Текст книги "Просто Чехов"

На четвертом курсе Чехов под влиянием трудов Чарльза Дарвина задумал научную работу «История полового авторитета – взаимоотношения полов на всех ступенях развития животного мира от простейших до человека».

Антон Павлович обращается к брату Александру: «Не хочешь ли войти в компанию? Не хочешь ли науками позаниматься? Я разрабатываю теперь и в будущем разрабатывать буду один маленький вопрос: женский… Я ставлю его на естественную почву и сооружаю «Историю полового авторитета». Замысел грандиозен: используя метод Дарвина все разложить по полочкам и сделать вывод. Материал, подлежащий анализу – всё живое.

…В каких видах и классах, по какой причине половой авторитет на стороне мужской или женской особи. Приемы Дарвина. Мне ужасно нравятся эти приемы! После зоологии – займемся антропологией, и чуть-чуть, ибо важного она мало даст. За сим займемся историей вообще и историей знаний».

Затея оказалась сомнительной. Однако размышления с применением методов дедукции и индукции способствовали активизации выдающегося интеллекта Антона Чехова.

«История полового авторитета», – дань увлеченности 23-летнего Антона Чехова эволюционным методом Чарльза Дарвина. Увы, в то время, время накопления знаний, Чехов хотел подойти к решению социальной проблемы взаимоотношения полов в человеческом обществе с биологическими мерками. Зрелый человек, известный писатель, в 1891 году в «Дуэли» резко осуждает идеи социального дарвинизма, высказываемые в повести зоологом фон Кореном, который выступает в активно ницшеанском духе: «…Человеческая культура ослабила и стремится свести к нулю борьбу за существование и подбор; отсюда быстрое размножение слабых и преобладание их над сильными». А поэтому, коль скоро человечеству грозит опасность со стороны нравственно и физически ненормальных, то их надо либо возвысить до нормы, как считает фон Корен, либо обезвредить, то есть уничтожить. Подобные взгляды антипатичны врачу и гуманисту Чехову.

Перед окончанием университета Чехов предпринял еще одну попытку научного исследования. В архивах писателя в 1930 году обнаружена рукопись с названием «Врачебное дело в России». Судя по перечню литературы (112 названий), к которой обращался Чехов, делая выписки с комментариями, он намеревался изучить врачевание на Руси с древнейших времен. Для этой цели Чехов обратился к летописям, фольклору, книгам по истории России.

В этой исследовательской работе он сумел показать, как можно увязать факты медицинские с загадками историческими.

«Самозванец не знал падучей болезни, которая была врожденна у царевича Дмитрия», – записал Чехов в комментариях к показаниям современников о причинах смерти Дмитрия Угличского.

Когда А. С. Суворин попросил дать справку о падучей болезни в связи с общественным интересом все к той же загадочной истории смерти царевича Дмитрия, Чехов в письме от 17 марта 1890 года ответил следующим образом: «Зарезать себя мальчик мог. Известно ли, какой нож был у него в руках? Но главное – падучая у него была наследственная, которая была бы у него и в старости, если бы он остался жив. Стало быть, самозванец был, в самом деле, самозванцем, так как падучей у него не было. Когда случится писать об этом, то скажите, что сию Америку открыл врач Чехов, – больше мне от Вас ничего не нужно».

Заинтересовавшись историей медицины, Чехов подошел к этой теме с истинно гуманистических позиций. Его интересовали давно происшедшие войны, эпидемии, «глады», быт и нравы людей, жестокость казней и людоедства, которые соседствовали с разумностью и веселостью народной жизни. Толковое и бестолковое, мудрость народного опыта и нелепости суеверий видит Чехов у истоков народной медицины, фиксируя в своих записях то и другое.

Деятельность врача и литератора вытеснила исторические интересы. Исследовательский труд был отложен, но не забыт. Работа же над диссертацией «Врачебное дело в России» была отложена, как оказалось, навсегда. Мечта о продолжении увлекательного исследования, тем не менее, жила в его душе.

В газетной публикации рассказа «Житейские мелочи» были такие строки: «…Хорошо также упрятать себя на всю жизнь в келью какого-нибудь монастыря… день и ночь будет он сидеть в башенке с одним окошком, прислушиваться к печальному звону и писать историю медицины в России…» В последующих изданиях, рассказа этих строк нет.

