Текст книги "Голубая Птица счастья"

Глава 3. Франсуа Рабле, понятие о счастье в Средние Века

В Средние Века народонаселение нашей планеты значительно возросло. Людей надо было кормить, и как говорится, поить – желательно больше пивом, а не водой. Эта задача была не простой. На этой необходимости, скорее всего, тогда и выросли ни с чем не сравнимые книги, написанные в ту пору писателем-французом Франсуа Рабле.

3.1. Острова Счастливые

В лето 1375 года от Рождества Христова для французского короля Карла V (Карла Мудрого, как его величал народ, отличая от Карла III, Простоватого) была составлена карта земного шара, она и теперь еще хранится в Париже, в Национальной библиотеке – карта, получившая название «каталанской». Это «плоскошарие», изображение Земли на плоскости, было примечательно еще и помещенными здесь же категорического характера пометками, объяснениями относительно каждой представленной на карте страны.

Карл V мог разглядеть – доколумбовы времена! – на карте и очертания легендарных островов Атлантиды, воображаемой страны, которая находилась, как полагали тогда, где-то в бескрайних океанских просторах Атлантики. На карте эти острова назывались Счастливыми.

Примечания к карте поясняли: «Эти острова называются Счастливыми, потому что они богаты нивами, пшеницей, плодами, зерновыми хлебами и деревьями, и население считает их раем благодаря теплому, мягкому климату и плодородной почве. Деревья достигают высоты, по крайней мере, 140 футов (42 метра. – Ю.Ч.), они приносят много плодов и на них ютится множество птиц…»

Ссылались составители карты и на авторитет древнеримского писателя и ученого, большого знатока географии Плиния Старшего (23 или 24–79 годы н. э.), автора гигантской, в 37 книгах, «Естественной истории», своеобразной энциклопедии естественнонаучных знаний античности. Плиний свидетельствовал: «Среди Счастливых островов есть один. на котором растут все растения и все плоды земного шара, при этом их не приходятся засеватъ… Жители Индии верят, что их души после смерти переселяются на эти острова. Они уверены, что это – рай…»

Ох уж эти вечные, как мир, надежды на райские кущи! В наши прозаические дни на Земле остались только убогие клочки, жалкие лоскутки от прежде величественных покровов «белых пятен». Не обследованные, не исхоженные земли затаились разве что среди пока не покоренных альпинистами гималайских вершин или в вечных снегах Антарктиды, в отдельных ее районах, ускользнувших от внимания зимовщиков, хлынувших сюда из неисчислимого количества стран.

Да и эти потаенные места можно в деталях разглядеть из космоса: космофотосъемка, говорят, творит чудеса. Со спутниковых орбит удается различить каждый бегущий по шоссе автомобиль. Да что там авто – при желании можно узреть даже спичечный коробок!

Тайн больше нет. И теперь-то уж следует признать, что Карла Мудрого водили за нос, попросту говоря современными словесами, дезинформировали: каталанская карта грешила громадными «неточностями» – Счастливые острова на ней были плодом чистейшей фантазии.

Ни Райских мест, ни Обетованных земель, ни Счастливых стран путешественники-исследователи так до сих пор и не обнаружили. И сегодня одни лишь УТОПИСТЫ продолжают, с маниакальной настойчивостью, этот древний поиск, ведут, пересев из карет и дилижансов в скоростные поезда и сверхзвуковые лайнеры, гонку за мечтой-призраком, которую они называют уже не Счастливыми островами, а как-то иначе, например, Голубой Птицей счастья.

Интересно, как бы прореагировал Карл Мудрый, если б узнал, что ему вместе с картой подсовывают явную липу, низкопробную фальшивку, если бы смог как-то убедиться, что Счастливые острова – лишь бредовый вымысел? Автор этих строк уверен: монарх опечалился бы, страшно огорчился, и если б даже и принялся рубить головы своим картографам, то совсем не за обман, а потому что его «лишили» сладкой надежды – побывать в Райской стране, может, и присоединить ее к своей короне, да и просто за то – рубить-то головы! – что его лишили возможности подходить к карте и разглядывать контуры заморской диковины.

