Текст книги "Ненависть"

«Братики… Вернитесь живыми, братики. Пожалуйста. Ваша сестренка Диз будет ждать вас».

И, не в силах более выносить их потрясенных взглядов, она откинулась на спину и снова расхохоталась. Голая десятилетняя девочка с новой улыбкой лежала на той самой постели, где пять лет назад ее сломали пополам, и смеялась так, словно была счастлива.

«Вернитесь,– беззвучно шептали ее губы.– Вернитесь, братики. Сейчас я еще маленькая, у меня так мало сил, но из пансиона я приду взрослой… Совсем взрослой… Я вам понравлюсь такой, вот увидите».

Когда она открыла глаза, ее братьев уже не было в комнате. В тот день они видели свою маленькую сестру в последний раз, и им запомнилось прощание.

А девочка в синей тунике снова была там.

«Ты вырастешь быстро, Диз»,– сказала она.

Диз села и спросила:

«Кто ты?»

И девочка ответила:

«Ненависть».

* * *

Путь в Вейнтгейм лежал через Тэберг. На самом деле это была не самая короткая дорога, приходилось сделать небольшой крюк, но местность, которую этот путь огибал, болотистая и малозаселенная, славилась паршивыми трактами. Отказываясь от такого маршрута, Дэмьен даже экономил время.

Во всяком случае, он не переставал себя в этом убеждать.

Что ему делать в Тэберге? Да ровным счетом ничего. Он собирался просто проехать через него, возможно, продать меч Ратника, заработав несколько лишних сотен, на которые можно будет всласть погулять в Вейнтгейме, прежде чем бросаться головой в омут. Он думал об этом все время и даже понемногу начинал верить себе, но, когда на закате восьмого дня пути на горизонте вырос темный силуэт крепостной стены Тэберга, все благоразумные мысли с жалобным звоном разлетелись вдребезги о стену неизбежной правды.

Дэмьен остался в Тэберге на ночь, более того – потратил почти два часа на поиски той самой гостиницы. Странно, он совершенно не помнил, где она располагалась, не говоря уж о ее названии. До последней минуты он тешил себя надеждой, что ее так и не отстроили после пожара, но его ждало сладкое разочарование. Она по-прежнему стояла там, почти не изменившись, даже более нарядная и богатая, чем три года назад,– свежая краска блестела на ставнях и дверном косяке, диабазовые плиты стен были тщательно отполированы, вывеска начищена до блеска.

Дэмьен нерешительно подошел к двери, ведя лошадь в поводу, и замер, чувствуя, как к горлу подкатывает комок.

«А если она там?! – внезапно почти в ужасе подумал он.– Если там… Диз?.. Нет. Нет, если там она… темноволосая плясунья. Если она там?»

Что ж, если она там, значит, он не поедет в Вейнтгейм. Если сейчас он переступит порог и увидит ее у стойки, усталую, немного грустную, в том же оранжевом платье, если она поднимет глаза, если они скользнут по нему с прежней неуловимой насмешкой, если он снова, то ли подумает, то ли поймет: «И больше ничего не надо», он не поедет в Вейнтгейм.

«О Боже,– внезапно взмолился он, сам не зная, к какому из тысяч богов взывает,– пусть она будет там. Пусть. Пусть».

– Позвольте, сударь,– заискивающе прозвучало рядом с ним.

Дэмьен повернулся, не вздрогнув, хотя его словно окатило ведром ледяной воды, и увидел почтительно согнувшегося подростка весьма опрятного вида, кивающего на его кобылу.

– Позвольте позаботиться…

Дэмьен коротко кивнул, бросил мальчишке повод. Тот поймал его, похлопал кобылу по морде, что-то зашептал, потянул к стойлу. Дэмьен повернулся к двери в гостиницу. Дверь другого цвета, заметил он вдруг. Теперь коричневая, а была темно-зеленая. Странно, какие мелочи иногда отпечатываются в памяти.

Он положил ладонь на дверную ручку. Ручка тоже другая – массивная львиная голова. Покрашено бронзой. Краска наносилась тщательно, аккуратно. Ни одной неровности или шероховатости. Ручка гладкая, и лежит она в руке удобно, уютно, как будто ластится.

У него вдруг вспотела ладонь.

Он решил прекратить это (давно пора прекратить это) и толкнул дверь.