В замысле так и ненаписанной диссертации «Врачебное дело в России», заключена была мысль, которую он высоко ценил и лелеял многие годы. В рассказе «Студент» вера в то, что прошлое связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекающих одно из другого, выражена в образе поистине бессмертном: «…дотронулся до одного конца, как дрогнул дугой».

Под заголовком рукописи «Врачебное дело в России» Чеховым проставлены 1884 и 1885 – годы работы над диссертацией. В дальнейшем систематическая работа уже не шла, но отдельные записи в нее вносились. Почерком Чехова послесахалинского времени сделана запись: «Язык природы не понимают потому, что он слишком прост. А. Шопенгауэр». Антон Павлович читал Шопенгауэра в мелиховском 1892 году. Тогда же он послал Суворину в «Новое время» заметку под названием «От какой болезни умер Ирод?» Заметка эта, вроде бы, не связана с русской историей, но она находится в русле интереса Чехова к истории медицины, да и свидетельство о характере болезненных проявлений у старца Ирода взято в российских Четьи-Минеях (текст св. Феофилакта.).

В 1901 году на запрос С. П. Дягилева Чехов среди прочего сообщает: «Остров Сахалин» написан в 1893 г. – это вместо диссертации, которую я замыслил написать после 1884 г. – окончания медицинского факультета».

В конце 80-х годов Чехова стали угнетать сомнения в полезности, эффективности его литературного труда. Он тосковал по практическому, полезному для общества делу, мучительно искал выход из своего творческого и идейного кризиса. Таким выходом ему представлялась поездка на Сахалин. Решение ехать окрепло к концу 1889 года.

О Сахалине народ сложил пословицу: «Кругом море, а посредине – горе». Антон Павлович счел для себя необходимым окунуться в это горе, побывать на острове невыносимых страданий.

Но вместо пустопорожних сожалений об этом, он, превозмогая тяжелую болезнь (туберкулез, дающий о себе знать с весны 1884 года систематическими приступами кашля, кровохарканья), едет на Сахалин, где осуществляет большую научно-исследовательскую работу. Он пишет А. С. Суворину о цели экспедиции буквально следующее: «Еду совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претензий… Я хочу написать хоть 100–200 страниц и этим немного заплатить своей медицине…»

Итак, Чехов собирался взглянуть на каторгу глазами врача. На острове, как указал сам Антон Павлович, он пробыл 3 месяца и два дня. За это короткое время им была проделана колоссальная работа. Он побывал почти во всех населенных пунктах острова, познакомился с жизнью большинства ссыльных. Был на ногах ежедневно с пяти утра до позднего вечера. Чтобы знакомство с жизнью ссыльных не оказалось поверхностным, Чехов проводит перепись всего населения по специально разработанной им подробной анкете, содержащей 12 пунктов. (Прообраз первой всероссийской переписи 1897 года.). Он привез домой в Москву более 10 тысяч статистических карточек, позволивших ему провести глубокое медико-социологическое исследование.

Книга «Остров Сахалин» имеет подзаголовок «Из путевых заметок». По существу, это основательный, капитальный научно-исследовательский труд. В отличие от традиционной формы научных работ, в которых предмет исследования остается «за сценой», в «Острове Сахалине» читатель становится очевидцем и участником проводимого исследования. Вместе с очеркистом-художником читатель видит ту предельную степень унижения человека, дальше которой, по словам Чехова, нельзя уже идти.

Заковывают в кандалы. Сахалин. 90-е годы XIX столетия.

«Мой «Сахалин» – труд академический, – констатирует Антон Павлович в письме к А. С. Суворину. – Медицина не может теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености и тому, что старые писатели называли педантством. И я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жесткий арестантский халат…»

За время пребывания на острове Чехов познакомился со всеми врачами Александровского, Тымовского и Корсаковского округов. А. П. Чехову принадлежит приоритет описания клиники болезни, носящей ныне название «дальневосточной скарлатиноподобной лихорадки, или псевдотуберкулёза». Болезнь эта весьма распространенная во времена Чехова среди местного населения называлась тогда «неточно определенной лихорадочной болезнью». «Этот тифоид, – указывал доктор Чехов, – очень распространен здесь, особенно в северных округах, но в отчет не попадает и сотая доля всех случаев, так как больные обыкновенно не лечатся»… Чаще всего встречаются такие больные на дорожных работах и на местах новых поселений. Это настоящая febris sachaliniesis (сахалинская лихорадка).

