Текст книги "Голубь с зеленым горошком"

Gate D9. Амстердам. Озорной мальчишка, который всегда готов взять тебя за руку, предложить душу и сердце, траву и Ван Гога, разврат или домик волшебной девочки по имени Анна Франк. Об этом городе будет больно писать.

Gate D10. Варшава. Отели «Атос», «Портос», «Арамис» по пути в Гамбург и костыли на заднем сиденье автомобиля. Божественно.

Gate D11. Марсель. Забытый купальник в багажнике прокатного «мерседеса» и звонок от человека с дабл-именем Хулио-Хулио. Он звонил из компании «Sixt», дабы сообщить радостную новость: «Мадемуазель, к сожалению, мы не нашли ваш купальник, но я должен сказать, что на фото он выглядит превосходно. Наверное, он был вам к лицу». Ну, чистый Хулио. Точнее, Хулио вдвойне.

Gates 12 и 13 я с радостью пропустила, потому что Египет никогда не был моим пристанищем и стихией.

И наконец-то:

Gate 14. Женева. Просто сядь в этот самолет и начни новую жизнь.

L’aeroport de Geneve

Украдена в Бостоне из личного музея Изабеллы Гарднер в 1990 г. Грабители выдавали себя за полицейских.

Текущий статус: картина не найдена.

Мое ближайшее окружение весьма сильно переживало касательно женевского пятичасового транзита. Добропорядочные немцы в сто пятьдесят девятый раз открыли мне свежий двухлетний шенген по медицинским показаниям. Эта милая традиция сложилась у нас с 2003 года, когда в университетской клинике города Эссен мою больную семнадцатилетнюю печень заменили на большую долю аналогичного органа мамы. Все штампы в моих паспортах свидетельствуют о том, что визу по медицинским показаниям я использую в свое откровенное удовольствие. На обследования в Германию я, конечно, летала, но, к счастью, делала это намного реже, чем колесила по миру. В принципе, залететь в Лиссабон через Франкфурт или Берлин большого труда не составляло, но мне катастрофически не хотелось переплачивать двадцать-тридцать тысяч за билеты. Гораздо больше меня прельщала мысль о том, что эти деньги я просто-напросто прогуляю на Мадейре. Я прекрасно владею английским, вполне прилично изъясняюсь по-немецки, но в франкоязычной части Швейцарии я приняла решение заговорить по-французски.

– Бонжур, мадемуазель! Вы остаетесь в Женеве или летите дальше? – поинтересовался швейцарец на паспортном контроле.

– Бонжур! Я лечу в Лиссабон, а оттуда – на Мадейру.

– Как здорово! У вас каникулы?

– Не совсем. Я лечу писать новую книгу и освежить здоровье.

На слове «здоровье» из меня вырвался очень качественный, внушающий доверие кашель. Проделать такой трюк было довольно легко, так как последние две недели у меня сильно болело горло, выздоровлению которого никак не способствовало европейское растение под названием «амброзия».

Как раз в этот момент швейцарец нашел нужную медицинскую картинку среди индийско-американских штампов:

– О! Конечно! Мадемуазель, я от всего сердца желаю вам здоровья и вдохновения!

Это было трогательно и приятно. Гораздо приятнее, чем классический звук фейсбук-мессенджера, который раздался сразу же после того, как я подключилась к бесплатному интернету. Мне пришла километровая простыня, в которой мой новоиспеченный возлюбленный Энди признавался в том, что жизнь крайне непредсказуема. Ему казалось, что его судьба предрешена и навсегда связана с Викой из Запорожья, и вдруг! О Всевышний, и вдруг он встретил меня. И теперь он не знает, что делать, третий час наматывает круги по терминалу в ожидании амстердамского рейса и не может оторвать взгляд от моей фотографии в фейсбуке. Дальше следовало двадцать пять предложений о химии и электрическом токе, которые он остро почувствовал между нами.