Его словно обдало мягкой волной золотого дыма.

Дэмьен переступил порог дома, три года назад вывернувшего его жизнь наизнанку, и почти в панике полоснул взглядом по залу. Зал все тот же, в точности. Кажется, даже мебель не поменялась – лакированные столы, стулья с высокими спинками и мягкими сиденьями. Стойка из красного дерева. Канделябров еще больше, чем раньше, больше бронзы, больше света. Женщина-менестрель, постаревшая, поседевшая, пьет у стойки, лютня стоит на полу, прислоненная к стулу.

А ее нет.

Дэмьен твердым шагом подошел к стойке, из-за которой тут же вынырнул сияющий хозяин.

– К вашим услугам, сударь,– промурлыкал он, масляно улыбаясь. Хозяин другой. Моложе прежнего. Сын, должно быть.

– Комнату на ночь,– отрывисто сказал Дэмьен, чувствуя, как внезапно пересохло горло, и почти без труда пряча охватившее его смятение.

– Как будет угодно…

– На первом этаже, направо по коридору, третья дверь.

Брови хозяина вопросительно изогнулись, он на миг закусил ус и тут же кивнул:

– Как пожелаете, сударь… Ужинать будете?

– Нет,– резко ответил Дэмьен, рассматривая по-прежнему незаполненный зал. Похоже, ценовая политика этого заведения не изменилась.

Его взгляд невольно метнулся в угол, где три года назад сидела рыжеволосая девушка-воин, но сейчас там никого не было. «Она вышла… на минуту. Сейчас вернется».

– Ты мне лучше вот что скажи,– вполголоса начал он.– Здесь у вас пожар был пару лет назад, да?

– Верно,– немного удивился хозяин, а женщина-менестрель, сидевшая неподалеку, вздрогнула.– Разве вы из наших краев, милорд?

– Нет… Я был здесь тогда… Проездом. Ну и как, отстроились?

– Как видите,– ухмыльнулся хозяин, широким жестом обводя помещение.– У отца была приличная сумма в кубышке, на черный день… Сам-то отошел от дел после пожара, но мне было на что восстановить гостиницу.

Дэмьен отрешенно кивнул, побарабанил пальцами по стойке, мимоходом отметив скользкий, почти слизкий лак.

– Здесь была женщина,– неожиданно для самого себя сказал он.– Темноволосая… лет сорока пяти… Пела и танцевала…

– Фабьена? – переспросил хозяин.

– Она умерла.

Дэмьен порывисто обернулся на голос. Женщина-менестрель смотрела на него в упор, и он вдруг понял, что она пьяна. Но затянутые мутью выцветшие глаза тянули его, не отпускали, обволакивая мерзкой вязкой паутиной.

– Сгорела…– медленно проговорила женщина.– Три года назад.

– В… в том самом пожаре? – с трудом проговорил Дэмьен.

«В пожаре, который устроил я?» – едва не сорвалось с его губ.

– Да, в том самом,– подтвердил хозяин, недовольно покосившись на женщину.– Одна тогда погибла, сидела в своей комнате, наверху, в самой дальней части дома, а почти все остальные в зале были. Прислуга на кухне, там выход отдельный… Да еще и дверь балками завалило… Словом, ее не вытащили, и…

– Ясно,– перебил Дэмьен, поморщившись от такой словоохотливости.

Женщина-менестрель по-прежнему не сводила с него глаз, но он игнорировал этот взгляд. Хозяин посмотрел на него, потом на нее и, наклонившись, доверительно прошептал:

– Держу ее из жалости… Не гоню… Кроме сестры, у нее никого не было… Ну я и позволяю ей играть раз в неделю. Как по мне, так в богадельню бы, но отец не велит… У них лет десять назад что-то было, так он по старой памяти…

Дэмьен встал. Хозяин тут же умолк и, поклонившись, исчез в подсобке. Дэмьен повернулся к проему, ведущему во внутренние помещения, сделал несколько шагов по толстому мохнатому ковру. И замер, остановленный слабым, чуть слышным:

– Эй…

Он обернулся. Пьяные глаза женщины смотрели на него сквозь упавшие на лицо седые пряди. Это были страшные глаза. Совсем не те, что ожидал увидеть здесь Дэмьен,– не те, что он хотел увидеть. Он думал встретить здесь жизнь – новую жизнь, настоящую жизнь, жизнь, в которой больше ничего не надо… А встретил что-то другое. Что-то совсем другое.

