Текст книги "Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства"

В противоположность канадскому фронтир в США долгое время был ареной перманентных конфликтов из‑за пригодных для аграрных целей земельных участков. Именно это обстоятельство, а не христианская убежденность в собственном превосходстве и не расистские воззрения, придавало особо острый характер борьбе между коренным населением и пришельцами. Торговые контакты могут быть межкультурными, тогда как контроль над земельными участками – это вопрос «или – или». Европейские понятия о собственности, которые разделяли пришельцы, оставляли мало места для компромиссов.

Можно ограничиться простой формулой, согласно которой европейские понятия о собственности являются индивидуалистическими и основанными на экономике обмена, а индейские – коллективистскими и основанными на экономике общей пользы, – хотя эта формула и упрощает сложную картину. Индейцы, как многие народы охотников, собирателей и земледельцев в мире, имели собственное понятие о частной собственности. Но она относилась не к земле как таковой, а к вещам, находящимся на этой земле, например к урожаю, пользоваться которым мог тот, кто его вырастил9090
  Cronon, 1983, 65f., 69.


[Закрыть]. Идея, что землю можно размежевать и поделить, была индейцам так же чужда, как и представление, что какие-то личности, семьи, кланы могут обладать на постоянной основе бóльшим количеством земли, чем они в состоянии обрабатывать. Притязание на контроль над землей необходимо, по их понятию, постоянно обосновывать работой, осуществляемой на этой земле. Тот, кто как следует обрабатывал свою землю, мог делать это безо всяких помех. Контроль над землей со стороны общины (общинная собственность), который европейцы в XIX веке повсюду в мире воспринимали как архаический, парадоксальным образом усилился в Америке именно в ответ на вторжение белого населения9191
  Самые обширные дискуссии об общинной земельной собственности велись в это время в России. Ср.: Kingston-Mann, 1999.


[Закрыть]. После того как чероки в конце XVIII века узнали, что их то и дело обманывают при сделках с землей, они запретили частным лицам продавать землю белым и усилили права общин9292
  Hurt, 1987, 68.


[Закрыть]. Иметь дело с такими правами стало сложно, учитывая богатство и разветвленность правовых традиций Британской империи. Французы нигде в Северной Америке не признавали за индейцами прав на землю и с самого начала ссылались на право завоевателей и на факт занятия земли – так же как и британцы в Австралии. Английская же колониальная администрация в Америке хотя и объявила суверенитет Британской короны над всей землей, признавала, однако, существование частных прав индейцев на землю. Только благодаря этому индейцы вообще могли уступать землю и продавать ее. Суды США следовали этой практике. Северо-Западным ордонансом 1787 года – одним из основных документов нового государства (принятым еще до принятия конституции и известным прежде всего тем, что он ограничил распространение рабства) – была создана основа для передачи земельных участков по договорам. Это было не лучшим решением для индейцев, но и не самым плохим9393
  Jennings, 1993, 304f.


[Закрыть]. Однако на практике делалось очень мало для того, чтобы защитить индейцев от агрессивности пришельцев. В этом контексте политику депортации, проводившуюся при президенте Эндрю Джексоне, можно было бы расценить как приспособление официальной линии правительства к реальности: позиции восточных индейцев к 1830‑м годам фактически уже были ничем не защищены9494
  Hurt, 1987, 78f., 84f., 90–92.


[Закрыть].

Таким образом, историю североамериканских индейцев можно описать как историю постоянной и необратимой утраты земель9595
  Это убедительно сделано в книге: Parker, 1989.


[Закрыть]. Даже такая грандиозная инновация, какой была конно-бизонная культура индейцев XVIII века, не обеспечила им в долгосрочной перспективе альтернативы. Коренные жители Северной Америки были отсечены от естественных для них средств производства. Это был классический пример того, что Маркс назвал «процессом первоначального накопления капитала». Индейцев как владельцев земли белые не терпели, а как рабочая сила они им не требовались; роль индейцев как поставщиков пушнины и кож со временем утратилась, и после этого им не оставалось достойного места в миропорядке, создаваемом иммигрантами. Дикая пустынная местность превратилась в национальные парки – безлюдные или только украшенные фольклорными элементами пространства охраняемых природных зон9696
  Spence, 1999.


