Текст книги "Музей"

– Нет, там совсем другие своды. Высокие. Там было больше пространства.

– Может, полезем обратно? Чего-то мне не по себе, – задрожала Лиза.

– Я буду светить на лестницу, ты поднимайся первая.

Костик бережно помог Лизе подняться, и они потихонько побрели к выходу с кладбища.

МЕДНАЯ ГОЛОВА ПТИЦЫ

За утренним чаем, когда обсуждали падение Шуры в могилу, в дверь постучались.

– Можно? – просунулась старушачья мордочка. – Приятного аппетита.

– Заходите и присаживайтесь, – пододвинула стул Капа.

Павловские старушки считали краеведческий музей чем-то вроде клуба для тех, кому за семьдесят. И обожали его по этой причине. Капа всегда их привечала, устраивала вечера прослушивания старых пластинок, и старушки отвечали взаимностью – тащили в музей раритеты, если те им попадались.

Бабуля, присев, вытащила из сумки непонятный предмет, завёрнутый в газету, по виду – металлический.

– Была я вчера на могилке мужа возле церкви Святой Екатерины. Сажала кусты шиповника, и вот что мне попалось, – она протянула Капитолине грязную штуковину.

Та брезгливо передала её Костику.

Он поскоблил ногтем, покрутил в руках:

– Медь или бронза – не могу понять. Надо почистить.

– Да вы оставьте её себе, – рукой махнула старушенция и пустилась рассказывать об усопшем муже.

Дохлебав чай, музейщики разошлись по местам.

Костик в резиновых перчатках чистил бабкину бронзу. Лукич подавал кисти и щёточки. Стоял запах нашатыря и ещё какой-то химии.

– Да это голова птицы! – удивлённо разглядел Костик.

– Снова открытие у Костика, – усмехнулся Лукич.

– А вы как думали, у меня каждый день открытия!

Костик продолжал возиться с головой. Она заворожила его.

– Лиза, ты же биолог, что про птицу скажешь?

– Орёл? – пристрастно оглядывала голову птицы Лиза.

– И всё-таки он бронзовый. С фрагментами позолоты.

До обеда все так и сидели вокруг головы птицы, гадая, что да как. Костик крутил в руках находку, как мальчик головоломку.

– Она насажена на штырь, значит, фрагмент от какой-то композиции, но какой?

– Какая штука странная.

– Обедать! – снизу закликала Капа.

Дёрнулся колокольчик, послышался голос Рабкина.

– Всем здравствуйте.

Вид у Шуры был потерянный и забинтованная голова.

– Шура, тебя уже выпустили из больницы? – Лиза слетела по лестнице поглядеть на пострадавшего.

– А чего меня держать? Говорят, одни царапины. Сказали: можете вернуться в свою могилу.

– Это они про наш музей? – насупилась Капитолина.

– Да что вы, Капитолина Ивановна, это они про кладбище.

– Шура давай-ка супчику поешь, небось в больнице-то не кормили?

– Да там почти такой же суп… – Шура поперхнулся и поправился. – Но с вашим не сравнить, конечно. Ваш в сто раз вкуснее.

Лукич уже за столом хохмил.

– Шура! Ну ты герой. Как его там… Индиана Джонс! Ха!

Лиза взахлёб рассказывала новости:

– А мы ведь с Костиком вчера пошли искать в том склепе раритеты. Но раритетов не нашли. Зато нашли вот это, – Лиза достала из сумки Шурин мобильник.

Шура засиял от счастья.

– Вот это да! А я-то думал, что потерял его навеки. Везёт же дуракам. Мобильник мой вернулся. Спасиииибо!

– А знаешь, мы с Костиком, там когда шли, было темно, зловеще… – вспоминала Лиза.

– И вдоль дороги мёртвые с косами стояли – ха! – язвил Лукич.

– А я вот даже испугаться не успел, когда провалился. Очнулся, думаю – чего темно? Наверное, я дома ночью потерял сознание. У меня такое бывает. Ощупываю, пол каменный, холодный – не, думаю, не дома… – бормотал Шура.

Капа:

– А что в больнице доктор посоветовал тебе?

– Сказал, что в следующий раз прежде, чем лезть в могилу, надо сначала умереть. Тогда меньше хлопот будет.

Лукич:

– Толковый врач. Но ты же не послушаешься?

– Конечно. Сегодня отлежусь, а завтра снова на кладбище.

– Да, там твоя земля обетованная. Ха! – Лукич понимающе кивнул.

– Шура, добавки супа хочешь?

– Вы лучше Костику оставьте. Он всегда голодный.

Лёгок на помине. В кабинет вбежал Костик. Он всё сидел с головой птицы наверху, не в силах оторваться от находки.

– О, Шура! Друг мой милый. Тебя так быстро отпустили из психушки… тьфу, из больницы? Красава. Голова обвязана. Ты будто с фронта. А мы мобильник твой нашли.

– Да, Лиза мне уже вернула. Сижу вот опьянённый радостью. Я и не думал, что найдут его в могиле.

– И мы не думали. А он как зазвонит. Что с головой? Сотрясение черепа?

– Ссадины, намазали и замотали.

– Костлявая рука смерти. Накликал ты её. Всё звал, звал. Ну что, Шура, зализывай сегодня раны. А завтра нас ждут новые подземелья, – Костик хлебал похлёбку и не замечал, из чего она, так поглощали его мысли о бронзовой птице.

После обеда Шура ушёл. Лукич разбирал деревянный футляр старинных часов. Костик в компьютере продолжал терзать письмо к испанскому королю. А Лиза сидела на диванчике, листая папки с архивами.

– Кость, а если правда бочки с ипритом до сих пор закопаны, это ведь страшно. Ты сам-то думаешь, где они?

– Не знаю. Может, всё-таки вывезли. Хотя места в подземельях возле замка предостаточно, чтобы их спрятать. Комиссаров рассказывал, как в парке графини Самойловой после войны провалился под землю трактор.

– Я тоже помню, слышал об этом в детстве, – подал голос Лукич. – В яме нашли забетонированную каменную кладку. Место оцепила милиция. Приезжали сапёры, военные, но вскрывать не стали, подогнали самосвал с землей и засыпали.

– Забетонированную кладку?

– Ну, может, просто заложено кирпичами. Я сам не видел.

– И Комиссаров это разыскивает? – спросила Лиза.

– Да. Там метра три глубины. И точное место Леонид не запомнил. Хрен найдёшь. Представь, сколько это кубов земли лопатой кидать.

– Так что же делать?

– Ход в подземелье с бочками иприта должен идти из дворца графини Самойловой. Но там в подвалах обрушились своды. Всё забито кирпичным ломом. Другой ход, который известен, вёл из подвалов замка в церковь Святой Екатерины.

– Может, там поискать?

– Там тоже замуровано. После революции во дворце графини размещалась колония для малолеток. Подростки обнаружили ход, перепугались скелетов, и НКВД всё заделало.

– Откуда там скелеты?

– Скорее всего, такие же дети забрались, а выбраться не смогли. Но Комиссаров уверен, что это проделки масонов. На худой конец шведов…

– А откуда здесь шведы?

Вопрос повис в воздухе. Завёлся принтер и выдал пару бумажных листов.

– Фух, наконец-то доделал, – Костик скрепил бумаги степлером и направился к лестнице. – Отнесу Капе на подпись.

Но Капитолина уже куда-то смылась.

Вслед за ней испарился и Лукич.

– Может, замок на музей накинем? Пойдём домой и отоспимся, – зевнула Лиза.

– Погоди, Лиза, ещё полтора часа до закрытия музея. Иди пока на свой диванчик, подремли.

…Лёжа на диванчике, Лиза думала, что музей хранит лишь крошечную толику ушедшего. Плоскость фотографий и документов – вот всё, что осталось от людей. Ни запаха, ни смеха мы не слышим.

В сухом остатке – речь экскурсовода, что, дескать, жили-были. Смотрите фото.

Со стендов смотрят лица. Дома, которых нет.

Дремлешь, ворочаешься на диванчике, видишь сны. Снова утыкаешься в чёрно-белость лиц. Что главное для них было? Любовь, Отчизна, дети? Теперь додумывай, как хочешь.

И в старой книжечке – засушенный цветок из прошлого. Как весточка – мы были тут. Живые.

После работы Лиза и Костик вместе пошли по улице. На Костике странно оттопыривалась куртка. Лиза потрогала его карман.

– Ты взял домой медную голову орла?

Он смешно кивнул.

– Да. Я вот такой дурак, мне не расстаться с ней, хочу и дома поразглядывать.

ХОЛОДИЛЬНИК

В воскресенье Лиза вызвалась дежурить с Костиком в музее. Весь день покой и расслабуха. Посетителей нет. Работать по практике не хотелось.

Поначалу Лиза пыталась делать уборку, но Костик ей мешал.

– Самое трешевое место в музее – холодильник.

– А то. Там самые ужасные экспонаты! – отвечает Лизе Костик.

Холодильник стоял в кабинете Капы. И был набит старыми съедками. Окаменевший кусок сыра, плесневелый хлеб, огрызок лимона, надкусанный кусочек торта. Острый запах подгнившего чеснока. Сразу вспомнился недавний разговор с Комиссаровым.

– В холодильнике у вас что, иприт хранится? Давай я выкину всё протухшее на помойку?

Костик не разрешал:

– Не трогай, они съедят.

– Кто они? На моей памяти Капитолина не подавала это на стол.

– Кто-нибудь да съест, не трогай. Ты выкинешь, а вдруг кому-то нужно?

– Но ведь у вас музей! Культурное место. А такая плесень…

– Так холодильник бытовое место, не музейное.

– И, правда, какая разница Тургеневу, что за гадость лежит в холодильнике на первом этаже, если сам Тургенев присутствует на втором, – фыркнула Лиза и ушла лежать.

«После музыки Тургенев часто пил чай у меня». Из воспоминаний Панаевой А. Я., – написано под портретом писателя, который висит над Лизиным диванчиком, на котором она задремала.

Через час Костик встал размяться из-за компьютера:

– Сегодня выходной. Давай немного рябиновой настойки тяпнем? Там, в холодильнике есть недопитая.

– О! В самый раз. Я вся замёрзла. Пошли поищем.

– Не боишься опьянеть? Она на водке, – потирал руки Костик.

– Не. На практике надо попробовать всё, что только можно!

Набрав закусок – хлеба, огурцов, Лиза и Костик опять пошли наверх.

Лиза завалилась в ватнике на диванчик, обнимая лису.

Рядом с диванчиком стоял ломберный столик под зелёным сукном. На нём лежали Лизины папки. А ещё там лежала газета Герцена и Огарёва «Колокол» за 1866 год.

Кутаясь в ватник и закусывая водку коркой хлеба, Лиза улыбалась Костику.

– Национальное спасение от холода – ватник и водка. Их можно совмещать. А можно применять по отдельности.

– Лежать в ватнике на изящном диване девятнадцатого века – изысканное удовольствие. Тепло и исторично, – Костик блаженно потягивал настойку, глядя на Лизу. – Вроде ты и быдло, а вроде – часть интеллигенции. В одной руке журнал «Колокол», в другой – рюмашка. В музее можно совмещать несовместимое. Дворянские вещицы и вещи тех, кто расстреливал дворян в семнадцатом году. Всё рядом, под одним стеклом.

Лиза сразу разомлела от настойки и сомкнула глаза.

Над изголовьем Лизиного диванчика нависали строгие портреты «наших всё».

Пушкин и Достоевский косились на лису и гербарную папку, как бы намекая на бессмысленность Лизиного существования, и она, устыдившись, притворялась спящей.

С непривычки мешали часы. Их в музее много. Все рабочие. Висят по стенам. Одни тикают быстрее. Другие медленнее. Но бьют всегда одновременно. И эта минута боя сводит с ума.

Лиза очнулась от боя часов. Но папки открывать так и не стала.

Взяла со столика архивный номер газеты «Колокол» Герцена и Огарёва.

– «…речь наша подкосилась чёрной вестью из Иркутска, Серно-Соловьёвич умер 5 Марта… Эти убийцы не дают промахов! Благороднейший, чистейший, честнейший Серно-Соловьевич – и его убили… Укоряющая тень Серно-Соловьевича прошла мимо нас печальным протестом…».

– Кто такой Серно-Соловьёвич? Кость, чего они о нём переживают?

– Ты же не любишь историю. Это не ботаника, какая тебе разница?

– Капитолина Ивановна тебя ко мне приставила, чтобы ты мной занимался…

Лиза и лиса пристально смотрели на спину Костика. И он уже знал, что в отличие от портретов классиков, они не отстанут, потому что хотят поговорить.

Костик, вздохнув, повернулся к Лизе и лисе:

– Серно-Соловьёвич – диссидент. Пересылал свои пасквили Герцену в Лондон. Публиковался в «Колоколе» анонимно. Организовал тайное общество, пытался поднять в России крестьянское восстание. Предлагал продать Аляску американцам.

– Зачем он хотел продать Аляску? Он тоже служил Госдепу?

– Нет, он просто хотел поделить выручку между крестьянами. Хотя, кто его знает.

– И что с ним стало?

– Сослали в Сибирь на вечное поселение. Но он и там умудрился гадить Родине – готовил восстание ссыльных поляков.

– Вот же гадина! – возмутилась Лиза, отхлёбнув из рюмки.

– Кстати, у нас на кладбище похоронен его оппонент по поводу Аляски. Сергей Александрович Костливцев. «Добрый начальник» в «Губернских очерках» Салтыкова-Щедрина. Дальше Костливцев служил в министерстве финансов. Инспектировал Русскую Америку. И находил её продажу невыгодной…

– Выходит, он боролся с Госдепом? А почему Екатерина его не послушалась?

– Какая Екатерина?

– Кажется, вторая, – напряглась Лиза.

– Когда продавали Аляску, Россией правил её правнук – Александр II.

– Но ведь Расторгует поёт в «Не валяй дурака, Америка»: «Екатерина, ты была не права», – уверенно сказала Лиза.

Костик хмыкнул:

– «Отдавай-ка землицу Алясочку, отдавай-ка родимую взад…». Эх, и как они эти песни пишут… В принципе, не важно, кто продал. Расторгуев боль народную выразил.

Сонная Лиза посматривала на настенные часы:

– Нам не пора закрываться?

– Вообще-то пора.

Костик выключил компьютер и неторопливо собирал свои бумажки.

Лиза тем временем терзала патефон в зале советского быта. Она взяла в руки маленькую чёрную пластинку. Читая вслух:

– Сделано в Ленинграде, фабрика артели «Минерал». Исполняет джаз-оркестр под управлением Н. Минх. Танго «Сумерки»…

Лиза поставила пластинку на патефон. Покрутила ручку, навела иглу. Зазвучала хриплая музыка. Обняв плешивую лису, Лиза пустилась танцевать, поглядывая на себя в большое зеркало-псише.

Вошедший с ключами Костик, прервал её танец.

– Ну пошли, танцовщица. Завтра продолжишь. Не забудь ватник снять. И валенки.

Уже закрывали двери, когда ворвалась какая-то женщина и сказала:

– Я принесла вам деньги!

Лиза с Костиком аж присели от радости. Подумав, что выходной прошёл не зря. И пододвинули поближе картонный домик для пожертвований.

И тут посетительница достала пятак тысяча восемьсот шестидесятого года.

– Вот! Почистите его, и будет вам прекрасный экспонат!

– Спасибо, – Костик положил монету под стекло. И улыбнулся Лизе. – А ты что думала? В музей только такие деньги и приносят.

ПОРТРЕТ КРЕСТЬЯНИНА КРЮКОВА

Понедельник. Опять звонит колокольчик над дверью, опять посетители.

Кого они видят первым? Нет, не Костика. И не Капитолину.

Всяк входящего в краеведческий музей встречает портрет крестьянина Крюкова в золочёной раме.

Дебелый мужчина в папахе смотрит смелым и открытым взглядом. Как бы напоминая, что все здоровые силы народа собрались здесь, в музее.

– Кто это? – спросила Лиза ещё в первый день знакомства с музеем.

– Это крестьянин Крюков с Вологодчины, – пояснил Костик.

– А почему он в папахе? Он что, казак?

– Папахи носили не только казаки.

– Зачем крестьянину портрет? – недоумевала Лиза.

– Он был призван воевать в Первую мировую. Получил Георгия. Портрет рисовали прямо на фронте. Не удивляйся. Тогда была такая компания: художники ездили на передовую – запечатлеть героев. В тридцатые годы потомки Крюкова переехали в Павловск. Орден на портрете они при большевиках закрасили, галуны и кокарду на папахе – тоже. Скрывали принадлежность деда к царской армии.

– А теперь-то чего скрывать?

– А теперь надо отреставрировать портрет, да вот Лукич всё не берётся. Однако угрозу Госдепу портрет Крюкова представляет и без регалий. Комиссаров благоговеет перед ним. И в пояс кланяется, как герою, говорит: «Помоги, отче, защитить Родину от Госдепа».

– А другие картины? Тоже древние? – спросила Лиза.

– Неа. Помимо этого достойного холста музей забит всяческим псевдоискусством. Павловчане часто дарят музею картины собственного производства. Желая остаться в истории если не знаменитыми художниками, то хотя бы незабытыми горожанами. Здесь их Третьяковка и Эрмитаж…

Костик безжалостен.

Капитолина более снисходительна к народному творчеству и сортирует картины по степени пригодности. Вдоль тёмной лестницы повешены самые бездарные полотна. На стенах залов – картины чуть получше, они достоверно передают расположение домов на той или иной улице, увековечивая Павловск современный, советский, революционный и императорский. И даже Павловск в каменном веке.

А вот картины с вазочками и цветочками Лукич неоднократно порывался сжечь на помойке:

– Плеснуть керосинчиком – ха!

Но Капа убеждала, что нельзя так ранить чувства дарителей, и продолжала принимать народное искусство.

Хотя по-настоящему народным в Павловске был лишь один художник – Синицын.

Каждый маленький городок – самодостаточная вселенная. В ней есть свой астроном и свой садовник. Свой лекарь и поэт. И даже свой придурок и юродивый.

И Костик присутствовал в этой вселенной в каком-то качестве. И Рабкин.

И Лиза. Хотя она не понимала, в какой роли.

Но вот в роли городского живописца был точно Синицын.

Свои картины он тоже дарил в музей.

Там Лиза их увидела и ахнула, узнав, что нарисованы они дёшевой краской для ремонта.

Вместо холста у Синицына – фанера. Вместо тюбика – ведро из «стройтоваров».

Его палитра – реализм больничных коридоров, привокзальных туалетов и казённых стен. Но, смешивая эти обывательские краски, он, словно фокусник, вытаскивал из пластиковых вёдер яркие букеты.

На первой же неделе Синицын принёс в музей лиловые шары, подписанные как «Пионы».

– Лиза, примите в дар. Для вас писал.

– Мерси, – ахнула Лиза.

Пионы напоминали классические розы, но Лиза не стала строить из себя биолога.

– Чудесные пионы! – воскликнула она. – И рама к ним подходит!

Рама к картине была сделана из старых плинтусов, ошкуренных и подновлённых лаком.

Как и Лукич, Синицын в молодости отучился в «Мухе», а сейчас сидел на скромной пенсии. Нет денег на хорошие материалы. Поэтому картины – на картоне, на доске. И масляною краской для пола и для стен.

От его работ веяло напольным андеграундом. И свободой рисовать чем угодно.

Музейному художнику Синицыну – за семьдесят. Он старше Лукича.

Сидя на диванчике, Лиза подслушивала их смешные разговоры:

– Я скоро от склероза всё перезабуду. И заново буду с тобой знакомиться каждое утро. Ты будешь мне рассказывать, кто ты такой, откуда, – подначивал Лукич.

– А ты мне будешь про себя рассказывать, – соглашался с ним Синицын.

– Нет. Я же всё перезабуду! Ты будешь мне рассказывать, кто я. И как зовут, и адрес. Потом напомнишь, как познакомились с тобой, в каком году.

– А вдруг и у меня склероз? И я не вспомню?

– Тогда давай запишем видеокассету, кто мы такие есть, как нас зовут. Будем включать и слушать каждое утро.

Сидят, посмеиваются старики.

– Лукич, когда портрет почтеннейшего Крюкова отреставрируешь? – Синицын каждый раз выспрашивал про это.

– Когда-когда… Да может быть, сегодня и начну. Заждался Крюков, пошли снимать его со стенки. Бери стремянку, ты мне и поможешь, – сказал Лукич.

МИША-КОПАЛЬЩИК

До поздней ночи Костик перелистывал в компьютере свои выписки из архивов и фотографии с кладбища.

Утром в музее его голова падала на светло-зелёное сукно длинного стола, ему снились сны про 1914-й год. Крестьянин Крюков с фрейлинами ехал на войну. И Костик ехал почему-то с ними…

Озябнув, он проснулся. И уловил в воздухе запах костяного супа.

Вслед за ним поднялась с диванчика Лиза.

Они на втором этаже сидели, Капитолина – на первом. Директриса, как цербер, охраняла входную дверь, чтобы никто не пронёс раритеты мимо неё и не выскользнул с работы раньше пяти.

В обед Капитолина вытащила суп. И всех созывала в свой кабинет.

– Бомжары, налетай! – потирал озябшие руки Костик.

Капа налила суп сперва Лукичу. Потом Костику и Лизе пододвинула деревянные миски. На второй неделе пребывания в музее Лизино здоровье окрепло настолько, что она, не опасаясь за желудок, спокойно ела Капитолинину стряпню.

Перебинтованный Рабкин отказался от начальничьего угощения. Убежал в обеденный перерыв домой.

Оставшиеся тихо прихлёбывали.

Трапезу прервал Миша по прозвищу Копальщик.

– Приятного аппетита!

– Присаживайся, Миша. Суп будешь?

– Ваш фирменный? Из косточки? Буду.

Когда-то Миша был женат, двое детишек у него. Но в девяностые он заболел психической болезнью. Жена Мишу покинула, отдав больного на попечение родителей. Два раза в год Мишу клали в Кащенко подлечиться. Если Копальщик был не в больнице, он подвизался в церкви или на раскопках – в поисках духовной тверди.

Часто Миша копал вместе с Комисаровым. От церкви Святой Екатерины, где Миша работал сторожем, до дворца графини Самойловой – рукой подать. Церковь Святой Екатерины – это и была бывшая графинина церковь.

Ещё одно место Мишиных тайных пороев – старая царская помойка в соседнем с Павловском Царском Селе недалеко от Александровского дворца, где жила семья последнего русского императора.

Пуговки из потускневшего перламутра, осколки сервизов, монетки с вензелями – Миша бережно помещал находки в баночки и раздавал по местным церквям. Реликвиям, связанным со святыми из царской семьи, священники очень радовались.

– Вот, батюшка, недавно нашёл я маленькую пуговку от военного мундира. Не иначе как с мундира царевича Алексея. Ещё обрывок маленького погона, тоже, наверное, с мундира царевича. Святой обрывочек…

Верования Миши-Копальщика были своеобразны. Помимо посещения обычных церковных служб, он мог уединиться в музейном зале и помолиться старцу Григорию Распутину или невинноубиенному императору Павлу. Миша чувствовал себя в этом мире потерянным, ущербным. И считал, что общепринятые святые, к которым обращается много людей, его не услышат. Поэтому он искал новых заступников.

– До семьи Николая II или императора Павла проще достучаться. Можно ещё Иоанна Грозного попросить о помощи, – глаза Миши-Копальщика горели таким доверием. – Известные святые очень заняты, а эти посвободней – они скорей помогут. Я дома прикрепил фотографии Распутина и Иоанна Грозного к стене. И в утреннюю молитву их поминаю, и перед сном обращаюсь.

– Но ведь Распутин не считается святым? – вполголоса удивлялась Лиза.

– Миша по-своему думает, – полушёпотом объяснял Костик. – Всегда есть те, кого церковь святыми ещё не признала. Но это не значит, что их нельзя почитать и что они не помогут. Когда-то семья последнего русского императора тоже не признавалась святой. А теперь её иконы почти во всех храмах.

– Как можно молиться Ивану Грозному? – продолжала недоумевать Лиза. – Он же сына убил!

Костик снисходительно:

– Лиза, это историей не доказано. Что убил.

Миша вздохнул и вытащил пачку самодельных буклетов из сумки:

– Я к вам за помощью пришёл.

– Конечно, Миша, для тебя – всё, что угодно, – кивала Капа.

– Я тут недавно выписался из больницы. Жить трудновато как-то. Хотел просить вас о молитвенной поддержке. Вот… – Миша-Копальщик раздал собравшимся акафисты императору Павлу. – Давайте совместно прочтём перед принятием пищи.

И, не дожидаясь ответа, начал читать:

– Радуйся, святый Царю-Мучениче Павле, скорый помощниче и преславный Чудотворче!

Костик и Капитолина нестройным хором присоединились.

Лиза с Лукичом смотрели с недоумением.

– Сила Христова осени тя, благоверне Павле, и дарова тебе крепость мужественно претерпети искушения врага невидимаго…

Лукич не выдерживал:

– Прекратите это сейчас же! Не будете же вы в самом деле дочитывать до конца? Здесь целых пять страниц текста. Да я советский атеист и возражаю!

Костик смущённо:

– Пожалуй, мы пойдём с Мишей в избу и там почитаем вдвоём.

Миша, бросая укоризненный взор на Лукича, ушёл вместе с Костиком в подвал.

Лиза наблюдала за ними в щёлочку лестницы.

Копальщик зажёг лампадку в красном углу избы. Прикнопил к брёвнам фотографию императора Павла. Голос его дрожал. Костик постоянно сбивался, он с непривычки не попадал в старославянские обороты и дальше уже читал про себя.

А за столом Капитолина укоризненно вправляла мозги Лукичу:

– Какой Лукич ты нетерпимый! Главное достояние музея – это люди. Какие бы они ни были. Блаженные, странные, больные – все они наши и все они для чего-то нужны. И мы помогаем им, такая у нас работа.

ЗА РЕКОЙ

– Радуйся, святый Царю-Мучениче Павле, скорый помощниче и преславный Чудотворче!

Костик и Миша-Копальщик крестились, кланялись. Затем Миша осторожно погасил лампадку, бережно собрал портреты русских царей.

– Я ещё хочу тебя об одном попросить, Константин.

– Конечно, Миша.

– Пойдём сегодня на раскопки на Кузьминку? Мне надо напряжение сбросить. Такие водовороты в голове, хоть сейчас сдавайся в Кащенко.

– Конечно. Если Капитолина отпустит, то пойду.

Лиза поспешно скрылась в кабинете директора. Чтобы не заметили, что она шпионила за Костиком и Мишей.

В кабинет Капы вошёл Костик. За ним в проёме открытой двери маячил Миша-Копальщик.

– Капитолина Ивановна. Можно мы с Мишей пойдём на раскопки на Кузьминку?

– Конечно, Костик. И Лизу с собой возьмите. Пускай собирает гербарий.

Костик, вздыхая, посмотрел на Лизу:

– А может, тебе возле музея гербарий пособирать? До Кузьминки ехать надо.

– Ну нет, Капитолина Ивановна сказала, что я пойду с вами! – покраснела от возмущения Лиза, что её хотели оставить.

– Смотри, сама напросилась, там не только ехать, ещё и идти далеко, – недовольно покосился Костик.

Лиза схватила гербарную папку и побежала следом за Мишей и Костиком на остановку.

Высадились из маршрутки на окраине города Пушкина. Совсем рядом за деревьями торчали высотные дома.

Разбитая грунтовая дорога вела по полю, потом через плотину на реке. В сторону жиденькой рощицы. По дороге шли Костик, Лиза и Миша-Копальщик с лопатой и сумкой через плечо.

Миша-Копальщик шагал быстро, Костик и Лиза с трудом поспевали за ним.

Лиза останавливалась и брызгала в рот баллончиком от астмы.

– Цветёт что-то. У меня и на пыльцу аллергия.

– Бедняга, а напросилась идти. Зачем? – грустно посмотрел на неё Костя.

Из сумки Миши-Копальщика торчала большая бутылка кваса. Ближе к рощице начались оплывшие канавы и воронки.

Миша-Копальщик остановился у рощицы, перевёл дух. Достал квас, открыл бутылку и сделал несколько глотков.

– Ну вот, пришли.

Костик сосредоточенно смотрел под ноги. Земля в поле была почти голая. Выгоревшие проплешины прошлогодней травы. Зелёные перья свежей травы росли редко.

Миша-Копальщик поднял с земли что-то вроде кусочка побелевшей коры и молча протянул Лизе.

Та ощупывала кусочек, похожий на пористую древесину.

– Что это? – Лиза не могла поверить. – Ужас… Да это же кость! Человеческая? Лопатка. Почти полностью сохранилась.

Лиза в страхе смотрела под ноги… Вросшие в землю выбеленные временем человеческие позвонки, фрагменты бедра, фаланги пальцев.

– Это человеческие останки? – прошептала она.

– Да. Здесь проходила линия фронта. Дальше – Пулковские высоты и Ленинград. В этих окопах были наши позиции, а немецкие – там, – показывал рукой Миша, – через сто-двести метров. Два года стояли друг против друга. Ты не представляешь, сколько народу тут полегло…

Лиза растерянно смотрела по сторонам.

– Как страшно… Это же люди.

Девушка поднимала косточки. И снова с ужасом смотрела на Мишу.

– И как же их всех найти, опознать? Можно ли хоть один скелет собрать целиком?

– Бывает, что и целиком скелет находим, – ответил Миша, привычный к здешним местам. – Последний раз откопали двух солдат наших вот тут. Но сколько ещё вокруг разбросано.

Миша показывал раскладку на местности:

– Здесь, на передовой, штрафники стояли. По ним не только с вражеской стороны били, но и свои из заградотряда. Ближе к шоссе ребята откопали пулемётную точку, а сектор обстрела у неё не в сторону немцев, а сюда, чтобы выкашивать тех, кто отступает. Фашисты об этом знали и в листовках писали, сколько наши наших же перестреляли. И призывали сдаваться. Но красноармейцы стояли насмерть. А тех двух солдат, что мы нашли, торжественно похоронили в прошлом году, положили в гробы, батюшка отпел их в церкви, на их могилу каски положили сверху, которые здесь же отрыли.

– А как же солдат в храме отпевают, если имена неизвестны?

– «Бог веси их имена», – так говорит отец Геннадий. А вообще хоронить человека по-церковному, не зная, во что он верил и верил ли вообще, – большая ответственность. Ты как бы берёшь на себя поручательство за его грехи.

Некоторое время все молчали. Затем Миша-Копальщик достал из своей сумки какую-то книгу. Открыл, и начал читать.

Его зарыли в шар земной,

А был он лишь солдат.

Всего, друзья, солдат простой,

Без званий и наград.

Ему как мавзолей земля –

На миллион веков…

Миша вытирал слёзы.

– Вот иногда читаю, плачу. А знаешь, как по телевизору тяжело смотреть хроники тех времён. Ведь мы находим убитых точно такими же, как в кино – в тех же позах, и форма, и оружие. Я так живо представляю их, будто вижу, что с ними случилось. Как-то нашёл каску нашего солдата в окопе – в ней диск, патроны и несколько копеек: видимо, боец выгреб из кармана всё и высыпал, а потом ранило его. Иначе зачем бы каску бросил? В другой раз откопал солдата – у него даже тело не истлело полностью. Как подумаешь, что они нашего возраста были, так прямо рыдать хочется…

Лиза затряслась и вытирала мокрые глаза руками.

– Как же это страшно – выкопать человека…

Миша согласился:

– Противоестественно, когда человек человека выкапывает. В юности был энтузиазм, хотелось воинов найти, теперь – не хочу. Что-то во мне сопротивляется…

– А немцев – тоже находите?

– Один раз немца откопали с осколком в позвоночнике. В другой раз вырыли двух фашистов с сохранившимися медальонами. Послали в Германию. Ответили: дескать, были такие, а родственники – молчок, словно не нужны они им. А мы-то надеялись хотя бы лица погибших увидеть. Нескольких испанцев мы с ребятами сами похоронили. Пойми, если человека встречаешь – с ним же надо и после смерти по-человечески.

– Может, лучше сразу освятить всё вокруг, огородить и не трогать кости? – Лиза задумчиво смотрит вокруг и замолкает.

ГРАНАТА НА КИТАЙСКОМ МОСТИКЕ

Миша-Копальщик примерился, сделал пару копков в центре ближайшей неглубокой воронки. Достал ржавый обломок железа. Передал находку Костику.

– Осколок снаряда.

Ржавый оплавленный кусок железа лёг на ладонь Костика.

Лиза, Костик и Миша передвинулись дальше вдоль рощицы. Миша пробовал копать в разных местах. Копал он быстро, после каждой попытки пил квас. Это помогало ему снижать перевозбуждение.

Миша пояснял Лизе:

– Я сразу вижу, копаная земля или нет. Копаная – с вкраплениями, ржавчиной. Вот, смотри. На этом месте мог быть окоп или блиндаж. С окопами проще – гильзы, гранаты, каски почти на поверхности, а блиндаж нужно глубоко разрывать.

Подобрав что-то на земле, Миша передал находку Лизе.

– Что это?

– Пуговица от нижнего белья красноармейца.

Музейщики продвинулись в сторону немецких окопов. Миша примерился к оплывшему окопу, сделал несколько ударов лопатой.

– Гильза. Французская. 7.65. Пистолет-пулемёт MAS-38.

– Откуда здесь французская гильза? – удивилась Лиза.

– Немцы подчинили себе почти всю Европу. И на этом участке фронта воевали французским оружием.

Костик подтвердил:

– Об этом не принято говорить, но в рядах вермахта и СС сражалось не меньше французов, чем на стороне партизан Сопротивления…

Миша-Копальщик воткнул лопату в землю, достал из сумки квас, сел передохнуть на бревно.