– Эй,– хрипло прошептала женщина.– А я тебя помню.

Она отвернулась, опрокинула в рот порцию чего-то явно более крепкого, чем простое вино. Ее глаза были закрыты, сухая, неестественно гладкая кожа натянулась на подбородке, словно полотно на барабане, едва не затрещав. Дэмьен с усилием оторвал от нее взгляд и, повернувшись, вышел.

У входа в номер его встретила маленькая юркая служанка с крысиным личиком. Поклонилась, щебечущим голоском пригласила следовать за ней. Дэмьен пошел, как во сне, не отрывая глаз от двери, прыгавшей перед его взглядом, словно пьяный шут. Служанка остановилась возле комнаты, которую три года назад занимала Диз даль Кэлеби, замешкалась, загремела ключами. Наконец отперла, бросив на Дэмьена заинтересованный взгляд, которого тот не заметил.

Он вошел, непроизвольно коснувшись ладонью дверного косяка: у него вдруг ослабли ноги.

А вот здесь все иначе. Облегчение? Разочарование? Нет, досада. Все иначе. Мебель другая, и стоит совсем не так, как тогда. Его взгляд метнулся к стене, у которой он лежал, оттуда к месту, где стоял комод. Теперь там пусто, натертый до блеска паркет лоснится в бледном сиянии свечей. В комнате чистый воздух, почти стерильный, пустой – должно быть, здесь давно никто не жил, хотя проветривают регулярно. И простыни наверняка свежие.

Заметив, что служанка все еще стоит за его спиной, Дэмьен набросился на нее с внезапной яростью:

– Чего встала?! Пошла вон!

Девушка быстро поклонилась, повернулась, исчезла без единого звука. Дэмьен подошел к кровати, на которую Диз бросила горящую косу… Да нет, это ведь не та кровать. Та превратилась в пепел давным-давно и сейчас погребена под слоем цемента и кирпича, а может, золу вывезли и пустили на удобрение пшеничных полей…

Он вдруг ощутил глубокую, душную усталость. Да, вещи стали пеплом. Люди стали пеплом. Он сам стал пеплом. Но – вот парадокс – ему надо было превратиться в горстку золы, чтобы в нем сверкнула слабая, чуть видная искра.

А все остальное – пепел.

Он повалился на кровать, ткнулся лицом в шелковую подушку. И через минуту уже спал – крепко и тревожно, словно человек, впервые сумевший сомкнуть глаза после долгой череды бессонных ночей.

Едва рассвело, он покинул это пепелище – на сей раз навсегда.

* * *

– Подвигайся.

Она открыла глаза, подняла руку, другую. Посмотрела на свои кисти так, словно видела их впервые. Прижала сухую ладонь ко лбу. Холодный. Повела плечом, осторожно, опасливо. Рана отозвалась болью – ноющей, тупой, далекой.

Сквозь крошечное зарешеченное окно в комнату с трудом пробивались рассеянные лучи утреннего солнца.

– Ну, я вижу, ты в полном порядке.

Диз перевела глаза на человека, сидящего у ее постели,– худого маленького лекаря со сморщенным добрым лицом, изборожденным глубокими складками морщин. Он как раз заканчивал собирать свой инструментарий, бережно укладывая трубки и щипцы устрашающего вида в деревянный ящичек.

– Да,– отозвалась Диз, с трудом узнав собственный голос.– И что теперь?

– Теперь,– с грустью сказал лекарь,– тебя повесят, дитя.

Она тихо фыркнула, не удержавшись.

– Неужто вам меня жаль, сударь?

– Нет. Не тебя. Труда своего жаль. Но староста хорошо заплатил. Пришлось лечить.

– А так бы не вылечили? – с интересом спросила Диз.

Доброе лицо обратилось к ней, мутные светлые глаза отечески блеснули в полумраке каземата.

– Девочка моя, найди я тебя тогда посреди дороги, бросил бы подыхать.

– Вы же лекарь! Как вы можете так говорить?! – деланно возмутилась Диз.

Лекарь встал, окинул ее ничего не выражающим взглядом.

