Текст книги "Ненависть"

– Откуда вы знаете, что мне необходимо?

– Вас привел Привратник,– ответил тот и улыбнулся.– Он никогда не ошибается.

Дэмьен почувствовал холодок, воровато пробежавший по спине, и вздрогнул. Так, значит, вот какую роль исполняет человек, приведший его сюда… Привратник. Просто – Привратник. Было в этом что-то зловещее… Нет, не зловещее. Что-то определяющее, полное, исчерпывающее. Что-то похожее на ответы Серого Оракула.

– Как ваше имя? – спросил друид, закрывая дверь.

От его тона веяло скучной, заунывной официальностью. Дэмьен так поразился этой интонации, что ответил сразу:

– Дэмьен.

– И все?

– И все.

– Вы не знали своих родителей?

– Знал.

– Простите за бестактность, но я должен все это записать,– извиняющимся тоном объяснил друид, отодвигая стул и усаживаясь на него. Он извлек из ящика лист бумаги и пачку перьев, вытащил одно, проверил кончик, обмакнул в чернильницу.– Дэмьен… Вы отказались носить имя вашего отца? Мне так записать?

– Пишите,– внезапно с досадой сдался Дэмьен.

– М-м…– Монах заскрежетал пером о бумагу.– Возраст?

– Тридцать один.

– Жена, дети?..

– Нет.

– Род занятий?

Дэмьен на миг задумался, потом сказал правду:

– Убийца.

Монах слегка улыбнулся, кивнул, записал. Сделал какие-то пометки, небрежно отбросил перо, посмотрел на Дэмьена снизу вверх:

– Вы знаете, через что вам предстоит пройти?

Он покачал головой, задумавшись, в самом ли деле не знает.

– Будет очень трудно,– сказал друид.– Сначала физически. Многие ломаются. Некоторые умирают. Не думаю, что вы умрете. Но вы и не останетесь жить. Понимаете?

– Честно говоря, нет.

Монах улыбнулся:

– Никто не приходит к вейнтгеймским друидам из стремления служить нашим богам. Чаще всего о наших богах даже ничего не знают. Но это неважно. Вы познакомитесь с ними – вам придется. Если вы хотите вернуть себе себя.

Дэмьен вздрогнул. Монах это заметил.

– К нам редко приходят убийцы,– беспечно сказал он.– Чаще это обманутые, преданные, униженные, обездоленные. Те, кто утонул в чужой ненависти.

– Я утонул в чужой ненависти,– сказал Дэмьен.

– В чужой ли?

Дэмьен не нашел, что ответить.

– Прежде чем вы примете решение, я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Поняли и запомнили. Чтобы возродиться, надо стать пеплом; чтобы стать пеплом, надо сгореть. Вы это понимаете?

Он не отвечал долго. Кажется, ни один ответ в своей жизни он не обдумывал так тщательно. Потому что осознавал: ему никогда не задавали таких важных вопросов.

– Наверное,– наконец медленно проговорил он.– Наверное, понимаю.

Друид пристально посмотрел ему в глаза. Потом сказал:

– У вас очень усталый взгляд. Вы это знаете?

– Знаю.

– Вы уверены, что поступаете правильно?

– Нет.

– Хорошо,– друид выпрямился, повернулся к двери, крикнул: – Рутгер!

Тут же вошел маленький человек в коричневом, с низко надвинутым на глаза капюшоном, неся в руках чашу, наполненную тягучей золотисто-зеленой жидкостью. Друид взял у него бокал, и человек удалился, не издав ни звука.

– Смотрите,– сказал монах, ставя чашу на стол.– Если вы выпьете это, старый мир исчезнет. Старый вы исчезнете. Это будет начало вашей маленькой смерти. Я не предлагал бы вам это, если бы вы были уверены в том, чего хотите. Те, кто дают безапелляционные ответы, как правило, лгут. И не всегда нам. Но вы, я вижу, способны понять, что вам на самом деле нужно. Решайте.

Дэмьен посмотрел на мутную золотую пленку, затягивавшую поверхность жидкости. Попытался подумать о том, есть ли у него выбор, о том, что осталось на той, другой стороне. Вспомнилась только Гвиндейл – бледная, блеклая, прозрачная («Хочу ли этого я?») – и вдруг – застывшее от удивления лицо агонизирующего отца, сделавшего его таким, каким он больше не хотел быть.