От туберкулеза, отмечал Чехов, на острове умирают чаще всего лица молодого возраста. Доктор Чехов определил и высокую смертность от сифилиса. Больные, которых видел Антон Павлович «производили жалкое впечатление; эти запущенные, застарелые случаи указывали на полное отсутствие санитарного надзора, который, в сущности, при малочисленности ссыльного населения, мог бы быть идеальным».

Чехов заостряет внимание на диагнозе «маразм» – состояние полного упадка психической и физической деятельности человека вследствие старости или длительной хронической болезни. От «маразма» умирают далеко не старые люди – 27,30,43,48 лет. Доктор Чехов отмечает, что «каторжный или поселенец 40 лет большой частью выглядит стариком».

Казалось бы, книга «Остров Сахалин» удовлетворяет всем самым высоким требования, предъявляемым к докторским диссертациям, а ее автор, совершивший гражданский и научный подвиг, несомненно, заслуживал искомой степени. Когда же к декану медицинского факультета с предложением рассмотреть вопрос о присуждении ученого звания «доктор медицины» обратился однокашник и друг Чехова, профессор Григорий Иванович Россолимо, декан – патологоанатом профессор И. Ф. Клейн не пожелал даже разговаривать с ним на эту тему. Присуждение ученой степени автору «Острова Сахалин» означало бы официальное признание крамольной книги, в которой было ярко показано существование чудовищных античеловечных явлений, в медицинской сфере в том числе.

Результатом публикации книги А. П. Чехова «Остров Сахалин» стали реформы, направленные на улучшение положения каторжных и ссыльных. Были отмечены телесные наказания, кандалы, бритье головы, клеймение и пр.

Антон Павлович заметил как-то: «Если бы я не сделался писателем, вероятно, из меня вышел бы психиатр».

В то время московскую школу психиатров возглавлял ученик А. Я. Кожевникова Сергей Сергеевич Корсаков. Он стремился рассматривать вопросы психиатрии с позиций учения И. М. Сеченова о рефлексах головного мозга. Корсаков предложил и стал применять по отношению к больным систему «нестеснения». В числе последователей Корсакова был земский психиатр Владимир Иванович Яковенко – один из основоположников социальной психиатрической помощи в России. Антон Павлович познакомился с Яковенко в мелиховские годы. В эту пору Владимир Иванович исполнял должность главного врача губернской психиатрической больницы в с. Покровское-Мещерское неподалеку от Мелихова. Чехов, постоянно интересовавшийся психиатрией, был рад знакомству с Яковенко и бывал в его лечебнице неоднократно.

«Психопат», «психопатия» – термины, означавшие пограничные с патологией расстройства нервной системы до 1884 года, не были известны населению России, отсутствовали в имевшихся тогда классификациях психических заболеваний. Благодаря глубокой разработке в творчестве А. П. Чехова – он психологически точно и скупо нарисовал тип астенического психопата в рассказах «Поцелуй», «Психопаты» – эти термины вошли в жизнь. Такое ныне общепринятое понятие как «душевная боль» Чехов описал в рассказе «Припадок» «по всем правилам психиатрической науки».

Максим Максимович Ковалевский – юрист, профессор Московского университета, человек близко знавший Чехова, в своих воспоминаниях писал, что если бы судьба не наделила Чехова художественным талантом, он приобрел бы известность как ученый и как врач. Пристрастия Чехова были на стороне точных наук, и в самом его литературном творчестве проявлялись, как редко у кого способность к точному анализу, лишенному какой-либо сентиментальности и преувеличений.

Сомерсет Моэм писал об особенности творчества Чехова: «Я не знаю лучшей школы для писателя, чем профессия врача… Врачебная практика пошла Чехову на пользу… Он видел лучшие и худшие черты человеческой натуры».

Медицинское образование давало возможность Чехову расширять и углублять круг своих наблюдений и брать из того, что он видел, самое необходимое для литературного творчества. Отсутствие «иллюзий» позволяло Чехову, сохраняя художественное начало, быть точным, как и должно быть врачу.

Хорошо осведомленный о заболеваниях сердца и кровеносных сосудов Чехов в «Скучной истории» с определенной образностью и научной правдой описал грудную жабу у героя повести. Болезнь органически вошла в сюжетную канву произведения. Писателем показана взаимосвязь между личностью человека и болезнью.

