Текст книги "Сто лет и чемодан денег в придачу"

Глава 11
1945–1947

В той мере, в какой можно в один миг протрезветь как стекло после принятых на грудь ноль-семи текилы, это произошло с вице-президентом Гарри С. Трумэном.

Внезапная кончина президента Рузвельта заставила вице-президента оторваться от приятного ужина в компании Аллана и немедленно отправиться в Вашингтон, в Белый дом. Аллану, который остался в ресторанчике один, пришлось какое-то время препираться с метрдотелем, чтобы не платить по счету. В конце концов метрдотель принял к сведению довод Аллана: будущий президент США, по всей видимости, вполне кредитоспособен, к тому же метрдотель теперь-то уж наверняка будет знать, где Трумэн живет.

Сам же Аллан прошелся пешочком обратно на базу, где вернулся к работе ассистента лучших американских физиков, математиков и химиков, хотя теперь его общество их заметно напрягало. Атмосфера сделалась неприятная, и несколько недель спустя Аллан подумал, не пора ли куда-нибудь отсюда двинуть. Окончательно решил проблему звонок из Вашингтона:

– Привет, Аллан, это Гарри.

– Какой еще Гарри? – спросил Аллан.

– Трумэн, Аллан. Гарри С. Трумэн. Президент, едрена корень.

– Ух ты, как приятно! Спасибо за ужин, господин президент! Надеюсь, на обратном пути вам не пришлось самому сидеть за штурвалом?

Нет, президенту удалось обойтись без этого. Несмотря на всю серьезность ситуации, он сразу же вырубился на диване «борта номер два» и проснулся только перед посадкой пять часов спустя.

Как выяснилось, Гарри Трумэну в наследство от предшественника достались кое-какие дела, одно из которых, возможно, потребует помощи Аллана, – если Аллан считает такое для себя возможным.

Аллан считал, что это, безусловно, возможно, и уже утром следующего дня в последний раз прошел паспортный контроль на КПП военной базы Лос-Аламос.

• • •

Овальный кабинет оказался почти таким же овальным, как Аллан себе представлял. Теперь бывший ассистент сидел там напротив бывшего собутыльника из Лос-Аламоса и слушал его подробный рассказ.

Дело в том, что к президенту обратилась одна дама, игнорировать которую не позволяют политические соображения. Звать ее Сун Мэйлин – может, Аллан слыхал? Нет?

Ну, в общем, она жена главы китайского Гоминьдана по имени Чан Кайши. К тому же безумно хороша собой, училась тут в Америке, лучшая подруга миссис Рузвельт, собирает тысячи зрителей, стоит ей появиться на публике, и вообще как-то выступала в Конгрессе. И она чуть душу из президента Трумэна не вытрясла, чтобы только тот выполнил все устные обещания насчет борьбы с коммунизмом, которые ей якобы дал президент Рузвельт.

– Так и знал, что все снова выедет на политику, – сказал Аллан.

– От этого иной раз нелегко отвертеться, когда ты президент США, – сказал Гарри Трумэн.

В общем, покамест в борьбе между Гоминьданом и коммунистами наступило затишье, поскольку и те и другие заняты в Маньчжурии до некоторой степени общим делом. Но японцы того и гляди накроются, и тут китайцы наверняка опять примутся за гражданскую войну.

– А ты почем знаешь, что японцы накроются? – удивился Аллан.

– Уж кто-кто, а ты-то мог бы и сам сообразить, – ответил Трумэн и тотчас сменил тему.

Президент продолжил очень долгий и занудный рассказ о китайских событиях. Разведданные свидетельствуют, что успех в гражданской войне – на стороне коммунистов, а Управление стратегических служб вообще поставило военную стратегию Чан Кайши под вопрос. Судя по всему, Чан Кайши стремится прежде всего сохранить контроль над городами, в то время как деревня остается открытой для распространения коммунизма. Правда, лидера коммунистов, Мао Цзэдуна, американские агенты скоро уберут, но есть явный риск, что его идеи успеют найти поддержку у населения. Так что жена Чан Кайши, настырная Сун Мэйлин, считает, что пора что-то делать. Она вообще разрабатывает собственную военную линию, альтернативную мужниной.