Он взял кубок, поднес к губам. Металлическая поверхность чаши оказалась неожиданно теплой. Дэмьен медленно осушил чашу, закрыв глаза и сконцентрировавшись на вкусе. Жидкость была прохладной, тягучей и очень сладкой.

Кубок стал вываливаться из его пальцев еще до того, как он закончил пить. Дэмьен прислонился спиной к стене и, теряя сознание, смотрел, как друид, встав, протянул вперед руку и коснулся сложенными накрест пальцами его холодного мокрого лба.

– Добро пожаловать в адское пламя,– услышал он и упал в огонь.

* * *

Диз продержалась довольно долго – во всяком случае для раненой женщины, только что вставшей на ноги, убившей восемнадцать человек и шесть часов мчавшейся галопом. Боги были на ее стороне – когда она поняла и даже приняла, что больше не выдержит, конь выбежал на заброшенную проселочную дорогу, тянувшуюся среди редкой осиновой поросли. Деревень вдоль дороги уже давно не было, и Диз решила, что может позволить себе передышку. Она из послед– них сил натянула повод, вынудив разгоряченного коня остановиться, разжала руки и в следующий миг вывалилась из седла, даже не попытавшись удержаться. Она рухнула во влажную листву, прямо к ногам коня, взволнованно рыхлившего копытом почву, и, тихо вздохнув, опустила лицо в прохладную грязь.

«Отдохну немного,– отрешенно подумала она.– Совсем немного… и дальше…»

Все тело невыносимо ныло после многочасового галопа, ягодицы саднило, плечо уже давно в полный голос вопило от боли. Очень хотелось пить. Но – вот странно – мысли оставались ясны, как никогда. Чувства тоже. Страха не было – его уже не было очень давно. Только отчаянная злоба на свое слабое истощенное тело, не способное выдержать то, с чем без особого труда справляется разум. Но игнорировать тело она все же не могла и потому позволила ему насладиться мягкой рыхлой грязью, приятно холодившей распаленную плоть.

Диз не знала, сколько времени провела, безжизненно лежа в грязи у копыт терпеливо ожидавшего коня, прежде чем почувствовала, что засыпает. Это заставило ее немедленно встрепенуться: она знала, что рискует не проснуться. К тому же жажда окончательно скрутила горло, а вокруг, как назло, ни одной лужи, водой из которой можно хотя бы смочить губы. Диз с трудом приподнялась, опираясь на ладони, немедленно утонувшие в густой болотистой жиже, вскинула голову и посмотрела вперед сквозь слипшиеся пряди упавших на глаза волос.

Дом. Маленький, неопрятный, на первый взгляд за– брошенный. Но в окне горит лучина, а из трубы тоненькой струйкой тянется жидкий дымок. Странно, что она не заметила его раньше. Диз поднялась на ноги, придерживаясь за стремя. Конь одобрительно зафыркал, отдавая дань уважения своей мужественной наезднице. Диз вцепилась в повод обеими руками.

– Идем,– прохрипела она,– идем туда, может, нас там накормят.

Конь покорно последовал за новой хозяйкой. Диз подвела его к хижине, привязала к ближайшему дереву, двигаясь медленно и неуклюже, словно сомнамбула. Тот, кто увидел бы ее сейчас,– в рубище смертницы, белую, растрепанную, вымазанную в крови и грязи, неторопливо управляющуюся с могучим вороным конем, смиренно подчиняющимся страшной всаднице,– наверняка принял бы ее за баньши.

Диз нетвердым шагом подошла к хижине и, не постучав, вошла внутрь.

Обстановка оказалась неожиданно богатой: камин, выложенная мозаикой печь, много мебели, в том числе резной комод, все из отличного дерева. Диз подошла к крепкому дубовому столу, на котором дрожала лучина, с трудом отодвинула обитый тканью стул, села, положила локти на стол, уронила голову на руки. Она отрешенно отметила, что в хижине кто-то есть, но сейчас это мало ее волновало. Ей все больше хотелось спать.

Минуту ничего не происходило. Потом Диз услышала шорох – осторожный, испуганный; так мыши скребутся под половицами. Стукнули ножки стула о пол. Диз с трудом отняла лоб от ладоней, подняла голову. Ее ничего не выражающий взгляд встретился с удивленно распахнутыми голубыми глазами. Глаза моргнули, увлажнились, и Диз вдруг поняла: что-то в них не так. Впрочем, в тот миг это ее не заинтересовало.