– Скажу начальнику, что ты здорова,– сказал он.– То есть достаточно здорова, чтобы самостоятельно дойти до виселицы. Не думаю, что они будут тянуть. Давно ждут…

– Сколько?

Что-то в ее голосе вынудило его сменить тон. Словно он понял: она спрашивает не из праздного любопытства.

– Почти два месяца, девочка. Намаялись с твоей лихорадкой… Жди теперь, душу всласть отведут.

«Отведут,– подумала Диз, откидываясь на подушку и закрывая глаза.– Еще как отведут… Да не они».

Когда лекарь ушел, она с трудом встала, походила по холодному полу, меся босыми ногами гнилую солому, пытаясь восстановить кровообращение в застоявшихся мышцах. Повела плечами, сначала опасливо, потом увереннее. Больно, но терпимо. И, кажется, рука не потеряла ловкости. Первое время будет трудно… но она справится. И не с таким справлялась.

Диз стала наклоняться, сгибая и разгибая одеревеневшую от долгой неподвижности спину. Она как раз нагнулась, когда дверь отворилась и смутно знакомый голос, присвистнув, воскликнул:

– Эй, да ты ведь ничего, стерва! Может, толкнемся напоследок, а? Лекарь сказал, ты уж подъемная, чай, не загнешься. Так как?

Диз выпрямилась, обернулась, справедливо полагая, что говорящий примет бледность ее лица за признак слабости, а не гнева. Человек, которого она смутно помнила по редким просветлениям, посещавшим ее за последние недели непрекращающегося бреда, стоял в дверях, уперев руки в бока, и с кривой усмешкой смотрел на нее. Диз вдруг поняла, что из одежды на ней только бинт, и залилась краской.

– Дай! – процедила она, заметив, что мужик сжимает в руке какой-то бесформенный балахон, видимо, предназначавшийся ей в качестве одежды.

– Да не смущайся так, красавица,– ухмыльнулся тот.– Чай, насмотрелись на тебя уже.

– Так чего теперь-то вылупился? – зло бросила Диз.

– Ну, то ты как труп была… А сейчас – глянь, живая… ладная вроде даже… Ну, бери.– Он кинул ей власяницу из грубого полотна и наблюдал, как Диз с трудом натягивает ее на себя. Справившись с этим нелегким делом, она бросила на мужика пронзительный взгляд и тихо спросила:

– Ну? Чего смотришь?

Тот ухмыльнулся шире:

– Не, девка, голышом ты и вправду краше была.

– Вправду? – тихо повторила Диз.

Мужик запнулся, в его взгляде скользнуло удивление.

– Чего смотришь? – повторила Диз и села на постель.– Дверь прикрой…

Мужик моргнул.

– А чего ж ты оделась-то? – тупо переспросил он.

– Дурак,– беззлобно улыбнулась та.– Да чтобы ты меня раздел, разве не ясно?

Ему было ясно. Более чем ясно.

Жадные липкие руки обхватили исхудавшее жен– ское тело, шершавая ладонь поползла по бедру, задрав власяницу и царапая кожу, грубые обветренные губы впились в шею. Совсем не похоже на нежные прикосновения высокородных сыновей графа даль Кэлеби… Совсем не похоже…

Когда Диз вырвала из ножен на поясе мужика тесак и по рукоятку вонзила широкое лезвие в затылок его недавнего обладателя, тюремщик с тихим изумленным хрипом осел вперед, придавив ее тяжелым вонючим телом. Диз удержалась от искушения столкнуть с себя труп идиота, опрометчиво решившего, что раненая женщина, пусть и убийца, все же остается раненой женщиной, и осторожно, стараясь не шуметь, переместилась так, что тело само соскользнуло с нее, оставшись лежать поперек кровати. Встала, шатаясь от пьянящего запаха крови, ударившего в нос, и на миг застыла, увидев в углу своей тюрьмы девочку в синей тунике, призывно выставившую вперед раскрытые ладони.

– Не надо, Диз,– одними губами сказала она.– Два месяца. Два месяца, помнишь? Он давно в Вейнтгейме. Не трать времени понапрасну. У тебя его немного. Поняла?

– Да,– сказала Диз.

Она поняла.

