Текст книги "Просто Чехов"

В Петербурге Цикада вне конкуренции. Жамэ – Лика Мизинова – поет романсы в домашнем кругу, что придает ей особое очарование, делает желанной, ожидаемой всегда с особенным нетерпением. Прозвище Жамэ возникло в Москве. Жамэ, в переводе с французского, – никогда. С ней в письмах (ироничных, назидательных) идет расплата за многомесячное забвение его личности во время поездки на Сахалин, за что и удостоена прозвища Жамэ. Так же мило поет «цыганистые» романсы литературная крестница Антона Павловича юная Елена Шаврова. О ней он продолжает заботиться и в Петербурге. Вот тому доказательство – 18 января он послал ей весть о своем старании: «Ваш рассказ напечатан в сегодняшнем номере «Нового времени», в приложении, Суворину рассказ очень нравится». Рассказ авторша назвала «Замуж!» Сон, что называется, в руку. Шаврова спустя полгода вышла замуж, а с Дарьей Мусиной-Пушкиной это случилось еще раньше.

Возможно, в те январские петербургские каникулы, когда она, Цикада, пела для него в актерской компании, ее, наверное, посещала дерзкая и соблазнительная мысль: вдруг милому Тараканушке опостылит холостая жизнь, и он возжелает слушать ее пение, воспринимать ее активную жизнерадостность ежедневно от утра до вечера и от вечера до утра. Призрачная надежда! Он уехал в конце января, а когда в середине марта вновь посетил Петербург, чтобы из Северной Пальмиры вместе с Сувориным отправиться в Италию, она словно бы перестала для него существовать. Дарья Михайловна того, что произошло в день его второго в 1891 году петербургского пришествия, понять, осознать никак не могла и хотела услышать объяснения.

«18.13/III.91. Бассейная, д. № 10, кв. № 8.

Антон Павлович, когда я ехала по Литейному, то встретила Вас, также едущего на извозчике, причем Вы смотрели прямо на меня, но почему-то не удостоили поклона. Зная, что Вы здесь, я решаюсь просить Вас зайти ко мне, хоть на минуточку. Сегодня я дома, завтра также, впрочем, до 2 ч. дня и с 5-ти вечера. Мне очень хотелось бы увидать Вас и узнать что-нибудь о Москве.

Д. Мусина-Пушкина – Цикада».

Наверное, они повидались перед его отъездом за границу. Она пела и говорила о том, как ей хорошо с ним, Тараканушкой, а он своими близорукими глазами смотрел вдаль, сквозь нее, и философствовал, отталкиваясь, по обычаю, от погоды.

– Погода в Петербурге великолепная. Солнце светит вовсю, снега нет, и мороз слегка щиплет за щеки. Я шел к вам по Невскому. Все удивительно жизнерадостно, и когда глядишь на розовые лица, мундиры, кареты, дамские шляпки, то кажется, что на этом свете нет горя.

На синем квадратном листке плотной писчей бумаги стремительно бегущие строки. Нет даты. Состояние пишущего – крайняя степень взволнованности. Во всем этом письме тревожность, предчувствие беды.

«Многоуважаемый Антон Павлович, обращаюсь к Вам с просьбой как к хорошему знакомому; дело в том, что завтра моя свадьба, в 12 часов дня в церкви Манежа; я приехала сюда три дня тому назад. Завтра, сейчас же после свадьбы, я уезжаю. Остановилась в Лоскутной гостинице, № 5-й. Сослужите службу – будьте шафером. Вы ниточка, за которую хватается утопающий. Хорошо было бы, если бы Вы сегодня же зашли ко мне для переговоров.

Д. Мусина-Пушкина.

Малая Дмитровка, д. Фирганга, Антону Павловичу Чехову».