Президент стал рассказывать про эту альтернативную линию, но Аллан уже не слушал. Вместо этого он рассеянно разглядывал Овальный кабинет, подумал, что окна тут, видно, пуленепробиваемые, заинтересовался, куда может вести вон та дверь слева, отметил, что огромный ковер на полу, наверное, непросто выстирать, если вдруг… И в конце концов почувствовал, что пора остановить президента, пока тот не начал задавать контрольные вопросы и проверять, насколько Аллан понял сказанное.

– Ты извини, Гарри, но от меня-то ты чего хочешь?

– Так я же говорю – надо положить конец коммунистической активности в деревне…

– Но от меня-то ты чего хочешь?

– Сун Мэйлин давит на нас, требует увеличить помощь вооружением, причем в полной боевой комплектации.

– Но от меня-то ты чего хочешь?

Когда Аллан задал свой вопрос в третий раз, президент замолчал, словно беря разбег. А затем произнес:

– Я хочу, чтобы ты поехал в Китай взрывать мосты.

– Ну нет бы сразу сказать! – просиял Аллан.

– Взрывать как можно больше мостов, уничтожать как можно больше коммунистов…

– Приятно будет повидать новую страну, – сказал Аллан.

– Я хочу, чтобы ты обучил бойцов Сун Мэйлин искусству взрывать мосты и чтобы…

– Когда мне выезжать?

• • •

Аллан был не только подрывником, неожиданно для себя успевшим по пьяному делу подружиться с будущим американским президентом; вдобавок к этому он был еще и шведом. Имей он хоть мало-мальский интерес к политической игре, он бы, пожалуй, спросил у президента, отчего тот выбрал для данной миссии именно его. Президент на самом деле был готов к этому вопросу и честно ответил бы, что США не годится открыто осуществлять одновременно два параллельных и, возможно, взаимоисключающих проекта военной помощи Китаю. Официально поддержка оказывалась только Чан Кайши и его партии Гоминьдан. Однако теперь тихой сапой шла подготовка другого проекта, снаряжалось судно с оборудованием для широкомасштабного взрывания мостов – по заказу и настоянию жены Чан Кайши – красотки и, на взгляд президента, гадюки, донельзя американизованной Сун Мэйлин. Мало того, Трумэн совсем не исключал, что все это было обговорено заранее, за чашкой чая у миссис Элеоноры Рузвельт. Вот ведь каша заварилась, сам черт не разберет! Зато теперь осталось познакомить Аллана Карлсона и Сун Мэйлин – и можно выкинуть наконец это дело из головы.

Следующее дело было вообще чистой формальностью, ведь решение Трумэн уже принял. Тем не менее предстояло, так сказать, нажать на кнопку. На острове к востоку от Филиппин экипаж Б-52 ждал только президентского приказа. Все испытания прошли успешно, никакой осечки быть не могло.

Наступало 6 августа 1945 года.

• • •

Радость Аллана Карлсона оттого, что наконец начнется что-то новенькое, после первой встречи с Сун Мэйлин изрядно померкла.

Согласно инструкции Аллану предстояло самому явиться в ее роскошный номер в вашингтонском отеле. Пробравшись через два ряда телохранителей, он встал перед упомянутой дамой, протянул руку и представился:

– Здрассте, мэм, меня зовут Аллан Карлсон.

Но Сун Мэйлин не пожала ему руки. Вместо этого она указала на кресло.

– Сядь! – велела Сун Мэйлин.

За годы жизни Аллана кем только не навеличивали, от умственно неполноценного до фашиста, но вот собакой – ни разу. Он подумал было обратить внимание дамы на недопустимость такого тона, но решил сначала поглядеть, как дело пойдет дальше. К тому же и кресло на вид было удобное.

Как только Аллан сел, Сун Мэйлин приступила к самому неприятному, что только есть на белом свете, – к политическому докладу. В котором руководителем всей операции называла президента Рузвельта, что несколько удивило Аллана, – как может человек командовать боевыми действиями с того света?