[Закрыть].

Аргентина

Имелись ли в Южной Америке, с ее еще более старой историей колонизации, фронтиры?9797
  О множественности фронтиров свидетельствуют исследования, представленные в книге: Guy, Sheridan, 1998. Задолго до Ф. Дж. Тёрнера в Аргентине появились собственные теории о рубежах, сформулированные, в частности, Доминго Фаустино Сармьенто. См.: Navarro Floria, 2000.


[Закрыть] Там существовали две основные страны, где можно было бы предположить присутствие пионеров Запада. Это Аргентина и Бразилия. Самыми ранними в Южной Америке были горнодобывающие фронтиры, прежде всего по добыче серебра и золота. Сельскохозяйственные фронтиры добавились к ним позже. Наибольшее подобие фронтиров США находят в Аргентине. Пампасы (субтропические степи) простираются от региона Гран-Чако на севере до Рио-Колорадо на юге, на расстояние около 1000 километров от побережья Атлантического океана к западу. Конечно, там отсутствовали реки, такие как Миссисипи, по которым иммигранты могли бы проникнуть в сердце континента. Почти вплоть до 1860‑х годов там не было заметно каких-либо природных изменений: та же дикая природа, в принципе плодородные почвы. В 1820‑х годах началось «открытие» пампасов – занятие земельных участков в больших масштабах9898
  Hennessy, 1978, 84.


[Закрыть]. В отличие от США землю в Аргентине не разбивали на небольшие участки. Правительства продавали или передавали землю большими кусками, в качестве политических подарков. Так возникали крупные скотовладельческие поместья, хозяева которых сдавали землю в аренду в виде небольших ранчо. В самом начале на них только выделывали шкуры. Пшеница не играла никакой роли и даже импортировалась9999
  Garavaglia, 2000, 396.


[Закрыть]. Подобно австралийскому фронтиру – и в отличие от США – аргентинский фронтир был царством крупных хозяев (big man’s frontier). Каких-либо правовых регламентов, благоприятных для небольших самостоятельных поселенцев и их семей, не вводили. Права на собственность формировались очень медленно и охватывали не всю землю100100
  Amaral, 1998, 286f.


[Закрыть]. Итальянцы, которые в конце XIX века устремились в Аргентину, встраивались в существующую систему прежде всего как арендаторы, а не как хозяева своей собственной земли. Только немногие из них становились аргентинскими гражданами. Поэтому политически они ничего не могли противопоставить владельцам латифундий. Со временем происходило дальнейшее укрупнение владений латифундистов. Не существовало никаких условий для создания стабильного среднего класса, слоя аграриев, благодаря которым в обществе возникла бы, как на Среднем Западе США, солидарность. В Аргентине отсутствовал типичный для Запада США феномен небольшого города с системой услуг и постепенно развивающейся инфраструктурой.

Поэтому в аргентинском понимании фронтира (frontera) проводилась особенно резкая граница между «варварской» сельской территорией и «цивилизованным» городом. Отсутствие системы кредитования для мелких сельских хозяев и кадастрового учета земель сильно затрудняло дальнейшее распространение мелких фермерских хозяйств и аграрных предприятий. Строго говоря, в Аргентине не было никакой границы заселенной территории и никакого фронтирного социума как общества со своим политическим весом и мифообразующим потенциалом. Нигде на периферии не было, в отличие от городов на Миссисипи и Миссури, притягательных центров. Когда в стране проложили железные дороги, они скорее облегчили доступ к городам побережья Атлантики, нежели доставку поселенцев в глубь страны. В Буэнос-Айресе опасались возвращения невоспитанных и грубых мигрантов из пампасов и их варварского влияния на граждан. Таким образом, железная дорога привела скорее к сужению, чем к расширению границ фронтиров101101
  Hennessy, 1978, 19, 92; Hoerder, 2002, 359.