– Пить,– одними губами сказала она.

Глаза исчезли. Через минуту перед ней стояла большая, расписанная лазурью чашка, доверху наполненная молоком. Диз взяла ее обеими руками, поднесла к губам. Пила долго, не отрываясь. Поставила. Сказала:

– Еще.

Женщина (теперь Диз видела, что это женщина) молча взяла чашку, отошла в сторону, тут же вернулась. Диз снова выпила, почувствовала себя немного лучше, подняла голову и посмотрела на ту, чей покой нарушила.

Это была миниатюрная, высохшая женщина лет сорока, темноволосая, с пронзительными голубыми глазами. Весила она, должно быть, как десятилетний ребенок. Ее матовые щеки полыхали ярко-алым румянцем, губы обветрились и потрескались, глаза блестели неестественно, лихорадочно. С минуту она не отрывала от Диз взгляда, потом открыла рот, хотела что-то сказать, но вместо этого зашлась сухим каркающим кашлем, вынудившим ее согнуться пополам. Потом выпрямилась, одновременно доставая из-за пояса скомканный платок, и отерла выступившую на губах кровь.

– Вам нужна помощь? – отдышавшись, наконец прошептала она.

«Мне ли?» – подумала Диз, но смогла лишь кивнуть. Женщина молча подошла к ней, помогла встать, отвела к постели, стоявшей в углу комнаты. Диз увидела, что на кровати спит мальчик лет двенадцати, и на миг замешкалась.

– Ничего,– с вымученной улыбкой сказала женщина, заметив ее нерешительность.– Лоану вы не помешаете. Только не ворочайтесь сильно.

Диз не стала возражать, легла, ощутив, как блаженное умиротворение растекается наконец по всему телу, прогоняя боль. Ее вымазанные в черной крови пальцы коснулись руки спящего ребенка и мгновенно отдернулись. Кожа мальчика была холодна, как лед.

– Поспите немного,– пробормотала женщина, укрывая их одним одеялом.– А я пока приготовлю вам поесть и помыться…– Она снова закашлялась, еще сильнее, чем прежде, брызгая в лицо Диз красными капельками слюны.

Диз закрыла глаза, подтянула ноги к груди, стараясь не задеть мертвого ребенка. Ей надо спешить, но она не сможет продолжать путь, если не позволит проклятому телу отдохнуть… хоть немного… все равно как… все равно где…

Она проспала остаток дня и всю ночь. Проснулась отдохнувшей, посвежевшей. Женщина – ее звали Айнэ – перевязала рану, нагрела воды, помогла Диз смыть с себя грязь и кровь, дала чистую сорочку и юбку, накормила свежим мясом, имевшим сладковатый привкус, а пока Диз ела, терпеливо распутывала и расчесывала ее волосы. За все это время женщина не сказала больше десятка слов.

– Ты ранена? – спросила она так, будто не знала этого, когда Диз, отставив тарелку, потянулась к чашке с молоком.

– Да,– помолчав, ответила та. Ловкие руки Айнэ аккуратно и бережно распутывали сбившиеся колтуны, и Диз, выспавшаяся, чистая, сытая впервые за много дней, на миг испытала странное, давно забытое чувство – быть любимым ребенком… Эта мысль заставила ее вздрогнуть и бросить взгляд на холодное тело мальчика, по-прежнему безмятежно лежавшее на кровати. Вчера она почти не обратила на него внимания, но сейчас ей вдруг стало жутко.

– Разбойники, да?

Диз вздрогнула снова, вынудила себя оторвать взгляд от ребенка, кивнула.

– В наших краях очень неспокойно,– сказала женщина и снова закашлялась.– Потому тут и не живет никто,– отдышавшись, закончила она.

– А вы? – спросила Диз, сама не зная зачем.

– Нас они не тронут,– ответила Айнэ, и по голосу слышалось, что она улыбается.– Боятся. Все большие мужчины трусы.

С этим Диз могла бы и поспорить, но не стала. Она попыталась встать, однако Айнэ не отпустила ее волос.

– Не надо…– начала она, и женщина мягко перебила:

– Нет-нет, сиди. Я все сделаю. У тебя такие красивые волосы, за ними нужен уход.