Не знаю, что там почувствовал Энди, но лично я не испытывала ничего, кроме желания материться. Громко и вслух. Меня разрывало от смеха, негодования, недосыпания и колоссальной усталости, которая все больше наваливалась с каждым проделанным шагом. Снова оповещение мессенджера. Читаю. Ну, конечно. Кто бы сомневался? На этот раз мне писал немец, по сравнению с которым курьер Энди был тактичной меланхоличной душкой. Немец Себастьян переплюнул всех и все. Вот просто всем «четыре», а ему – заслуженная «пятерка с плюсом». Такого эпического долб…ба мир просто не видывал, несмотря на то, что он прошел через тот же ад, что и я. Разница заключалась в том, что у Себастьяна была трансплантированная почка, которую он ждал годами, испытывая все муки гемодиализа. Да простит меня Бог, но я готова биться об заклад, что оперировавший немца хирург обладал чернейшим чувством юмора и шутки ради удалил Себу энную часть мозга. Такой себе брутальный весельчак, как Саша Барон Коен. Иного объяснения я просто не нахожу. Ну, как еще можно интерпретировать поведение человека, который на протяжении шести лет выслеживает тебя в фейсбуке и отправляет сообщения ровно в ту секунду, как ты загораешься онлайн? За шесть лет я ответила ему трижды, когда мне нужно было проверить качество моего немецкого. Конечно, я об этом сильно пожалела, потому что Себ молниеносно перешел к делу. Он был богат, занимался каким-то бизнесом и каждое лето снимал дом в ненавистном мне Монте-Карло, куда я, по его мнению, всенепременно должна была приехать. Как-то он сообщил, что его бизнес процветает и что у него появилась чудесная герлфренд, которую он забрасывает дорогими подарками. Далее последовала фотография незнакомой мне жуткой тетки с котом на руках и двадцать картинок с изображением нижнего белья и сумок от Вуиттона. Я написала: «Браво! Поздравляю», – но в ответ получила следующее: «Все это должно было принадлежать тебе!» И даже кот… Ура! Вот прямо представила себя на вилле в изнемогающем от пафоса и понтов Монте-Карло: я, жирный кот и тупой, помешанный на сексе немец под боком. Он в самом деле был сексуально озабочен, о чем свидетельствовали все его месседжи и послания. Это сколько же интеллекта должно быть в оставшейся доле мозга, если ты задаешь постороннему человеку вопросы интимного характера и умоляешь подарить нижнее белье? Кстати, белье он собирался презентовать мне по фото. Прямо посылку формировал и рассказывал, что он туда положил. «Может, мне еще что-нибудь добавить, кроме трусиков от «La Perla» и чулочков от “Wolford?”» Да чего уж там – давай, добавляй. Положи мне баночку сардин, упаковку баварских сосисок и пару бутылок рислинга. А затем надень себе на голову чулки и задуши себя, придурок.

Да как же у барышень так получается? Как все эти вики из Запорожья наступают себе на горло, терпят озабоченные фото с пенсионной эрекцией, забывают о чести, достоинстве и таком понятии, как элементарная гордость? Неужели их от себя не тошнит? Ради чего все это? Чтобы выйти замуж, уехать в Германию или Турцию, выключать свет по графику и каждую ночь ложиться в постель с примитивным кобелиной? А как же любовь? А как же свобода? А как же Жизнь, в конце концов?

Пока немец переписывался сам с собой, я решила, что пора присмотреть какой-нибудь уютный ресторанчик, желательно без людей. Доза знакомств за сегодняшний день давным-давно превысила все допустимые нормы и лимиты. Даже дымить сигаретой пришлось, выслушивая басни Хуана из Аргентины. Enough is enough[4]4
  Достаточно есть достаточно (англ.)


[Закрыть]. Учитывая тот факт, что последние две недели я вообще ни с кем не общалась, меня начинало мутить и выворачивать. Хотя нет. Общалась. Я писала одному-единственному человеку, которому очень симпатизировала. Он был сильнейшей личностью и вызывал во мне такое грандиозное уважение, что я как-то незаметно к нему прониклась и прикипела. Казалось, я могла рассказать ему обо всем, что происходит внутри меня и скрывается под маской улыбки. Абсолютно всю правду о потаенных мечтах, накопившейся боли и истинных желаниях. Это походило на ситуацию, когда ты кладешь голову на плечо незнакомцу в поезде и неожиданно начинаешь плакать. Слезы текут, текут, а ты уже не можешь остановиться, потому что их слишком много. Слишком много для тебя одной. И большой вопрос в том, как поведет себя незнакомец: уберет плечо и отсядет от греха подальше либо останется, боясь пошевелиться. Человек, которому я писала, не убрал плечо и не послал куда подальше. Один его синенький значок с поднятым пальцем в фейсбуке значил для меня больше, чем миллионы встреч, подбадривающих фраз и дурацких мотивирующих картинок от хорошо знакомых мне людей. Этот значок был дороже всего на свете. Дороже воздуха и даже солнца. Особенно в течение последних двух недель.