Доктор Антон Павлович Чехов диагностирует эту болезнь у своего «благовестителя», писателя Григоровича. В письме к А. С. Суворину он так излагает причину стенокардического приступа у Дмитрия Васильевича Григоровича и существо заболевания: «Старичина поцеловал меня в лоб, обнял, заплакал от умиления и от волнения у него приключился жесточайший припадок грудной жабы. Он невыносимо страдал, метался, стонал…» Чеховым здесь показана прямая связь кризисного проявления болезни с высоким эмоциональным напряжением.

Известный профессор-кардиолог Р. П. Шульцев разъяснял и подчеркивал: «Атероматозный процесс – медицинский термин, означающий жировое перерождение артерий, был применен Чеховым на 6–7 лет раньше, чем он вошел в широкий, врачебный обиход». Существенный вклад в науку!

«Сама по себе грудная жаба – болезнь неважная, но у Дмитрия Васильевича она является симптомом болезни, которая называется атероматозным процессом, перерождением артерий – недуг старческий и неизлечимый – разъяснял Антон Павлович Суворину. Об этой болезни Вы составите себе ясное представление, если вообразите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления потеряла свою эластичность, сократительность и крепость, стала более твердой и ломкой. Артерии становятся такими вследствие того, что их стенки делаются с течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения, чтобы такой сосуд лопнул. Так как сосуды составляют продолжение сердца, то обыкновенно и само сердце находят перерожденным. Питание при такой болезни плохо. Само сердце питается скудно, а потому и сидящие в нем нервные узлы болят, – отсюда грудная жаба…»

Антон Павлович однажды пророчески изрек: «Когда-нибудь убедятся, что я, ей богу, хороший медик». Это так!

В произведениях А. П. Чехова не редкость персонажи, страдающие различными заболеваниями. Освещая медицинские проблемы, Чехов поднимает их до общечеловеческого звучания.

«Случай из практики» – рассказ о таком случае, когда мало быть терапевтом и психологом, а надо еще быть очень чутким человеком и в какой-то мере социологом. Все эти качества соединяет в себе врач-художник Чехов и оттого рассказ «Случай из практики» заключает в себе диагноз на все времена: «Следует предпринять все необходимое, чтобы хозяином жизни не был дьявол, который, к примеру, основательно устроился на фабрике Ляликовых».

«Субъективное ощущение больного человека» – такой курс лекций мечтал прочитать студентам-медикам выпускник Московского университета Антон Чехов. Такой возможности ему в свое время не дали. Когда в марте 1887 года он вызван был старшим братом Александром к заболевшей тифом его жене, явился на свет рассказ «Тиф». Окончательно понудило писать этот рассказ еще и дорожное впечатление на ту же тему. Чехов в этом рассказе описал симптомы тяжелого, смертельно опасного заболевания с полной научной достоверностью и передал точное во всех деталях лихорадочное томление больного, – передал высокохудожественно и объективно. «В почтовом поезде… в отделении для курящих, ехал молодой поручик Климов. Офицер чувствовал себя ненормальным. Руки и ноги его как-то не укладывались на диване, хотя весь диван был к его услугам, во рту было сухо и липко, в голове стоял тяжелый туман, мысли его, казалось, бродили не только в голове, но и вне черепа, меж диванов и людей, окутанных в ночную мглу. Сквозь головную муть, как сквозь сон, слышал он бормотанье голосов, стук колес, хлопанье дверей. Звонки, свистки кондуктора, беготня публики по платформе слышались чаще, чем обыкновенно. Время летело быстро, незаметно и потому казалось, что поезд останавливается около станции каждую минуту». Вспомним ли «Попрыгунью» – описание заражения дифтеритом, тщетные усилия коллег-врачей и кончина доктора Дымова; описание угасания раковой больной – сестры Алексея Лаптева – Нины Федоровны из повести «Три года» и многие другие произведения Чехова, где рассудительно, мудро, по-докторски компетентно рисуются, иногда в нескольких словах определяются тяжкие человеческие недуги, всякий раз писатель предстает явлением богоданным, – таким, каких не было до него, он единственный в своем роде.

Совсем молодой, безусый студент-медик Антон Павлович Чехов. Он пишет брату Александру: “Не найдешь, любезный, ни одной болезни, которую я не взялся бы лечить… не имея усов, знаний и возраста, придется вступить на стезю Захарьиных и Циркунинковых…”

«Своими «Именинами» я угодил дамам. Куда ни приду, славословят. Право, не дурно быть врачом и понимать то, о чем пишешь. Дамы говорят, что роды описаны верно. В рассказе, посланном для Гаршинского сборника я описал душевную боль». Рассказ «Припадок», к тому же, в нравственно-психологическом аспекте ставил острейший для русского общества вопрос.