«Какие красивые волосы, малышка! Просто замечательные! Ты у нас будешь красавицей…»

Диз медленно перевела дыхание, расслабилась. Почему бы и нет? Сама она вряд ли сумеет распутать то, во что превратилась ее коса. Да и времени нет. А этой женщине, кажется, нравится возиться с ее волосами. Почему бы и не позволить ей? Хотя бы в знак признательности. Лишний час ничего не решает. А через час она уедет.

– Я тороплюсь,– сказала Диз.– Очень тороплюсь.

– Да-да,– отозвалась Айнэ, любовно распутывая рыжие пряди.– Просто замечательные волосы. Я всегда мечтала о дочке. Хотела, чтобы у меня была маленькая девочка с длинной-предлинной косой…– Снова кашель, хриплый, надрывный. Пауза, чтобы утереть кровь, и дальше: – Но родился мальчик. У меня всегда рождались только мальчики. У тебя есть дети?

– Нет.

– Будут. Ах, мальчики, это так утомительно! Одна морока от них.– Она говорила нежно, ласково, но Диз не знала, ей ли адресована эта неестественная ласка, мертвому ли ребенку на кровати или никому.– Сначала эти вечные драки, охоты, поединки, а потом они вырастают и – поминай как звали! Куда как лучше девочки… девочкам всегда нужны матери… всегда… в любом возрасте… Даже тебе – ты ведь уже взрослая девушка, а без мамы совсем пропала.

«Да. Да, без мамы я пропала. Совсем пропала».

– Значит, говоришь, разбойники? – вдруг задумчиво спросила Айнэ, проводя гребнем по волосам Диз.

– Разбойники,– как можно спокойнее подтвердила та.

– Расскажи.

– Нечего рассказывать. Напали в лесу, толпой, ранили в плечо… Сорвали одежду, изнасиловали и бросили.

– А коня оставили? – все так же ласково спросила женщина.

– Забрали. Но он, видимо, от них сбежал. И вернулся ко мне.

– Какой хороший. Я его накормила.

– Спасибо.

Женщина умолкла. Ее движения стали резче, порывистее, раз или два она дергала гребень с такой силой, что вырвала Диз клок волос. Та терпела, сцепив зубы.

– А едешь ты куда?

– В Вейнтгейм. По делу.

– А-а…

Снова умолкла. Снова дерет, все сильнее, все яростнее. Остановилась, закашлялась – на этот раз так сильно, что вынуждена была отойти от Диз и сесть. Отдышалась, достала платок, смачно харкнула на него склизким кровавым сгустком. Спрятала платок, подняла голову, встретилась с Диз глазами. Усмехнулась.

– А мы тут вдвоем живем,– вдруг непринужденно сказала Айнэ, словно отвечая на столь же непринужденно заданный вопрос.– Я и Лоан. Знаешь, он как раз в том возрасте, когда и сыновьям нужна мать. Но совсем скоро он тоже выпорхнет из нашего гнездышка… как все его братья… И я снова останусь одна. Не люблю быть одна, да и кто любит? Но у меня всегда рождались мальчики. А я так хотела дочку.

Она грустно улыбнулась, встала, подошла к кровати, осторожно поправила одеяло на мертвом ребенке, отбросила кончиками пальцев прядь волос с его лба. И вдруг жестом подозвала Диз к себе. Та застыла, неловко качнула головой.

– Иди, иди,– шепнула Айнэ.– Он не проснется. Только тихонько.

Диз встала, пошла, переступая непослушными, деревянными ногами. Плечо ныло, наполовину распутанная коса стояла колом за спиной.

– Смотри,– прошептала женщина.– Правда, красивый у меня сын?

Диз посмотрела на мальчика, невольно отметив, что он совершенно не похож на мать. И вдруг поняла, что, от чего бы он ни умер, то, что убило его,– это не то, от чего умирает Айнэ. Она высохла и побелела, не считая налившихся больной кровью щек, а ребенок был внешне здоровым, румяным, весил столько, сколько и должен весить мальчик его возраста и комплекции. Не удивительно, что в первый миг Диз решила, будто он спит. Даже теперь, спустя, должно быть, несколько суток после смерти, только бьющий в ноздри смрад свидетельствовал о том, что ребенок мертв. И это значило, что…

Да. Это значило, что он умер не от болезни.