* * *

Я практически забрела в противоположный конец терминала. Все рестораны были на одно лицо, и не один из них не вызывал таких эмоций, чтобы сказать себе: «Бинго! Это мое место!» Сумка сильно передавливала голое плечо, на котором уже чуть заметно просматривался синяк – стандартная издержка сниженных тромбоцитов. Ноутбук, тяжеленная книга с Мэрилин Монро Энди Уорхолла на фронтальной обложке, набитый старыми посадочными кошелек, гора документов, жизненно важные таблетки, пара-тройка маек, на случай, если багаж затеряется во время стыковки, – все это давило и сковывало движения. Но упорство и специфическое настроение подсказывали мне дойти до самого конца. И какой же верной оказалась эта подсказка, распахнувшая передо мной двери «La Terazza by La Rotisserie»… Что могло быть лучше сочнейшего аргентинского мяса на уютной открытой террасе, которая сочетала в себе нежные лучи, теплое дерево и виноградники Мендозы? И тишина – вот что было по-настоящему бесценно.

Солнце припекало с изрядной силой, поэтому выбор столика был сделан в долю секунды. Он находился в самом углу, укрытый тенью от навеса из виноградников. Только приблизившись к нему вплотную, я заметила, что терраса слегка видоизменяет форму и заворачивает за угол. Это однозначно было идеальное место, но, к сожалению, его уже занял какой-то мужчина. Чертовски красивый мужчина, должна сказать.

Я приземлилась по соседству и вместе с ярко-оранжевым лэптопом выложила из сумки «The History of Modern Art». Заказав по-французски аргентинский стейк с бокалом красного, я заулыбалась, потому что официантка приняла меня за француженку. Большая стыковка в рейсах позволяла расслабиться, поэтому я в свое удовольствие потягивала вино и перелистывала страницы, любуясь шедеврами Моне и Мэри Кэссет. Книга несомненно стоила синяка на плече и потраченных на нее денег в стокгольмском музее. Странно, но мне показалось, что кто-то изучает картины вместе со мной. Трудно сказать, что больше заинтересовало единственного посетителя террасы – я или книга, потому что из-за огромных черных очков я не могла понять, куда именно направлен его взгляд. В эту минуту я была очень довольна тем, что из трех пар очков, прихваченных с собой на Мадейру, на мне оказались с самым темным светофильтром. Мэри Кэссет безусловно была очень одаренным художником, но я все чаще начинала стрелять глазами в сторону своего соседа. Бывают люди, на которых хочется смотреть постоянно. Он относился именно к этой категории: элегантный костюм, белоснежная рубашка и феноменальные часы, которые отбрасывали приятные блики от постепенно отвоевывающего пространство солнца. Сколько же в нем было вкуса, сколько достоинства… Слегка тронувшая волосы седина придавала ему дополнительный шарм, а выглядывавший из-под воротника шрам на шее откровенно завораживал. Да уж… такой, как он, не отправит фото в трусах и не назовет тебя «зайчиком» или «бельчонком», за что иногда хочется вырвать выпирающий мужской кадык.

Я как раз пыталась сосредоточиться на мясе и крохотной картошке, когда к столику моего соседа подошел невысокого роста человек с портфельчиком из крокодиловой кожи.

– Мистер Гуерра? – вопрос прозвучал еле слышно.