Она убила многих в тот день. Столь многих ей приходилось убивать только на поле боя, и то не всякий раз. У дверей в камеру стояли двое солдат – она зарезала их двумя небрежными движениями мутно сверк– нувшего лезвия, воспользовавшись их оторопью. По дороге во двор ей встретились еще двое – их постигла та же участь. У ворот стоял начальник каземата, разговаривавший с лекарем – Диз даже знала о чем. Начальник умер сразу, рухнув на землю с перерезанным горлом, лекарь увернулся и закричал. Он кричал до– статочно долго и громко, прежде чем Диз догнала его и добила. Сбежались какие-то люди, в основном безоружные, некоторые – с топорами и вилами. Все они, умирая, смотрели на нее с изумлением. Если бы Диз могла видеть себя в тот миг, когда ее здоровая рука молниеносно и небрежно секла жизни потрясенных крестьян, она тоже была бы изумлена. Может быть, ей даже стало бы страшно.

Но она не могла видеть себя. Она шла через село, высокая, белая, худая, в рубище висельницы, с глубоко запавшими блеклыми глазами и сбитыми в колтун огненными волосами, убивая всех, кто вставал на ее пути, и думала только об одном: «Два месяца. Он там уже два месяца. Идти. Идти. Не так, как хотелось бы,– но идти. Потому что нет больше времени. Нет».

Диз прошла через деревню, ступила на постоялый двор, вызвав мгновенную вспышку паники. Прежде чем ужас перешел в ярость, она достигла конюшни, подошла к первому попавшемуся коню, не глядя полоснула мясистым от крови лезвием по спине замешкавшегося конюха и взлетела в седло. Через минуту Диз даль Кэлеби покинула деревню, в которой Дэмьен провел последние три года, покинула не оглядываясь, оставив за собой жутким шлейфом восемнадцать трупов, первым из которых была Клирис, вдова маляра Эрика, а последним – пятнадцатилетний Инбер из соседней деревеньки, всего неделю назад с превеликим трудом устроившийся конюхом в этот постоялый двор и страшно гордившийся новым назначением. Она так никогда и не узнала, что то кровавое утро черным пятном растеклось по летописи деревни и что память о ней сохранилась не как память о бездушной молодой дряни, которую буквоед-староста на всеобщую беду выходил, чтобы казнить за убийство,– а как о белом призраке смерти, который пришел из неведомых краев, промчался по селению стремительной кровавой чумой и улетел прочь на черном, как сажа, коне, должно быть, к другим обреченным, а может, обратно в преисподнюю.

Впрочем, последнее предположение было правдой.

Диз даль Кэлеби, очнувшись от долгого забытья, снова была жива и, пригнувшись к холке вороного коня и вжав в его гриву залитое слезами спокойное лицо, мчалась обратно в преисподнюю.

* * *

Вейнтгейм впивался в небо остроконечными шпилями серо-синих башен, холодно поблескивал золотистыми глазами сторожевых огней. Дэмьен никогда не бывал здесь. Он знал лишь, что это большой, темный и странный город, на три четверти занятый друидскими храмами и принадлежащими им территориями, а светское население в основном состоит из рабочих и купцов, так или иначе участвующих в добыче и сбыте обсидиана. Казалось, сам город был высечен из куска застывшей черной породы: кладка отливала мертвенной синевой, а тонкие зубцы крепостных стен казались ломкими и острыми, как стекло.

Дэмьен въехал в крепостные ворота Вейнтгейма в три часа пополудни, через шестнадцать дней после смерти Клирис. Когда он проходил стандартный въездной досмотр, пошел снег.

«Ранняя в этом году зима»,– подумал Дэмьен, пуская кобылу шагом по мелкой вейнтгеймской брусчатке. Здесь и мостовые, кажется, не такие, как везде,– темные, гладкие, каждый камень отполирован чуть ли не до блеска. Пока еще не скользко, но – почти. Оттого идешь и едешь с опаской. Может быть, поэтому все здесь ходят так тихо. Хотя у ворот отнюдь не людно: прохожих мало, торговцев нет вовсе – впрочем, вон на углу старая женщина в темном платке торгует свежими вафлями с подвесного лотка… День был ясным, светлым, несмотря на затянувшие небо облака – они были такими белыми, что казалось, будто солнце не спряталось за ними, а рассеялось в тягучей патоке, растеклось по всему небу, от края до края. И из этой ослепительной белесой лужи на скользкую мостовую редкими хлопьями падал снег.