[Закрыть].

Характерным типом личности для Аргентины был гаучо – свободный работник, батрак, ковбой в пампасах102102
  Глубокий взгляд на социальную историю гаучо связан с изучением этого феномена в южных регионах Бразилии: Ribeiro, Rabassa, 2000, 293–303.


[Закрыть]. (В основе своей ковбой – латиноамериканское изобретение. Впервые ковбои появились в скотоводческих хозяйствах севера Мексики, а уже оттуда распространились на остальную территорию «Дикого Запада». Свою главную и последнюю в истории политическую роль ковбои также сыграли вне США – в образе солдат под руководством революционного генерала Панчо Вилья, во время Мексиканской революции после 1910 года103103
  Еще один «генеалогический» корень ковбоев связан с активностью североамериканских землепроходцев (амер. «pathfinder»), пик которой приходится на период между 1820 и 1840 годами. См.: Bartlett, 1976, 88.


[Закрыть].) Как заметная социальная группа гаучо исчезли в последней трети XIX столетия. Они были вытеснены вследствие заключения союза между влиятельной элитой латифундистов и государственной бюрократией. Это один из основных процессов аргентинской истории XIX века. Гаучо (этот термин появился, как кажется, около 1774 года) возникли в XVIII веке из охотников на диких животных. Они были смешанного испано-индейского происхождения и поэтому становились жертвами расизма, который был распространен в колониальной и постколониальной Аргентине. Сохранить положение, которое они приобрели, борясь за независимость в войне 1810–1816 годов, гаучо не смогли. Уже в 1820‑х годах время охоты на дикий скот и лошадей, как и время забоя дикого скота на мясо, жир и шкуры, прошло. Возникли простейшие перерабатывающие производства, где изготавливали соленое сушеное мясо, которое большей частью продавалось на рабовладельческие плантации в Бразилии и на Кубе.

В течение следующих двух или трех десятилетий в Аргентине возник новый экономический фактор: там стали разводить нетребовательный к условиям выращивания скот – овец; чтобы получать от них прибыль, их не нужно было забивать. Установка заборов и строительство специальных скотоводческих ферм превратили стадное скотоводство в смешанную экономику. До 1870 года в провинции Буэнос-Айрес, наиболее густонаселенной провинции Аргентины, около четверти населения составляли гаучо. Затем их число стало резко уменьшаться. Благодаря заборам отпала необходимость в конных пастухах. Около 1900 года большое значение приобрела новая технология охлаждения и упаковки мясных продуктов, так называемая «фригорифико». В ходе дальнейшей индустриализации потребность в рабочей силе при производстве мясных продуктов быстро падала. Гаучо потеряли последние остатки своей независимости. Их ценность была минимальной. Одновременно с кампанией генерала Хулио Архентино Рока (ок. 1879 года) против арауканов (мапуче), главной индейской народности Аргентины, бóльшая часть которой была уничтожена, власти нейтрализовали анархические элементы в среде гаучо. Общественная элита рассматривала гаучо как среду потенциально криминальную и принуждала их стать арендаторами или идти на военную службу. Законы об ограничении передвижения лишили гаучо мобильности. Городские интеллектуалы стали романтизировать гаучо как раз в то время, когда они как реально существующий социальный тип уже исчезли. Гаучо, исчезая, стали постфактум овеществленным символом аргентинской нации104104
  Slatta, 1983, 2, 5, 9, 22, 35, 180ff. Сравнительная история конных пастухов в Америке: Idem, 1990.


[Закрыть].