Красавец привстал и протянул незнакомцу руку. Они разговаривали настолько тихо, что я даже не смогла уловить, на каком языке происходила беседа. Впрочем, в тот момент это уже не являлось вопросом жизненной важности, потому что после мяса, вина и бессонных суток мой организм начинал давать сильный сбой. Два ряда ресниц постоянно смыкались в один, и контроль над ситуацией выходил за рамки моей компетенции. Взяв в руки прямоугольную сидушку, которая значительно смягчала деревянные скамьи ресторана, я приложила ее к стене и прислонила голову к новообразованной конструкции. В лэп-топе необходимости так и не возникло, поэтому я бросила его обратно в сумку, а книгу переложила на скамейку напротив, освободив себе таким образом достаточное количество места под «кровать». Перед тем как окончательно и бесповоротно ускользнуть от реальности, я увидела, как мои соседи по столику обменялись среднего размера конвертами.

Проснулась я посвежевшей и в довольно хорошем настроении. Взглянув на часы, я легонько зевнула, и…

«Твою мать», – пронеслось у меня в голове.

Время подсказывало, что регистрация на Лиссабон уже не просто началась – она, скорее, заканчивалась. Нервно схватив сумку, я вылетела с террасы и, быстро рассчитавшись с официанткой во внутреннем помещении ресторана, понеслась на регистрацию. Багаж мой зарегистрировали в Киеве сразу до Лиссабона, но новый посадочный талон я должна была получить в Женеве. И снова эти клятые электронные стойки… Как же я их ненавидела… Не в одном аэропорту мира мне еще не удавалось просканировать паспорт с первого раза и полюбоваться, как мой boarding-pass падает мне в руки, словно пачка купленных в автомате сигарет. Провозившись с дурацкой машиной двадцать пять минут, я поняла, что попросту опоздаю на рейс, а это никак не вписывалось в мои финансовые планы. Я высматривала help-desk на стойках «Swiss Allianz» в предвкушении огромной очереди, но в этот раз удача повернулась ко мне своим нагловатым лицом. Очаровательный полушвейцарец-полуфранцуз выдал мне посадочный и засыпал вопросами:

– У вас транзитный рейс?

– Да.

– А ваш багаж?

– Зарегистрирован сразу до Лиссабона.

– Давайте убедимся, что с ним все в порядке и он долетит до пункта назначения вместе с вами.

– Отличная идея. Забыла вас об этом попросить.

– У вас один чемодан?

– Да, один. И ручная кладь.

– Дайте, пожалуйста, вашу багажную бирку.

– Да, конечно.

Да, конечно… Если бы все было так просто. Я открыла сумку и поняла, что никакой багажной бирки не будет. Причина заключалась в том, что за десять лет у меня выработалась привычка делать книжные закладки из посадочных билетов и багажных стикеров. Нет книги – нет и бирки. Господи, как же можно было забыть на террасе книгу? На меня накатила такая глобальная грусть, что я готова была заплакать.

– Я забыла книжку в одном из ресторанов в другом конце терминала… Стикер остался там же, – слова срывались с губ на полном автомате.

– Je suis très désolé, mais[5]5
  Мне очень жаль, но… (Фр.)


[Закрыть]…

– Je ne pas du temps de revenir[6]6
  У меня нет времени, чтобы вернуться (фр.).


[Закрыть], – закончила я фразу за сотрудника «Swiss Allianz».

Я знала, что он действительно сожалеет. Не так сильно, как я, но сожалеет. И он был прав: вернуться за книгой не хватило бы времени, потому что очередь на секьюрити-чек оказалась невменяемо длинной. Багаж все-таки удалось проверить по фамилии, но за неимением злополучного стикера стандартная процедура длилась гораздо дольше, чем предполагалось изначально. Поблагодарив швейцарца за помощь и понимание, я в расстроенных чувствах прошла контроль безопасности и попала в своей гейт одной из последних, так как посадка в самолет близилась к своему логическому завершению. Пропустив вперед остатки пассажиров, я протянула для проверки свой boarding-pass. Опять-таки закоренелая, сформировавшаяся за годы полетов привычка. Сотрудница «TAP Portugal» взглянула на мой паспорт и посадочный и уже собиралась меня пропустить, как вдруг снова обратилась ко мне:

– Простите! Могу я еще раз посмотреть на ваш посадочный?

