Текст книги "Движение. Место второе"

Утреннее солнце уже пару часов пробивалось через забранное решеткой окно, когда за мной наконец пришли, чтобы выпустить. Было уже больше восьми часов, и ехать в Копенгаген было поздно. Да и бессмысленно. Мне сказали, что по почте мне придет повестка в суд. Я подписал какие-то бумаги.

Когда я стоял у стойки, за которой вчера у меня отобрали вещи, дежурил уже другой полицейский, и он тоже заинтересовался напальчником.

– Что это такое?

– Напальчник.

– Для чего он?

– Наркоту прятать.

Шутку не оценили, но все-таки выдали мне назад вещи, я подписал новые бумаги и покинул изолятор временного содержания Кронобергс-хэктет.

Утром на парковке почти не было автомобилей, и она казалась огромной. Хотя я провел в камере всего полсуток, возможность просто идти по улице в любую сторону, куда хочу, казалась волшебством. Я без сомнений назову свое тогдашнее состояние счастьем – этим чувством я наслаждался впервые за долгое время.

На площади Сергельс-торг я стоял у парапета и смотрел на подростков, которые выделывали разные трюки на скейтборде. Я смотрел на город по-новому, он казался даром, которым меня наградили, чтобы я мог им наслаждаться. Я подумал, что это чувство скоро может испариться, а ведь хотелось удержать его как можно дольше.

Я выпил кофе с молоком и съел круассан в кафе с видом на стеклянную стелу в фонтане. Когда я сидел и смотрел на нее, мне пришло в голову, что я на самом деле никогда ее не видел и не замечал, какое это странное творение. Наверняка созвали не одно совещание, прежде чем приняли решение слепить это уродство. И чем только люди занимаются!

Я провожал взглядом людей, спешащих по своим делам, сонных и не очень, с сумками и без, и испытал необычный прилив нежности. Как будто я смотрел фильм и любой прохожий был таким актером второго плана, за которого всегда немного болеешь.

Только встав из-за стола, я понял, как хочу спать. Я не спал всю ночь, и в голове гудело. Ощущение счастья не исчезало, пока я шел вдоль улицы Свеавэген по направлению к улице Лунтмакаргатан. Я боялся снова оказаться у себя дома, во дворе и в зоне действия давления. Возможно, по возвращении домой меня также накрыла бы волна сожаления о пропущенном чемпионате, стоило только вернуться к своей нормальной ненормальной жизни. Путь из тюрьмы до дома был только передышкой, и мне пришлось заставить себя набрать код и открыть ворота.

Уже на лестнице я заметил, что что-то не так, и мое подозрение подтвердилось, когда я зашел во двор. Давление исчезло. Голубое небо, которое раньше лежало на крышах как крышка, теперь было высоким и открытым.

Я шел через двор к своей лестнице, и тут под ногами захрустело. По асфальту было рассыпано что-то похожее на щебень. Я присел на корточки, подобрал несколько кусочков и тщательно их изучил.

Насколько я мог судить, пара кусочков были осколками цемента. Другие вызвали затруднения, и пришлось помять и раскрошить их, чтобы понять – это оконная шпатлевка.

* * *

Я проспал весь день на свободе. Я был морально вымотан, так что когда проснулся в сумерках, то только сходил в туалет, а затем снова заполз на матрас и заснул. Лишь в восемь часов вечера я проснулся по-настоящему оттого, что что-то стукнуло по крыше.

Я лежал, натянув одеяло до подбородка, и прислушивался. Было слышно, как что-то скользнуло по крыше, а потом раздался слабый звук, как будто что-то упало на землю. Мягко, как подгнивший фрукт. Мысль о фрукте потянула за собой осознание, что я голоден как волк, так что я пополз к холодильнику, открыл его и прищурился от яркого света. В холодильнике нашелся хвостик вареной колбасы, полбанки брусничного соуса и тюбик рыбной икры, который был уже настолько выжат, что содержимого хватило максимум на один бутерброд. В ящике для овощей одиноко лежала скрюченная морковочка. Я взял остатки колбасы, окунул в брусничный соус и съел без всего. Голод скорее усилился, чем отступил, поэтому я оделся, чтобы пойти в магазин. Купить картошки. Мне надо было купить картошки. Я никогда ее не варил, но наконец пора была перешагнуть эту границу в мир взрослых. Картошка. Само слово дышало зрелостью и самостоятельностью.