В отличие от Бразилии, в Аргентине индейцы долго не уступали свои земли белым. Еще в 1830‑х годах в провинции Буэнос-Айрес случались нападения индейцев. Они уводили с собой сотни женщин и детей. Сдвиг внутренней границы на запад, с одной стороны, потребовал определения размеров государства, с другой стороны, породил дискурс о неполноценности коренных жителей и недопустимости их включения в национальное сообщество. Борьба теперь велась не только против конкретных коренных жителей, но против «варварства» как такового. «Пустынная война» против индейцев, которая началась в 1879 году и тянулась вплоть до 1885‑го, оказалась удачной для республиканского правительства только благодаря всеобщему применению нового оружия, заряжающегося с казенной части, – винтовок. Почти год в год с окончанием последних больших войн с индейцами в США огромные площади внутренних районов Аргентины были очищены от индейцев для использования в хозяйственных целях. Коренному населению не позволили даже влачить убогое существование в резервации.

Бразилия

В Бразилии – стране по меньшей мере с такими же резервами земли, как в США, – развитие фронтира протекало совсем по-другому, отличаясь также от развития фронтира в Аргентине105105
  В качестве введения в тему см.: Lombardi, 1975.


[Закрыть]. Бразилия – единственная страна мира, в которой начавшиеся после 1492 года фронтирные процессы эксплуатации природных богатств и заселения продолжаются по сей день. Наряду с рано возникшим горным фронтиром в Бразилии существовал еще один вид фронтира, связанный с плантациями сахарного тростника, которые возделывали рабы. Плантации походили на те, которые были в Алабаме или Миссисипи перед Гражданской войной в США. Крестьянский фронтир развился позже и неоднородно. Общественная жизнь Бразилии и сегодня сконцентрирована на прибрежной полосе вдоль океана. Внутренние районы страны (sertão) – а поначалу так называли все земли, находящиеся на расстоянии дальше пушечного выстрела португальских завоевателей, – имели (и отчасти до сих пор имеют) меньшую символическую ценность, их освоение мало кого интересует. Джунгли Амазонки до массированного наступления на первобытные леса в последние десятилетия ХX века были как бы «фронтиром по ту сторону фронтира»106106
  Amado et al., 1990, 18.


[Закрыть]. В бразильской литературе фронтир представлялся как пространство, а не как процесс. Пространственное понятие sertão – ближайший из имеющихся в португальском языке эквивалент тёрнеровского понятия, а слово fronteira означает скорее линию государственной границы.

В Бразилии отсутствовали некоторые объективные предпосылки для освоения внутренних районов. Прежде всего, не было судоходной речной сети, хоть сколько-нибудь сравнимой с чрезвычайно удобной системой рек Огайо – Миссури – Миссисипи. Полезные ископаемые, необходимые в период индустриализации, также отсутствовали, тогда как на Западе США уголь и железная руда играли определяющую роль. Только когда Бразилия возглавила мировой рынок кофе, возникло нечто вроде подвижной границы освоенных под сельскохозяйственное использование территорий. В середине 1830‑х годов экспорт кофе из Бразилии впервые превысил экспорт сахара. Бразилия стала важнейшим производителем кофе в мире107107
  Bernecker et al., 2000, 181.


[Закрыть]. С истощением почвы, которую в технологических условиях той эпохи могло эксплуатировать только одно поколение, плантаторы потянулись дальше на запад. После отмены рабства в 1888 году возникла потребность в сельскохозяйственных рабочих; раньше всего среагировали итальянцы, причем в Бразилии их нанимали на работу на еще менее выгодных условиях, чем в Аргентине. Положение итальянских трудовых мигрантов на бразильских плантациях было настолько отчаянным, что правительство Италии в 1902 году запретило вербовать в стране сельскохозяйственных рабочих на работу туда.

Властные структуры в обеих странах были похожи. Латифундистам в Аргентине соответствовали владельцы крупных кофейных плантаций в Бразилии. Так же как и в Аргентине, в Бразилии не проводилась политика выделения участков земли для мелких крестьян108108
  Nugent W. Comparing Wests and Frontiers // Milner et al., 1994, 828f.