– Да, конечно. – Я достала boarding-pass из кармана джинсов.

Она секунд двадцать сверяла его с рукописным текстом на нежно-голубом листке бумаге, затем приветливо улыбнулась и, достав из-под стойки какой-то пакет, протянула его мне:

– Полагаю, это принадлежит вам.

– Мне? – растерялась я.

Заглянув в пакет, я готова была расцеловать чудесную женщину. Моя книга! Моя любимая, такая дорогая сердцу книга!

– Но как? Где вы ее нашли? Я забыла ее в другом конце аэропорта. – На радостях я перешла с французского на беглый английский.

– Один из пассажиров оставил ее для вас.

– Я не понимаю…

О нет. Я понимаю. Конечно же. Закладка – багажный стикер. Фамилия, имя, место назначения багажа, Лиссабон. На сегодня это был последний рейс в португальскую столицу. Кто-то нашел книгу и не поленился отнести ее в мой гейт. Либо этот «кто-то» должен был лететь вместе со мной.

Я заходила в самолет очень медленно, внимательно вглядываясь в каждое лицо. Бизнес-класс. Первый ряд: пожилая, до неприличия ухоженная швейцарская пара. Второй ряд: какой-то бритиш с ноутбуком. Третий ряд…

Я притормозила. Легкая седина на висках, сумасшедше красивый профиль, нос с небольшой горбинкой. Похож на того мужчину из ресторана, но не он. Точно не он. Тот был в костюме, этот – в яркой вилибрикеновской рубашке, джинсах и бесподобных грязновато-оранжевых мокасинах. И прическа отличается легкой небрежностью. Я собиралась продолжать путь в свой эконом-класс, но в этот момент пассажир, которого я так тщательно исследовала, оторвался от иллюминатора и повернул голову в сторону прохода. Шрам на мускулистой шее. Я видела его так же отчетливо, как в «La Terazza». Но ведь совсем другая одежда, совершенно другой стиль с интервалом в каких-то сорок минут, да и что вообще? Мысль оборвалась практически мгновенно, потому что мужчина в упор смотрел на книгу в моей руке. Затем он перевел взгляд на меня, сделал легкий кивок головой и произнес одно-единственное слово:

– Мадемуазель…

Слегка поклонившись в ответ, я зашагала в другой конец самолета. Это был тот самый рейс, когда мне хотелось лететь бизнес-классом. Я бы променяла все бизнес-перелеты в своей жизни, чтобы еще раз посмотреть в эти глубочайшие и такие холодные глаза. Чтобы просто сказать спасибо. Если, конечно, я не ошиблась и именно этот человек вернул мою книжку. Если это вообще был один и тот же человек. С преображением что-то явно не складывалось.

Gate B8: Lisbon

Украдена из музея Эшмола в Оксфорде в новогоднюю ночь с 31 декабря на 1 января 2000 года.

Текущий статус: местонахождение картины остается неизвестным.

Лиссабону удалось впечатлить меня сразу на выходе из аэропорта: город приветствовал посетителей километровой очередью на такси. Колеса чемодана позвякивали и хрустели от продолжительного соприкосновения с неровностями асфальта, и я побаивалась, что они окончательно сотрутся, когда мы наконец займем свое почетное место в бесконечной веренице людей. Ну, где же конец этого кошмара? Где дно этой вечной пропасти? Как только мне начинало казаться, что финишная прямая к достижению цели вот-вот да нарисуется, как из-за тысячи интернациональных голов выплывала следующая пара сотен кепок, шляп, кудрей и седин. В такой ад я попадала лишь дважды в жизни, и оба раза это происходило в Лас-Вегасе. Правда, там ситуацию подогревал отчаянный дождь и американец, который два с половиной часа без умолку болтал по Bluetooth со своей френдессой и описывал всех и все, что попадалось ему на глаза. Несколько человек приняли меня тогда за девочку из шоу «Cirque du Soleil», что значительно сократило мой путь к долгожданной желтой машине с шашкой. В Лиссабоне «Цирк Солнца» не выступал, поэтому надеяться было не на что. Оставалось терпеть и ждать, ждать и терпеть, и благодарить небеса за то, что в этом городе я проведу два полноценных дня. То есть, если очередь затянется на пару суток, я переночую на коленях какого-нибудь туриста и в любом случае улечу на остров оранжевых стрелиций, диких орхидей и кисловато-сладкой маракуйи.