Когда я вышел во двор, было темно – вероятно, фонарь погас из-за того же движения, из-за которого отвалилась оконная шпатлевка.

Мой путь вниз по лестнице освещался только окнами соседей, и я чуть было не наступил на что-то, что лежало на самой нижней ступеньке.

Сначала я подумал, что это камень, но, когда присел и пригляделся, увидел, что это птица. Маленькая птичка. Никогда не разбирался в птицах, к тому же было темно, но, может, это был… зяблик? Я потрогал птичку ногой, но она не шевелилась.

Несмотря на то, что птичка была мертва, она выглядела совершенно невредимой, поэтому маловероятно, что это были проделки чьей-то кошки. К тому же я никогда не видел кошек во дворе. Я подумал, что птицы должны иногда умирать и от старости – это-то и произошло с этой птичкой. На самом деле странно, что мертвые животные обычно не попадаются нам на глаза.

Ногой я сбросил трупик несчастного создания с лестницы и пошел через двор. Не успел я пройти и пары шагов, как обнаружил у ног еще один темный комочек. Еще одна птица. Только теперь я связал глухой стук, который услышал раньше, с тем, что видел теперь, поэтому решил обогнуть дом и подойти к тому месту, где мне послышался звук.

Догадка была верна. На асфальте распласталась чайка. Ее белые крылья светились в темноте, и когда я понял, что она еще жива, то почувствовал во рту кислый привкус. Кончики крыльев судорожно подрагивали, и она задыхалась, открывая и закрывая клюв. Когда я присел на корточки рядом с ней, ей удалось немного повернуть голову и издать шипящий звук. Черный глаз отразил вечернюю звезду, и я взглянул на небо – понять, что произошло.

Небо выглядело как обычно: темно-синее полотно, пронзенное булавками звезд, и на нем не было видно ничего, что могло бы объяснить, почему вдруг оттуда падают птицы. Чайка у моих ног шипела, пищала и скребла крыльями вперед-назад.

Могу ли я это сделать?

Нет, я не смог заставить себя взять птицу и свернуть ей шею, хотя было понятно, что она мучается. Я поднялся, и, когда пошел к выходу, у меня закружилась голова. Остановился и обернулся. Ужасно было наблюдать, как чайка лежит там одиноким пятном в темном дворе и мучается. Я знал, что это белое пятно навсегда врежется мне в память, если я что-нибудь сейчас не сделаю.

Долго не раздумывая, я пошел к прачечной. Это было легко, будто меня несла туда беговая дорожка. Я отпер дверь, включил свет и зашел. Взгляд сразу выхватил дверь в душевую. На ней что-то висело. Записка.

«Временно закрыто на ремонт» – было написано в записке аккуратными печатными буквами, которые я сразу узнал, потому что такими же буквами было написано объявление о продаже телевизора, так что записка наверняка была делом рук женщины из Пары мертвецов. Я сделал глубокий вдох и потрогал ручку двери. Дверь была заперта. Приложил ухо к двери и прислушался. Ничего не услышал, но, когда закрыл рукой второе ухо, показалось, что я слышу какое-то колыхание, как будто волны накатывают и отступают.

Я уже знал, что открылось тут моему взгляду несколько дней назад: трещина и то, что сквозь нее вылезало. И все равно на меня напало сильное желание зайти в это помещение, тяга, которую я ощущал физически, как будто кто-то вцепился мне в жилы и пытался туда затянуть. Картина с чайкой снова встала перед глазами, и я вспомнил, зачем, собственно, пришел в прачечную.