Дэмьен решил не углубляться в город и свернул в первую встретившуюся гостиницу. Выглядела она непритязательно, но у него и так почти не осталось денег. Он собирался продать кобылу – все равно ему вряд ли придется возвращаться.

Гостиница оказалась всего лишь постоялым двором на три комнаты. Назывался он «Черная цапля». Хозяин, вернее, хозяйка, как понял Дэмьен, присмотревшись к тощему, коротко стриженному созданию неопределенного возраста, в самом деле напоминающему птицу, мрачно нависла над толстым фолиантом в кожаной обложке, видимо, усиленно сводя дебет с кредитом. Заметив Дэмьена, она грубовато поинтересовалась, что ему угодно. Услышав ответ, немного оттаяла.

– У меня как раз есть свободная комната,– сообщила она.– Маленькая, правда, но чистая. К тому же вы ведь один, сударь, не так ли?

– Да,– с усилием кивнул Дэмьен, отгоняя сумасшедшую мысль о том, что это всего лишь самообман.

– Надолго к нам?

«Навсегда»,– подумал Дэмьен и ответил:

– Пока не знаю. Неделю пробуду точно.

Хозяйка приуныла. Дэмьен утешил ее, заказав вместе с номером стол и намекнув, что неплохо бы подкрепиться прямо сейчас. Пока она отдавала приказание такой же сутулой и угрюмой служанке, он осматривал помещение. В самом деле, тесно, зато чисто. И темно. Как же здесь темно, даже днем…

– Чего-то еще? – поинтересовалась хозяйка, когда обед был подан. Дэмьен кивнул ей на стул рядом с собой.

– Угостите себя стаканчиком портвейна,– предложил он,– и расскажите мне о вашем городе.

Ее мрачное лицо просияло, и Дэмьен понял, что попал в точку. Должно быть, ей одиноко здесь. Хотя это странно. Гостиница у самых ворот, тут должно всегда быть полно клиентов.

– Что вас интересует, милорд? – спросила она, основательно подкрепившись терпким бледным вином, которое Дэмьен из вежливости заказал и себе тоже.

– Почему в городе так мало народу?

– Разве? – удивилась она.– А вы были в центре?

– Нет, но…

– Тут, у ворот, всегда тоска,– махнула рукой женщина.– К нам мало приезжают…

– Почему? Это ведь столица округа, разве нет?

– С тех пор как наш лорд перенес резиденцию в Орстон, сюда никто, кроме торговцев, и не заглядывает. Самая что ни на есть провинция.

– Но почему? У вас очень красивый город.

– Да? – Его почему-то насторожила ее улыбка.– Это снаружи, милорд.

– Возможно,– согласился Дэмьен,– но у вас здесь так чисто…

– Снаружи, милорд,– со значением повторила женщина, ткнув в потолок узловатым пальцем.– Снаружи и друиды хороши.

Вот как. Ему даже не понадобилось заводить разговор о том, что его на самом деле интересовало.

– Расскажите мне о них,– с азартом попросил он.

Хозяйка бросила на него подозрительный взгляд.

– Да вы, часом, не к ним собрались? – внезапно враждебно спросила она.– Коли так, то ищите себе другое пристанище! Я с этими душегубами знаться не стану!

– Нет-нет,– поспешил успокоить ее Дэмьен.– Просто я столько слышал о них… Что в них такого ужасного?

Она еще какое-то время смотрела на него из-под кустистых бровей. Дэмьен старательно изображал невинную заинтересованность, и в конце концов она поверила.

– Душегубы они,– вздохнув, повторила хозяйка.– Душегубы… Нет… душееды.

– Что?

– Выедают они душу. Поедом. Кто в их поганый храм заходит, тому уж возврата нет. То есть тело-то, бывает, и выживет… порой… А душа – нет ее, улетела, сожрали гады эти…

– Что значит «сожрали»? – терпеливо переспросил Дэмьен.

– Ну вот… вот смотрите, милорд.– Она подалась вперед, пытливо заглядывая ему в лицо болезненно поблескивающими глазами, и Дэмьена внезапно охватило двойственное ощущение: уверенность, что сейчас она вцепится в его предплечье костлявой старушечьей рукой, и воспоминание о мутных глазах тэбергского менестреля. Оба эти чувства были отвратительными.– Смотрите, есть парень хороший… молодой, красивый… ладный… вроде вас… Идет он в эту крепость проклятую, выходит – не скоро выходит… Возвращается к своей матери, переступает порог, и улыбка – прежняя, ясная… А в глазах темно. Пустые глаза. Никакие. Прощай, говорит, мама. Прощай. И улыбается, как прежде…

Она коротко выдохнула, оборвав себя на полуслове, и порывисто откинулась назад. Дэмьен пристально смотрел на нее.