– Красивый, красивый,– прошептала Айнэ и, посмотрев на Диз, с сожалением сказала: – В этом плюс сыновей. Девочки никогда не бываю такими красивыми, как некоторые мальчики. А мои дети всегда были красивы. В отца. Ну, идем, я закончу с твоими волосами.

Диз подчинилась. Она старалась не думать, не предполагать, не строить догадок. Она всего лишь случайный путник, зашедший отдохнуть после мучительной дороги. И все. Что бы ни произошло в этом богами забытом месте, это не ее дело.

– Ну вот,– сказала Айнэ полчаса спустя, пропуская сквозь пальцы шелковистый огненный водопад.– Смотри, какая красота. Встань-ка, встань.

Диз поднялась. Волосы лавиной покатились вниз, тяжело упали крупной волной, хлестнув по бедрам, окутали худое тело. Айнэ восторженно покачала головой.

– Давай я их заплету,– сказала она.– Хотя это грех…

– Айнэ, у вас есть мужская одежда?

Женщина сдвинула брови, то ли недоуменно, то ли неодобрительно.

– Мужская одежда? Зачем тебе? С такими-то волосами!..

– Пожалуйста. Я очень тороплюсь, мне нужно одеться удобно.

Она качнула головой, потом вздохнула:

– Разве что порыться в сундуке. От старших сыновей что-то осталось…

– Я буду очень признательна,– улыбнулась Диз.– Я понимаю, вы уже столько для меня сделали, но…

Айнэ отмахнулась, направилась к комоду, негромко кашляя, стала в нем рыться. Диз тихонько вышла на улицу, с наслаждением вдохнула сырой осенний воздух. Конь призывно заржал, увидев ее, вонзил в землю копыто. Диз улыбнулась ему, как старому другу. Легкий порыв ветра подхватил рыжую прядь, швырнул в лицо. Диз поймала ее на лету и невольно втянула аромат собственных волос. Она не помнила, когда в последний раз распускала их. Очень давно.

– Вот,– проговорила Айнэ за ее спиной, закашляла, снова сказала: – Вот, смотри, тебе должно подойти.

Диз вернулась в дом, примерила мужской охотничий костюм из темно-зеленого бархата, очень дорогой, совершенно неуместный в этой хибаре, как, впрочем, и обстановка. Костюм был немного велик, но в общем сидел неплохо. Айнэ раздраженно повздыхала, потом заплела Диз косу, снова осмотрела ее, повздыхала снова.

– Не для тебя это, девочка,– проговорила она и слабо улыбнулась.– Ты ведь для другого рождена была, знаешь?

– Теперь все иначе,– сказал Диз, не глядя на нее. Айнэ тихо засмеялась, тут же закашлялась, прислонилась к стене, потом оперлась руками о спинку кровати, все еще кашляя, утерла рот и погладила светлые волосы мальчика, оставив на них размазанный кровавый след.

«Все,– подумала Диз.– Надо убираться отсюда».

– Мне пора, Айнэ,– проговорила она, чувствуя смущение, мешавшееся с настороженностью и почти страхом.

– Уже? – равнодушно спросила та и пожала плечами.– Ну что ж, рада была помочь.

Диз кивнула, сама не зная зачем, и отступила к двери, не сводя с женщины глаз. Но та смотрела на ребенка – ласково, нежно, с чуть заметной грустью.

– Никогда у меня не было девочек,– сказала Айнэ, и Диз словно ледяной водой окатило от того, как она произнесла эти слова.– Только мальчики. Ладно. Так тому и быть. Постой! – резко крикнула она, когда Диз уже стояла на пороге. Та замерла, готовясь к чему угодно.

Женщина подбрела к комоду, открыла нижний ящик, достала из него два небольших мешочка. Подошла к Диз, протянула их ей:

– Бери.

– Что это? – взяв, спросила она, но уже и так знала ответ. В черном мешочке были деньги, кажется, золото. В синем – какая-то сухая трава.

– Мои сбережения,– подтвердила ее догадку Айнэ.– Мне они все равно больше…– снова кашель, еще более глубокий, словно что-то там, внутри нее, обрывалось прямо сейчас,– не понадобятся. У меня мало времени… осталось.

– У меня тоже,– сказала Диз.

Айнэ улыбнулась краешком сухих черных губ.

