Текст книги "Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства"

Юрген Остерхаммель
Преображение мира. История XIX столетия.
Том II. Формы господства

УДК 94(100)«18»

ББК 63.3(0)52

О-76

Редактор Д. А. Сдвижков

Перевод с немецкого А. Ананьевой, К. Левинсона, Д. Сдвижкова

Юрген Остерхаммель

Преображение мира. История XIX столетия. Т. II: Формы господства / Юрген Остерхаммель. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия Historia mundi).

Обзорный труд Юргена Остерхаммеля – известного историка Нового и Новейшего времени, специалиста по истории идей, межкультурных отношений, а также истории Китая – это масштабный портрет длинного XIX века, включающего период с 1770 по 1914 год. Объединяя политическую, экономическую, социальную, интеллектуальную историю, историю техники, повседневной жизни и окружающей среды, автор показывает эти сферы в их взаимосвязи на протяжении всей эпохи на уровнях регионов, макрорегионов и мира в целом. От Нью-Йорка до Нью-Дели, от латиноамериканских революций до восстания тайпинов, от опасностей и перспектив европейских трансатлантических рынков труда до трудностей, с которыми сталкивались кочевые и племенные народы, – Остерхаммель предлагает читателю панорамы различных образов жизни и политических систем, исследуя сложное переплетение сил, сделавших XIX век эпохой глобального преображения мира. Юрген Остерхаммель – историк, почетный профессор Фрайбургского университета. Его монументальное исследование переведено на все основные языки мира и по праву приобрело статус современной классики.

Фото на обложке: Эйфелева башня: конструкция между первым и вторым уровнем. 15 мая 1888 г. Фото: Луи-Эмиль Дюрандель. J. Paul Getty Museum

ISBN 978-5-4448-2461-0

Die Verwandlung der Welt: eine Geschichte des 19. Jahrhunderts

Jürgen Osterhammel

© Verlag C.H.Beck oHG, München, 2010

© А. В. Ананьева, К. А. Левинсон, Д. А. Сдвижков, перевод с немецкого, 2024

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

Панорамы (часть 2)

VII. Фронтиры: покорение пространства и удар по кочевому образу жизни

Крайней противоположностью пространству города в XIX веке являлась уже не сельская местность, служившая сферой жизни оседлых земледельцев, а территория «фронтира». Frontier – это по своему происхождению американское выражение, заимствованное многими другими языками, используется для обозначения подвижной границы, которая смещается в процессе освоения пространств и их ресурсов. При этом те места, в которые движется фронтир, редко бывают в действительности настолько «пустынными», как убеждали себя и других сами участники экспансии. С точки зрения тех, на кого надвигается фронтир, он является не чем иным, как головной колонной массивного вторжения, в результате которого мало что из былого останется на привычном месте. Люди устремляются и в города, и к границам. Общим для этих противоположных целей движения является то, что обе обладали большой притягательной силой для мигрантов XIX века. В то время они рисовались людям в мечтах как места сказочных возможностей и притягивали к себе поселенцев, как никакие другие. Общей чертой для городов и фронтиров является проницаемость и гибкость социальных отношений. Тот, кто ничего не имел, но что-то умел, мог здесь чего-то достичь. Шансы были велики, но и риск не мал. В ситуации фронтира карты игроков перетасовывались заново, эта новая игра предполагала новых победителей и проигравших.

С точки зрения города фронтир представляет собой периферию. Ведь именно в городе в конечном счете происходит организация власти над фронтиром. Здесь в буквальном смысле куется оружие и создаются все те инструменты, которые необходимы для подчинения крайних рубежей. Если на территории фронтиров возводятся города, то внешняя линия наступления сдвигается дальше. Новые опорные пункты торговли превращаются в базы для дальнейшей экспансии. И все же фронтиры не являются пассивной периферией. На их территории развиваются особые интересы, возникают свои идентичности, сценарии жизни, типы характеров, которые, в свою очередь, оказывают воздействие на центры. На периферии город способен распознать, как выглядит его собственная противоположность. В глазах патриция из Бостона backwoodsmen – провинциалы, обитающие в деревянных хижинах в лесной глуши, – были едва ли менее диким и экзотичным явлением, чем воины индейских племен. Общества, формирующиеся в условиях фронтира, живут собственной жизнью в широких и постоянно расширяющихся границах. Иногда они достигают полной самостоятельности по отношению к городу, иногда же сдаются под силой его давления или в результате внутреннего истощения.