Единственным, что могло сослужить мне какую-то службу, был водосгон для пола – резиновая насадка на длинной ручке, с помощью которой нужно сгонять воду в водосток. С водосгоном в руке я вернулся во двор, надеясь, что чайка умерла сама, пока меня не было.

К сожалению, этого не произошло. Она продолжала бессмысленно скрести крыльями по асфальту, издавая сухие безжизненные звуки. Я подошел к чайке, безуспешно пытаясь сглотнуть ком, который стоял в горле. После этого занес водосгон над ее шеей. Чайка загребала лапами, и из горла у нее вырывались стоны. Я сжал зубы и надавил. Раздался слабый хруст. Лапы чайки пару раз вздрогнули, и она замерла.

Я отставил в сторону водосгон и прислонил его ручку к стене моего дома, не желая больше возвращаться в прачечную. Затем я минуту постоял с опущенной головой, смотря на мертвую птицу, и отдал ей дань памяти, беззвучно произнеся торжественную молитву, что-то вроде «да полетишь ты по бескрайнему небу».

* * *

В последующие дни я начал постепенно налаживать свою жизнь. Я накупил продуктов и заполнил холодильник, просмотрел телефонный каталог в поисках ресторанов, в которых можно показывать фокусы у столов, и составил портфолио из фотографий и рекомендательных писем. Во время репетиций начал делать упор на развлекательную сторону, а не на техническое мастерство, воспроизводя что-то больше похожее на то, что я обычно показывал на улицах.

Птицы продолжали сыпаться с неба. Время от времени слышались шлепки от трупов птиц, падающих на асфальт: оперение смягчало удары. Когда я утром выходил во двор, чаще всего в это время там лежало несколько мертвых птиц. В два часа дня появлялся мужчина, который их убирал.

Однажды я сидел у окна и смотрел, как он работает. Мужчине было около шестидесяти лет, у него были одутловатые щеки и отвисший живот. Венчик седых волос обрамлял лысую макушку. С грустным видом, медленно двигаясь, он перемещался между мертвыми птицами и аккуратно складывал их в магазинный пакет. Что-то было сказочное или повседневно-мифическое в этой сцене, а в финале он завязывал ручки пакета и отправлял его в контейнер для мусора.

Постепенно птиц становилось меньше, и через неделю это явление почти прекратилось. Возможно, птицы, подобно гагам, научились избегать островов, где встречаются охотники. Шлепки по крыше звучали все реже.

Один-единственный раз я своими глазами увидел, как это происходит. Я шел домой из заведения в башне Кунгстурнет, куда ходил каждый день, и, когда открыл калитку во двор, бросил взгляд на небо – как раз в этот момент между крышами появилась ворона. Я стоял и удивлялся, наблюдая, как птица утрачивает способность летать.

Это было больше всего похоже на то, как рыбка падает на дно аквариума, из которого внезапно откачали воду. Сколько ни бейся, ничего не выйдет, если пропала сама среда, которая держала тебя на плаву.

То же самое произошло и с вороной. Было видно, как она пролетает над крышами домов. Внезапно и без всякой причины птица камнем упала вниз. Ворона бешено хлопала крыльями, пытаясь набрать высоту, но никакого сцепления с воздухом не находила, и в результате ничто не помешало силе земного притяжения ускоренно тащить ее вниз, так что через пару секунд она врезалась головой в землю в нескольких метрах от моих ног и окончательно успокоилась.

Надеюсь, что уже продемонстрировал своим рассказом, с какой невероятной легкостью любой человек готов закрывать глаза на странности или отклонения от нормы, пока они не создают проблем лично ему. Понятно, все эти мертвые птицы во дворе вызывали неприятные чувства, но не настолько неприятные или странные, чтобы заставить меня съехать из этого дома. Я по-прежнему там жил.

* * *

Я обошел почти все рестораны в районе Норрмальм, показывая свое портфолио и пробные фокусы, демонстрируя, как я могу развлекать посетителей. Мне везде отказывали. Владельцы ресторанов считали, что люди приходят спокойно поесть, и, как выразился один неприятный тип, посетители не заказывают шута к кофе.