– А во втором травы,– сказала она.– Для твоей раны. Когда будет больно, а остановиться и отдохнуть нельзя, возьми жменьку и пожуй. Полегчает.

– Спасибо вам за все, Айнэ.

Женщина улыбнулась шире. Протянула руку – ту, окровавленную,– и коснулась ею щеки Диз.

– Не за что… дочка,– чуть слышно сказала она.– Не за что.

Диз на миг замерла, потом осторожно отстранилась, переступила через порог, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Айнэ вышла следом и смотрела, как Диз отвязывает и седлает коня. Та старалась не торопиться, хотя ее так и подмывало поскорее взмыть в седло и умчаться отсюда.

– Девочка…

Диз замерла в седле, не зная, сорваться ли с места или помедлить еще минуту и послушать. Пока она колебалась, Айнэ подошла к коню и взяла его под уздцы.

– Дочка,– устало сказала она, и Диз с ужасом увидела, что кровь теперь выступает на ее губах, даже когда она просто говорит,– я знаю, о чем ты думаешь. Знаю, чего ты боишься. Но многие вещи не то, чем они кажутся. Понимаешь? Мы часто принимаем за истину то, что истинно лишь внутри нас. Но есть еще вне. Понимаешь? Понимаешь меня, дочка?

– Да,– сказала Диз, сама не зная, лжет или нет.

– Все просто,– снова улыбнулась Айнэ.– Ты сказала, что на тебя напали разбойники, что они ранили тебя, избили, изнасиловали и бросили в лесу… Но на тебе была одежда висельницы, девочка, а рана твоя, хоть и свежая, уже затянулась. И скажи на милость, что должна думать я?

Диз не ответила. Айнэ молча смотрела на нее. Потом произнесла:

– Но я-то знаю, что многие вещи – не то, чем они кажутся… Ты ведь никого не убила, правда?

– Правда,– одними губами сказал Диз.

Айнэ спокойно улыбнулась.

– Ну, и я никого,– сказала она и вдруг с силой, поразительной для этого чуть живого тела, хлопнула коня по боку.– Беги!!!

Конь взвился на дыбы, едва не сбросив Диз, яростно заржал и сорвался с места, взметнув тучу жухлых листьев.

– Беги! Беги! Беги!

Диз унеслась вперед, с трудом сдерживая крик и задыхаясь от безумно колотящегося в горле сердца. А женщина из заброшенной лесной хижины осталась стоять, глядя на следы конских копыт, впечатавшиеся в мертвую листву.

– Беги,– сказала она, когда Диз скрылась из виду.– Беги, дочка, беги. Пока знаешь куда. Или хотя бы думаешь, что знаешь.

* * *

Когда Дэмьен проснулся,– у него было такое чувство, будто он именно проснулся, а не пришел в себя,– за окном уже стемнело. Само окно – зарешеченное – размером с человеческую голову, если не меньше. Стекла в нем не было, и Дэмьен поежился от сквозняка, хлестнувшего его обнаженное тело.

Обнаженное?..

Он сел, осмотрел себя и помещение, в котором находился. Судя по всему, монашеская келья – именно такая, какой он ее себе представлял: топчан с соломенным матрацем (ни подушки, ни одеяла), деревянный чан для нужды, ветка омелы на стене. Все. Одежда, в которой он пришел, исчезла, зато в ногах у него лежал аккуратно сложенный балахон желтого цвета, а возле кровати стояла пара плетеных башмаков.

Дэмьен встал, с трудом унимая дрожь, натянул грубую, но удобно легшую на него одежду. Сшито словно по мерке, надо же. И обувь сидит как влитая.

Он больше не успел ни о чем подумать – наверное, на это и было рассчитано. Дверь открылась, и в келью вошел друид, при одном взгляде на него Дэмьен понял, что ему предстоит сыграть главную роль в спектакле, который разыграется в этих стенах. Будет ли это представление трагедией или комедией, Дэмьен пока не знал.

– Встать,– спокойно сказал друид.

Он был моложе Дэмьена. Ненамного, может, года на два или три, но моложе. Высокий, худощавый, с приятными чертами лица, очень светлыми, почти белыми волосами, небрежно спадавшими на высокий гладкий лоб. Его ряса была малиновой, с черными вставками на рукавах и капюшоне.

Дэмьен подчинился приказу, хотя его немного покоробил тон, которым тот был отдан.

– Мое имя Мариус,– сказал монах.– Я буду твоим наставником. В тот миг, когда я закончу говорить, начнется твоя первая инициация. Всего их семь, в соответствии с Небесной Седьмицей, пришедшей к нам от древнейших друидских верований. Семь начал: начало огня, начало воды, воздуха, земли, начало жизни, начало смерти и начало Богини. Каждому началу соответствует инициация. Когда ты пройдешь все – если ты пройдешь все,– то станешь одним из нас. Заметь: не мы сделаем, но ты станешь. Иначе говоря, ты, может быть, возродишься из пепла. То, что ты сгоришь, я могу гарантировать. Теперь правила: тебе запрещено спрашивать, тебе запрещено просить, запрещено заговаривать первым, запрещено пытаться уйти. Тебе позволено покончить с собой, если ты решишь, что с тебя довольно. Ты обязан подчиняться всему, что я скажу, и всему, что скажет любой друид. Сейчас ты ниже всех нас, ты неприкасаемый, ты ничто. Согласно правилам, я имею право дать тебе один совет на свое усмотрение. Вот он: запасись терпением. Когда же оно будет покидать тебя, черпай его в одной мысли: нет ничего чище золы. Теперь я заканчиваю говорить. Дэмьен без второго имени, который пришел к нам убийцей, твои инициации начинаются сейчас!

Он не повысил голоса, только чуть выделил интонацией последнее слово, но для Дэмьена этого было достаточно. Когда кулак друида метнулся ему в лицо, он рефлекторно уклонился и еле успел сдержать порыв, прежде чем его руки привычно потянулись к горлу нападающего. Кулак Мариуса пронесся в дюйме от лица Дэмьена и дернулся обратно. Дэмьен, слабо понимая, что происходит, счел нужным пробормотать извинения. Лицо друида ничего не выражало.

– На колени,– сказал он.

Дэмьен заколебался. Кулак снова понесся на него, и ему стоило большого труда заставить себя остаться на месте, хотя ничего не стоило уклониться и на этот раз. Твердые, как кремень, костяшки пальцев с размаху врезались ему в зубы, разбив нижнюю губу. Дэмьен покачнулся, но устоял на ногах.

– На колени,– повторил Мариус.

Дэмьен опустился на колени. Пол был ледяным.

– Смотреть в землю.

Он поднял голову, встретился с друидом глазами. От следующего удара его голова дернулась набок, рот наполнился кровью. Он повернулся, сплюнул в сторону, отстраненно отметив, что в сгустке кровавой слюны, шмякнувшейся на пол, сверкнул кусочек белой кости.

– Смотреть в землю.

Дэмьен стал смотреть в землю. Друид выждал с полминуты, потом ударил его снова, на этот раз ногой в живот. Падая, Дэмьен заметил, что носки и каблуки башмаков Мариуса подбиты сталью.

«Это первая инициация? Избиение? – удивленно подумал он.– Что тут такого, можно подумать, меня не били никогда…»

Закончить мысль он не успел. Удары сыпались на него один за другим, паузы между ними сокращались, сила и безжалостность росла. В зубы, в живот, по почкам, а потом в пах – раз, другой, снова и снова. Причем в ударах этих не было никакой злобы, никакой ярости – только спокойное, методичное унижение болью.

После очередного сильного удара в пах, от которого Дэмьен едва не завопил, друид остановился. Дэмьен лежал на каменном полу, кое-где измазанном кровью, и терпеливо ждал следующего удара. Терпение. Этот мерзавец прав: главное – терпение. И Гвиндейл. Гвин, ты ведь знала, что делаешь, когда посылала меня сюда, правда? Потому что я – не знаю. Но я буду терпеть, хоть это и чертовски больно уже в самом начале, пусть даже в этом и нет никакого смысла. Но ты не могла не знать. Потому что ты много что знаешь лучше меня.

Он вдруг понял, что за все это время не получил ни одного удара, и, с трудом оперевшись ладонями о пол, попытался приподняться. И в этот миг друид нанес ему сокрушительный удар окованным носком башмака в живот. Это был самый неожиданный удар, самый подлый – именно потому, что ударили в тот миг, когда он пытался встать. Дэмьен содрогнулся, умудрившись не упасть, низко опустил голову между дрожащими от напряжения руками, и его вырвало.