3.2. Пряничные домики, Леденцовые горы

 
Пускай прекрасен и весел рай,
Кокейн гораздо прекраснее край.
Ну что в раю увидишь ты?
Там лишь деревья, травы, цветы…
Нет ни трактира и ни пивной,
Залей-ка жажду одной водой!..
 

«Страна Кокейн», английская народная поэма

Дальше мы будем говорить о том, какой образ Голубой Птицы счастья рисовался у людей в эпоху Средних веков. Тогда, кстати, в Англии Томасом Мором была написана книга «Утопия», где говорилось о возможности достижения счастья для уже не отдельного человека, а множества живущих на Земле людей.

В Средние века многие страны часто страдали от неурожаев, и затем наступали трудные, голодные годы. Естественно, тогда главная мысль для человека была прокормиться. Страдая от тягот земных, люди жили мечтой о возвращении утраченного Золотого Века, о временах, когда не было ни богатеев, ни бедняков и царило всеобщее равенство, братство и сверхизобилие пищи.

Во II веке до н. э. в Греции Диодор Сицилийский пересказывает повествование легендарного автора Ямбула о Счастливом острове. Возможно, это и был первый утопический роман.

«Далеко за Африкой, за Мадагаскаром, – повествует Ямбул, – есть Остров Совершенства: он круглый, истинно совершенной – в пифагорейском смысле – формы. Дары природы там изобильны, жители сильны и выносливы, не подвержены болезням, центральной власти нет, и люди, соединившись в родовые общины, поочередно исполняют несложные обязанности. Все общее: земли и угодья, жилье и орудия, даже жены и дети. Царит вечный мир, и нет недовольных идеальными порядками…»

Не описаниями ли Ямбула вдохновлялся греческий философ Платон, сочиняя свои «Государство» и «Законы»? Не в народной ли фантазии-мечте берет начало река Утопия?

Артур Лесли Мортон, английский историк, литературовед и публицист (1903–1987) свою книгу «Английская утопия», вышла в 1959 году, излагающую историю утопических идей в Англии от средних веков до начала XX века, начинает главой «Рай бедняка», где подробно анализирует старинную народную балладу – сатиру «Страна Кокейн» – ироническое сказание о счастливой сказочной стране, стране всеобщего изобилия.

Как и в русских сказках, где упоминается о «молочных реках с кисельными берегами», в стране Кокейн крыши сложены из пирогов, жареные поросята бегают по улицам с вилкой в боку, на дорогах высятся горы клецок, а люди, лениво развалившись в удобных позах, ждут, что лакомства начнут сами падать им в рот.

 
Из пышек пшеничных на крышах дрань,
На церкви и кельях, куда ни глянь,
Из пудингов башни стоят по углам
Сладкая пища самим королям…
 

Пряничные домики (герои немецкой сказки Ганс и Гретхен нашли его в заколдованном лесу), Леденцовые горы и подобные же диковины можно встретить, естественно, и в соседней с Кокейном французской Кокани, и в немецких Люберланде и Шларафенланде, Рае бедняка. И вообще у народной Утопии множество имен – Помона, (Остров Яблок) Горная Бразилия, Гора Венера, Страна Юности и так далее и так далее.

Изображение этих чудовищно щедрых стран можно увидеть и на полотнах истинно народных художников, одним из них был живший в середине XVI веке нидерландский живописец Брейгель Старший (или «Мужицкий»). Но, пожалуй, наиболее интересно обрисована Страна Счастья, Райская Держава пером французского народного писателя и гуманиста Франсуа Рабле. Расскажем о нем более подробно.

3.3. В плаще из красного сукна с буквами F. R. С.