Это выбивало из колеи, но я не терял надежды. В паре мест владельцы проявили сдержанный интерес: им понравились мои фокусы, но они не решились на такую необычную авантюру, хотя я и просил платить мне чисто символическую сумму в надежде на чаевые. Но нет. Не сейчас. Не так.

Прежде чем окончательно сдаться, я все равно хотел попробовать еще раз и пройтись по району Эстермальм. Однажды вечером в октябре я сидел за письменным столом и листал карты города в телефонном каталоге.

В этот момент со стороны двора послышались голоса. Я подошел к окну и немного приподнял жалюзи.

Дверь в прачечную была приоткрыта, и оттуда во двор проникал луч света. Голоса раздавались оттуда же. Не было видно, кто там говорит, и нельзя было разобрать ни слова, но, судя по тону, там кто-то ссорился.

Я ощутил прохладу вечернего воздуха, когда вышел на лестницу, потихоньку спустился вниз и пошел по направлению к этой полоске света. Тогда я уже начал разбирать отрывки фраз.

«Никто не может единолично… составить план… без понимания, сколько это стоит… не осознавая последствий».

До двери оставалось всего несколько метров, и тут она внезапно распахнулась.

Из нее вышла женщина, которая продала мне телевизор, но, увидев меня, резко остановилась. Я не мог рассмотреть выражения ее лица, потому что она стояла против света, но в ее позе явно читалось больше ярости, чем удивления.

– Ты здесь подслушиваешь?

Я мог бы сослаться на свои права. На то, что это место общего пользования, где я могу находиться столько, сколько захочу, но от ее строгого тона поневоле сжался.

– Я просто… хотел забронировать время для стирки, – пробормотал я.

– Вот как. А ключ у тебя где?

Что-что, а уж постирать-то мне точно было нужно. Дешевое белье, которое я купил в универсаме, почти кончилось, но мне совершенно нечего было сейчас предъявить в доказательство своего намерения. Ключ в руке был бы убедительней.

За спиной женщины было видно приоткрытую дверь в душевую. Также я заметил, что в прачечной находятся еще как минимум трое. Муж женщины, Эльса и мужчина, который убирал трупики птиц во дворе. Они все повернулись и смотрели в направлении входной двери.

Несмотря на разговоры на повышенных тонах, что-то блаженное было в их лицах, а Эльса казалась на несколько лет моложе. Свет от флуоресцентной лампочки под потолком преображался, когда падал ей на лицо, и выглядело это так, будто лицо светится изнутри.

Еще ощущалась тяга. Что-то тянуло меня внутрь душевой, так что я даже не удержался и сделал полшага в сторону женщины, стоящей в дверном проеме, хотя вся ее поза говорила, что я должен держаться подальше.

– Что это ты надумал? – сказала она и сделала шаг, так что мы оказались друг напротив друга.

– Мне нужно… помыться, – ответил я и показал на душевую. Женщина отрицательно покачала головой.

– Душевая закрыта, – сказала она. – На неопределенное время.

С этими словами она развернулась на каблуках, пошла обратно в прачечную и захлопнула за собой дверь, как будто и забыла, что только что хотела куда-то идти. Я постоял там еще пару секунд, чувствуя тягу, но еще раз приблизиться к двери так и не решился.

* * *

В тот вечер я собрал все силы и очень разборчиво записал все, что сформулировал у себя в голове, когда ночевал в камере. Записав заключительные слова: «Он никогда не рассказывал о том, что произошло. Никому», я перечитал все от начала до конца.

Одинокие люди имеют склонность превращаться в толкователей знаков. Видеть признаки и аналогии, выводить какой-то смысл из бессмысленных совпадений. Я убежден: первыми астрологами были отшельники, у которых из собеседников были только звезды, и лишь значительно позднее их опыт возвели в статус государственной религии.