В чеховское время было, в основном, три категории докторов: земские врачи, городские врачи, состоящие на казённой службе и постоянно визитирующие эскулапы – наиболее преуспевающая часть врачебной корпорации (тип такого медика дан в рассказе «Ионыч»).

Земские врачи по всеобщему признанию – самоотверженные труженики. На том скудном пайке, на каком содержалась земская медицина, она могла и не выжить, едва появившись на свет (к моменту получения Антоном Павловичем лекарского паспорта она насчитывала двадцатилетнюю историю), если не было бы в нее притока разночинной интеллигенции, которая внесла в земское дело неподдельную любовь, искреннюю преданность, горячую убежденность, упорную энергию – все то, что служит залогом успеха в общественном служении.

«Прослужить в земстве 10 лет, – писал Чехов, – труднее, чем 50 быть министром». Зачастую, по объективным и субъективным причинам, места земских врачей занимали малограмотные фельдшеры. В иных земствах считали: «Так лучше: доктор – «господский» лекарь, фельдшер – «мужицкий».

В ранних рассказах («Сельские эскулапы», «Хирургия») и более поздних («Неприятность», «Палата № 6») Чехов сатирическими красками рисует «мужицких» фельдшеров, по сути своей более близких к городовому Очумелову, нежели к классному, имеющему медицинское образование, фельдшеру.

Весной 1884 года Антон Павлович успешно выдержал выпускные государственные экзамены и поехал в г. Воскресенск (ныне г. Истра), где в приходской школе учительствовал брат Иван, и где обычно летом собиралась вся семья Чеховых.

В двух верстах от Воскресенска находилась Чикинская земская больница, возглавляемая доктором П. А. Архангельским. К нему на временную работу устремился новоиспеченный доктор А. П. Чехов. Павел Арсентьевич и Антон Павлович были знакомы – Чехов летом 1883 года проходил здесь студенческую практику.

23 июня 1884 года в Петербург Н. А. Лейкину, редактору-издателю журнала «Осколки», в котором постоянно публикуются рассказы Антоши Чехонте, посылается победная реляция.

«Живу теперь в Новом Иерусалиме… Живу с апломбом, так как ощущаю в своем кармане лекарский паспорт.

Курс я кончил… Предлагали мне место земского врача в Звенигороде, отказался.

Лекарь и уездный врач А. Чехов».

Чехову 25! Он визитирующий врач. Пишет в Таганрог дяде Митрофану Егоровичу:

“Медицина моя шагает помаленьку. Лечу и лечу. Каждый день приходится тратить на извозчика более рубля. Знакомых у меня очень много, а, стало быть, немало и больных. Половину приходится лечить даром, другая же половина платит мне пяти и трехрублевики Капитала, конечно, еще не нажил и не скоро наживу, но живу сносно и ни в чем не нуждаюсь. Если буду жив и здоров, то положение семьи обеспечено… Что будет дальше, неведомо. Теперь же грешно жаловаться.”

Главная причина отказа от Звенигорода – хотелось ума-разума набраться у П. А. Архангельского, с которым близко сошелся во время студенческой практики.

«Чикинская больница считалась поставленной образцово, – вспоминал брат-биограф Михаил Павлович Чехов, – сам Павел Арсеньевич был очень общительным человеком, и около него всегда собиралась для практики, медицинская молодежь, из которой многие потом сделались медицинскими светилами…»

У скромной сельской больницы, естественно, были слишком скромные возможности для того, чтобы, работая в ней, получать солидный клинический опыт. Но зато безграничный диапазон, универсальность предоставляемой населению медицинской помощи и главное – здесь Антон Павлович прошел школу сострадательного отношения к больному, бескорыстного служения общественному благу. Этой школе он был верен всю жизнь.

Чикинская больница.

За работу там пришлось взяться, что называется, засучив рукава. 27 июня Чехов делится с Лейкиным:

«…Сейчас я приехал с судебно-медицинского вскрытия, бывшего в 10 верстах от Воскресенска. Ездил на залихватской тройке купно с дряхлым, еле дышащим за ветхостью, никуда не годным судебным следователем, маленьким, седеньким и добрейшим существом. Вскрывал я вместе с судебным врачом на поле, под зеленью молодого дуба, на проселочной дороге…»

Доктор Павел Арсентьевич Архангельский, сам довольно молодой по возрасту и практике врач, слыл универсальным, всемогущим доктором Антона Чехова он принял по-братски, с полным доверием. Антон Павлович помнил его доброту всю жизнь.