[Закрыть]. Бразильская fronteira в основном представляла собой зону монокультурного производства кофе, который выращивали либо с помощью рабов, либо без них, в рамках крупных производственных единиц. Это не было местом, где, в духе Тёрнера, могли возникнуть самостоятельный пионерский характер, домовитый средний слой и школа демократии под открытым небом. Как показал в своей трилогии Джон Хемминг, бразильским индейцам, которые были вовлечены не в экономику производства сахара и кофе, но в торговлю каучуком на Амазонке, до 1910 года не была предоставлена даже защита резерваций109109
  Прежде всего второй том трилогии: Hemming, 1987; новаторский методический подход продемонстрирован по отношению к 1830 году в исследовании: Langfur, 2006.


[Закрыть]. Девственные леса Амазонки, в отличие от Великих равнин США, со всех сторон окруженных районами поселения евроамериканских колонистов, оставались открытой границей. Индейцы отступали поэтому все глубже, в самые удаленные регионы. Их последнее сопротивление колонистам угасло на рубеже столетий.

Южная Африка

Фронтирные процессы в Южной Америке и Южной Африке не оказывали друг на друга какого-либо реального воздействия. На этом фоне особенно бросается в глаза их точное совпадение во времени. Последние индейские войны прошли в Северной и Южной Америке в 1870‑х и в 1880‑х годах, в то самое время, когда закончилась оккупация белыми (британскими) властями южноафриканских внутренних районов. 1879 год для Южной Африки стал переломным. В этом году племя зулусов, главный военный противник британцев в Африке, было разгромлено. Это была последняя из серии войн между британскими колонизаторами и африканской армией. Король зулусов Кетчвайо, провоцируемый невыполнимыми требованиями британцев, все-таки смог мобилизовать более чем тридцатитысячную армию (величина недосягаемая для североамериканских индейцев), однако она была разбита британскими властями110110
  Fisch, 1990, 179.


[Закрыть]. Племена как сиу, так и зулусов были наиболее значительной местной военной силой и смогли покорить некоторые соседние племена и сделать их зависимыми. Вследствие контактов этих племен с белыми на протяжении десятилетий они прекрасно знали об их военных возможностях. Оба этих племени в процессе нашествия белых были ассимилированы незначительно. Оба образовали сложные политические структуры и системы вероисповедания, которые оставались глубоко чуждыми европейцам и евроамериканцам и способствовали созданию картины иррациональной и враждебной цивилизации «дикости» – как представляла их пропаганда. В 1880‑х годах в США, так же как и в колониальной Африке, господство белых закрепилось окончательно111111
  Ср.: Gump, 1994.


[Закрыть].

Но в судьбе сиу и зулусов, помимо некоторой общности, имелись и различия. Оказавшись перед лицом сильного экономического давления, эти народы обнаружили неодинаковую способность сопротивляться. Сиу были кочевыми охотниками на бизонов, они организовывались в охотничьи группы и не имели никакой политической или военной иерархии. Для расширяющегося экономического рынка США они были полностью бесполезны. Зулусы, напротив, существовали на базе гораздо более мощного оседлого многоотраслевого хозяйства – животноводства и земледелия. У них была централизованная монархическая иерархия, и социальная интеграция обеспечивалась системой четко очерченных возрастных групп. Поэтому общество зулусов, вопреки военному поражению и оккупации мест их обитания, было нелегко разбить и деморализовать – как это произошло с племенем сиу. В экономике Южной Африки страна зулусов не маргинализировалась, а превратилась в резервуар дешевой рабочей силы. Постепенно становясь пролетариями, зулусы по крайней мере играли важную роль в экономическом разделении труда в стране.