Тем временем Сун Мэйлин призывала остановить коммунистов, помешать этому шуту гороховому Мао Цзэдуну отравлять своим политическим ядом провинцию за провинцией и – к изумлению Аллана – заявила, что Чан Кайши в этом деле ровным счетом ничего не смыслит.

– А разве у вас с ним не совет да любовь? – поинтересовался Аллан.

Сун Мэйлин отрезала, что всякой шелупони это не касается. Карлсон прикомандирован к ней президентом Рузвельтом как непосредственный подчиненный и отныне пусть отвечает, только когда к нему обращаются, а в остальное время помалкивает.

Злиться Аллан никогда не злился, он, казалось, вообще этого не умел, но тут не утерпел и высказался в ответ:

– Последнее, что я слыхал о президенте Рузвельте, – это то, что он умер, а если бы в этом вопросе что-то изменилось, то написали бы в газетах. Сам я во всем этом участвую только потому, что меня попросил президент Трумэн. Но если мэм и дальше намерена грубить, то лучше я плюну на это дело. В Китай можно съездить как-нибудь в другой раз, а мостов я уже понавзрывал столько, что с меня, пожалуй, хватит, и даже лишку будет.

Сун Мэйлин не сталкивалась с тем, чтобы ей перечили, с тех самых пор как мать попыталась помешать ее свадьбе с буддистом, но это было много лет назад. Мать потом еще и прощения просила, ведь именно брак открыл дочери дорогу на самый верх.

А теперь Сун Мэйлин поневоле призадумалась. Прежде все американцы дрожали как осиновый лист, стоило ей небрежно упомянуть о своих близких друзьях, мистере и миссис Рузвельт, президентской чете. Ну и как ей теперь прикажете общаться с этим вот человеком, если не так же, как со всеми остальными? Кого ей подсуропил этот балабол Трумэн?

Сун Мэйлин была, разумеется, не из таковских, кто запросто якшается с кем попало, но на этот раз цель перевешивала принципы. Значит, тактику придется сменить.

– Мы же забыли толком поздороваться, – воскликнула она и протянула руку на европейский манер. – Но лучше поздно, чем никогда!

Аллан был незлопамятен. Он пожал ей руку и улыбнулся снисходительной улыбкой. Однако он вовсе не считал, что поздно – так уж непременно лучше, чем никогда. Вот, скажем, Алланов отец перешел на сторону царя Николая как раз перед самой русской революцией.

• • •

А всего через два дня Аллан вместе с Сун Мэйлин и двумя десятками человек ее личной гвардии вылетел в Лос-Анджелес. Там уже дожидался корабль, чтобы доставить их в Шанхай вместе со всем их динамитом.

Аллан понимал, что вряд ли сумеет избежать общения с Сун Мэйлин в течение всей дороги через Тихий океан, – судно не до такой степени велико. Значит, не стоит и пытаться, решил он и с благодарностью занял предложенное ему постоянное место за капитанским столом. Преимуществом этого решения стал вкусный ужин, а недостатком – что Аллан и капитан ужинали не вдвоем, а в обществе Сун Мэйлин, которая, судя по всему, не могла говорить ни о чем, кроме политики.

Честно говоря, у этого ужина оказался еще один недостаток: в качестве выпивки им подали зеленущий банановый ликер. Аллан, разумеется, принял внутрь и его, но подумал, что впервые в жизни выпил то, что пить в принципе невозможно. Спиртному ведь полагается как можно скорее проскакивать через глотку в желудок, а не липнуть к нёбу.

Но Сун Мэйлин ликер явно нравился, и с каждой новой рюмкой ее нескончаемые политические разглагольствования становились все более откровенными.

За время таких ужинов на пути через Тихий океан Аллану поневоле пришлось узнать, например, что этот шут гороховый Мао Цзэдун запросто может победить в гражданской войне, и главным образом потому, что Чан Кайши, супруг Сун Мэйлин, – никудышный военачальник. К тому же теперь он как раз ведет мирные переговоры с Мао Цзэдуном в южнокитайском городе Чунцин. Нет, представляете, какой идиотизм? Вести переговоры с коммунистом! Куда, вообще говоря, могут завести такие переговоры, кроме как в тупик?