Одинокий человек ищет смысл во всем, что находится у него перед глазами. По крайней мере так поступал я, когда сидел за письменным столом, а передо мной лежал мой кошмарный рассказ. Все больше я убеждался, что та история каким-то образом связана с тем, что произошло в прачечной, что эти два явления – звенья одной цепи.

Еще окажется, что я был прав, но в ту октябрьскую ночь меня просто переполняли дурные предчувствия, когда я сидел и листал взад-вперед страницы своего потертого блокнота.

Я услышал, как соседи вышли из прачечной, и, когда выглянул наружу через прорези жалюзи, свет там уже не горел. Я собрался было выйти, чтобы, невзирая на предупреждения, выяснить, что́ там происходит, но тут зазвонил телефон. Я поднял трубку и ответил:

– Слушаю, это Йон.

– Он пришел, да?

– Кто?

– Ты знаешь, кто.

– Сигге?

– Э-э-э, ну да.

– Точно не уверен. А как он выглядит, этот Сигге?

– Черт, откуда мне знать?

– Ты его тоже не видел?

– А как я мог его видеть? Он же еще не пришел. Я тебя все время спрашивал: «Сигге здесь? Сигге уже пришел?» А ты говорил: «Нет». Все время. Врал, что ли?

– Нет, я…

– Нет. Ну и как я его тогда должен был встретить?

– Я просто исходил из того, что…

– А не надо. Не надо ни из чего исходить. Будет проще.

Он положил трубку. Хоть я по-прежнему был уверен, что он ошибается номером, в его голосе все-таки слышалось что-то знакомое. Я долго лежал без сна и перебирал всех людей из своего прошлого, которым мог принадлежать этот голос. Когда это не помогло, я переключился на тех, кого можно было увидеть и услышать по телевизору и по радио, но и это было впустую. Звонящий по-прежнему оставался незнакомцем, который по какой-то причине связался именно со мной.

* * *

Утром следующего дня, перед тем как отправиться по ресторанам района Эстермальм, я собрал некоторое количество грязного белья, брюк и рубашек, чтобы загрузить в стиральную машину, и с мешком за спиной пошел через двор.

Прачечная выглядела как обычно, за одним исключением. Хлипкая защелка душевой была усилена накладками, с которых свисал массивный навесной замок. Записка «Временно закрыто на ремонт» была на месте.

Как раз в тот момент было свободное время для стирки, и я им воспользовался. Прежде чем загрузить машину, я подошел к двери в душевую, приложил к ней ухо и закрыл глаза. Где-то вдалеке мне слышались переливчатые звуки: то перекатывались волны, то работала какая-то огромная машина, то будто бы доносилось дыхание гор. С закрытыми глазами я все больше погружался в темноту, и ритм моего дыхания стал подстраиваться под ритм этих переливчатых звуков. По мере вхождения в ритм восприятие моего собственного тела ослабло, но начало проявляться нечто другое.

Хотя тело утратило вес и восприятие реальности исчезло, я по-прежнему мог мыслить и выделить еле заметное предчувствие – оно улавливалось, как улавливается слабый аромат цветка из мрачной чащи леса.

Это было то же самое, что я почувствовал в день выборов, когда отдал свой голос. Единение. Чувство, что я являюсь частью чего-то большего, что я связан со всеми людьми на земле и что моя жизнь не одинока и не бессмысленна, потому что я – часть большой общности внутри той тьмы, что всех нас окружает.

Это было приятное чувство, и я хотел, чтобы оно меня не отпускало, но оно неумолимо сошло на нет, и дыхание постепенно возвращалось в то состояние, когда я дышал только для себя из-за потребности моего организма в кислороде. Когда я оторвал голову от двери, в ухе засвербило, потому что оно отлипло от безмолвной поверхности как присоска.

У меня закружилась голова, и я не удержался на ногах. Чуть было не упал навзничь, но успел шлепнуться на свой мешок с бельем. Немного посидел на грязном белье, прежде чем удалось взять себя в руки и загрузить белье в машину, засыпать стиральный порошок и закрыть дверцу. Когда барабан начал крутить белье с почти таким же переливчатым звуком, как тот, что раздавался в душевой, я вышел из прачечной и пошел домой, чтобы сполоснуться.

Я стоял голым в тазу напротив зеркала и мылся, выжимая воду из губки на тело, а в это время пытался понять, что же такое со мной произошло.

В том состоянии я совершенно не исключал самовнушения. Переливчатые звуки, например, могли издавать водопроводные трубы. Но почему же тогда соседи так себя вели?

Я вытерся махровым полотенцем с затхлым запахом и пришел к выводу, что происходящему может быть единственное правдоподобное объяснение: в душевой что-то было. Это оно просачивалось сквозь трещину, оно заставляло птиц падать на землю, оно вынуждало соседей оберегать душевую, потому что они хотели придержать его для себя.

Но что же? Что?

Этот вопрос не прекращал меня мучить, когда я достал белье из машины и разложил его по двум сушильным барабанам, чтобы быстрее высушить. У меня за спиной присутствовало нечто – оно безмолвно выжидало. Там было нечто, и у него были на меня планы. Я потрогал накладки на двери в душевую – они были привинчены болтами, и сломать их без грубого инструмента было невозможно. Я бросил попытки и вернулся домой. Там попытался придумать что-то, что можно было бы говорить во время трюка «Невидимая ладонь».

В полвторого я вернулся в прачечную и вытащил сухое чистое белье. Стоял и чистил фильтр, но тут дверь открыли со стороны двора. Я снова захлопнул дверцу сушильного барабана и остался стоять, сжав в кулаке комок ниток, вынутых из фильтра.

С бельевой корзинкой под мышкой в помещение зашел тот самый опрятный мужчина, который в прошлый раз счел, что атмосфера делается более уютной, когда вечером во флигеле горит свет. Он не обратил на меня внимания, потому что пристально смотрел на дверь в душевую. Было бы преувеличением сказать, что мужчина выглядел неухоженно, но по сравнению с первой встречей он заметно сдал. Несколько волосков торчали в разные стороны из его аккуратной прически, рубашка измялась, под ногтями на правой руке виднелась грязь, а сама рука была перевязана.

Я кашлянул, и он вздрогнул, как будто я прервал его внутренний диалог. Я поприветствовал его, хотя что-то в его глазах заставило меня перевести взгляд ему на лоб:

– Здравствуйте. Вот и опять увиделись.

– Простите, мы знакомы?

– Я живу во флигеле.

Похоже было, что он порылся в памяти, озабоченный огонек в его глазах немного ослаб, и он сказал:

– Ах да, да. Как дела?

– Хорошо, – ответил я. – Только давно в душе не мылся. – Я махнул головой в сторону навесного замка. – Заперто.

Мужчина посмотрел на дверь и сжал губы. Я решился немного форсировать разговор и спросил:

– Знаете, что произошло?

Сосед широко раскрыл глаза и так сильно покачал головой в знак отрицания, что ложь сразу стала очевидной. Если бы его исследовали на детекторе лжи, индикатор бы зашкалил. Маленькую ложь еще можно раскрыть осторожной манипуляцией, но большая ложь завязывается в такие большие узлы, что их можно разрубить только топором. Я достал топор и перешел прямо к делу:

– А что вы тут делаете? Что там такое в душевой?

Сосед приложил палец к губам и зашипел: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш!» – бросая быстрые взгляды на свою корзинку с бельем. Я уже было хотел продолжить давить на него, но тут он убрал палец ото рта и закричал:

– Уходи отсюда! Уходи! Ты такой молодой! Уходи!

– А при чем здесь моя молодость…

Сосед взмахнул руками перед собой, как будто хотел добавить силы своим словам, повторяя:

– Уходи! Просто уходи, делай, что я говорю!

Мы стояли и смотрели друг на друга. Затем я взял мешок с бельем и пошел к двери. Проходя мимо соседа, бросил взгляд в его корзинку. В прошлый раз его одежда была аккуратно сложена, а сейчас она была накидана как попало, но при этом совсем не казалась грязной.

На дне корзинки что-то блеснуло. Одежда лежала в корзинке только для того, чтобы прикрыть нож, и на него-то он и бросил быстрый взгляд, когда я начал на него давить. В тот момент я постарался не заострять на этом внимание.

Выходя из прачечной, я кивнул соседу в знак прощания. Губы его дрожали, и он не захотел на меня взглянуть.

До того как я начал самостоятельно управлять своей жизнью, мое существование напоминало существование медузы. Меня носило течением куда попало, а внешние стимулы незамедлительно разрастались у меня внутри. Это амебоподобное состояние по-прежнему присутствовало, но я с ним справился и не позволил происшествию в прачечной захватить мои мысли. Я довел до конца свой план на этот день. Подготовил и взял с собой рекламные материалы, реквизит и список адресов. Первым в списке было заведение под названием «Мона Лиза» – итальянский ресторан средней руки на улице Биргер-Ярлсгатан.

Каким нужно быть, чтобы уметь продавать себя? Нужно слишком много обещать и рисовать идеальный сценарий того, как все сложится, если кто-то приобретет твои услуги. Такой склонности у меня никогда не было. Я скорее мог только давать мрачные прогнозы о том, как со мной за штурвалом судно затонет. Для меня было чем-то противоестественным бодро улыбаться и обещать успех.

И все равно нужно было это делать, потому что во мне жило очень сильное желание показывать фокусы. Я обожал показывать фокусы. Те моменты, когда ставится под сомнение восприятие зрителем реальности, когда предмет, который только что был здесь, каким-то невероятным образом оказывается там. Драгоценные мгновения, пока зритель еще не задался вопросом: «А как он это делает?» Именно в эти секунды и совершается волшебство.

Я пошел по Брункебергскому туннелю в сторону улицы Биргер-Ярлсгатан, подбадривая себя и стараясь мыслить позитивно. Когда я углубился в туннель метров на двадцать, появилось нечто, что пыталось проникнуть в меня, как будто я спал глубоким сном, а в это время издалека слышал голос другого человека. Я остановился и попытался понять направление, откуда это исходит.

Это исходило от той части скалы, за которой должна была находиться наша душевая, как заключил я, представив себе это место с высоты птичьего полета. От того, что там находилось, меня отделяло всего несколько метров Брункебергской гряды. В туннеле не было видно ни единого человека, и я подошел к каменной стене и приложил к ней руку и щеку.

Рискуя показаться непоследовательным, я бы отбросил предыдущее сравнение со сном. Напротив, это было так, будто сам я бодрствовал, но при этом в мое сознание под осмотическим давлением пыталось просочиться сновидение.

Как будто какой-то сновидец пытался воззвать ко мне бодрствующему. Видение, которое проникало в меня, было хрупким, но в то же время ярким.

Я сидел в удобном потертом кресле. У меня на коленях устроился юноша в ботинках «Доктор Мартенс», закатанных джинсах и куртке-бомбере. У юноши был бритый череп. Это был скинхед. В его взгляде читались скрытая агрессия и недюжинный интеллект.

Было чувство, что я расщепился на две части. Большая часть меня стояла, прислонив щеку к влажной холодной скале, а другая часть сидела в кресле, чувствуя на своих коленях тяжесть тела скинхеда. Во внутреннем поле зрения оказалась моя правая рука. На руку была наложена повязка, а под ногтями у меня была грязь. Я был тем самым опрятным соседом, который сейчас уже не являлся настолько опрятным.

Я нежно гладил скинхеда по щеке. Он смотрел мне в глаза и дарил улыбку, полную любви, а потом пропал из поля зрения, потому что наклонился ко мне и обнял. Я чувствовал, как его руки обнимают меня за шею, слышал, как шуршит его куртка, когда он ко мне прижимается. Своей щекой он прижался к моей – и тут вновь появилась скала. Видение исчезло.

