Текст книги "Будь здоров, человек! Плутание по длинным и извилистым коридорам медицины"

Взять в свои руки людей здоровых, предохранить их от болезней, предписать им надлежащий образ жизни есть честно для врача и спокойно. Ибо легче предохранить от болезней, нежели их лечить, и в сем состоит первая его обязанность.

Матвей Яковлевич Мудров

Поколениям первой половины прошлого века ещё была присуща традиция быть здоровыми: была массовая физкультура, полные дворы гонявших мяч мальчишек, почти все сдавали нормы ГТО, прыгали с парашютом… И всё это без денег. Стремление людей к наживе ведёт к искажениям здоровья. А что с ними делать, мы не знаем.

Наши великие врачи Боткин, Пирогов, Захарьин заложили российскую медицинскую мудрость: лечить человека, а не болезнь. Эта мудрость была воплощена в традицию факультетских клиник, в которых каждый врач приобретал объёмное видение человека, а не узкое знание только почек или только лёгких. В этом заключалось выгодное отличие нашей медицинской педагогики от западной.

Но в 1970-е гг. факультетские клиники, объединявшие разрозненные кафедры, ликвидировали, а кафедры перепрофилировали на отдельные болезни. Так был запущен центробежный процесс, и интегральную медицину перестроили на ремонтную. Современная система здравоохранения – именно ремонтная служба. Причём каждое следующее поколение требует гораздо более капитального ремонта.

Сегодня врачи не всегда понимают, что организм – ландшафт, в котором за 70 лет жизни проживают около 12 тонн клеток, больше 30 тысяч видов микроорганизмов, составляющих около 3 тонн бактериально-вирусной массы. И мы должны быть с ней добрыми соседями. А если мы бьём её антибиотиками и химией, ландшафт проживания микроорганизмов терроризируется. И возникают проблемы внутренней экологии, которые мы не умеем решать.

Влаиль Петрович Казначеев, из интервью газете «Аргументы и факты» (№ 24 14 июля 2010 года)

Еще в древности было замечено, что большинство даже тяжелых заболеваний может излечиваться без посторонней помощи, что выздоровление невозможно без энергичных усилий самого организма больного. Эти идеи развивали и многие врачи более позднего времени. Одним из первых тут можно назвать нашего русского клинициста Матвея Яковлевича Мудрова.

Русский врач, ординарный профессор патологии и терапии Московского университета Матвей Яковлевич МУДРОВ родился в семье бедного священника Вологодского девичьего монастыря города Вологды. Был четвертый сыном. Пошел по стопам отца старший сын Иван, а трое других – Алексей, Кирилл и Матвей – ждали своей очереди. Бойчее других оказался Матвей: красивый, статный парень с черными бровями и кудрявыми волосами, он невольно привлекал к себе внимание.

В 1794 году Матвей окончил курс Вологодской духовной семинарии гимназии и затем народного училища и в 1976 году поступил в медицинский факультет московского университет, где начал изучать медицину.

В 1800 году Мудров окончил учение в университете с двумя золотыми медалями сразу. Командированный в 1802 году за границу, он слушал лекции в Берлинском университете у профессора Гуфеланда, в Гамбурге – у профессора Решлауба, в Геттингене – у Рихтера, в Вене Мудров изучал глазные болезни под руководством профессора Беера. Он также прожил четыре года в Париже, слушая лекции многих профессоров.

За границей Матвей Яковлевич написал сочинение «De spontanea plaucentae solutione» («О самопроизвольном отхождении плаценты»), за которое в 1804 году получил степень доктора медицины и был определен экстраординарным профессором университета.

В 1807 году Мудров в городе Вильно заведовал отделением главного военного госпиталя. Отличился удачным лечением кровавого поноса, которым тогда страдала русская армия. Здесь им был написан по-французски труд по вопросам военно-полевой хирургии: «Принципы военной патологии…».

С 1808 года Мудров начал читать в Московском университете совершенно новый курс по военной медицине. Первый курс, прочитанный им, рассказывал о гигиене и о болезнях, обычных в действующих войсках. Его актовая речь «О пользе и предметах военной гигиены, или науки сохранять здоровье военнослужащих» оказалась настолько актуальной, что была напечатана и дважды переиздавалась.

В 1812 во время войны с Наполеоном он выехал в Нижний Новгород вместе с ректором и другими профессорами. После освобождения Москвы от неприятеля Матвей Яковлевич приложил много стараний при возобновлении работы анатомической аудитории и в октябре 1813 года открыл медицинский факультет.

В день обновления медицинского факультета – 13 октября 1813 года – Мудров произносит «Слово о благочестии и нравственных качествах гиппократова врача», в котором впервые в истории России на русском языке было оглашено учение Гиппократа. Мудров оказывал серьезное нравственное влияние на студентов. Стремясь воплотить в своих учениках «идеал гиппократова врача», он призывал их быть сострадательными и милосердными, гуманно относиться к больным. Всю деятельность Мудрова как врача пронизывала христианская идея помощи ближнему.

В первой трети XIX века, сделав головокружительную карьеру, Мудров был самым популярным врачом-практиком в Москве, лечивших самым знатных людей города. Но примечательно, что при этом он также бесплатно лечил бедных больных, помогал им не только лекарствами, но и всем необходимым.

Он впервые ввел в России систему заполнения истории болезни на каждого пациента.

Мудров оставил после себя оригинальный труд: собрание историй болезней всех больных, которых он пользовал в течение 22-х лет. Это собрание состояло из 40 томов небольшого формата, куда Матвей Яковлевич заносил по особой системе все научные сведения о больном, о лекарствах, прописанных ему, и прочем.

В 1813 году Мудров был назначен ординарным профессором патологии, терапии и клиники в московском отделении медико-хирургической академии, где открыл клинический институт. По его проекту при Московском университете в 1820 году были открыты медицинский и клинический институты, директором которых он и был назначен. Пять раз его избирали деканом медицинского факультета.

Фамилия Мудров подходила ему как никакая другая. Он оправдал ее не только своей жизнью, но и самой ранней смертью. Когда в начале 1830-х годов в России разразилась холера, Мудров оказался одним из бесстрашных бойцов врачебного воинства. И с честью пал в бою.

Дело в том, что в 1830 году Мудров был назначен членом центральной комиссии по борьбе с эпидемией холеры и был командирован в Саратов. Вскоре после возвращения он умер от холеры в Петербурге. Похоронен был на Холерном кладбище Выборгской стороны (оно не сохранилось).

В конце XIX века холерное кладбище упразднили, и в 1913 году на этом месте была найдена одинокая гранитная плита с полустертой надписью:

«Под сим камнем погребено тело раба Божия Матвея Яковлевича Мудрова, старшего члена Медицинского Совета центральной холерной комиссии, доктора, профессора и директора Клинического института Московского университета, действительного статского советника и разных орденов кавалера, окончившего земное поприще свое после долговременного служения человечеству на христианском подвиге подавания помощи зараженным холерой в Петербурге и падшего от оной жертвой своего усердия».

В лекции, прочитанной при открытии Московского медицинского института – она называлась «Слово о способе учить и учиться медицине практической при постелях больных» – Мудров первым высказал идею о болезни как процессе, поражающем весь организм человека. Еще он также впервые в русской медицине поставил вопрос о возможности возникновения болезни в связи с «нервными процессами» и высказывался в пользу индивидуализации процесса лечения.

Врач должен быть независим не только как поэт, как художник, но выше этого, как деятель, которому доверяют самое дорогое – здоровье и жизнь.

Григорий Антонович Захарьин

Чем зрелее практический врач, тем более он понимает относительную слабость лекарственной терапии.

Григорий Антонович Захарьин

Традиции врача-практика в России продолжил выдающийся русский терапевт, основатель московской клинической школы, почётный член Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук (1885) Григорий Антонович Захарьин (1829–1897).

Русский врач-терапевт, заслуженный профессор Московского университета, Григорий Антонович ЗАХАРЬИН (1829–1897) считался одним из самых выдающихся клиницистов своего времени. В те годы можно было услышать и такое: «В русской литературе я знал одно имя – Лев Николаевич Толстой, в русской медицине – Григорий Антонович Захарьин».

Захарьин, родился в селе Вирга Саратовской губернии, в обедневшей старинной дворянской семье. По окончании Саратовской гимназии поступил на медицинский факультет Московского университета, который окончил в 1852 году. Защитив в 1854 году докторскую диссертацию «Учение о послеродовых заболеваниях», был назначен заведующим кафедрой факультетской терапии.

Первое его научное сообщение было опубликовано в 1855 году и касалось вопроса «Образуется ли в печени сахар?» За эту работу он был избран действительным членом Физико-медицинского общества.

В 1856 году Григорий Антонович командирован в Берлин и Париж. В берлинских лабораториях работал у Вирхова и Траубе, во французских – у Клода Бернара. Осенью 1859 году вернулся в Москву и приступил к чтению лекций в Московском государственном университете. В 1869 году назначен профессором и директором факультетской терапевтической клиники.

Захарьин, говорят, был талантливым лектором. Рассказывали, что во время его лекций аудитория всегда переполнена: сотрудники клиники, врачи, приехавшие из «медвежьих углов», студенты – не только с медицинского, но и с исторического, юридического, филологического факультетов.

Известно, что на лекциях он отличался многими чудачествами. Не терпел ни малейших проявлений недостаточного внимания к своим словам. «Господин студент! – строго вопрошал он, заметив, что кто-то вертит в руках карандаш. – Как ваша фамилия? Вы путаете мои мысли! Я не могу продолжать лекции! Вы точно кавалерист какой!»

Советский врач и писатель Виктор Давидович Тополянский (родился в 1938 году) в книге «Доктор Захарьин: легенды и реальность. Антология» отмечает:

«В лекционные дни величественный Захарьин медленно входил в аудиторию, грузно опираясь на палку с резиновым наконечником и, слегка подволакивая правую ногу, удобно размещался в кресле с решетчатым сиденьем и, окинув присутствующих пронзительным взором темно-карих глаз, начинал, наконец, лекцию. Замиравшие при его появлении, словно солдаты на полковом смотру, многочисленные слушатели немного расслаблялись и принимались записывать его речи в модные тогда плотные тетради. Порой Захарьин не сразу приступал к лекции, а минут десять молчал, неподвижно восседая в кресле, – не то совершал над собой усилие, чтобы собраться с мыслями, не то, будто опытный актер, держал на сцене паузу».

В основу своих методов лечения Захарьин положил принцип – лечить больного, а не болезнь какого-либо его органа. Лечение он понимал как комплекс мероприятий: гигиенический образ жизни, климатотерапия, диетотерапия и медикаментозная помощь. Наслушавшись в Париже лекций Клода Бернара, об объяснял студентам, что «медицина по праву есть отдел наук биологических», а главная причина любой болезни заключена в «уклонениях физиологических». Еще он любил цитировать афоризм английского философа Фрэнсиса Бэкона (1561–1626): «Врачебное искусство целиком заключается в наблюдении».

В своих трудах и клинической деятельности Захарьин придавал решающее значение взаимосвязи человека с окружающей средой. Стремился выяснить причины и развитие болезни, установить, какие изменения и в каких именно органах произошли в результате заболевания. В соответствии с таким пониманием патологического процесса он предложил новые методы диагностики и лечения, прочно вошедшие в современную терапию.

Захарьин внес много нового в такие, на сторонний взгляд, «экзотические» отрасли медицины, как курортология, бальнеология. Одним из первых в России начал изучать терапевтическое действие минеральных вод во вне курортной обстановке, после чего в Москве появились ныне столь привычные бутылки с минеральной водой. Захарьин утверждал, что со временем в России откроют источники, не уступающие по эффективности зарубежным. И это сбылось.

Захарьин, этот «врач всех времен», внес огромный вклад в создание анамнестического метода исследования больных (выяснение всех условий обыденной жизни пациента). Изложил свои приемы диагностики и взгляды на лечение в «Клинических лекциях», получивших в ту пору широчайшую известность.

Методика исследования по Захарьину составляла многоступенчатый расспрос врачом больного, «возведенный на высоту искусства», и позволявший составить представление о течение болезни и факторах риска. Он создал уникальный клинический метод, основу которого составляет тщательное и всестороннее изучение пациента, стремление проникнуть в его жизнь, в его психологию. Поэтому беседа с больным могла продолжаться и час, и два, и дольше. Крайняя раздражительность Захарьина была причиной того, что он не выносил, особенно во время работы, ни малейшего шума, поэтому на консультациях останавливали даже часы, выносили клетки с птицами…

В противоположность другому замечательному русскому врачу Сергею Петровичу Боткину Захарьин мало внимания уделял объективному исследованию и не признавал лабораторных данных. При этом он не уставал совершать экстравагантные поступки, поражавшие всех. Профессор Николай Афанасьевич Митропольский (1847–1918), лично знавший Захарьина, вспоминал такой эпизод.

Однажды к Григорию Антоновичу прибыл из Сибири «очень богатый и грубый купец, пустившийся без стеснения рассказывать о своих похождениях, приведших к болезни». Захарьин начал сердиться, наконец, не выдержал: «Ах ты скот, – завопил он, – ты делаешь и делал разные пакости и о них, как ни в чем не бывало, рассказываешь! Тебя бить за это мало! – и схватился за палку. – Если ты так будешь жить, как жил, – кричал он, наступая на опешившего купца, – то тебя должен каждый бить, да ты и помрешь, если не оставишь своих скверных обычаев! Говорить с тобою противно!» Тем не менее, последовал ряд врачебных указаний, и перепуганный пациент поклялся, что исполнит все в точности. Затем вошла великосветская дама, к которой Захарьин, вдруг преобразившись, обратился на прекрасном французском языке. Он почтительно усадил ее в мягкое кресло, крайне любезно и внимательно расспросил и проводил с величайшей предупредительностью. После чего сказал Митропольскому: «Если б я эту даму встретил как давешнего купца, ведь она пошла бы везде и всюду поносить меня за мою неслыханную грубость, а теперь будет славить мою любезность. А этот скот-купец тоже до гробовой доски не забудет своего визита ко мне и точно исполнит, что ему велено. Будь я с ним вежлив, как с дамой, он ничего не стал бы делать и считал бы, кроме того, меня за дурака».

Когда-то неимущий студент из глухой поволжской провинции, Захарьин, достигнув должностных высот (стал даже почетным членом Петербургской Академии), откровенно вступил на путь стяжательства. Отныне он, сложив с себя всю рутину работы в клинике, лишь консультировал высокоплатежоспособных больных (либо в домашнем кабинете, либо выезжая к избранным богатым или сановитым пациентам). И каждая встреча с больным, по сути, оформлялась как коммерческая сделка. Его домашний лакей задавал каждому посетителю один и тот же вопрос: «Известно ли ему условия врачебного совета у доктора Захарьина?»

Характер у Григория Антоновича Захарьина был железный. Когда его разбил апоплексический удар, он сам поставил себе диагноз (поражение продолговатого мозга), спокойно послал за нотариусом и священником, продиктовал и подписал завещание, потом исповедался, причастился, попрощался с близкими и мужественно умер на 68-м году жизни от паралича дыхательных путей.

Захарьин и члены его семьи внесли значительный вклад в создание Музея изящных искусств в Москве (ныне Музей изобразительных искусств имени Александра Сергеевича Пушкина). Они содействовали созданию музея и денежными средствами, и личным участием. Вдова, дочь и сын Захарьина принесли в дар музею ряд скульптур. Его дочь П.Г. Подгорецкая являлась членом-учредителем музея. Зал античного искусства почти полностью состоит из экспонатов, собранных на средства сына Захарьина.

Главнейшие и существенные задачи практической медицины – предупреждение болезни, лечение болезни развившейся и, наконец, облегчение страданий больного человека. Единственный путь к выполнению этих высоких задач – изучение природы, изучение здорового и больного животного организма.

Если бы жизнь животного организма была подведена под точные математические законы, то применение наших естественнонаучных сведений к индивидуальным случаям не встречало бы тогда никаких затруднений… Но механизм и химизм животного организма до такой степени сложны, что, несмотря на все усилия человеческого ума, до сих пор еще не удалось подвести различные проявления жизни как здорового, так и больного организма под математические законы. Это обстоятельство, ставящее медицинские науки в ряд наук неточных, значительно затрудняет применение их к отдельным индивидуумам.

Кто знаком с алгеброй, тот не затруднится при разрешении задачи уравнения с одним или большим количеством неизвестных; другое дело – разрешение задач практической медицины: можно быть знакомым и с физиологией, и с патологией, и со средствами, которыми мы пользуемся при лечении больного организма, и – все-таки, без уменья приложить эти знания к отдельным индивидуумам, не быть в состоянии разрешить представившуюся задачу, если даже решение ее и не переходит за пределы возможного. Это уменье применять естествоведение к отдельным случаям и составляет собственно искусство лечить, которое, следовательно, есть результат неточности медицинских наук.

Понятно, что значение врачебного искусства будет уменьшаться по мере увеличения точности и положительности наших сведений. Каким громадным искусством должен был обладать врач старого времени, не знавший ни физиологии, ни патологической анатомии, незнакомый ни с химическими, ни с физическими способами исследования для того, чтобы приносить пользу своему ближнему. Только продолжительным опытом и особенными личными дарованиями достигали врачи старого времени выполнения своей трудной задачи.

В настоящее время это уменье прилагать теоретические сведения медицинских наук к отдельным индивидуумам уже не составляет искусства, недосягаемого для простого смертного, как в былое время. Однако ж, и в наше время нужно иметь известную опытность, известный навык. Каждый врач, в течение своей практической деятельности, вырабатывает себе это уменье в различной степени, смотря по более или менее значительному материалу, по более или менее сознательной разработке и анализу случаев, представляющихся его наблюдению.

Сергей Петрович Боткин

Употребляя различные методы лечебные, не думайте только, что вы лечите самую суть болезни. Врач лишь помогает организму справиться с болезнью, справиться его собственными защитными приемами.

Сергей Петрович Боткин, русский врач-терапевт, основоположник физиологического направления в клинической медицине

А теперь нам пришло время рассказать еще об одном знаменитейшем враче России – о Сергее Петровиче Боткине.

Русский врач-терапевт, патолог, физиолог и общественный деятель, создавший учение об организме как о едином целом, подчиняющемся воле, профессор Императорского Медико-хирургической академии, тайный советник, лейб-медик Сергей Петрович БОТКИН родился в Москве в купеческой семье, она занималась торговлей чаем. В детстве хотел стать математиком, однако к моменту поступления в университет вышло постановление императора Николая I (1796–1855), которое разрешало свободный доступ для не дворян только на медицинский факультет.

Учился в Московском университете. В 1855 году его окончил, получив звание «лекарь с отличием». В том же году участвовал в Крымской кампании под началом знаменитого русского хирурга Николая Ивановича Пирогова (1810–1881) в качестве ординатора Симферопольского госпиталя (несколько месяцев заведовал лазаретом в Бахчисарае).

Получив в наследство от умершего отца 20 тысяч рублей, Боткин решил истратить деньги на приобретение интеллектуальной собственности: не стал домогаться медицинских должностей, а укатил в Германию. За рубежом получил обширную подготовку по различным разделам медицины. На «курс наук» у первоклассных европейских ученых он потратил четыре с половиной года.

С 1860 года, возвратившись на родину, Боткин-москвич перебрался в Петербург, защитил диссертацию на соискание учёной степени доктора медицины на тему: «О всасывании жира в кишках». Назначен исполняющим обязанности адъюнкта при терапевтической клинике. В 1861 году ее возглавил и в возрасте 29 лет получил звание профессора. Как пишет Виктор Давидович Тополянский (книга «Доктор Захарьин: легенды и реальность. Антология»), за время отсутствия Боткина «на медицинском факультете Московского университета и в Медико-хирургической академии почти ничего не изменилось. Профессура по-прежнему читала заученные годами лекции, кое-кто продолжал рассматривать печень как “многажды свернутый кишечный канал, а хирургия сводилась к трем главным правилам: «мягкие ткани режь, твердые – пили, где течет – там перевязывай”».

Получив в свое распоряжение клинику внутренних болезней, Боткин энергично повел дело. Прежде всего, учредил клиническую лабораторию и внедрил в практику ежедневное рутинное измерение температуры тела у каждого больного. По воспоминаниям одного из его бывших ординаторов, «перкуссия, аускультация, осмотр больного, словом, все способы исследования вырабатывались до тонкости; данные собирались с беспристрастием судебного следователя, а сопоставление их и строго логические выводы, давали слушателям стройную картину болезненного процесса».

Еще Боткин устроил при клинике прием приходящих больных, что было совершенной новостью, и во время этого приема прочитывал для студентов и врачей целые лекции, представлявшие тщательный разбор больных. Он стал очень популярен среди врачей и студентов, завоевал такую признательность своих слушателей, что они подали начальству коллективное прошение назначить Боткина профессором. И уже на втором году службы (1861 год) его сразу избирают ординарным профессором.

Пожертвовав науке почти всеми остальными жизненными интересами, Боткин всецело отдался клинике, не отвлекаясь от нее ни частной практикой, ни даже заботами о сохранении своего здоровья. В письме к своему брату (1861 год), он так описывает свой будничный день:

«В продолжение недели мне нечего и думать о письме или о каком-нибудь постороннем занятии; вот мой будничный день: утром, как встал, идешь в клинику, читаешь около двух часов лекцию, затем докончишь визитацию, приходят амбулаторные больные, которые не дадут даже выкурить покойно сигары после лекции. Только что справишь больных, сядешь за работу в лаборатории, – и вот уже третий час, остается какой-нибудь час с небольшим до обеда и этот час обыкновенно отдаешь городской практике, если таковая оказывается, что очень редко, особенно теперь, хотя слава моя гремит по городу.

В пятом часу возвращаешься домой порядком усталый, садишься за обед со своей семьей. Устал обыкновенно так, что едва ешь и думаешь с самого супа о том, как лечь спать; после целого часа отдыха начинаешь себя чувствовать человеком; по вечерам теперь в госпиталь не хожу, а вставши с дивана сажусь на полчасика за виолончель и затем сажусь за приготовку к лекции другого дня; работа прерывается небольшим антрактом на чай. До часа обыкновенно работаешь и поужинавши с наслаждением заваливаешься спать…»

Известность и врачебный талант сыграли своё дело, и Боткин стал первым в истории русским лейб-медиком семьи самого императора (до этого этнически русские лейб-медики были лечащими врачами только других членов императорской фамилии).

Боткину российская медицина обязана многим. В 1865 году он выступил инициатором создания эпидемиологического общества, целью которого была борьба с распространением эпидемических заболеваний. Общество было малочисленным, но деятельным, его печатным органом был «Эпидемический листок». В рамках работы общества Боткин изучал эпидемию чумы, холеры, тифов, натуральной оспы, дифтерии и скарлатины. Боткин стоял у истоков женского медицинского образования в России. В 1874 году он организовал школу фельдшериц, а в 1876 году – «Женские врачебные курсы».

Активная жизненная позиция, интерес к общественной деятельности позволили врачебной общественности избрать Боткина в 1878 году председателем Общества русских врачей. Одновременно он являлся членом главного управления Общества попечения о раненых и больных воинах, гласным Петербургской думы и заместителем председателя Комиссии общественного здравия Санкт-Петербурга. Во многом именно благодаря деятельности Боткина появилась первая санитарная карета, как прообраз будущей «Скорой помощи». Впервые в России добился постройки бесплатной больницы, открытой в 1880 (Александровская барачная больница, ныне больница имени С.П. Боткина).

Продолжалось негласное соперничество двух главных лекарей России – Захарьина и Боткина. Первый выбрал для себя ремесло обогащения, второй – искусство врачевания, став одновременно основателем «школы врачей-бессеребренников». Боткин зарабатывал немало, но деньги не ценил, земельные угодья не скупал, на бирже не играл.

Его соперник Захарьин раздраженно ворчал: «Я не могу, как Сергей Петрович (Боткин), осмотреть человека в какие-нибудь пятнадцать-двадцать минут и дать свое заключение. Мой мозг не так создан; чтобы разобраться и дать самому себе отчет в болезни, мне необходимо два-три часа времени».

Частная жизнь Боткина мирно протекала в среде его семьи. Он был семьянином и чрезвычайно заботился о своих близких. Любимым развлечением Боткина была игра на виолончели, которой он посвящал свои досуги. Был женат два раза.

Общественными удовольствиями Боткин почти не пользовался; их заменяла ему научная деятельность. Развлечением ему служили субботы, в которые у него собирались друзья и знакомые. Сначала это был тесный кружок профессоров, но в начале 1870-х годов общество, посещавшее субботы, разрослось, и журфиксы превратились в многолюдные, шумные рауты, очень утешавшие гостеприимного хозяина.

Боткин жил просто, без всяких излишеств, и если проживал почти все доходы, то этому способствовала его обширная благотворительная деятельность.

Скончался Боткин (умер от нараставшей сердечной недостаточности) в Ментоне (курортный город на юге Франции). Похоронили его на Новодевичьем кладбище. В это время шёл съезд русских врачей, работу которого прервали. Гроб с телом Боткина несли на руках на протяжении 4 вёрст.

Два сына Боткина – Сергей и Евгений – наследовали профессию отца. Уже после смерти Сергея Петровича Евгений стал лейб-медиком при дворе. Когда император Николай II (1868–1918) превратился в гражданина, он не оставил семью Романовых и последовал за ней в Тобольск.

При переезде в Екатеринбург ему предложили уехать в Питер. Он остался. За два дня до гибели его снова просили оставить Ипатьевский дом. Он посчитал это для себя невозможным. Доктора Боткина расстреляли вместе с царской семьей.