Сун Мэйлин не сомневалась, что переговоры провалятся. К тому же, по донесениям ее разведки, значительная часть коммунистической армии уже стоит неподалеку, в непроходимой горной местности в провинции Сычуань, и только ждет руководителя Мао. Отборные агенты Сун Мэйлин считали, как и она сама, что шут гороховый и его армия намерены отправиться в подлый пропагандистский поход через всю страну на северо-восток, к Шэньси и Хэнаню.

Аллан старался помалкивать, чтобы очередное вечернее политическое обозрение не затянулось сверх необходимого, но безнадежно учтивый капитан задавал Сун Мэйлин вопрос за вопросом и подливал и подливал ей сладкой зеленой банановой жижи.

Например, капитану хотелось узнать: чем, собственно, так опасен Мао Цзэдун? У Гоминьдана ведь за спиной США плюс явное, насколько капитан может судить, военное превосходство.

Этим вопросом капитан продлил вечернюю пытку на целый час. Сун Мэйлин объяснила, что у нее не муж, а недоразумение: ума, харизмы и лидерских качеств у него примерно столько же, сколько у коровы молочной породы. Чан Кайши совершенно напрасно вбил себе в голову, будто все дело в том, кто контролирует города.

Задача Сун Мэйлин вместе с Алланом и частью собственной гвардии вовсе не воевать с Мао – разве это вообще возможно? Двадцать плохо вооруженных мужчин, ну двадцать один, если с мистером Карлсоном, против целой армии искусного противника в гористой Сычуани… нет, бывают вещи и повеселее.

Их маленький план состоял в другом: чтобы на первом этапе снизить мобильность шута горохового, по возможности затруднив передвижение коммунистической армии. А на следующем – втолковать ее горе-муженьку: пусть воспользуется шансом и ведет свои войска и в деревню тоже, убеждая китайцев, что им нужен Гоминьдан для защиты от коммунистов, а не наоборот. Сун Мэйлин, как и шут гороховый, уже поняла то, что Чан Кайши до сих понимать отказывался: значительно проще быть вождем народа, когда народ на твоей стороне.

А впрочем, и слепая курица иной раз зерно найдет – удачно, что Чан Кайши устроил эти мирные переговоры как раз в Чунцине, на юго-западе страны. Потому что шут гороховый со своими солдатами наверняка окажется южнее Янцзы к тому времени, как подоспеют Аллан и гвардейцы Сун Мэйлин. Вот тут надо не упустить момент и взорвать мосты! Тогда шут надолго еще окажется заперт в горах на подходе к Тибету.

– А если даже он вдруг окажется на другом берегу, то мы просто перегруппируемся. Рек в Китае пятьдесят тысяч, так что где бы ни находился этот паразит, на его пути окажется водная преграда.

По одну сторону фронта – шут гороховый и паразит, думал Аллан, по другую – горе-муженек, он же недоразумение, никудышный военачальник и к тому же интеллектуальный, как корова. А между ними – гадюка, налакавшаяся бананового ликера.

– Любопытно будет поглядеть, чем все это кончится, – честно признался Аллан. – А раз уж на то пошло, еще вопрос: не найдется ли у мистера капитана хоть глоточка бренди? Чтобы нёбо выполоскать от этого ликера?

Нет, такого у капитана, к сожалению, не водилось. Но есть много всякого другого, если нёбу мистера Карлсона захотелось разнообразия: цитрусовый ликер, сливочный ликер, мятный ликер…

– Тогда еще вопрос, раз уж на то пошло, – сказал Аллан. – Когда примерно, на ваш взгляд, мы будем в Шанхае?

• • •

Янцзы – это вам не просто речка. Она тянется на сотни миль и местами достигает километровой ширины. А глубина русла позволяет подниматься довольно высоко по течению даже судам водоизмещением в тысячи тонн.

А еще она очень живописно петляет среди китайского пейзажа, мимо городов, полей и отвесных скал.