Я стоял в туннеле и моргал, приходя в себя. Я подумал, что понял две вещи. Во-первых, я заглянул в фантазии опрятного соседа. Во-вторых, фантазийная реальность была намного сильнее, когда ее не загораживала скала толщиной в несколько метров.

Я не склонен осуждать людей, но все равно посчитал фантазию соседа довольно отталкивающей. Что до меня, то меньше всего мне хотелось бы обниматься со скинхедом. Я натыкался на их банды несколько раз, когда показывал фокусы на улицах в Старом городе, и эти типы явно не располагали к приятному общению.

В туннеле раздались шаги, приближающиеся со стороны района Эстермальм. Я отлепился от стены и пошел навстречу. Метров через тридцать увидел парня с искусственным загаром и в желтой футболке, которая была ему настолько мала, что вздутые мышцы казались результатом физической деформации.

Пройдя мимо него, я обернулся, желая узнать, отреагирует ли он на сцену, которая просачивалась через стену, или я был единственным, кто ее видел.

Дойдя до места, он замедлил шаги, как будто кто-то издалека позвал его по имени. Но не остановился и уже через пару метров продолжил шагать так же целеустремленно, как и раньше, размахивая руками и мелькая мощными бедрами. Я догадался, что, в отличие от меня, он не имел привычки погружаться ни во что бесформенное и малопонятное. Я продолжил путь к выходу на улицу Биргер-Ярлсгатан.

* * *

Ресторан «Мона Лиза» только недавно открылся, так что еще не успел попасть в телефонные книги. Я узнал о его существовании только благодаря расклеенным рекламным объявлениям. Я не знал, хорошо это или плохо, что ресторан новый, – наверное, все зависело от владельца.

Когда я потянул на себя входную дверь, мужчина в белой рубашке, который ходил по залу с пылесосом, сказал мне: к сожалению, время обеда закончилось, и они снова откроются в пять часов вечера. Мне показалось, что обеды здесь не пользуются популярностью, и только на одном из столов осталась неубранная посуда.

– Я по другому делу, – сказал я. – Могу ли я поговорить с владельцем?

Мужчина выпрямился, и выражение его лица изменилось, когда он сбросил с себя одну роль и примерил другую.

– Владелец – это я, – сказал он. – Что за дело?

Я тоже сменил образ и из обычного просителя превратился в искушенного артиста. Шагнул навстречу владельцу ресторана и протянул ему руку, чтобы наши образы смогли встретиться.

– Меня зовут Йон Линдквист. Я фокусник.

Владелец пожал мне руку и приподнял густые темные брови. Не исключено, что в его роду действительно были итальянцы.

Ему было немного за сорок, он был небольшого роста и крепкого телосложения. Взгляд был одновременно хитрый, дружелюбный и уставший. Как у былого ловеласа или маменькиного сынка с неудовлетворенными амбициями.

– Роберто, – представился он и на удивление сильно пожал мне руку своей маленькой ладонью. – Фокусник?

– Да. Или, скорее, артист оригинального жанра. У вас найдется пара минут?

Роберто пожал плечами, и мы сели за стол друг напротив друга. Я показал ему свое резюме и рекомендательные письма, обвел рукой помещение и нарисовал ему картинку вечера с полным залом посетителей.

Рассказал, как магические трюки помогут заполнить время ожидания блюд или станут завершающим штрихом хорошего ужина.

Роберто погрузился в мысли. Я надеялся, что перед его внутренним взором встает картинка, внушенная мной. Возможно, его привлекала только мысль о заполненном ресторанном зале, а может быть, и всё вместе. Он почесал шею и сказал:

– Не знаю. Сколько ты хочешь?

Всего лишь третий раз мне удалось дойти до этого момента, и я объяснил, что мне достаточно сорока крон в час плюс чаевые. Возможно, я выбрал неверную тактику, прося так мало, потому что Роберто нахмурил лоб, как будто почуял подвох.

– Сорок?

– Да, – ответил я и исправил свою возможную ошибку, добавив: – Для начала. Чтобы посмотреть, как пойдет. Если все получится, мы сможем еще раз обсудить гонорар.