В отель «Vip Diplomatico» я попала в десять вечера по местному времени. Все мои силы остались на кожаных креслах сегодняшних самолетов, поэтому я прямиком направилась в номер смотреть баталию Стэна-зе-Мэна и Новака Джоковича, которые сражались в финале за титул «US Open». Я лежала на огромной кровати, будучи не в силах стянуть с себя джинсы, пялилась в плазму и нелепо улыбалась, вспоминая, как бродила по нью-йоркскому стадиону Flushing Meadows с настоящим бейджиком липово аккредитованных СМИ. Первенство моих любимых игроков раз и навсегда возглавил Роджер Федерер, и я, естественно, посещала все матчи с его участием. Лучший, эрудированный, воспитанный, талантливый – первый после Бога. Кумир. Играет с Радеком Штепанеком, которому совсем недавно уступил, чем опечалил своих фанатов во всем мире. Я сижу в кепке с логотипом RF в козырной ложе для масс-медиа, наблюдаю за тем, как трудятся мои «коллеги-журналисты» и переживает отец Роджера, и даже не пытаюсь притворяться, что делаю хоть какие-то заметки в блокноте. И вот совершенно фантастический розыгрыш, обратный кросс, Роджер обводит Штепанека, стадион встает, я встаю вместе с ним и кричу: «C’mooooooooooon!» Журналисты от неожиданности роняют свои айпады, смеются и обвиняют меня в нарушении тишины и отсутствии профессиональной этики. «О нет, господа и дамы, я очень профессиональна. Мне двадцать два года, я люблю жизнь и авантюризм, за треть цены снимаю номер на двадцать восьмом этаже «Grand Hyatt» вместе с ведущими игроками мира, сижу в одной с вами ложе и смотрю матч самого гениального теннисиста за всю историю, не имея ни малейшего представления о газете, на которую якобы работаю, хотя на вид мне дают не больше пятнадцати лет. Вы бы так смогли, сладкие мои американцы?» В этот день папа Роджера Федерера крепко обнял меня со слезами на глазах после победы любимого сына. Он пил пиво, а я – дайкири, который мне отказывались продавать без предоставления ID[7]7
  Удостоверение личности (англ.).


[Закрыть].

Воспоминания захлестнули меня с такой отчаянной силой, что пробудили желание исследовать мини-бар. Из всех напитков и имеющихся снэков меня заинтересовало красное португальское вино, но в номере почему-то не оказалось штопора. Зато был балкон, огромный, старенький, со звездным небом над головой и расположенной под странным углом террасой прямо на крыше здания. Вид на город не смогли испортить даже «Ritz» и «Intercontinental», бьющие в глаза мелькающими огнями своих парковок и ресторанов. Судя по всему, я жила в правильном месте, но это не отменяло неуместного отсутствия штопора. Выбора не было: либо спускаться в бар, либо выть на луну и сгущающиеся тучи.

В баре не было никого, кроме одинокого немца, облизывавшего пивную кружку. Приглушенное освещение, темно-зеленые стены и миниатюрная мебель придавали этому месту какой-то особенный шарм, который только выигрывал от развешенных в нишах картин. Заполучив столь желанный бокал красного, я принялась исследовать рамы и изображенных на холстах людей. Из четырех работ мне была знакома лишь одна.

– Манэ великолепно рисовал, вы не находите? – заговорил немец.

– Я не нахожу, что это Манэ, – ответила я по-немецки.

Мы с ним смотрели на одну и ту же картину: опечаленная девушка с белым кружевным воротничком. На столике перед ней стоит рюмка, а рядом сидит мужчина в черной шляпе и сигарой в зубах. Девушка приопустила ресницы, ее глаза полны грусти и неизбежности. Длинная коричневая юбка слегка касается деревянного пола и закругленных башмачков, а на подносе стоит пустой графин.

– Это Манэ, поверьте мне на слово, – настаивал немец.

– Это не Манэ. Приятного вечера!