Вот по ней-то Аллан Карлсон с отрядом в двадцать человек из числа личной гвардии Сун Мэйлин и отправился на джонке в сторону Сычуани, чтобы осложнить жизнь коммунистическому выскочке Мао Цзэдуну. Путешествие началось 12 октября 1945 года, через два дня после того, как мирные переговоры и в самом деле провалились.

Шло оно не сказать чтобы слишком быстро, поскольку все двадцать гвардейцев, едва только джонка заходила в очередной порт, принимались это праздновать как следует денек-другой-третий (мыши пустились в пляс, поскольку кошка из соображений осторожности отправилась в свой летний домик близ Тайбэя). Остановок было много. Сперва Нанкин, потом Уху, Аньцин, Цзюцзян, Хуанши, Ухань, Юэян, Иду, Фэнцзе, Ваньсян, Чунцин и Лучжоу. И на каждой – пьянка, проститутки и прочие безобразия.

А поскольку подобный стиль жизни обыкновенно стоит денег, то двадцать солдат из личной гвардии Сун Мэйлин изобрели новый налог. Крестьяне, желавшие выгрузить свой товар в соответствующем порту, должны были платить за это пять юаней – либо ехать прочь несолоно хлебавши. Кто возмущался, того пристреливали.

Налоговые поступления немедленно осваивались в самых темных кварталах соответствующего города, удобно расположенных вблизи порта. Аллан подумал, что если для Сун Мэйлин так важно привлечь на свою сторону народ, то ей бы стоило дать это понять хотя бы ближайшим подчиненным. Но это, слава богу, ее проблема, а не Аллана.

Прошло два месяца, пока джонка с Алланом и двадцатью гвардейцами добралась до провинции Сычуань; а к тому времени силы Мао Цзэдуна давно успели уйти на север. При том что они вовсе не крались по горам, а спустились в долину и приняли бой с гоминьдановцами, поставленными для охраны города Ибинь.

Город перешел в руки коммунистов в мгновение ока. Три тысячи гоминьдановцев были убиты в сражении, из них не менее двух тысяч пятисот потому, что оказались в стельку пьяны. Для сравнения – коммунистов (по-видимому, трезвых) погибло всего триста.

Тем не менее битва при Ибине для гоминьдановцев в некотором смысле закончилась удачно, потому что среди пятидесяти взятых в плен коммунистов оказался бриллиант. Сорок девять пленных можно было просто расстрелять и сбросить в яму, но пятидесятый! Ммм! Пятидесятым пленным был не кто иной, как красавица Цзян Цин, актриса, ставшая верным марксистом-ленинцем и – главное! – третьей женой Мао Цзэдуна.

• • •

Тут же между командованием роты Гоминьдана и солдатами личной гвардии Сун Мэйлин началась перепалка насчет того, кому следует доверить такую ценную пленницу. Покуда командование роты держало ее под замком в ожидании джонки с людьми Сун Мэйлин. Ни на что другое он не решался, ведь на джонке могла прибыть Сун Мэйлин лично. А с ней не пререкаются.

Но Сун Мэйлин оказалась в Тайбэе, и ротное командование решило, что в таком случае все сильно упрощается. Цзян Цин сперва следует изнасиловать с особой жестокостью, а после, если останется жива, то расстрелять.

Гвардейцы Сун Мэйлин, вообще говоря, ничего не имели против изнасилования и даже сами были не прочь принять в нем участие, но вот умирать Цзян Цин после этого вовсе даже не следовало. Наоборот, ее надлежало доставить к Сун Мэйлин или, по крайней мере, к Чан Кайши для принятия решения. Тут большая политика, надменно объясняли искушенные гвардейцы деревенщине-командиру ибиньской роты.

В конце концов командиру ничего не оставалось, как уступить, и он угрюмо пообещал отдать свой бриллиант вечером того же дня. Участники встречи разошлись, и гвардейцы решили в честь такой победы отправиться в город и там как следует погулять. Подумать только, как они позабавятся с бриллиантом на обратном пути!

Окончательные переговоры проходили на борту той самой джонки, которая везла Аллана и гвардейцев всю дорогу от самого океана. К удивлению Аллана, он понимал большую часть того, что говорилось. Покуда гвардейцы развлекались в каждом порту, Аллан сидел на палубе в компании симпатичного мальчишки-буфетчика по имени А Мин, оказавшегося одаренным педагогом. Под его руководством Аллан за два месяца практически овладел разговорным китайским языком (прежде всего в части ругательств и непристойных выражений).

• • •

Аллан еще с детства привык с подозрением относиться к тем, кто отказывается пить, когда наливают. Ему было от силы шесть лет, когда отец положил руку мальчишке на плечо и сказал:

– Берегись попов, сынок. И тех, кто бреннвина не пьет. А пуще всего – таких попов, что не пьют бреннвина.

С другой стороны, отец был, конечно, не вполне трезв, когда дал в морду ни в чем не повинному пассажиру поезда, за что был немедленно вытурен со службы. Что, в свою очередь, заставило и мать Аллана поделиться с сыном житейской мудростью:

– Берегись пьяниц, Аллан. Да и мне бы это в свое время не помешало.

Мальчик вырос и выработал собственные принципы вдобавок к тем, которые усвоил от родителей. Попы и политики – хрен редьки не слаще, решил Аллан, и не важно, кто они при этом – коммунисты, фашисты, капиталисты или кто там есть еще. Кроме того, он, как и отец, полагал, что добрые люди не воду пьют. Но, как и мать, считал, что надо держать себя в руках, даже если нагрузился как следует.

В практическом отношении это означало, что за время речного путешествия Аллану совершенно расхотелось помогать Сун Мэйлин и ее двадцати вечно пьяным гвардейцам (их, впрочем, осталось девятнадцать – один свалился за борт и утонул). Изнасилования пленницы, сидевшей под замком в трюме, он тоже категорически не одобрял, вне зависимости от того, коммунистка ли она и чья жена.

Так что Аллан решил сбежать и забрать пленницу с собой. О своем намерении он сообщил буфетчику и другу А Мину и попросил помочь им с пайком на дорогу. Парень пообещал, но с условием – чтобы взяли и его тоже.

Восемнадцать из девятнадцати гвардейцев Сун Мэйлин вместе с коком и шкипером развлекались в веселых кварталах Ибиня. Девятнадцатый гвардеец, вытянувший несчастливый жребий, сидел и злился под дверью на лестницу, ведущую в трюм, где сидела Цзян Цин. Аллан уселся поговорить со стражником и предложил выпить по рюмочке. Стражник ответил, что его поставили следить за, может, самым главным пленным во всем Китае и что ему-де не годится глушить на посту рисовую водку.

– Тут ты совершенно прав, – сказал Аллан. – Но одна-то рюмочка разве повредит?

– Да нет, – задумчиво отвечал гвардеец. – Одна-то никак не повредит.

Два часа спустя Аллан с гвардейцем прикончили вторую бутылку, покуда буфетчик А Мин сновал взад-вперед и подносил им закуски из кладовой. После проделанной работы Аллан немножко захмелел, а мертвецки пьяный страж свалился и заснул прямо на палубе.

– То-то, – сказал Аллан, глядя сверху вниз на бесчувственного китайского гвардейца. – Нечего и пытаться шведа перепить, если только ты сам не финн или в крайнем случае не русский.

Мастер взрывного дела Аллан Карлсон, буфетчик А Мин и бесконечно благодарная жена коммунистического вождя Цзян Цин покинули джонку под покровом темноты и вскоре оказались в горах, где прежде Цзян Цин провела немало времени вместе с войсками мужа. Ее знали местные тибетские кочевники, так что проблем с едой, когда запасы А Мина подошли к концу, у беглецов не было. Не так уж и странно, что тибетцы вполне дружески относились к высокопоставленной представительнице Народно-освободительной армии Китая. Кто ж не знает, что, как только коммунисты победят, Тибет тут же признают независимым!

По мнению Цзян Цин, ей, Аллану и А Мину следовало не мешкая продвигаться на север, по широкой дуге обходя район, контролируемый Гоминьданом. Через месяц прогулки по горной местности они наконец приблизятся к Сианю, центру провинции Шэньси, и там, по мнению Цзян Цин, наверняка застанут ее мужа, если только не будут слишком тянуть.

Буфетчик А Мин был в восторге: Цзян Цин обещала, что он будет накрывать стол для самого Мао! Парень успел проникнуться идеями коммунизма, глядя, как ведут себя гоминьдановские гвардейцы, и переход на другую сторону баррикад его как нельзя устраивал – да еще и с таким повышением!

Аллан, напротив, выразил уверенность, что коммунизм преспокойно победит даже без его участия, да и вообще ему пора домой – Цзян Цин так не кажется?

Цзян Цин не возражала, но дом – неужели это Швеция? Какая страшная даль! И как господин Карлсон намерен туда добираться?

Аллан отвечал, что кораблем или самолетом было бы оптимально, но, к сожалению, Мировой океан расположен немножко неудобно, так что на корабле отсюда не уплывешь, а аэродромов тут в горах он пока что ни одного не приметил.

– Так что придется прогуляться на своих двоих, – подытожил Аллан.

• • •

У старосты деревни, так гостеприимно принявшей трех беглецов, оказался брат, главный местный путешественник.

Брат этот доезжал до самого Улан-Батора на севере и Кабула на западе и даже омочил ноги в Бенгальском заливе, когда путешествовал в далекую Индию. Но теперь он был дома, в деревне, и староста позвал его и попросил нарисовать карту мира для господина Карлсона, чтобы тому найти дорогу домой в Швецию. Брат обещал это сделать и выполнил обещание уже на другой день.

Даже если ты экипирован как следует, это все равно отчаянный поступок – имея при себе только компас и самодельную карту, попытаться в одиночку пересечь Гималаи. На самом деле Аллану следовало двигаться вдоль северной стороны горной цепи, соответственно обходя с севера Аральское и Каспийское море, но действительность и карта не вполне совпали. Поэтому Аллан, простившись с Цзян Цин и А Мином, начал свой пеший маршрут, пролегавший по Тибету, через Гималаи, Британскую Индию, Афганистан, далее через Иран, потом Турцию и далее на север через Европу.

После двух месяцев такой прогулки Аллан сообразил, что идет не по той стороне горного хребта и что наилучший способ исправить положение – это повернуть назад и начать все сначала. Еще четыре месяца спустя (уже на правильной стороне горного хребта) Аллан подумал, что прогулка что-то затягивается.

На базаре в одной горной деревушке он, поразмыслив, приценился к верблюду – при посредстве языка жестов и некоторого запаса китайских слов. И сторговался с продавцом, но только когда тот согласился, что его дочка в эту цену не входит.

Насчет дочки Аллан, кстати говоря, подумывал. Не в половом смысле – таких порывов у него уже не было. Они, можно сказать, остались в операционной профессора Лундборга. А просто ради компании. На тибетском нагорье человеку порой немножко одиноко.

Но поскольку дочка изъяснялась на монотонном тибетско-бирманском наречии, из которого Аллан не понимал ни слова, то чтобы не тронуться умом, беседовать можно и с верблюдом. К тому же не исключалось, что дочка имеет вполне определенные ожидания. Во всяком случае Аллан уловил что-то такое в ее взгляде.

Так что еще два месяца он провел в полном одиночестве, покачиваясь на верблюжьей спине, прежде чем повстречал трех незнакомцев, тоже на верблюдах. Аллан поздоровался с ними на всех языках, какие знал: китайском, испанском, английском и шведском. К общему счастью, один из языков – а именно английский – незнакомцы поняли.

Один из них спросил Аллана, кто он такой и куда держит путь. Аллан отвечал, что он Аллан и что направляется домой в Швецию. Незнакомец вытаращил на него глаза. Аллан что, собирается ехать на верблюде на север Европы?

– А через Эресунн на пароме, – уточнил Аллан.

Что такое Эресунн, ни один из троих не знал. Но удостоверившись, что Аллан не сторонник иранского шаха, этого англо-американского лакея, троица предложила составить шведу компанию.