Хронология ранних фронтиров в Южной Африке и Северной Америке протекала удивительно параллельно. Первые контакты между пришлыми европейцами и местным населением произошли в XVII веке. В обоих случаях поворотным пунктом стали 1830‑е годы. В США это было связано с джексоновской депортацией индейцев с Юга, а на Юге Африки – с началом Великого трека буров. Южноафриканской особенностью стал раскол среди белого населения после британской оккупации мыса Доброй Надежды в 1806 году: с этого момента наряду с голландскими иммигрантами XVII века возникла также небольшая британская община, которая была связана с богатой и мощной империалистической метрополией и стала принимать все важные решения в Капской колонии. Трекбуры, которые жили исключительно за счет сельского хозяйства, сначала были принуждены покинуть свои земли из‑за их недостатка. Затем, в начале 1830‑х годов, к этому фактору прибавилась исходящая из Лондона политика освобождения рабов. Эта политика проводилась и в Капской колонии, где она подорвала один из главных устоев бурского общества. Декларируемое из Лондона равноправие людей независимо от цвета кожи было для буров неприемлемым.

Направление пути отправившихся в Большой трек пионеров с их повозками, запряженными быками, определялось сопротивлением хорошо вооруженных африканских армий, прежде всего племени коса на востоке. На севере, на плато Высокий Велд, можно было рассчитывать на меньшее сопротивление. Буры воспользовались прежде всего раздорами между многочисленными африканскими сообществами, которые возникли вследствие прежних многочисленных военных столкновений между африканскими народами. В 1816–1828 годах государство зулусов, молниеносно усилившееся при короле-военачальнике Шаке, очистило от населения большие области Граслэнда и одновременно обеспечило белым поселенцам союзников из антизулусского лагеря112112
  Основополагающее исследование южноафриканской ситуации в 1820‑х и 1830‑х годах: Etherington, 2001; в частности, гл. 5–9.


[Закрыть].

Великий трек буров был в военном и логистическом смысле удачным маневром одной из этнических групп, которые конкурировали из‑за земельных угодий. Он превратился в колониальный завоевательный поход, носивший вначале частный характер. Образование государств началось позднее, как «побочное следствие» (по выражению Йорга Фиша) частного присвоения земель. Буры создали два собственных государства: республику Трансвааль (1852) и Оранжевое Свободное Государство (1854). Два государства образовались из‑за раскола в процессе сопротивления британской Капской колонии. Оба были признаны британцами в договорном порядке, и британские подданные оказывали определенное влияние на их экономическую жизнь. Таким образом, в XIX веке на Юге Африки не существовало единого и абстрактного государства, которое могло бы проводить единую политику в отношении чернокожего населения по аналогии с политикой США касательно индейцев113113
  Fisch, 1990, 138f.


[Закрыть]. В военном отношении у буров не было централизованной армии. Вооруженные поселенцы заботились о себе сами, чтобы доказать свою способность к формированию государства. В Оранжевом Свободном Государстве это удалось в большей степени, в Трансваале, который в 1877 году временно был аннексирован британцами, – в меньшей. В обоих случаях государственный аппарат находился в рудиментарном состоянии, финансовое положение было нестабильным, интеграция в гражданское общество, помимо церковных общин, отсутствовала114114
  Giliomee, 2003, 186–190.


[Закрыть]. Так как в 1880‑х годах южноафриканские фронтиры «закрылись» и никакой свободной земли, которую можно было бы поделить и распределить, уже не оставалось, бурские республики как государственные образования на границе заселенной территории перестали существовать.

Каждый фронтир имеет свои демографические особенности, и здесь кроется особенно важное различие между Северной Америкой и Южной Африкой. В Южной Африке до 1880‑х годов не было массовой иммиграции, и даже после этого приток на золотые и алмазные месторождения не мог сравниться с гигантской трансатлантической миграцией в Северную Америку. В середине XIX века индейцы уже составляли ничтожную часть населения США, в то время как африканцы составляли более 80 процентов всего населения южной Африки. Завезенные болезни уничтожили гораздо меньше чернокожих африканцев, чем североамериканских индейцев. Их культурная травматизация была не настолько глубока, чтобы вызвать значительный демографический перелом. Поэтому в Южной Африке доколониальные жители не стали меньшинством в своей собственной стране115115
  Thompson L., Lamar H. The North American and Southern African Frontiers // Idem, 1981, 14–40, здесь 29.


[Закрыть].

В Южной Африке, как и в Северной Америке, самодостаточный вооруженный пионер и его семья изначально были преобладающим типом приграничного жителя. Однако в Америке фронтир рано стал перемежаться с элементами крупномасштабного производства для экспортных рынков. В XVIII веке табачные и хлопковые плантации, часть которых располагалась на границе, были интегрированы в крупные торговые сети. В течение XIX века граница все больше становилась источником процессов капиталистического развития. В Южной Африке, после исхода части буров во внутренние районы страны, эти районы поначалу удалились от мировых рынков еще больше, чем раньше. Только после того, как в 1860‑х годах на территории бурских республик были обнаружены алмазы, а двумя десятилетиями позже – месторождения золота, к сельскохозяйственному натуральному хозяйству бурских крестьян присоединился горнодобывающий фронтир, в значительной степени ориентированный на мировой рынок116116
  Это центральная тема книги: Feinstein, 2005.


[Закрыть].

К концу XIX века бантуязычное население Южной Африки смогло сохранить относительно более благоприятное место в общественном устройстве, чем индейцы Северной Америки. Если койсанские народы в южной части Капской провинции уже в ранний колониальный период почти полностью потеряли доступ к сельскохозяйственным землям, то бантуязычное население внутренних районов страны смогло обеспечить эффективное использование значительных земельных ресурсов, несмотря на продвижение границы расселения. В значительной части Лесото (Басутоленд), в Свазиленде и на части восточной территории нынешней Южно-Африканской Республики африканские мелкие землевладельцы обрабатывали свои собственные земли. Это было отчасти результатом их сопротивления, отчасти – следствием специальных решений различных правительств, не допускавших прямой экспроприации африканцев. В Северной Америке такие уступки не делались. Здесь кочевническое хозяйство охотников на бизонов вступило в прямой конфликт с расширением сельскохозяйственных угодий и использованием прерий для капиталистического скотоводства. Ни одна из этих новых экономик не нуждалась в наемных работниках-индейцах. В Южной Африке фермы и шахты нуждались в наемном труде коренного населения. Поэтому африканцам не только предоставили ниши для существования, но и интегрировали их в динамичные сектора экономики на низшей ступени расовой иерархии. Тот факт, что южноафриканские правители предотвратили расселение черного пролетариата по всей стране и вместо этого создали демаркированные жилые районы, напоминающие гетто, во многом напоминает резервации, в которые были заключены североамериканские индейцы. Целью южноафриканских резерваций, которые обрели свою законченную форму только гораздо позже, после 1951 года, под названием homelands, было не столько создание тюрем под открытым небом для изоляции экономически не задействованного населения, сколько попытка политического контроля и ограниченного экономического использования черной рабочей силы. В основе резерваций лежал принцип, согласно которому семьи обеспечивали себя за счет натурального хозяйства, а мужская рабочая сила, физические затраты на воспроизводство которой свелись к минимуму, была занята в динамичных секторах экономики.

Отношение белых к черному большинству населения Южной Африки было преимущественно жестоким и циничным. Это имело побочный эффект: никто (за исключением нескольких миссионеров) не предпринимал никаких усилий для «цивилизирования» африканцев, то есть для подрыва их культурной автономии. Тогда как в США благонамеренные «друзья индейцев» с последней трети XIX века занимались именно этим. В целом бантуязычные африканцы в Южной Африке не потерпели полного поражения. Демографически они оставались большинством населения, в культурном плане им было разрешено сохранить минимум своего своеобразия, в экономическом плане они играли незаменимую роль. Когда в 1930‑х годах в США впервые реализовали нечто заслуживающее названия гуманной политики в отношении индейцев, было уже слишком поздно для подлинного индейского возрождения. В Южной Африке максимальное угнетение черного большинства было еще впереди. Только после свержения аппарата угнетения в конце XX века в Южной Африке сложились условия для самоопределения населения. Фронтир оказал глубокое влияние на развитие южноафриканской государственности, но после долгой задержки он наконец привел к нормальному развитию национального государства. В США резервации все еще существуют; южноафриканские homelands исчезли на бумаге, но по сей день продолжают оказывать решающее влияние на распределение земельной собственности.