Сюжеты, детали, краски – так и просятся на бумагу, но еще больше захватывает процесс овладения секретами докторской службы. Павел Арсентьевич Архангельский так оценивает деятельность молодого врача: «Антон Павлович производил работу не спеша, иногда в его действиях выражалась как бы неуверенность, но все он делал с вниманием и видимой любовью к делу, особенно с любовью к тому больному, который проходил через его руки. Он всегда терпеливо выслушивал больного, ни при какой усталости не повышал голоса, хотя бы больной говорил и не относящееся к уяснению болезни… Душевное состояние больного всегда привлекало особое внимание Антона Павловича…»

Одновременно с работой в Чикинской земской больнице Чехов принял на себя (вновь временно) заведование земской больницей в Звенигороде. В очередной депеше Н. А. Лейкину (14 июля 1884 г.) он следующим образом излагает случившееся: «В настоящее время я нахожусь в граде Звенигороде, где волею судеб исправляю должность земского врача, упросившего меня заменить его на 2 недельки. Полдня занят приемкой больных (30–40 человек в день), остальное время отдыхаю или же страшно скучаю, сидя у окна и глядя на темное небо, льющее уже 3-й день нехороший дождь…»

Казалось бы, проблема, одолевавшая его не один год, чему все-таки себя посвятить: врачебному делу или писательскому, была решена в пользу медицины. Перед ним, как он сам говорил, «открылась стезя Боткина и Захарьина». В руках твердая профессия, да и близкие не советуют менять «настоящее дело на бумагомарание».

Чехов не собирается и не может оставить (кормить семью надо!) литературные занятия, но на протяжении двух лет по окончанию курса медицинского факультета уделяет им только «досуг»: несколько свободных от врачебной деятельности часов в дневное время и значительный кусок ночи. Такой режим жизни очень скоро привел к сбоям, обострению легочной болезни. В декабре 1884-го он сообщает в раздражении и недоумении: «Вот уже три дня, как у меня ни к селу ни к городу идет кровь горлом. Это кровотечение мешает мне писать, мешает поехать в Питер… Вообще – благодарю, не ожидал! Три дня не видел я белого плевка, а когда помогут мне медикаменты, которыми пичкают меня мои коллеги, сказать не могу. Общее состояние удовлетворительное… Причина сидит, вероятно, в лопнувшем сосудике… Как на смех, у меня теперь есть больные… Ехать к ним нужно, а нельзя… Не знаю, что и делать с ними… Отдавать другому врачу жалко – все-таки ведь доход!…»

В студенческие годы Чехов мечтал начать свою личную врачебную практику в Таганроге, о чем сообщал родне. 31 января 1885 года он объясняет в письме дяде Митрофану Егоровичу Чехову: «Прошлое лето не мог быть у Вас, потому что сменил товарища земского врача, бравшего отпуск, в этом году рассчитываю попутешествовать, а стало быть, и повидаюсь с Вами. В декабре я заболел кровохарканьем и порешил, взявши денег у литературного фонда ехать за границу лечиться. Теперь я стал несколько здоровее, но думаю все-таки, что без поездки не обойтись…

Куда бы я ни поехал – за границу ли в Крым или на Кавказ, Таганрога я не миную… Жалею, что не могу послужить купно с Вами родному Таганрогу… Я уверен, что служа в Таганроге, я был бы покойнее, веселее, здоровее. Но такова уж моя “планида”, чтобы навсегда остаться в Москве… Тут мой дом и моя карьера… Служба у меня двоякая. Как врач я в Таганроге охалатился бы и забыл свою науку, в Москве же врачу некогда ходить в клуб и играть в карты. Как пишущий я имею смысл только в столице.

Антон Павлович еще в студенческие годы взял на себя медицинское обслуживание семьи. Он не только был в семье кормильцем, но и исполнял функции домашнего доктора. Его постоянными пациентами, прежде других, были родители – Павел Егорович и Евгения Яковлевна Чеховы. Затем сестра Маша и все братья с их домочадцами.