Мужчины рассказали, что в свое время познакомились в Тегеранском университете, где изучали английский. В отличие от своих однокашников они выбрали этот язык вовсе не для того, чтобы прислуживать британским властям. Вместо этого они после окончания университета на два года припали к источникам коммунистического вдохновения в ближайшем окружении Мао Цзэдуна и вот теперь возвращаются домой в Иран.

– Мы марксисты, – сообщил один из троих. – Мы ведем нашу борьбу во имя мирового пролетариата, во имя него мы устроим революцию в Иране и во всем мире, мы уничтожим капитализм и построим новое общество, основанное на всеобщем экономическом и социальном равенстве и реализации личных возможностей каждого индивида; от каждого по способности, каждому по потребности.

– Скажите пожалуйста! – отозвался Аллан. – А глоточка спиртного у вас не найдется?

Как не найтись! Фляжка перешла с одной верблюжьей спины на другую, и Аллан тут же почувствовал, что теперь путешествие пойдет как надо.

За одиннадцать месяцев четверо путешественников успели спасти друг другу жизнь минимум трижды. Вместе они пережили снежную лавину и встречу с грабителями, лютый холод и голод. Два верблюда издохли, третьего пришлось заколоть и съесть, а четвертого подарить афганскому таможеннику, чтобы тот впустил их в страну и не арестовал.

Что перейти через Гималаи будет легко, Аллан, разумеется, не рассчитывал. Но впоследствии понял, что удачно все-таки прибился к этим симпатичным иранским коммунистам: не очень-то здорово преодолевать в одиночку песчаные бури в ущельях, переходить разлившиеся реки и терпеть высокогорную стужу градусов под сорок. До сорока дело, впрочем, не дошло. Группе пришлось разбить лагерь на высоте двух тысяч метров и переждать в нем зиму 1946/1947 года.

Трое коммунистов пытались, разумеется, склонить Аллана к х борьбе, особенно когда поняли, до чего тот искусен в обращении с динамитом и тому подобным. Аллан отвечал, что желает им всяческого успеха, но ему пора возвращаться и заняться собственным домом в Юксхюльте. Второпях он запамятовал, как восемнадцать лет назад взорвал его своими руками.

Наконец иранцы перестали его уговаривать: довольно и того, что Аллан – верный товарищ, который не станет ныть из-за любого мало-мальского снегопада. Уважение к Аллану выросло еще больше, когда он в ожидании лучшей погоды и в отсутствие лучшего занятия рассчитал, как получить из козьего молока кое-что покрепче. Коммунисты не понимали, как это ему удалось, но градус в молоке появился, и не маленький, благодаря чему всем стало потеплее, да и повеселее.

Весной 1947 года путники оказались наконец на южной стороне высочайшей в мире горной гряды. Чем ближе была иранская граница, тем темпераментнее делался разговор троих коммунистов о будущем Ирана. Настал час выгнать иностранцев вон из страны раз и навсегда. Мало того, что англичане столько лет поддерживали продажного шаха. А стоило тому перестать плясать под их дудку и начать огрызаться, англичане его попросту сняли и посадили взамен на трон его сына. Аллан вспомнил Сун Мэйлин и их отношения с Чан Кайши: странные у них тут семьи, в загранице, подумал он.

Подкупить сына оказалось куда проще, чем отца, и теперь англичане и американцы целиком контролируют иранскую нефть. Но трое иранских коммунистов, вдохновленных идеями Мао Цзэдуна, положат этому конец. Загвоздка в том, что других иранских коммунистов больше тянет к сталинскому Советскому Союзу, а есть еще множество других нежелательных революционных элементов, которые ко всему этому еще и религию приплетают.

– Интересно, – сказал Аллан, покривив душой.

В ответ прозвучала длинная марксистская тирада в том духе, что это не просто интересно. Если коротко, то вся троица победит или умрет!

Уже на следующий день стало ясно, что второй вариант куда реалистичнее: поскольку четверых приятелей, едва они ступили на иранскую землю, задержал пограничный патруль, как раз вышедший в дозор. На беду у каждого из коммунистов оказался при себе «Манифест коммунистической партии» (к тому же на фарси), за что всех троих расстреляли на месте.