Он попытался отползти от лужи рвоты, стараясь не тревожиться по поводу того, что цвет этой лужи подозрительно красноватый, но на него снова посыпались удары, один за другим, нескончаемым градом, не давая ни мгновения передышки. Он упал в лужу собственной крови и рвоты, понимая, что уже не может защищаться, даже если захочет, и лежал неподвижно, пока его поливало щедрым ливнем боли. Потом ощутил, что наконец теряет сознание, и обрадовался, но радость была недолгой – на несколько секунд его оставили в покое, а затем на него вылилось ведро ледяной, пронизывающей до костей воды. Он дернул головой, чувствуя, как ускользает долгожданное забытье, поднял руку, взорвавшуюся болью, откинул мокрые волосы, упавшие на глаза, положил руку на пол. Лишь только его ладонь коснулась влажного скользкого камня, по меньшей мере сотня тонн обрушилась на ее тыльную сторону, кроша кости, сминая нервы и кровеносные сосуды в пульсирующий от боли ком.

И тогда он впервые закричал.

…Сначала ему показалось, что он с Клирис, в ее доме, еще до того, как он окончательно перебрался туда,– что это один из тех редких дней в году, которые они проводят вместе. Чаще всего это бывало в Бэллетейн, но сейчас ведь осень, а Бэллетейн весной… Он на миг ощутил досаду, потом стало больно, и досада забылась, как и Клирис, как и Бэллетейн, как и все, что было прежде… Он попытался шевельнуться и скрипнул зубами от боли. Болело все. Кажется, в его теле не осталось ни одной целой кости. Вот мерзавец.

– Тебе лучше? – спросил Мариус, увидев, что Дэмьен открыл глаза. Друид сидел у его постели, должно быть, уже давно. Руки спрятаны в рукава, капюшон откинут, мальчишеская челка небрежно падает на лоб, взгляд серо-голубых глаз дружелюбен и невозмутим.

Дэмьен попытался ответить и понял, что не может.

– О, ничего страшного,– засмеялся Мариус, ответив на его незаданный вопрос.– Ты лишился пары зубов – к счастью, не передних,– у тебя сломаны три ребра и кисть левой руки. Ну и многочисленные синяки, разумеется. Внутренние органы не задеты, переломы заживут быстро. Наши лекари умеют это делать. К тому же я правильно бил.– Он снова засмеялся.– Мы не так давно научились бить правильно. Это целое искусство. Мне повезло меньше, чем тебе,– когда я проходил инициации, били как попало, потому столь многие и умирали еще на первой стадии. Мне осколком ребра прорвало легкое. Но все это пустяки.– Он мягко улыбнулся.– Ты прошел первый этап. Он очень простой, но при этом очень важный. Честно говоря, я не помню, чтобы его кто-то проходил так хорошо, как ты.

«Стерпеть побои? Только и всего?» – подумал Дэмьен. Он был разочарован. Конечно, это впечатляло, особенно учитывая воспоминания о его поистине радужном отрочестве, проведенном в компании отца, но только и всего. Да, пожалуй, так сильно его не били никогда. Но какой в этом смысл? Хотя представить себе молодого ублюдка, валяющегося в этой же келье на этом же полу с пробитым легким, в данный миг было довольно приятно.

– Нет-нет,– покачал головой Мариус.– Тут дело не в том, что ты терпел боль. Главное – как долго ты ее терпел. Тем более что у тебя есть достаточно резервов, чтобы дать отпор, по крайней мере вначале. Все дело в том, понимаешь ли ты важность терпения. И – не переоцениваешь ли ты ее. Последнее даже важнее. Чтобы добиться того, за чем ты пришел,– за чем все приходят,– нужно переступить через себя, но не наступить на себя. В определенный миг приходится опять стать собой. Но только в определенный миг. Ты очень точно его почувствовал. Я надеюсь, ты и впредь меня не разочаруешь.

Мариус встал, шагнул к Дэмьену, наклонился и повторил жест монаха, втянувшего его в это безумие: протянул скрещенные пальцы и коснулся ими его лба.

– Поправляйся. Время у тебя есть. Потом будет труднее. Хотя и не так больно.

«Как глупо звучит»,– поморщился Дэмьен. Они так примитивно начали, что он уже не ожидал от них особой изобретательности.