Врачебный выезд. Доктор Чехов совершает объезд своего участка. Лето 1892 года.

Характерный пример эффективного врачевания – заболевание в январе 1893 года тяжелой формой тифа отца и сестры. Вывел он их из кризисного состояния, поставил на ноги. Отсутствие же Антона Павловича в Мелихове (в октябре 1898 г. он, хронический легочный больной, находился в Ялте) привело отца к трагическому финалу. Защемление грыжи, ввиду отсутствия своевременной врачебной помощи, вызвало омертвение тканей и смерть Павла Егоровича на операционном столе.

Чехов сознает, что он – благодетель для всех родных: «Нашим раздолье: даже тетка Федосья Яковлевна у меня лечится; недавно лечил Ивана. Иметь у себя в доме врача – большое удобство».

Старшего брата Александра, склонного к алкоголизму, подверженного психопатическим срывам, Антон Павлович постоянно наблюдал, как врач-психиатр, положительно влиял на хронического больного, предупреждал рецидивы, выводил из кризисных состояний.

Брат-художник Николай Павлович Чехов был самым трудным, туго поддающимся врачебному воздействию пациентом доктора Чехова. Антону Павловичу приходилось созывать консилиумы врачей, исполнять роль и лечащего врача, и медицинской сестры, и сиделки. Смертельная болезнь Н. П. Чехова в марте-июне 1889 г (тиф на фоне скоротечной чахотки) легла тяжким грузом, испытанием нравственных и физических сил на Антона Павловича.

Чехов был домашним доктором своих друзей: знаменитого архитектора Ф. О. Шехтеля, выдающегося художника-пейзажиста И. И. Левитана, прославленного репортера В. А. Гиляровского, писателя В. Г. Короленко, поэта Лиодора Пальмина, издателя Николая Александровича Лейкина, издателя, драматурга, публициста Алексея Сергеевича Суворина и членов его семьи. Антон Павлович выступал в качестве домашнего доктора для хозяев имения Бабкино – семьи Киселевых, где Чеховы снимали на все лето дачные помещения в 1885–1887 гг. То же в случае с сумскими помещиками Линтваревыми, где Чеховы были дачниками в 1888–1889 гг.

Наконец, пациентом Антона Павловича в ялтинские годы стал Л. Н. Толстой. Чехов неоднократно выезжал в Гаспру для оказания срочной помощи. Доктор Чехов (единственный!) поставил правильный диагноз Толстому, считавшемуся обреченным, спрогнозировав великому писателю еще несколько лет, что подтвердилось.

Существованию Антона Павловича в двух ипостасях не позавидуешь. Он пишет в декабре 1885-го Лейкину: «Дела по горло, но сядешь писать – не пишется: то и дело начало зачеркиваешь; к больному надо ехать – проспишь или за писание сядешь…» 6 апреля 1886-го ему же посылает фактически SOS: «Я болен. Кровохарканье и слаб… Не пишу… Если завтра не сяду писать, то простите: не пришлю рассказа к Пасхе… Надо бы на юг ехать, да денег нет».

Этому тревожному письму предшествовали февральско-мартовские настораживающие известия, посылаемые друзьям: «Гиляй болен. Что-то у него начинается. Т. высокая, но в чем дело, пока неизвестно». «Пишу и лечу. В Москве свирепствует тиф (сыпной), унесший в самое короткое время шесть человек из моего выпуска. Боюсь! Ничего так не боюсь, а этого тифа боюсь… Словно как будто что-то мистическое…»

О страхе пишет, а страха не признает. Лечит тифозных больных. Не всегда захватывает болезнь во время. В семье художника Александра Степановича Янова заразились друг от друга буквально все. Мать семейства и одна из трех ее дочерей скончались. Чехов долго терзал себя раскаяньем. Даже снял с дверей дома, где он жил табличку «Доктор Чехов», зарекся в дальнейшем быть визитирующим эскулапом. Но, увы, жизнь, пациенты требовали его участия: «Докторскую вывеску не велю вывешивать до сих пор, а все-таки лечить приходится! Бррр… Боюсь тифа!

Коллеги доктора при встречах вздыхают, заводят речь о литературе и уверяют, что им опостылела медицина».

В Гаспре Чехов для Толстого был в первую очередь не лечащий врач, а долгожданный, интересный собеседник, оппонент в нескончаемой философской полемике. Встретившись, о болезнях они тотчас забывали.

Антон Павлович крепится изо всех сил: