой лорд.

Я знаю это и потому остаюсь.

– Старина Генри с нами, – ухмыльнулся Райлен и похлопал мясистой ладонью по мечу. – Ну держитесь, ублюдки, наша бой-баба вам задницы-то надерёт.

– Девять – число силы, – усмехнулась я. – Авось и правда поможет.

– Я благодарю вас, леди Генриетта, – сказал ты и почти улыбнулся. Окинул взглядом остающихся и улыбнулся по-настоящему. («О да… стоило остаться, чтобы это увидеть».) – Я благодарю вас всех, доблестные сэры. Ваша жертва не останется забытой.

Вопли звучали уже совсем близко, должно быть, на лестнице. Дверь содрогнулась под ударом рухнувшего тела. Уже можно было различить лязг оружия и брань.

– Идёмте, милорд, – быстро сказал Седдерик. Ты кивнул, не отводя от нас глаз, посылая прощальный взгляд каждому – всем, кроме меня. Но я поклонилась тебе так же низко, как остальные, и смотрела в пол, слушая твои затихающие в глубине потайного хода шаги. Ты хотел, чтобы я умерла. Ты так давно и так страстно этого хотел, что я уже устала этого не замечать.

«Так грустно, мой лорд… Я всего лишь не желала умирать вдали от тебя. Но, видимо, суждено».

Я выпрямилась. Мы, оставшиеся, перекинулись взглядами. Потянули мечи из ножен, заухмылялись, будто объединённые общей похабной тайной.

– А что, Генри, – проговорил Эвверин, – не подтянуть ли тебе безрукавочку, а? Не жмёт ли где? Может, напоследок?..

– Попробуй, Мак – я тебе кой-чего так подтяну, разом жить захочется.

Мужики загоготали – беспечно и развязно, куда веселее, чем соответствовало моей неуклюжей шутке, будто сидели в трактире за кубком вина, а не доживали последние минуты. Эвверин обиженно загундосил, я показала ему жест, в моём исполнении неизменно приводивший их в восторг. Хохот стал громче, своды зала содрогнулись, огоньки факелов дрогнули, затухая.

Я вдруг ощутила, что у меня затекла рука, и широко махнула мечом. Сказала:

– За милорда!

А Уокерс, изогнув обветренные губы в подобии усмешки, добавил – вполголоса:

– И его ведьму Аделину.

Мы кричали так всегда, хоть ты и не знал об этом, мой лорд. А, узнав, конечно, разгневался бы. Но память о твоей Аделине – это всё, то ещё держит тебя в живых. А стало быть – всё, что может держать в живых нас. Пусть ещё и совсем недолго.

То есть так кричали они: я – никогда.

Я не могла… ты же знаешь, Господи, я просто не могла.

– За его ведьму Аделину.

– За его ведьму Аделину!

– За милорда и его ведьму Аделину! Открывай!

Райлен сбил с двери засов. Мы ринулись вперёд, вверх по лестнице, туда, где ещё было солнце и где пара десятков уцелевших ждали нашего решения – ринулись, чтобы сказать им, что пришли разделить с ними их участь, которая волею нашего милорда одна для всех.

«Это глупо, мой лорд, но, слава Богу, у меня уже не будет возможности тебе об этом сказать».

– За милорда и его ведьму Аделину! – во всю силу глотки закричала я, и в глаза мне ударил солнечный свет.

Ворота Тэленфорта раскрывались медленно, неохотно, с мучительным, раздражённым скрежетом – словно форт не хотел принимать меня. Вполне возможно, что так – ведь в каждом родовом замке живёт частичка души его хозяина, а ты, без сомнения, не обрадуешься мне, мой лорд.

Сумрачный неприветливый двор плыл у меня перед глазами, плыли стены, плыли лица, голоса и звон железа сливались в единый заунывный гул. Кто-то кричит, чьи-то руки – на моих плечах, но я слишком устала, чтобы замечать это. Вдруг узнала мелькнувшее передо мной лицо: Айвин?

– Седдерик, – сказала я. – Там, сзади. Он ранен. Сзади…

Айвин посмотрел мне в глаза и покачал головой. Я вздохнула – почти облегчённо. Не помню, когда я перестала слышать хрипы Седдерика за своей спиной, но я ведь знала, что он не выдержит дороги. С развороченной-то грудиной…

– Я не могла. Я так старалась и всё рано.

– Вам надо отдохнуть, леди Генриетта, – сказал Айвин.

«Почему все они прячут от меня глаза?»

Впрочем, вздор – я знаю, почему. Я знаю, и я так виновата перед ними.

И перед тобой – так виновата, мой лорд.

– Сколько это длилось?

– Не знаю, милорд. Не более четверти часа. Нас было совсем мало.

– Так значит, ты осталась одна.