Рабле (1494–1553) родился в городке Шиноне, расположенном в провинции Турень, в землях исконно французских. Франсуа был четвертым младшим, ребенком Антуана Рабле, съера де Ладивиньера де Шавиньи, адвоката и достаточно состоятельного землевладельца. Есть мнение, что родился маленький Франсуа некстати: наследников у отца уже было предостаточно и – поступили просто: бойкого мальчонку, лет 7 от роду, «сбыли с рук» – отдали на содержание и воспитание в ближайшее аббатство (сначала он учился в монастырской школе, а 16-ти лет Франсуа постригли в монахи).

И вот уж тут ему действительно не повезло: он угодил в лапы к францисканцам, а им занятия науками, – орден францисканцев был основан сравнительно недавно, в 1209 году, и был направлен на насаждение нищенства, смирения и святого невежества – откровенно запрещались. («Пусть не стараются люди необразованные приобрести образование», – учил святой Франциск; «Монах, не умевший читать до пострижения не должен учиться этому искусству в стенах монастыря», – вторили ему отцы-францисканцы.) Такие были дела!

И вот, вопреки этим уставам, юноша Франсуа страстно желал учиться: к великому соблазну товарищей по монастырю он засел за науку, легко одолел латынь, принялся за греческий, читал Платона, изучал арабский и другие языки, а также римское право, ботанику и анатомию, зоологию и медицину и… вскоре попал на заметку: его заподозрили в том, что собранные им доброхотные даяния он вносит не в монастырскую казну, а растрачивает на приобретение книг далеко не божеского содержания.

Обыскали келью, конечно же, нашли книги и отобрали их, провинившегося посадили под замок на хлеб и воду… Еще недавно дело могло бы закончиться и вовсе плачевно, да – слава богу! – шла первая четверть XVI века – золотая, цветущая пора ВОЗРОЖДЕНИЯ, эпоха великих надежд и свершений, эпоха Леонардо да Винчи, Рафаэля и Микеланджело, Эразма Роттердамского и Томаса Мора, Колумба, Магеллана и Коперника.

За Рабле вступились его высокие друзья (он вел переписку с главою французских гуманистов, личным секретарем короля Франциска I Гийомом Бюде), Франсуа переводят по личному распоряжению папы Климента VII в бенедиктинский орден, где святое невежество хотя и не возбранялось, но и не насаждалось силой.

Рабле, к тому времени давно уже получивший сан священника, однако и в почти 40 лет горел жаждой познания, эта ненасытность толкает его заняться серьезно медициной, высокое разрешение было дано, и в 1530 году мы видим его уже студентом в университетском городе Монпелье, средиземноморском порту, расположенном неподалеку от Марселя, сюда Рабле добирается пешком, минуя города – Париж, Орлеан, Бурже и Тулузу.

Франсуа из студента быстро превращается в преподавателя: через три месяца после зачисления на медицинский факультет он получает звание бакалавра и начинает читать лекции, следуя доктринам Гиппократа и Галена. («Одна запятая, прибавленная, зачеркнутая или не на месте поставленная, может стоить жизни нескольким тысячам людей», – так шутливо отзывался Рабле о трудах этих светочей античной медицины.)

Биографы Рабле рассказывают, как однажды ему удалось оказать университету Монпелье важную услугу. Требовалось исхлопотать одно дельце, для этого надо было добиться разрешения у канцлера короля Дюпра, находящегося в Париже. Рабле отправляется туда (все предыдущие подступы других ходоков закончились неудачей), однако тоже никак не может добиться свидания с высоким сановником.

Он решается прибегнуть к хитрости: надев на себя фантастический костюм, стал прогуливаться под окнами дома канцлера, начала собираться толпа зевак, пошли толки, канцлер посылает слугу узнать причину шума. На расспросы слуги Рабле отвечает по латыни, тот зовет клерка, знавшего этот язык, с ним Франсуа уже глаголет по-гречески, со следующим толмачом разговаривает по-еврейски, потом – цепочка посланцев продолжает разматываться – по-английски, по-испански, по-итальянски… пока канцлер всерьез не заинтересовался этим странным человеком и не пригласил его к себе.