Занятие земель и освоение ресурсов

Во всей исторически и археологически документированной истории в изобилии наблюдаются процессы колонизаторского занятия земель. Человеческие сообщества осваивали новые территории, видя в них гарантию удовлетворения собственных жизненных потребностей. XIX век довел эту тенденцию до высшей точки – и в некотором смысле до ее финала. Ни в какое иное столетие раньше земельные площади, обрабатываемые в сельскохозяйственных целях, не расширялись так сильно. Безо всякого сомнения, это явилось следствием увеличения численности населения во многих частях света. Но одного этого объяснения явно недостаточно. Население в XX веке росло еще сильнее, чем в XIX, но все-таки экстенсивное использование ресурсов расширялось более низкими темпами. Для XX века характерно в целом скорее интенсивное освоение имеющегося потенциала, чем увеличение используемых площадей. Вырубка тропических лесов и истощение рыбных запасов морей являются, однако, продолжением старых паттернов экстенсивной эксплуатации природы, которые продолжают применяться и в эпоху, когда в других отношениях развитие человечества вышло на совершенно иную ступень интенсификации посредством внедрения нанотехнологий и новых методов коммуникаций в реальном времени.

В Европе XIX века, за исключением России, колонизаторское занятие земель постепенно становилось редкостью. Происходило оно главным образом путем экспансии европейских поселенцев в разные регионы мира. Старые драмы европейской истории разыгрывались теперь в заокеанских странах. Похожим сценариям следовали процессы, акторами которых выступали китайцы и некоторые народы стран тропической Африки. Процессы миграции к бирманской рисовой границе или к плантационным фронтирам (plantation frontier) в других частях Юго-Восточной Азии были одним из следствий возникновения новых возможностей для экспорта сельскохозяйственной продукции на международном рынке. С колонизаторским занятием земель был связан абсолютно различный опыт, и эти различия нашли свое отражение и в историографии. С одной стороны – активные колонисты, которые – по их собственному убеждению – ехали в своих караванах фургонов в «дикую пустынную местность» и, занимаясь там скотоводством, культивировали «бесхозные» земли и несли с собой плоды «цивилизации». Историография прежнего времени преимущественно превозносила достижения поселенцев-первопроходцев, представляя их деятельность как вклад в дело строительства модерных наций и в прогресс для всего человечества. Лишь немногие авторы ставили себя на место тех народов, которые в течение столетий или тысячелетий жили на местах, считавшихся «дикими». Трагедию упадка индейских племен описывал уже Джеймс Фенимор Купер (сын состоятельного горожанина, чья семья владела земельными угодьями во фронтире штата Нью-Йорк) в серии романов о Кожаном Чулке, вышедших в свет между 1824 и 1841 годами. Но в американской историографии подобный мрачный взгляд на события эпохи появился, и то в единичных случаях, только в начале XX века11
  Klein, 1997, 145f.


[Закрыть].

После Второй мировой войны и в процессе последующей деколонизации, когда возникли сомнения в положительной роли «белого человека» в распространении прогресса в мире, историки начали интересоваться работами этнологов и задумываться о судьбах жертв колониальной экспансии. Как в научном мире, так и среди широкой общественности постепенно произошло осознание несправедливости, совершенной по отношению к коренному населению Америки, индейской Бразилии или к австралийским аборигенам. Из героических первопроходцев колонисты былых времен превратились в жестоких и циничных империалистов22
  Краткое описание историографического развития в рамках изучения истории Америки: Walsh, 2005, 1–18.