– И что, так всегда? – коротко спросил он.

– Всегда. Свои ли, вейнтгеймские… Чужие ли… Приходят, идут к этой погани. Кто возвращается – пустые. И говорят: прощай, мама. Всегда говорят.

– Что же с ними делают?

Женщина передернула плечами.

– Колдуют, ясное дело. Как же еще душу-то вы– красть можно? А знаете что, милорд, вам я, пожалуй, скажу,– вдруг оживилась она и снова наклонилась к Дэмьену, хотя он предпочел бы, чтобы женщина сохраняла прежнюю дистанцию.– Они воруют души… вешают их связками в своих погребах, как грибы… как коровьи туши… А потом съедают.

– Зачем? – спросил Дэмьен, не зная, смеяться ему или немедленно убираться отсюда.

– Одна душа – десять лет жизни,– пояснила женщина.– Никого не принимают в друиды. Те, что сейчас,– те же, что были триста лет назад.

– Зачем же к ним идут? Если все так, как вы говорите?

– Что я говорю, милорд? Я всего лишь глупая старая женщина,– невозмутимо ответила та и вдруг встала.– Если вы все-таки к ним, то уходите… отсюда. Из города. Пока не поздно.

– Я не…– начал Дэмьен, но она уже ушла, прихлебывая на ходу портвейн и оставив его со звенящими в голове словами: «Уходите отсюда. Из города. Пока не поздно».

Пока не поздно. Уходи, пока не поздно.

Да нет. Давно уже поздно.

Ближе к вечеру, отоспавшись с дороги, Дэмьен вышел в город. Снег перестал, хрупкие горки талого льда поблескивали на темной земле – к утру все растает. Какое-то время Дэмьен просто бродил по узким улицам, непривычно чистым, но так же непривычно темным – должно быть, оттого, что дома здесь строили из черного камня, словно и в самом деле обсидианового. Ближе к центру города прохожих становилось больше, но почти все они были такими же хмурыми и угрюмыми и смотрели темными глазами в темную землю. Пару раз Дэмьен видел приезжих. Они выглядели немного ошарашенными и сбитыми с толку. Дэмьен подумал, что, должно быть, сам выглядит так же.

А город был прекрасен. Спокойный, острый, иссиня-черный, резной, ажурно-тонкий, как аромат корицы. Возможно, в базарные дни эти угловатые, словно изломанные улицы заполняются бойко галдящим народом, но сейчас Вейнтгейм больше напоминал город-призрак, чем столицу округа. Но – вот странно – Дэмьену казалось, что так и должно быть. Что город вейнтгеймских друидов, город, в котором крадут и съедают души, город, в который Гвиндейл послала его то ли умирать, то ли воскресать, может быть только таким. Темным. Холодным. Пустым.

Он бродил по улицам, подняв воротник плаща и сцепив руки за спиной, пока не вышел к причудливой стене, светлым пятном выделявшейся на общем темном фоне. Кладка была очень грубой – создавалось впечатление, что это древний крепостной вал, сохраненный в качестве исторической реликвии. Сам не зная почему, Дэмьен пошел вдоль нее и очень скоро оказался у маленьких арочных ворот со снятыми створками. Не думая, что делает, Дэмьен шагнул в ворота. И оказался на земле вейнтгеймских друидов.

Он понял это сразу. Здесь все было не так, как вне стены: обычная брусчатка – крупная и неровная, громоздкие серые здания, грязные ставни, обшарпанные двери и давно не чищенные сточные канавы вдоль стен домов. Город в городе. Дэмьену на миг показалось, что он вернулся в нормальный мир, ненадолго посетив застывшую стерильную картинку, красивую и мертвую. Но стоило отодрать холст от рамы, как за прослойкой картона обнаружился пучок жесткой пожухлой травы. Давно засохшей – но настоящей, в отличие от величественных мертвых красок на темно-прекрасной картине.

– Вы к нам, сударь?

Дэмьен вздрогнул, резко обернулся. Рядом с ним стоял невысокий плешивый человек в фиолетовой рясе с широкими рукавами, в которых он прятал руки. Капюшон был откинут, и большие влажные глаза монаха доверчиво смотрели на Дэмьена. Охрана? Что за чушь. В арке даже нет ворот. Кто угодно может зайти сюда. Да, а как насчет выйти?..

– Нет,– неожиданно резко ответил Дэмьен.– Я просто… просто смотрел город.

– А, ну да,– улыбнулся монах.

Снова пошел снег; легкие, почти невидимые снежинки посыпались с потемневшего неба. Монах хлопнул ладонью по лысине, смахнул с нее несколько капелек, засмеялся.

– Как рано снег выпал в этом году,– сказал он.

– Да,– отрешенно согласился Дэмьен, рассматривая странные неказистые строения, совсем не похожие на храмы, и невольно вспоминая уродливую обитель Гвиндейл.

– Вы издалека к нам приехали? – поинтересовался монах.

– Да,– так же отстраненно повторил Дэмьен.

– О, я вижу, вы смотрите на наши дома… Нет, это не храмы. Люди всегда спрашивают, но это не храмы, нет, конечно. Служебные здания, жилые помещения тоже, но основная масса дальше. Хотите посмотреть?

– Нет,– с нажимом ответил Дэмьен.– Я… я случайно зашел сюда. Эта стена так выделяется… И ворот нет…

– Ну конечно,– улыбнулся монах.– Вы шли мимо, увидели стену, вы подумали: почему бы не зайти? Ворот ведь нет все равно.

Дэмьен посмотрел на него. Друид улыбался, спокойно глядя немигающими теплыми глазами.

– Вы к нам, сударь,– мягко сказал он.– Вы к нам.

Место, в которое он привел Дэмьена, находилось в глубине друидского квартала, но, в отличие от окружающих грубоватых строений, в самом деле походило на храм. Впрочем, внешне он не отличался от большинства храмов, разбросанных по всему королевству: мощное здание, в меру роскошное, в меру величественное – ровно настолько, чтобы не создавалось ощущение излишнего пафоса. По дороге сюда Дэмьен не видел таких зданий, хотя ему несколько раз встретились изящные памятники высотой в человеческий рост, изображающие людей в монашеских рясах – и мужчин, и женщин. На каждом памятнике была высечена надпись на незнакомом Дэмьену языке – видимо, религиозном диалекте. Возможно, когда-нибудь он тоже станет таким монументом. Хотя, скорее всего, нет. Наверняка нет.

Вход охраняли двое высоких крепких мужчин в коричневых балахонах. Дэмьен заметил рукоятки мечей, выпирающие под рясами. Они не сказали ни слова, только низко поклонились. Монах в фиолетовом не обратил на них внимания, знаком предложив Дэмьену войти. Потом завел его в маленькое помещение, находящееся сразу у входа в храм.

– Пожалуйста, подождите здесь,– сказал он и вышел.

Дэмьен осмотрелся. Стол с чернильницей, стул, изогнутая ветка омелы на стене, крупная решетка на оконном стекле и снег, редко и мягко бьющийся в это стекло.

«Что я здесь делаю?!» – внезапно, словно очнувшись, подумал он. В памяти некстати всплыла гермафродитная хозяйка «Черной цапли», пугающая его местными суевериями. Почему-то представились окровавленные связки изуродованных трупов, штабелями висящие на мясницких крюках в погребе глубоко под землей… может статься, прямо под его ногами. Потом он отмахнулся от этой мысли. Что за вздор? Они никого не убивают.

Мы убиваем себя сами.

– Так надо,– произнес негромкий молодой голос от двери.– Так лучше для всех.

– Что? – вскинул голову Дэмьен.

Монах, стоящий в дверях, кивнул куда-то за его спину:

– Решетка. Вы ведь смотрели на нее? Это предосторожность от грабителей. Многие злоупотребляют свободным входом на нашу территорию. Пусть она вас не смущает. Вы можете уйти, когда захотите.

– В самом деле?

– Все могут уйти, когда захотят,– спокойно подтвердил монах.

– Зачем я здесь? – вдруг спросил Дэмьен, больше себя, чем его.

– Потому что вам это необходимо.