Ты стоял перед камином, заложив руки за спину, и мял пальцами ладонь. Я не видела твоего лица, но и одной твоей позы, исполненной упрёка, было достаточно. Мне бы хотелось, чтобы ты меня ударил – я заслужила это, и давно заслужила. Что за дерзость – не умирать, когда положено.

– Да, милорд, я осталась одна.

Ты хотел бы спросить, каким образом – я знаю, что хотел, но удержался, потому что боялся, что в голосе слишком отчётливо прозвучит горечь. Впрочем, это был бы бессмысленный вопрос – я сама не знаю, почему выжила в том аду. И не помню, как выбралась из него – очнулась уже на дороге, волоча Седдерика. Помню лишь, что отчаянно хотела жить – снова, и прости меня за это, прости, прости, прости.

Ты хрустнул костяшками пальцев, развернулся, огонь камина высветлил подол твоего плаща алым сполохом. Ты похудел, под глазами у тебя образовались мешки, а на лбу и меж бровей пролегли морщины. Слишком ранние морщины, мой лорд… А я помню самую первую – в левом уголке губ, она появилась в ту ночь, когда опускали в фамильный склеп тело твоей Аделины.

– Мы встретили подкрепление на полпути к Тэленфорту, – хмуро сказал ты. – Они опоздали всего на день. Море штормило, им пришлось переждать в случайном порту. – Ты с силой ударил стиснутым кулаком по раскрытой ладони. – Проклятье, всего один день! Если бы не чёртов шторм, они подошли бы к Галенфорту вовремя! И Седдерик не погиб бы! Седдерик и остальные!

«Но, может быть, погибла бы ты» – тебе ведь так хотелось это добавить, отчего же ты удержался? Пути Господни поистине неисповедимы. Разве же я знала, что так получится?

– Простите, милорд, – пробормотала я, и тебя передёрнуло. «Боже, как я глупа… ты и так ненавидишь меня, а я лишь усиливаю твою неприязнь тем, что слишком хорошо тебя понимаю».

Ты не хочешь, чтобы я тебя понимала. Ты не хочешь, чтобы я была рядом. Не хочешь ни видеть меня, ни слышать обо мне, мечтаешь забыть о моём существовании. А я всё равно остаюсь. Хотя знаю – тебе в тягость я, и ещё больше – моё чувство, с которым ни один из нас ничего не может поделать.

Ты стоял в островке красного света, стиснув руки, смотрел сквозь меня и хотел, чтобы я ушла, но я не могла удержаться и всё равно прошептала, снова, как безумная:

– Прости, я просто так хотела умереть рядом с тобой…

Ты круто развернулся к камину, выпрямил на миг согнувшуюся спину. Сказал, жёстко и холодно:

– Вы можете идти, леди Генриетта.

– Милорд…

– Что ещё?

– Джой Уокерс перед смертью… просил, чтобы вы… одумались.

По твоей спине прошла судорога – я заметила это даже сквозь латы и плащ. Ты снова сжал кулаки, но не обернулся.

– Хорошо. Идите.

Я поклонилась и вышла.

Ты выполнишь предсмертную просьбу своего вассала, мой лорд?

– Миледи… ох! – молоденький паж залился краской и поспешно развернулся лицом к противоположной стене.

– Ничего, малыш, заходи, – усмехнулась я, запахивая на груди простыню. Мальчишка застал меня, как раз когда я заканчивала принимать ванную и стояла по колено в мыльной воде. Думаю, его смущение было отчасти показным – небеса наградили старину Генри фигурой, напоминающей женскую столь отдалённо, что, не присмотревшись как следует, её можно было принять за мужчину-кастрата.

Мальчишка всё же мялся, и я не сумела сдержать сарказма:

– Да брось, парень, в жизни не поверю, что в тебе всколыхнулось вожделение.

Паж фыркнул, всё так же разглядывая угол комнаты, а я сухо улыбнулась и шагнула на доски пола. В кадке тихо заплескалась вода. Я запахнула простыню поплотнее и бросила:

– Ну, что там у тебя?

– Милорд желает вас видеть. Немедленно.

– Ясно. Иди.

Паж, пятясь, выскользнул за дверь. Я медленно обтёрлась, пытаясь успокоиться. Ты никогда прежде не звал меня к себе. «Что же случилось? Ведь не может быть, чтобы… нет. Я так старалась, ты не мог ничего узнать».

Я до того опешила, что даже стала раздумывать, что надеть. Несколько минут рылась в сундуках, прежде чем поняла абсурдность происходящего. Вряд ли белый шёлк и алый бархат украсят это неуклюжее мужиковатое тело – и не важно, что они были так к лицу твоей Аделине… твоей проклятой ведьме Аделине.

Я надела то, что носила дома всегда – льняную рубаху и холщовые штаны, распустила волосы. Всё равно – я никогда не смогу быть для тебя красивой. Даже если ты позовёшь меня к себе среди ночи…