[Закрыть]. На следующем этапе, характерном для нашего времени, эта черно-белая картина колонизации дополнилась серыми полутонами. Историки открыли для себя «средний план» (the middle ground), по ставшему знаменитым выражению американского историка Ричарда Уайта, – то есть то пространство длительных исторических контактов, в котором роли жертвы и преступника среди местных жителей и пришельцев далеко не всегда можно четко определить. В этом пространстве существовали компромиссные договоренности, временное политическое равновесие, переплетение экономических интересов, а порой и культурная и биологическая «гибридность»33
  White, 1991а.


[Закрыть]. Исследователи обратили внимание на вариации среди разных региональных условий; в целом научный взгляд на фронтиры стал более многосторонним и полицентричным. Получила освещение роль третьих лиц, участвовавших в процессах экспансии, например китайцев на североамериканском Западе, – как и тот факт, что двигателем многих (хотя и не всех) процессов колониальной экспансии были семьи, а не отдельно взятые энергичные мужчины. Наряду с ковбоями мужского пола существовали и женщины-ковбои44
  Главный труд, интегрировавший истории семьи: Hyde A. F. Empires, Nations, and Families. A History of the North American West, 1800–1860. Lincoln, 2011. О женщинах-ковбоях: Jordan T. Cowgirls. 1992, примечания к с. 465–489.


[Закрыть]. Особенно широкое распространение получила исследовательская литература, посвященная мифам, которые окружали процессы колонизации, и отображению их в средствах массовой информации от иллюстрированных рекламных буклетов туристских контор до вестернов Голливуда.

На фоне всей предпринятой уже детализации колонизационных процессов, ключевое значение сохраняет необходимость ясно понимать, кто оказывался в проигрыше, а кто выигрывал в ходе захвата земель. Хотя некоторые неевропейские народы, такие как маори в Новой Зеландии, оказали более успешное сопротивление колонизаторам, чем другие, следует заметить, что глобальное наступление против устоев племенной жизни почти всюду в мире привело к поражению коренного населения. Целые общества потеряли традиционные основы своего жизненного уклада, не получив взамен места в системе нового социального порядка, установленного на их родине. Те, кто избежал безжалостного гонения, были подвергнуты процедурам «приобщения к цивилизации», которые основывались на полном обесценивании традиционной местной культуры. В этом смысле уже в XIX веке возникли те самые «печальные тропики» («Tristes tropiques»)55
  Русский перевод книги вышел в 1984 году под названием «Печальные тропики». – Прим. ред.


[Закрыть], которые так впечатляюще описал Клод Леви-Стросс в 1955 году. Это было мощное наступление против всех, кого европейцы и североамериканцы считали «первобытными народами». Оно оставило более глубокий след, чем даже – на первый взгляд, казалось бы, более драматичное – порабощение неевропейских народов в ходе колонизаторской эксплуатации ради экономической выгоды. Кристофер Бейли считает этот феномен одним из ключевых моментов мировой истории XIX века и совершенно справедливо ставит его в один ряд с расхищением природных ресурсов66
  См. главу 12 в книге: Bayly C. A., The Birth of the Modern World, 1780–1914, Oxford, 2004, 443–450.


[Закрыть].

Колониальное господство формально прекратило свое существование в третьей четверти XX века. Однако мало где это привело к фактическому изменению подчиненной позиции этнических меньшинств, бывших ранее хозяевами в своей собственной стране. В зависимость они были поставлены в свое время относительно быстро. Еще в XVIII веке во многих частях света существовали более или менее стабильные пространства среднего плана. Но у этих зон шаткого сосуществования не было шансов сохраниться во второй половине XIX века. Только после 1945 года, в ходе всеобщей делегитимизации колониального господства и осуждения расовой дискриминации были подняты вопросы об изначальном бесправии колониализма, о правах аборигенов и репарациях, включая компенсации ущерба от рабства и работорговли. Начавшееся международное признание освободившихся колоний создало для меньшинств новые возможности в создании собственной идентичности. Но принципиальная, нанесшая непоправимый ущерб маргинализация их образа жизни остается трагически необратимым фактом.

Фредерик Джексон Тёрнер и его последователи

Колонизация с захватом земель была в основе создания империи. Но не всегда первыми шли легионеры. Часто это были торговцы, поселенцы или миссионеры, которые двигались в авангарде большого вторжения. Во многих случаях, однако, предварительно закрепленную территорию «заполняли» в колонизационном отношении сами национальные государства. Существуют своего рода внутренние фронтиры и внутренняя колонизация. Одним из самых наглядных примеров успешного освоения колонистами-первопроходцами новых территорий служит заселение европейцами Северной Америки от Атлантического побережья в западном направлении, движение, которое ранняя американская историография воспевала как «покорение Запада» (the winning of the West, Теодор Рузвельт). Само название этого масштабного процесса имеет американское происхождение. Молодой историк Фредерик Джексон Тёрнер предложил его в 1893 году в своем докладе, который, вероятно, до сих пор остается наиболее влиятельным текстом в американской историографии77
  См.: Turner, 1986, 1–38.


[Закрыть]. В нем Тёрнер говорит о движении фронтира все дальше и дальше с востока на запад – до тех пор, пока этот процесс не пришел к «закрытию». В пространстве фронтира столкнулись «цивилизация» и «варварство» со всей своей асимметричностью распределения сил и исторической справедливости. Усилия колонистов-первопроходцев сформировали особый американский национальный характер. Особенная форма эгалитаризма американской демократии уходит корнями в исторический опыт совместной борьбы с трудностями в лесах и прериях Запада. С термином «фронтир» было найдено ключевое слово, которое вначале позволило создать новый большой нарратив национальной истории США, а позже получило развитие в качестве понятия, которое, имея более общее значение, стало применяться по отношению к иным обстоятельствам88
  Фундаментально: Waechter, 1996, в особенности 100–120; Jacobs, 1994; Wrobel, 1993.


[Закрыть].

Первоначальная концепция фронтира Фредерика Джексона Тёрнера была подхвачена в сотнях книг и статей, нашла применение в контексте интеллектуальной истории, была детально уточнена представителями неотёрнерианства, принципиально поставлена под вопрос его критиками, прагматически адаптирована для выявления специфических проблем в работах многочисленных историков. Идея национального американского прошлого, связанная с понятием, введенным в оборот Тёрнером, наложила глубокий отпечаток на американское самосознание – даже там, где имя самого историка было неизвестно. Миф фронтира имеет собственную историю99
  Выдающуюся роль здесь играют многочисленные публикации Ричарда Слоткина.


[Закрыть]. Оригинальность Тёрнера заключалась в том, что он разработал концепцию, которая равным образом могла использоваться как научная категория и подходила в качестве ключа для понимания особенностей исторической судьбы США. Для Тёрнера миграция американского населения на Запад и заселение этих территорий, с существовавшей там низкой плотностью населения, были ключевым фактором американской истории XIX века. Вместе с продвижением фронтира «цивилизация» проникала в пространство девственной природы. В ситуации, когда эта целина уже была заселена местными жителями, фронтир оказывался зоной контакта людей, находящихся на разных «ступенях эволюции» человеческого общества. Фронтир не только двигался географически, но и открывал пространство для социальной мобильности. Люди, проходящие через фронтир (transfrontiersmen), и члены их семей могли достичь материальных выгод в процессе трудной и опасной жизни первопроходцев, проходящей в борьбе с окружающей природой и коренным населением. Они были кузнецами собственного счастья и одновременно строителями общества нового типа. Это общество было примечательно беспрецедентной степенью единообразия и согласованности основных установок и привычек по сравнению не только с Европой, но даже с менее открытым и иерархическим обществом восточного побережья США.

Тёрнер, будучи наблюдательным и педантичным исследователем, создал классификацию нескольких типов границы. Его сторонники позже максимально развили эту классификацию, как это часто происходит с созданными когда-то моделями. Это была попытка приспособить некую общую базовую концепцию к бесконечному многообразию исторических явлений и форм. Один из наиболее успешных неотёрнерианцев, Рэй Аллен Биллингтон, различал в своей модели фронтира шесть последовательно следующих друг за другом «зон» и «сдвигов» при проникновении на неосвоенные территории. По этой модели, первыми приходят торговцы мехами, затем скотоводы, третьими – добытчики полезных ископаемых, четвертыми – фермеры-первопроходцы, за ними появляются фермеры, оснащенные более совершенными сельскохозяйственными орудиями, и, наконец, первые урбанизаторы, строители городов, которые завершают процесс освоения фронтира и создают стабильное городское сообщество1010
  Billington, 1949, 3–7.


[Закрыть]. Критики сомневались в верности данной последовательности, находя ее излишне идеализированной, игнорирующей военно-политические аспекты процесса, и размышляли, что именно скрывается за терминами «открытие» и «завершение» отдельно взятого фронтира. Сам Тёрнер не настаивал на абсолютной точности определений. Новейшие исследования в этой области, взяв за основу тёрнеровскую динамику, внесли одну значительную поправку: вместо четко прочерченной линии фронтира, проходящей между «цивилизацией» и «целиной», они ввели в оборот представление о «контактной зоне», хотя и не смогли до сих пор выработать четкое, приемлемое для широкого круга исследователей определение.

Некоторые исследователи, расходящиеся с тёрнеровским трактованием фронтира, подчеркивают его активный характер. Важнейший представитель этого течения – Уолтер Прескотт Уэбб, который при взгляде на всеобщую мировую историю выделяет в качестве особенности то, что фронтир носит развивающийся органический характер, а именно обладает способностью трансформировать все входившее с ним в контакт1111
  Webb, 1964. Впервые книга была опубликована в 1952 году.


[Закрыть]. Эту идею подхватил Иммануил Валлерстайн, развивая собственную концепцию инкорпорации периферийных областей в динамически изменяющуюся мир-систему. Еще один исследователь, Алистер Хеннесси, описал в своем выдающемся аналитическом эссе сумму процессов, происходивших во всех фронтирах, не иначе как «историю экспансии европейского капитализма в неевропейские области мира». С его точки зрения, это было необратимое распространение товарно-денежных отношений и европейских представлений о частной собственности на заокеанские пространства и территории бесконечных пространств, включая прерии Канады, Великие равнины на Западе США, пампасы Аргентины, южноафриканские вельды, российские и среднеазиатские степи и районы австралийского аутбэка1212
  Hennessy, 1978, 22, 144; один из последователей: Toennes, 1998. Удачно разработан этот тезис и в исследовании: Cronon, 1983.


[Закрыть]. Уильям Харди Макнилл, крупный специалист в области анализа мировой истории, применил концепцию Тёрнера к Евразии и при этом поднял на щит важный для самого Тёрнера мотив свободы. Макнилл видел фронтир двояким, амбивалентным. С одной стороны, это была четкая граница политического и культурного толка, но с другой стороны – пространство со степенью свободы, недоступной в жестко структурированном обществе стабильно заселенных центральных зон. Примером тому служит положение евреев, часто селившихся на пограничных территориях, где они могли рассчитывать на относительно благонадежное существование в отличие от более устоявшихся условий центра1313
  McNeill, 1964.


[Закрыть].

Следует ли рассматривать фронтир как некую ограниченную в пространстве территорию, отмеченную на карте? Или все же надо учитывать его специфику как особенное стечение социальных обстоятельств? С учетом этих аспектов довольно широкое, но не критически расплывчатое определение может звучать так1414
  Важные импульсы в этой связи: Lamar H., Thompson L. Comparative Frontier History // Idem, 1981, 3–13, в особенности 7f.; Marx, 2003; Nugent W. Comparing Wests and Frontiers // Milner et al., 1994, 803–833; Hennessy, 1978; Careless, 1989, 40.


[Закрыть]: фронтир – это особый тип ситуации широкомасштабного, то есть не только регионального, текущего контакта, в ходе которого на некоторой конкретной территории взаимодействуют по меньшей мере два сообщества различного этнического происхождения и разной культурной ориентации, действуя большей частью в условиях угрозы насилия или его применения, причем взаимоотношения этих сообществ не подчиняются некоему единому, вышестоящему государственно-правовому регулированию. Одно из этих сообществ выступает в роли захватчика. Основной интерес членов общества завоевателей заключается в присвоении и эксплуатации территории и (или) ее природных ресурсов.

Специфично для фронтиров то, что они являются результатом внешнего давления, которое носит характер в первую очередь частной инициативы и только во вторую может пользоваться поддержкой со стороны отдельных правительственных структур или империалистического государства в целом. Переселенец – это и не солдат, и не служащий. Для фронтира характерно состояние неустойчивости и высокой социальной нестабильности, которое порой может быть крайне затяжным. На начальном этапе контакта в ситуации фронтира друг другу противостоят как минимум два локальных сообщества (frontier societies), каждое из которых по-своему включено в инициированный извне процесс преобразования. В редких случаях «инклюзивного фронтира» (inclusive frontier) они проникают друг в друга, создавая смешанное (этнически расслоенное) общество, которое по причине своей «метизации» (métissage) существует в «подполье» господствующего белого протестантского общества, как это наблюдается прежде всего в Северной Америке1515
  Точка зрения «общей истории» (shared history) убедительно представлена в книге: West, 1998, здесь 13: «Фронтир никогда не служил размежеванию вещей. Здесь они существовали совместно» («The frontier never separated things. It brought things together»). Противоположный взгляд на фронтиры глобализированного мира как потенциально опасной ничейной территории содержится в исследовании: Bauman, 2002, 90–94.


[Закрыть]. Как правило, состояние нестабильного равновесия в определенный момент нарушается с ущербом для одной из сторон конфликта, которая в результате исключается из закрепляющегося (модернизирующего) социального контекста более сильного коллектива, что ведет за собой ограничение в правах и даже изгнание представителей слабой стороны. Промежуточной стадией на этом пути является экономическая зависимость слабой стороны от более сильной. В то время как пространства фронтиров были местом зарождения коммуникаций, например посредством развития пиджин-языков, и к тому же открывали возможности для обострения специфического культурного самосознания, главные направления конфликтов лежали не в культурной области. Во-первых, речь шла о захвате земель и обеспечении гарантии владения ими на основе применения концепции собственности на землю. Во-вторых, конфликты были связаны с различиями в форме организации труда и рынка рабочей силы.

Со стороны захватчиков применялись три основных обоснования их действий, взятые, в каждом конкретном случае, либо по отдельности, либо в комбинации друг с другом:

• право победителя, позволяющее объявить недействительными какие-либо существовавшие ранее права собственности;

• доктрина «ничьей земли» (terra nullius), излюбленная уже среди пуритан XVII века, которые рассматривали земли, населенные охотниками, собирателями плодов или скотоводами, в качестве «бесхозных» и поэтому подлежащих освоению и окультуриванию;

• представление о необходимости цивилизационной миссии по отношению к «дикарям», возникающее, как правило, задним числом в виде вторичной идеологической надстройки.

Несмотря на то что понятие «фронтир» сегодня широко применяется во всех мыслимых и немыслимых ситуациях, отсылающих к духу предпринимательства и инноваций, историческим ситуациям фронтиров сопутствовала аура выхода из домодерного состояния. Как только некая область, в которой имела место ситуация фронтира, присоединялась к крупным техническим макросистемам модерна, она быстро теряла фронтирный характер. Покорение дикой природы в таких областях тоже вскоре перетекало в стадию эксплуатации природных ресурсов в крупных масштабах. Так, появление железных дорог нарушило состояние неустойчивого равновесия не только на Западе США. Фронтиры, таким образом, представляют собой социальную ситуацию специфического толка, которая по своей сути относится к переходному периоду, предшествующему появлению паровоза и пулемета.

Фронтир и империя

Как взаимосвязаны фронтир и империя?1616
  Ср. также размышления автора книги: Maier, 2006,78–111; в частности, по поводу типологии фронтиров 99f.


[Закрыть] Аргументация здесь должна быть преимущественно пространственная. Национальные государства никогда не имели на своих границах фронтиров. По завершении первой фазы завоевания территории фронтиры могли продолжать свое существование, только если, во-первых, не были установлены четкие территориальные границы, а во-вторых, государственность находилась в зачаточном состоянии и в ее системе существовали пробелы. С позиции фронтира «государство» находится относительно далеко. Границы империй, как правило, были фронтирами, но не всегда. Как только империи прекращали свое расширение, фронтиры, там, где они еще сохранялись, становились не зонами возможного втягивания территорий в тело империи, а прежде всего открытыми флангами, слабо защищенными от внешних угроз. Они воспринимались скорее как неуправляемые или бесконтрольные территории, находящиеся за чертой защитного периметра; как земли, простирающиеся за последним защитным дозором, из глубины которых могли внезапно появиться партизаны и вооруженные наездники. В Британской империи XIX века северо-западная граница Индии была такой невралгической зоной в линии защиты империи, требующей особых форм ведения войны, как, например, горные войска, состоящие из легковооруженной армии, способной воевать в труднодоступной местности. Приграничные войны подобного типа вынуждены были вести российские войска на Кавказе и французские – в Алжире1717
  Moreman, 1998, 24–31 et passim.


[Закрыть]. В отличие от фронтира на северо-западе Индии на ее северной границе подобных пробелов, угрожающих безопасности, не существовало. Это была настоящая государственная граница (border), а не фронтир (frontier). Ее линия была согласована с соседними государствами и подробно описана в договорах1818
  Mehra, 1992.


[Закрыть]. Границы, протянутые во множестве колонизированных местностей Африки или Юго-Восточной Азии, были также согласованы между европейскими завоевателями, с официальной точки зрения они являлись границами (border). На месте, однако, они оказывали лишь слабое влияние, так что политическая география согласованных границ колониального влияния часто накладывалась на реальную географию «живых» фронтиров. Подобная ситуация нередко возникала в контактной области между жителями высокогорья и долин, часть усугубляясь по причине религиозных различий.

Там, где, используя современную терминологию, две или более колониальные державы спорили из‑за государственной принадлежности территорий, следует говорить не о фронтире, а о «пограничных территориях». Согласно определению, предложенному учеником Тёрнера Гербертом Болтоном, они представляют собой «спорные пространства на границах между сферами колониального влияния»1919
  Adelman, Aron, 1999, 816; несколько иное применение этого понятия встречается у: Baud, Schendel, 1997, 216.


[Закрыть]. На таких пограничных территориях коренные народы имели иные возможности действия, отличающиеся от ситуации фронтира, поскольку они могли до определенной степени с выгодой для себя противопоставлять интересы конкурирующих захватчиков друг другу и постоянно пересекать границы. Ситуация, при которой между колонизаторами еще не было достигнуто единство, могла идти на пользу местным жителям. Но после однозначного установления государственных границ коренное население – в экстремальных случаях – могло быть депортировано или колониальные державы договаривались о двухстороннем переселении (так, например, произошло в XVIII веке вдоль границы между Российской империей и Китаем эпохи Цин).