Тёрнер в Южной Африке

Ни к одной другой интерпретации национальной истории, кроме американской, тезис о фронтире не применялся чаще, настойчивее и с большим количеством споров, чем к южноафриканской. В сущности, все южноафриканские сторонники этого тезиса в его разнообразных вариациях согласны с тем, что по мере удаления от колониально-космополитической атмосферы в Капской провинции росла социальная напряженность и усиливались расистские настроения. Переселившиеся вглубь страны трекбуры, как правило, представлялись олицетворением неотесанных первопроходцев. Этому могло придаваться разное оценочное значение: для одних житель пограничья был свободолюбивым человеком, живущим в единении с природой, для других – диким расистом. Общим в этих интерпретациях является акцент на изоляции пограничного населения от «западной цивилизации», по крайней мере от городской западноевропейской, которая имела свой африканский форпост в Капской колонии. Жесткое кальвинистское сознание собственной миссии также было частью этой картины. Будущий расистский порядок Южной Африки, кульминация которого наступила после 1947–1948 годов, возник, согласно критическим версиям тезиса о фронтире, именно на этой границе. Таким образом, опыт приграничной жизни XIX века определил весь социальный порядок Южной Африки во второй половине века XX. В этом предположении о длительной преемственности расистских настроений от нравов пограничья 1830‑х годов до полного формирования системы апартеида лежит суть южноафриканской интерпретации фронтира.

В 1991 году в одной книге, имевшей в Южной Африке очень широкую читательскую аудиторию, было повторено утверждение, что Просвещение и либерализм обошли южноафриканских буров стороной и не оставили на них никакого отпечатка, что они были «самым простым и самым отсталым элементом западной цивилизации в современную эпоху»117117
  Sparks A. The Mind of South Africa. London, 1991; цит. по: Maylam, 2001, 55.


[Закрыть]. Критики этого тезиса не хотели, чтобы бремя расизма было полностью переложено на буров: они находили зачатки расистского мышления и у населения Капской колонии конца XVIII века. Другое направление критики выражало сомнения в остроте конфронтации между белыми и африканцами и, придерживаясь трактовки североамериканского фронтира как middle ground, указывало на многочисленные примеры контактов и сотрудничества между расами и в Южной Африке. Выход из противостояния столь разительно отличающихся позиций историк Леонард Гюльке искал, в частности, с помощью тезиса о двойном приграничном сообществе: одно из них было ортодоксальным, оно репрезентировало «границу исключения» (frontier of exclusion), другое было либеральным, оно репрезентировало «границу включения» (frontier of inclusion). Другое предложение – различать фазу все еще открытой границы и фазу ее закрытия; только на этой второй стадии условия ужесточились и стали радикальными. Сегодня среди южноафриканских историков тезис о преемственности в строгой формулировке находит уже мало сторонников. Фронтир XIX века, равно как и рабство в Капской колонии (до отмены рабства в Британской империи в 1833–1834 годах), не рассматривается в качестве прямого источника апартеида ХX века. Однако и рабство, и фронтир способствовали тому, что уже в конце XIX века стали развиваться культурное высокомерие белых (в том числе религиозно мотивированное) и практики резкого исключения темнокожего населения из локальных сообществ. Тезис о фронтире не дает общего ключа к истории Южной Африки, но он указывает на огромное значение географии и влияния окружающей среды для формирования социальных установок118118
  Maylam, 2001, 51–66. Примечания на с. 508–541.


[Закрыть].