– Я готов с вами поспорить.

Спорить с немцем? Смешно. Я не знала названия картины, не помнила, кто ее создал, но и сомнений не было: это не Манэ. Она точно попадалась мне в книге, забытой в женевском аэропорту. Ох и глаза… твои холодные глаза… Непроизвольно вспомнился человек со шрамом на шее. Черт! Ну кто же ее нарисовал? Сосредоточься. Щелчок в голове и:

– А на что вы готовы поспорить? Я считаю, что эта картина – дело рук Дега.

– Нет и категорически нет.

– Давайте поступим следующим образом: если я докажу, что это Дега, вы оплатите мой счет. Если я не сумею – оплачу ваш.

Немец внимательно изучил мой столик с одиноким бокалом и, видимо, прикинул, что игра стоит свеч. Меня же, в свою очередь, распирало от смеха, потому что я знала, с каким трудом немецкие мужчины отрывают от себя четыре евро, угощая тебя чашкой кофе. В Европе принято платить поровну. Какие там гусары-офицеры…

– Договорились!

Немец принял непростое для себя решение и таки попался в сети.

– Дайте мне несколько минут, – произнесла я, вставая из-за столика. – Я скоро вернусь.

Перед тем как направиться к лифту, я обратилась к пожилой женщине-бармену с просьбой приготовить для меня лучшую бутылку вина и желательно откупорить ее, чтобы я смогла забрать приз к себе в номер. Она учтиво кивнула, одарив меня нежной улыбкой. Немец насторожился. Видимо, он что-то понимал по-английски.

Поднявшись на девятый этаж, я распахнула двери номера и бросилась к книге. Импрессионизм: страницы, страницы, страницы, багажный стикер, Pictures created from Light and Colour, The Circle of the Impressionists, Edouard Manet, Camille Pissaro, Gustave Caillebotte, ну же… Edgar Degas.

– Мне очень жаль, – сказала я через несколько минут, приблизившись к немцу с толстенной книгой в руках. – Вы были правы: на этой картине рядом с грустной девушкой изображен художник Марселен Дебутен. Он был страшно богат, но в какой-то момент разорился и не стыдился этого. Напротив, он вел богемную жизнь и относился к нищете с легким кокетством. Его обожали импрессионисты, и Эдуард Манэ неоднократно приглашал его позировать для своих картин, чтобы выручить друга из лап бедности.

Я выжидала. Немец самодовольно улыбнулся и развел руками. Мол, учитесь проигрывать, фройлин. И вот тогда пришло время пустить пулю в лоб:

– Как я и сказала, Дебутена очень любили импрессионисты, включая Дега. Картина в моей книге очень похожа на ту, что висит на стене напротив, вы не находите? – При этом я распахнула книжку на нужной странице. – Оригинальное название «В кафе» Эдгара Дега быстро заменили на «Абсент» благодаря одному из романов Эмиля Золя, который…

Немец не слушал. В ту секунду он меня ненавидел. Ненавидел настолько сильно, что был не в состоянии этого скрыть.

– Спасибо за угощение и прекрасного вам пребывания в Лиссабоне, – поблагодарила я и, прихватив с барной стойки приготовленную для меня бутылочку португальского вина, вернулась в номер.

Стэн выиграл у Джоковича, лиссабонский дождь, заставший меня на балконе, оказался сладким на вкус, и я с чистой совестью нырнула под мягкое одеяло. Меня ждал неизведанный город и новая жизнь. Засыпая, я чувствовала, как губы расплываются в мягкой улыбке. «Спасибо, что вернули мне книгу. Спасибо за это вечернее невинное приключение…»