Иногда фронтиры были необходимы империям, иногда – навязаны им внешними силами. Отношения колониальных центров к фронтирам всегда было амбивалентным. Фронтиры испытывали постоянную турбулентность и поэтому, несомненно, представляли собой постоянную угрозу тому, что после фазы покорения территорий колониальным центром было важнее всего прочего, – спокойствию и порядку. Частные вооруженные силы пионеров-колонистов потенциально угрожали монополии на насилие, к сохранению которой стремилось каждое (модерное) колониальное государство. Состояние фронтира могло сохраняться на предельных рубежах империи лишь некоторое время, пока там господствовала переходная ситуация еще не имперского или уже не имперского порядка. Империи могли дольше мириться с присутствием фронтирных сообществ на своих территориях, чем национальные государства, которые терпели такое присутствие, только если их принуждали к этому условия окружающей природной среды. Следовательно, идея империи не могла быть реализована во фронтирах в чистом виде, и они были прежде всего аномалией, с которой приходилось считаться. Обобщая, можно сказать, что поселенческий колониализм и империи – это две совершенно разные вещи. С точки зрения имперских властей, переселенец, если он не являлся вооруженным фермером, внедренным на слабозащищенном рубеже, представлял собой противоречивое явление. С одной стороны, это был «идеальный сообщник» (Рональд Робинсон)2020
  Ср. версию его теории империализма: Ronald Robinson. The Excentric Idea of Imperialism, With or Without Empire // Mommsen, Osterhammel, 1986, 276–289, здесь 273–276.


[Закрыть], с другой стороны – источник политических волнений. Примеры тому многочисленны: от испанских конкистадоров с их американскими рабами и землевладениями до господствующей белой элиты Южной Родезии, которая в 1965 году в одностороннем порядке объявила независимость от империи.

В недавнее время понятие фронтира приобрело новое интересное значение, связанное с экологическим аспектом. Уже Тёрнер выделял наряду с поселенческим фронтиром другой и, возможно, второй по значению тип фронтира, а именно: предельные рубежи, освоение которых брали на себя добытчики полезных ископаемых. На этих горнодобывающих рубежах (mining frontier) обычно развивались более сложные – по сравнению с общественными структурами чисто аграрного фронтира – социальные сообщества. Обобщая, этот тип можно назвать фронтиром эксплуатации ресурсов. При этом речь идет как об экономическом, так и об экологическом аспектах эксплуатации. Уже в случае «классического» освоения фронтира путем заселения экологический вопрос играл большую роль, хотя сам термин «экология» нашел применение в этом контексте только после Тёрнера. Поселенцы с присущими им сельскохозяйственными навыками и методами должны были встраиваться в новую окружающую среду. Осваиваясь вместе с животными, они занимались скотоводством и внедряли свою цивилизацию, основанную на производстве и потреблении говядины, в цивилизацию коренного населения Америки, построенную на выращивании бизонов. Говоря о фронтирах, нельзя игнорировать экологию.

Другой, независимо от Тёрнера сформулированный подход ведет в этом же направлении. В 1940 году американский путешественник, журналист и эксперт по центральноазиатским проблемам Оуэн Латтимор опубликовал свой новаторский труд «Внутриазиатские фронтиры Китая». Латтимор представил в нем трактовку истории Китая в контексте постоянного конфликта между земледельческой и скотоводческой культурами, символом которого стала Великая китайская стена. В центре этого противостояния находились два принципиально разных образа жизни, каждый из которых находился в первичной зависимости от природных условий2121
  Lattimore, 1940.


[Закрыть]. Методика Латтимора ни в коем случае не имела геодетерминистического характера. Он исходил из того, что противостояние «пашни» и «степи» является результатом политических действий. Между Китаем и подступающими к нему по периферии степными империями, по обе стороны конфликта образовался широкий спектр возможностей манипулирования ситуацией. В основе конфликта находился антагонизм между кочевниками-скотоводами и оседлыми земледельцами.