Вернувшись из заграницы 2 мая Чехов на следующий день «уехал в Алексин слушать соловьев». Так он написал своему приятелю князю Урусову утром 3 мая 1891 года. В Богимове под Алексином, на Оке, он пробыл до начала сентября. Стало быть, застать его в Москве на Малой Дмитровке в доме Фирганг можно было с сентября 1891-го по март 1892-го, когда он переехал в Мелихово. Точнее о времени венчания Дарьи Михайловны и инженера Глебова сказать затруднительно. И про замужнюю жизнь Дарьи Михайловны Глебовой источники молчат – ничего определенного. Известен только факт трагической гибели горного инженера. Отношения Тараканушки и Цикады, однако, не прервались окончательно.

В октябре 1896 года, в преддверии скандальной премьеры «Чайки» в Александринке, Чехов приехал в Петербург. Он послал с нарочным записку Дарье Михайловне и тотчас получил ответ: «Вы не можете себе представить, дорогой Антон Павлович, как Вы обрадовали меня своей записочкой. Хочу как можно скорее видеть Вас, – если Вы не побоитесь хаотического состояния моей квартиры, так как я всего два дня, как переехала, то приходите сегодня вечером часам к 7-ми – 8-ми пообедать. Жалко, что не могу видеть Вас немедленно. До свидания. Приходите непременно! Д. Глебова».

Она всегда была ему рада – всегда ее сердце, двери её дома распахнуты ему навстречу.

3 мая 1897 года, о чем извещает дневник Павла Егоровича Чехова, «приехала Маша и Мусина-Пушкина». 13 мая Антон Павлович разъяснял Суворину возникшую в Мелихове обстановку: «Едва я телеграфировал Вам про вдову, как в самом деле ко мне приехала молодая вдова, жена того самого инженера Глебова, который на юге затеял миллионное дело и был убит егерем на охоте под Петербургом. Вдова очень милая, интересная женщина, пропела мне десятка три романсов и уехала, и я по-прежнему в одиночестве…»

Этот снимок – документальное свидетельство пребывания Дарьи Мусиной-Пушкиной (Глебовой) в Мелихове и зримый образ свидания на Аллее любви.

Конечно же, хозяин Мелихова был поставлен в известность Машей о том, что она приедет вместе с Дарьей Михайловной, и он знал о печальном повороте в судьбе молодой женщины. Визит поющей, артистичной, очень богатой дамы к холостому, молодому (37 лет!), знаменитому на всю Россию Чехову вряд ли был визитом вежливости и только. Да и все, что было между ними раньше, подталкивало гостью к продолжению диалога. Как жаль, что так и останется тайной все то, о чем они говорили, присев на садовую скамейку во время прогулки по Аллее любви! Известна, однако, запись Антона Павловича в памятной книжке, сделанная на следующий день, 4 мая 1897 года.

«4 мая. Приходили монахи из монастыря. Приезжала Даша Мусина-Пушкина, вдова инженера Глебова, она же Цикада. Много пела». Появление монахов было не на пользу вдове и ее матримониальным планам. Пребывание на усадьбе монахов, возможно, обострило внутреннее, монашеское ощущение свыше назначенного Антону Чехову одиночества. И в письме к Суворину, скорее всего, неслучайна строка: «22 мая надо быть у монахов в Давыдовой Пустыни». В этот названный день Павел Егорович отметил, как положено: «Антоша ездил в Давыдову Пустынь». «Надо быть у монахов»? Зачем? Что за надобность в разгар весны, когда на усадьбе в полном цвете вишни, сливы, груши, яблони, смородина и крыжовник, ехать к монахам? Чувства Антона Павловича обострены и контрастны. От тоскливого чувства одиночества до озорства – один шаг.

Меньше месяца прошло, как он вернулся из клиники Остроумова, и к мелиховскому затворнику вернулось привычное желание устраивать розыгрыши – признак жизнелюбия и жизнерадостности. 2 мая он шлет Суворину, приглашающему его к себе, телеграмму, ошеломляющего содержания:

«Согласен. Буду в конце мая. Женюсь на богатой красивой вдове. Беру 400 тысяч, два парохода и железоделательный завод». Суворин тотчас ответил, тоже телеграммой: «Благодарю за согласие. Находим, что приданного мало. Просите еще банк и две лавки». Алексей Сергеевич подыгрывает Чехову, не зная, что депеша Антона Павловича – это еще не известно что: розыгрыш или принятое им серьезное решение. Ожидается приезд Дарьи Мусиной-Пушкиной, богатой вдовы, и неизвестно Суворину, что телеграммы – это чеховское озорство в чистом виде или заявленные Дарьей Михайловной предварительные условия брачного контракта?