* * *

Во время утренней пробежки я осознала, насколько была права. У отеля оказалось превосходное месторасположение – ровно два шага до парка Eduardo VІІ, где я, собственно, и бегала. Двадцать шесть гектаров земли и простора, переименованных в честь британского Эдуарда VII, который завернул в Португалию в 1902 году, дабы поспособствовать укреплению отношений между двумя державами. Я не была знакома с господином Эдуардом, но очень ему симпатизировала, так как он оставил после себя совершенно замечательный след. Парк плавно переходил в Avenue de Liberdad – километровую центральную улицу, сконструированную по аналогу с парижскими Champs Elysee. При всей моей фанатичной любви к французской столице лиссабонские «Елисейские Поля» мне нравились больше. Они пахли свободой и не имели ничего общего с вечной толпой и временами назойливой арабской прослойкой Франции. Вымощенный мелкой мозаикой променад, роскошные кроны деревьев, таранящих синее небо уходящими в бесконечность верхушками, элегантные витрины «Gucci», «Hermes» и «Zegna» – каждая мелочь, каждая деталь отдавали безупречным вкусом и прекрасно вписывающимся в атмосферу минимализмом. Город влюблял, завораживал. Он не осознавал своей красоты, как самоуверенный Париж, который всем своим видом дает понять, что да, я такой, я – шик, я – лоск и сплошное обаяние, и я знаю, что ты меня любишь. Он не кичился своим имперским прошлым, как аристократичная Вена, которая сияет и под настроение заигрывает с тобой своим жемчужным блеском. Он не гордился свободой действий, как развратный Амстердам, который предлагает секс и наркотики на любой вкус и цвет. Лиссабон застенчив и скромен. Он позволяет рассматривать себя со всех сторон, потому что у него нет другого выхода. Потому что он существует. Потому что солнце пригревает его нежно-красные черепичные крыши своими лучами, и никуда от этого солнца не деться. Потому что он – часть мира, но каким-то чудесным образом впитал в себя все самое лучшее: свободу, достоинство, скромность и уникальную красоту. Красоту не в классическом ее представлении – красоту с изюминкой и доступную далеко не всем. Этот город пропитан запахом стирального порошка, свежестью океанических ветров и колоссальной добротой своих жителей. Он бывает разным, естественным и таким настоящим, словно сильная личность, словно человек, знающий свои недостатки и шрамы, но не скрывающий их. Построенный на семи холмах, как и Рим, Лиссабон старше и опытнее. Самый старый город в Западной Европе, обогнавший по возрасту Париж и Лондон. Он сильный, но его не хочется ранить или чем-то обидеть. Я прониклась к нему такой нежностью, что даже когда торговец наркотиками предложил мне сверточек хэша в темноватом переулке, я растрогалась и ответила:

– Простите, я бы с радостью, но мне очень плохо после этой штуки.

– Ничего страшного, – отнесся с пониманием португалец, – я продам это кому-нибудь другому. Вам нравится в Лиссабоне?

О да! Мне нравится в Лиссабоне! Нравится, что он заставляет забыть о Берлине и Гамбурге, об отношениях и загнанной в угол любви, о прошлом и будущем. Только здесь и сейчас. Национальный музей искусства, бесподобный порт и семнадцатикилометровый мост Васка да Гама – самый длинный в Европе. Только здесь и сейчас ветер бросает в глаза мои длинные волосы, а пурпурная клубника и насыщенно зеленая мята тают на языке после глотка прохладной сангрии в районе Caixo. Корабли вальяжно расходятся в разные стороны, боясь потревожить речку Тежу, которая может впоследствии пожаловаться влиятельному товарищу океану. Говорят, что с этим парнем шутки плохи. Достаточно одного взгляда, чтобы понять его могущество, когда он находится не в лучшем расположении духа. Он готов убить, поглотить и разорвать на части, потому что ему нет никакого дела до наших плачевных молитв и смешных религиозных убеждений.

Добравшись до Baixo Alto, я избавилась от карты. В старом городе хотелось заблудиться: просто взять и навсегда затеряться в его пестрых гирляндах, антикварных лавках Антонио и Паоло и разноцветных затертых домишках. Как же вкусно пахнет свежевыстиранное белье, которое развевается благодаря ветру, как флаги всех известных и неизвестных стран! Как будоражит запах дорады, сибасса, чеснока и лимона! Я сбилась с курса настолько, что случайно добрела до музея марионеток, который казался краем города и цивилизации. Сотни кукол корчили мне рожицы, шевелили руками и напоминали о «Синдроме Петрушки» Дины Рубиной. Их общество меня вполне удовлетворяло, но день близился к закату и лимит времени еще никто не отменял.