Садовая скамья на Аллее любви. Их заснял 3 мая художник Порфирий Серегин. Двое, повернувшись друг к другу, беседуют, забыв о фотографе. Прекрасно остановленное мгновение, где Он и Она. Время, к счастью, сохранило письма прощания. Как явственно в них благородное влияние Чехова. Она в этих письмах примечает смешные подробности и шутит по-чеховски. И ласка у нее чеховская. Милая, остроумная женщина. Цикада.

«18.4/V.97. Лопасня.

Спасибо всем вам, хорошие, за ласковый прием. Несмотря на то, что заезжала посмотреть этюды Порфирия Иововича…, приехала на станцию за полчаса до поезда, сижу и занимаюсь анализом своих ощущений. В итоге от приятно проведенного дня – неприятность, что нужно уезжать и даже некоторая грусть, что может быть, еще очень долго не увижусь с хорошими людьми…

Серегин ваш, кажется, славный малый и простой. Некоторые этюды его мне понравились. А монахи-то… Их я никогда не забуду. Мария Павловна, расскажите Антону Павловичу (макаронщику тож), что молодой нам про афонцев рассказывал.

Ну, серебряные, не забывайте же и не поминайте лихом единую от вдовьего сословия, которая всегда вас будет вспоминать добром, и примите все мой сердечный прощальный привет. До свидания!

Д. Глебова.

P. S. Акомары, кажется, будут вас есть ничуточки не меньше, чем меня, несмотря на злостные пожелания некоторых».

Спустя две недели Дарья Михайловна послала «личное» письмо Антону Павловичу – последний привет. По сей день не умолк голос женщины, любившей Антона Павловича, певшей для него – голос Цикады.

«Молога.

18.21/V.97. Пишу Вам на перепутье, по направлению домой в Коротнево, дорогой Антон Павлович, чтобы поблагодарить Вас за высланную Вами НАШУ карточку, на которой Вы вышли прекрасно, но и я недурно. Она всегда будет служить воспоминанием о том славно проведенном в Мелихове дне, в котором она была снята и о том, между прочим, какие на свете бывают монахи… Но только мне хотелось бы иметь и одиночные снимки – и мой, и Ваш. Или, может быть, это слишком требовательно с моей стороны? Во всяком случае, я обращаюсь с униженной просьбой об этом к Порфирию Иововово…вичу (так ведь, кажется, пишется замысловатое это имя).

А я до сих пор все еще не могу сидеть на одном месте и ношусь, как угорелая, из одного угла богоспасаемого Мологского уезда в другой: и всё-то дела, и всё дела… Уж больно я деловая дама стала. Наконец, завтра в 6 часов утра выезжаю домой и думаю прилепиться на более долгий срок. За время моего рыскания по уезду навидалась и наслушалась такого, что просто чувствую себя совсем удрученной. Какой непроходимый мрак, как в крестьянской среде, так и, пожалуй, еще хуже, в среде этих маленьких провинциальных городишек… А администрация!.. Это почище всякого деревенского кулачества. А порядки! А земская медицина! Словом, ни в сказке сказать, ни пером написать… Да даже лучше и не думать об этом, потому что все равно ничего не сделаешь. Да бедная наша матушка Русь – все стерпит… Зачем так скверно, так гадко на свете живется?… Когда и кем это заведено? Кем-то недобрым? «Ну, скажете Вы, вот Цикада распустила слюни, это ей не к лицу», – да и то правда.

Ну-с, теперь, Ваше Преподобие, мне остается осведомиться о Вашем драгоценнейшем здравии, и о здравии всех Ваших соскитников. Как Вас Бог носит и жалует? Впрочем, таким путем я, пожалуй, обеспокою Ваше Преподобие, ради ответа на сей вопрос, а этого я сделать не осмелюсь. Так что уж лучше я попрошу Ваше Преподобие от меня принять самые лучшие пожелания всяческого здравия и благополучия и передать от меня таковые же и всем остальным Вашим уважаемым скитникам.

Прошу передать также молодому монашку, который у Вас был, что он произвел на меня неотразимое впечатление…! (Не вздумайте и в самом деле.)

А пока до свидания.

Цикада. Д. Глебова.

P. S. Волжские рыжие и другие комары шлют привет своим мелиховским собратьям».

Холодком повеяло высоким

(AMICUS PLATO, SED MAGISAMICA VERITAS)

(Платон – друг, но истина дороже.)

Не спалось, хоть ты что делай. Принялся читать Платона, полагая высоким глубокомыслием философа античности умиротворить взбудораженное сознание. Куда там! Погружаешься в мир древнегреческого мудреца, и дух замирает. Платон из глубины временного колодца в две с половиной тысячи лет, владея всего-то пригоршней научных постулатов (в сравнении-то с гигантским объемом современных представлений о природе, человеке, мироздании), излучает свет провидения огромной проникающей силы. Платон, бог разума, в диалогах с Сократом по сей день творит для нас духов но-интеллектуальное мироздание! AMICUS PLATO! Гений, на какой бы почве, в какую бы эпоху ни был явлен – неисчерпаемый объект познания. Мысль эта торной дорогой устремляется от Платона с Сократом к Чехову. Заполночь принимаюсь перечитывать Бунина – друга Чехова, продолжателя классической линии русской литературы, ибо в памяти манящим маячком сигналит: «Маленький роман» Ивана Алексеевича, чем-то удивительно близок Чехову. Чем?

Новелла Бунина «Маленький роман» однажды остановила внимание реминисценциями, явными отголосками чеховского мира. Заключительная строка рассказа – телеграмма-эпитафия – заключала в себе некую тайну.

«Исполняя волю покойной, сообщаю вам, что она скончалась 17 сего марта.

Эль-Маммуна».

Антон Павлович Чехов ялтинской поры Образ писателя-классика…

«Эль-Маммуна» звучало как вызов, погружая в бездны чеховедения, пробуждая исследовательский азарт. Холодком повеяло высоким. Поток ассоциаций, воспоминаний, повторов трогательно-знакомого по жизни и по литературным упованиям, связанным с Чеховым, обрушился на меня. Явственно предстала перекличка друзей-приятелей – Бунина с Чеховым.

«Маленький роман», естественно, заставил перечитать «Рассказ госпожи NN».

Жизненные картины и переживания молодых людей, влюбленных или готовых влюбиться в «Рассказе госпожи NN» Чехова и «Маленьком романе» Бунина в сопоставлении рождали чувство удивительной близости:

«Лет девять назад, как-то раз перед вечером во время сенокоса, я и Петр Сергеевич, исполняющий должность судебного следователя, поехали на станцию за письмами». Это Чехов.

Описание обстановки действия в рассказе Бунина куда просторнее.

«В этот вечер мы встретились на станции.

Она кого-то ждала и была рассеяна.

Поезд пришел и затопил платформу народом. Пахло лесом после дождя, каменным углем. Знакомых было так много, что мы едва успевали раскланиваться. Но того, кого она тревожно искала глазами, не было.

Иван Алексеевич Бунин, каким его помнит чеховская Ялта рубежа XIX–XX столетий.

Поезд тронулся, и она остановилась, глядя широко открытыми синими глазами на мелькающие вдоль платформы вагоны. В окнах, на площадках – всюду были лица, лица. Но того лица, что было нужно, не было».

У Чехова рассказ ведется от лица женщины. Задетой чувством очаровательной женщины:

«Погода была великолепная, но на обратном пути послышались раскаты грома, и мы увидели сердитую черную тучу, которая шла прямо на нас. Туча приближалась к нам, а мы к ней.

На ее фоне белели наш дом и церковь, серебрились высокие тополи. Пахло дождем и скошенным сеном. Мой спутник был в ударе. Он смеялся и говорил всякий вздор. Он говорил, что было бы недурно, если бы на пути нам вдруг встретился какой-нибудь средневековый замок с зубчатыми башнями, с мохом, с совами, чтобы мы спрятались туда от дождя и чтобы нас в конце концов убил гром».

В «Маленьком романе» у Бунина повествует «очарованный странник». Есть основания предполагать, что Он – это автор «Маленького романа».

«Платформа была в тени, – солнце скрылось за навесом, сзади нас, но дачи в лесу, напротив, были еще озарены и весело горели стеклами… Даже не взглянув на меня, она коротко сказала: «Пройдемтесь немного», – и я пошел.

За станцией в глаза ударило яркое вечернее солнце, но дальше стоял тенистый лес. И мы долго шли его прохладной просекой…

Она шла впереди, и я глядел на ее юбку, подолом которой она обвила себе ноги, на клетчатую кофточку, на тяжелый узел ее кос. Она ловко выбирала места посуше, наклоняясь от веток…

Но вот просека кончилась, мы очутились на солнце, на открытом зеленом бугре, и она остановилась и обернулась.

– Какой вы милый! – сказала она. – Идет себе и молчит… У меня неожиданный прилив нежности к вам.

Я ответил сдержанно:

– Спасибо. Это в горе бывает. Она широко раскрыла глаза.

– В горе? В каком горе?

– Но ведь я знаю, что вы кого-то напрасно ждали. Знаю и то, что сейчас вы предложите мне догонять вас.

– Угадали, хотите?

Я подошел к ней и, взяв за руки, слегка потянул к себе. Она отклонилась.

– Нет, – пробормотала она. – Нет… Ради Бога.

И, помолчав, ловким движением выдернула руки, подхватила юбки и побежала с бугра в разлужье.

Я прыгнул за ней – и вдруг с неба посыпался легкий, быстрый, сухой шорох, а на взгорье налево пала легкая, чуть дымящаяся радуга.

– Дождь! – звонко крикнула она и еще быстрее побежала по сверкающему под ливнем лугу.

Половина его, еще озаренная солнцем, дрожала и сияла в стеклянной, переливающейся золотом сети, – редкий крупный дождь сыпался торопливо и шумно. Видно было, как длинными иглами неслись с веселого голубого неба, из высокой дымчатой тучки, капли… Потом они замелькали реже, радуга на взгорье стала меркнуть и шорох сразу замер. Добежав до стога, она упала в него и засмеялась. Грудь ее дышала порывисто, в волосах мерцали капельки».

Сходство мотивов просто поразительно. Рассказ Бунина «Маленький роман» по сути – парафраз чеховского «Рассказа госпожи NN».

Чехов устами Натальи Владимировны передает ту же радость от слитности с природной благодатью – удивительную близость летнего дождя и человеческой любви.

«Но вот по ржи и по овсяному полю пробежала первая волна, рванул ветер, и в воздухе закружилась пыль. Петр Сергеевич рассмеялся и пришпорил лошадь.

– Хорошо! – крикнул он. – Очень хорошо!

Я, зараженная его веселостью и от мысли, что сейчас промокну до костей и могу быть убита молнией, тоже стала смеяться…

– «Я люблю вас, – сказал он. – Люблю и счастлив, что вижу вас. Я знаю, вы не можете быть моей женой, но ничего я не хочу, никого мне не нужно, только знайте, что я люблю вас. Молчите, не отвечайте, не обращайте внимания, а только знайте, что вы мне дороги…»

Память теперь вот предлагает сопоставить сцену дождя из «Маленького романа» и изящный мемуар писательницы Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник, фрагмент ее воспоминания о мелиховской жизни Чехова.

Татьяна Львовна, влюбленная в Мелихово, тепло принятая здесь родителями Антона Павловича ощущала тамошнюю реальность, быт и уклад усадебной жизни, как бы, изнутри. Чехов в ее мелиховских воспоминаниях духовно и физически присутствует, а не просто описывается досужим наблюдателем. Однако, прежде маленькое отступление – Чехов в контексте этики Платона.

Красота жизни, реальности бытия по Платону выше красоты искусства. Бытие, жизнь, по понятию творца объективного идеализма, есть подражание вечным идеям. Достойная человеческая жизнь по Платону стоит выше ее воспроизведения в искусстве. Искусство, полагал философ античности, есть подражание (отражение, комментарий) бытию и жизни, то есть подражание подражанию.

Индивидуальная душа, утверждал древнегреческий мудрец, обладает тремя способностями: умственной, волевой и эффективной – с преобладанием первой из них.

В платоновской этике зафиксированы присущие Чехову три добродетели – мудрость, мужество и просветленное состояние аффектов (душевных волнений, страстных порывов), которые объединяются в одну цельную добродетель, представляющую их равновесие – СПРАВЕДЛИВОСТЬ.

Зарисовка с натуры Щепкиной-Куперник…

«Однажды в разгар лета я и Антон Павлович отправились на прогулку в березовую рощу Стружкино. Как это часто бывает в Подмосковье, внезапно сменилась погода. Скрылось солнце, небо заволокло дождевыми облаками. Мы заспешили к дому. Шли довольно быстро, но ветер стремительно гнал вслед тучи и вот по траве и листьям деревьев зашумел спорый дождь. Раскрыли зонтики и со смехом, с веселой перекличкой мы побежали…

Спрятались от дождя в риге на краю мелиховского Четырехугольника. Зафилософствовали. Антон Павлович, стряхивая воду с зонта, сказал:

– Вот бы написать такой водевиль: пережидают двое дождь в пустой риге, шутят, смеются, сушат зонты, в любви объясняются. Дождь проходит, выглядывает яркое солнце – и вдруг он умирает от разрыва сердца. Я тогда изумилась: «Какой же это водевиль?»

«А зато жизненно. Разве так не бывает?

Вот шутим, смеемся, вдруг хлоп – конец!»

Для проявления общности, содержательной, поэтической, стоит возобновить в памяти откликающийся фрагмент рассказа «Маленький роман». Он отчасти идет в повторе. Ну да, что за беда! Поэтические строки Бунина можно и читать и слушать несчетное число раз.

«…Она коротко сказала: «Пройдемтесь немного», – и я пошел…

Она шла впереди, и я глядел на ее юбку, подолом которой она обвила себе ноги, на клетчатую кофточку, на тяжелый узел ее кос. Она ловко выбирала места посуше, наклоняясь от веток.

– О чем вы думаете? – спросила она раз, не оборачиваясь:

– О ваших ботинках, – сказал я. – О том, что они не на французских каблуках, не верю женщинам на французских каблуках.

– А мне верите?

– Верю…

Но вот просека кончилась, мы очутились на солнце, на открытом зеленом бугре, и она остановилась и обернулась.

– Какой вы милый! – сказала она. – Идет себе и молчит… У меня неожиданный прилив нежности к вам…

Я ответил сдержанно:

– Спасибо. Это в горе бывает.

Она широко раскрыла глаза:

– В горе? В каком горе?

– Но ведь я знаю, что вы кого-то напрасно ждали на станции. Знаю и то, что сейчас вы предложите мне догонять вас».

Вот такой разговор на ходу состоялся между Им и Ею. Также, догоняя друг друга, бежали под крышу старой риги Чехов и Татьяна Львовна.

…Объяснение в любви. Истоком, толчком для стремительного развития близких по смыслу сюжетов всякий раз становится внезапно пролившийся дождь.

«Направо и налево были овраги, заросшие лесом, впереди – широкая лощина, покрытая рядами скошенного сена, почти вся в тени. Сбежав в разлужье, она остановилась на границе этой тени, в блеске низкого солнца. Но, подпустив меня на шаг, прыгнула через канаву и пустилась по лощине. Я прыгнул за ней – и вдруг с неба посыпался легкий, быстрый, сухой шорох…

– Дождь! – звонко крикнула она и еще быстрее побежала по сверкавшему под ливнем лугу.

Добежав до стога, она упала в него и засмеялась. Грудь ее дышала порывисто, в волосах мерцали капельки».

Безусловно, это неважное убежище – задетый ливнем стог сена. Старая рига предпочтительнее. Укрывшись в риге, удобнее объясняться в любви, философствовать. Но что поделать, место занято Чеховым, оказавшимся там вместе с Татьяной Львовной.

Однако, продолжим общение с героями рассказа «Маленький роман».

Боже, как много он вобрал в себя реалий и реминисценций чеховской жизни, мира Чехова! Изысканно, поэтично написана Буниным любовная сцена. А какова метафора – сверкающий летний ливень и краткие мгновения счастья двух влюбленных, вскоре навсегда разлученных судьбой, непреодолимыми условностями, роковыми обстоятельствами. Там, где у Чехова всего лишь «сушат зонты, объясняются в любви», Бунин зримо и осязаемо рисует это вершинное в человеческой жизни событие.

– Попробуйте, как бьется сердце, – сказала она, взяв мою руку. (Некстати, а может и кстати, приходит на память ироничный, насмешливый, удивленно-раздраженный чеховский подтекст, оппонирующий реплике Боркина в начальной сцене пьесы «Иванов»: «…Замучился, как черт, послушайте-ка, как у меня сердце бьется». Действительно, бунинский характер объяснения в любви далек от чеховской стилистики. Реплика Боркина это нечаянное включение того, что было на слуху? Или еще что?)

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник мелиховской поры ее увлечения Чеховым.

Я обнял ее, наклонился к ее полуоткрытым губам. Она не сопротивлялась.

– Это первый и последний раз, – сказала она. – Хорошо?

– Хорошо, – ответил я.

Она пристально посмотрела на меня.

– А вы хоть немножко любите меня? Мне так хорошо с вами, я так счастлива! И не ревнуйте меня ни к кому… То, что я ждала кого-то, право, не имеет ни малейшего отношения к нам… Ну да, он уже и официально мой жених, скоро я стану графиней Эль-Маммуна. Почему? Не знаю… Просто потому, что граф Маммуна…» Так Бунин назвал Его – Ее жениха, ставшего Её мужем, приславшего в конце рассказа трагическое известие о смерти героини «Маленького романа».

Вблизи Антона Павловича в мелиховские годы обреталась графиня Клара Маммуна, подруга сестры Маши и невеста младшего брата Михаила. Михаил Павлович наверное слишком долго приглядывался, топтался на месте, был похож на Петра Сергеевича из «Рассказа госпожи NN» степенью влюбленности и робостью перед титулом «графиня». Нетерпеливая графиня пошла к венцу с другим, более состоятельным и оттого более решительным женихом. Драма о несостоявшейся женитьбе Михаила Чехова на графине Маммуне носила во внешнем выражении комический характер. Стоит вспомнить как этот сюжет предстал под пером Чехова в письме Суворину: «Ну-с, теперь прямо страница из романа. Это по секрету. Брат Миша влюбился в маленькую графиню, завел с ней жениховские амуры и перед Пасхой официально был признан женихом. Любовь лютая, мечты широкие… На Пасху графиня пишет, что она уезжает в Кострому к тетке. До последних дней писем от нее не было. Томившийся Миша, услышав, что она в Москве, едет к ней и – о чудеса! – видит, что на окнах и воротах виснет народ. Что такое? Оказывается, что в доме свадьба, графиня выходит за какого-то золотопромышленника. Каково? Миша возвращается в отчаянии и тычет мне под нос нежные, полные любви письма графини, прося, чтобы я разрешил сию психологическую задачу. Сам черт ее решит!» Вне всякого сомнения, приятели, Чехов и Бунин, не единожды вспоминали этот забавный случай, когда Иван Алексеевич по целым дням находился в кабинете Чехова, на Белой даче, в 1900 и в 1901 годах.

Клара Ивановна Мамуна, невеста Михаила Павловича Чехова и “ухажерка” Антона Павловича.

Бунин и Чехов в кабинете Антона Павловича. Ялтинская Белая дача. Весна 1901 года.

В семье и близком окружении Чеховых Клара Мамуна долгое время была притчей во языцех.

Вне всякого сомнения, бунинский Он из «Маленького романа» получает титул графа «по протекции» друга-писателя.

Прикрытие этого заимствования – двойное «м» и приставка «Эль» в фамилии персонажа (слово «герой» не вяжется с Эль-Маммуной). Она, чей страдательный, милый образ мастерски вылепил Бунин, беспощадно определяет навязанного ей суженного: «Это не человек, а какие-то погребальные дроги».

«Погребальные дроги» заимствованы у Антона Павловича. Вот оказательство – цитата из письма А. С. Суворину: «… Я не поеду в Ясную Поляну, потому что там будет Сергеенко. С Сергеенко я учился вместе в гимназии; это был комик, весельчак, остряк, но как только он вообразил себя великим писателем и другом Толстого (которого, кстати сказать, он страшно утомляет), то стал нуднейшим в мире человеком. Я боюсь его, это погребальные дроги, поставленные вертикально».

Внешние черты Эль-Маммуны, его облик в большей степени – сколок физических параметров Петра Алексеевича Сергеенко. Вот его описание в рассказе Бунина: «…Из темного угла балкона, с качалки поднялся непомерно высокий, худой и широкоплечий человек лет тридцати, с голым черепом, черной бородой и блестящими глазами. Я пожал его большую руку и шутливо сказал:

– Боже, какой вы высокий! Из вас вышел бы отличный средневековый латник.

– Да? – живо спросил он. – Что ж, могло быть. Меня зовут граф Маммуна…

Петр Алексеевич Сергеенко и Антон Павлович Чехов у балюстрады Ялтинской набережной. Чехов, мужчина изрядного роста (2 аршина 6 вершков) в сравнении с величавой фигурой его приятеля выглядит поджарым, не столь высоким, как его громоподобный гимназический сверстник Петр Алексеевич Сергеенко.

Крымские реалии, ялтинская природная среда, сблизившие Чехова и Бунина, возникают в рассказе «Маленький роман» опять же через призму чеховских реплик. Да что уж там таиться – почти полное совпадение и структуры фразы и ее словаря.

«Поеду-ка и я через горы на лошадях». Эта фраза сопряженная с крымскими рассуждениями героя «Маленького романа», как бы самого автора, от имени которого ведется повествование, звучит как прямой отклик, как парафраз воспоминания Чехова о его поездке в обществе О. Л. Книппер. «Ехали на лошадях до Бахчисарая через гору Ай-Петри». Нелишне повторить фразу из рассказа Бунина: «Поеду-ка и я через горы на лошадях».

В 1906 году, когда Буниным был написан первый вариант рассказа «Маленький роман» между ним и Марией Павловной велась деловая переписка, связанная с приглашением Бунина к участию в собирании, сохранении и публикации эпистолярного наследия Антона Павловича Чехова. Были свежи в памяти Бунина их с Чеховым разговоры на посиделках в ялтинском кабинете Антона Павловича. И рассказ о любви, возможно, явился в воображении как отклик их философствований на вечную тему.

Поэтизируя любовь, рассуждал в свое время Антон Павлович, мы предполагаем в тех, кого любим, достоинства, каких у них не бывает…

Бунин в «Маленьком романе», вспоминая их писательское углубление в тему, говорит более категорично, определенно, будто подводит итог тем незаконченным разговорам, явно, указывая на хорошо знакомого ему собеседника: «В письмах одного умершего писателя я недавно прочла: «Любовь – это когда хочется того, чего нет, и не бывает».

Панорама долины, в которой уютно расположился Бахчисарай.