Тогда-то Рабле, сбросив шутовской наряд, в длинной речи, на самом изящном французском языке, излагает просьбу университетских властей; канцлер, говорят, пленился умом Рабле и на все просьбы отвечал полным согласием.

Но и здесь история эта не кончается, она имела продолжение уже в Монпелье. Университетские ученые мужи будто бы, в благодарность за содеянное Рабле, постановили: отныне каждый кандидат при защите докторской диссертации обязан был предстать перед Ученым Советом в плаще из красного сукна, с круглым воротником и большими, в честь Рабле, тисненными на плаще, буквами F. R. С. (Franciscus Rabelais Chinonensis).

3.4. «Иду искать великое Быть-Может»

Сам же Рабле вовсе и не думал домогаться докторской степени, в 1532 году он оставляет Монпелье, прерывает учебу-преподавание и перебирается в Лион практиковать при знаменитой лионской городской больнице, здесь он завязывает сношения-переписку с Эразмом Роттердамским, другом Томаса Мора. Здесь же Рабле начинает печатать, 1533 год, первую часть своей знаменитой книги – «Ужасающие и устрашающие деяния и подвиги знаменитейшего Пантагрюэля».

В том же году Рабле, великий сатирик и большой знаток наук и астрономии, в частности, публикует и «Пантагрюэлевы предсказания», издевательскую пародию на астрологические, модные тогда, впрочем, также как и теперь, «предсказания», фабриковавшиеся предприимчивыми любителями легкой наживы.

В 1524 году немецкий астролог Штофегер распространил ужас по всей Европе: возвестил, что в тот год Юпитер, Сатурн и Марс должны встретиться в знаке Рыбы, что это печальное событие должно вызвать разлитие морей и новый всемирный потоп. Обывателю – пахарю, кузнецу, сапожнику, любому простому человеку, далекому от светочей учености, – всегда было трудно устоять перед подобными сообщениями-«фактами»…

Рабле в своей книге изрядно поиздевался над шарлатанами, в комических предсказаниях он утверждал, что блохи будут по большей части черные, старость окажется болезнью неизлечимою, богатые станут жить лучше, чем бедные, что распространится страшная, заразительная, ужасная и мучительная болезнь, которую Аверроэс (средневековый арабский мыслитель) называет «недостатком денег»…

После начала публикации своего великого романа о ВЕЛИКАНАХ Гаргантюа и Пантагрюэле Рабле прожил еще около 20 лет, и годы эти оказались для него неспокойными. Он стал-таки доктором медицины и знаменитым врачом, три раза повидал Рим и исколесил вдоль и поперек всю Францию, а однажды (1547 год) даже бежал за ее пределы: король Франциск I, покровитель Рабле, скончался и неясно было, как теперь поступят с автором уже «Третьей книги героических деяний и речений доброго Пантагрюэля», вышла в 1546 году.

Заметим, кстати, что в России на Рабле также всегда смотрели косо, книги его были вечно под запретом, не дозволялись не только их переводы, но и статъи с изложением их содержания.

Некрасов и Салтыков-Щедрин попробовали было в 1874 году, в майском номере своего журнала «Отечественные записки», они были редакторами, дать статью о жизни и творчестве Рабле, но получили отповедь, цензор в своем замечании на эту инициативу писал следующее: «Хотя редакция и говорит, что сатирическое произведение Рабле имеет историческое только значение, как памятник прошедшего, и что саркастическому перу его и едким насмешкам подвергались тогдашние политические и общественные порядки Франции, но нужно заметить, что большинство предметов, предаваемых Рабле на публичное осмеяние, продолжают существовать и ныне, как-то: верховная власть, выражающаяся в лице государей; религиозные учреждения в лице монашествующих и священников; богатства, сосредоточивающиеся в руках либо вельмож, либо в руках отдельных личностей. А потому знакомство русской публики с произведениями хотя и такого исторического, если можно так выразиться, писателя, как Рабле, нельзя не считать со стороны редакции крайне предосудительным».

Добавим, в заключение, что первое русское издание романа Рабле появилось лишь в 1901 году, но и оно было страшно исковеркано: все «опасные» и «предосудительные» места переводчик, Анна Энгельгардт, опереждая, красный карандаш цензора, сама постаралась загодя удалить…

Ну, а как шла последняя часть жизни Рабле? Неважно: существовал он в постоянном страхе, в ожидании неминучей расправы. Католики и протестанты, все святоши мира и бывшие «союзники», и прежние «друзья» – все тогда, осуждали его книги. Бывший знакомец Рабле Жан Кальвин из Женевы и богословы из Сорбонны (так назывался богословский факультет Парижского университета) – все требовали немедленно сжечь «полные пантагрюэлизма» («а вы знаете, что это глубокая и несокрушимая, – писал Рабле, – жизнерадостность, перед которой все преходящее бессильно») сочинения, вместе с их автором.

К счастью, обошлось: новый король Генрих II взял автора под свою защиту, однако ярость церковников удесятерилась после появления в свет четвертой (1552 год) книги «Пантагрюэля». Книга эта тут же была осуждена и изъята из продажи, и король вряд ли бы стал на этот раз на защиту своего неуемного, неугомонного подданного.

Увы, в эту пору ЗВЕЗДА Возрождения уже, можно сказать, закатилась, близилась, да и уже наступила, эпоха церковного мракобесия. Чем бы все закончилось, трудно было гадать, но метр Франсуа Рабле – повезло? крупно? – чьей крови так жаждали богословы пяти европейских стран, вскоре благополучно (в своей постели) скончался.

И, как свидетельствуют очевидцы, с шуткой на устах. Вот что гласит легенда о последних часах Рабле. Ему приписывают и меланхолическое обращение к окружающим: «Задерните занавес: фарс окончен», и насмешку над священником, подававшим ему последнее причастие: «Мне смазывают сапоги для большого путешествия», и буффонное завещание: «У меня нет ничего ценного. Я много должен, а остальное я оставляю бедным», и знаменитые, ставшие хрестоматийными слова: «Jе vais querir le grand Peut-Etre» – «Иду искать великое Быть-Может».

Возможно, что эти предсмертные остроты – выдумка, однако, вполне вероятно, и прямо противоположное: все эти фразы Рабле, великий балагур и насмешник, действительно произнес.

3.5. Отпустил наличными 2 700 831 «длинношерстый баран»

 
Входите к нам с открытою душой,
Как в дом родной, пажи и паладины.
Здесь обеспечен вам доход такой,
Чтоб за едой, забавами, игрой
Ваш шумный рой, веселый и единый,
Не находил причины для кручины.
 

Надпись, сделанная «крупными античными буквами» над входом в Телемскую обитель

На страницах великого романа Рабле то и дело встречаешь: «Пей!», «Осушим!», «Выпьем-ка!», «Достославные пьяницы», «Выпивохи»… слышен звон бокалов, стук кружек, звуки откупориваемых бутылок. Все это породило легенду об авторе, отпетом пьянице и шуте, который, словно бы играя, забавляется составлением случайных комбинаций звуков и слов. Поклеп! Рабле был очень умеренным в жизненных привычках, неприхотливым и скромным в еде и питье, да и мог ли быть иным этот УЧЕНЕЙШИЙ из живших тогда людей?

Многому о жизни Рабле мы обязаны розыскам многочисленных исследователей. В 1903 году во Франции было даже основано «Французское раблезианское общество», со своим рупором – журналом «Revue des Etudes rabelaisiennes». Сами за себя говорят публикации: «Рабле – анатом и физиолог» (Рабле был одним из первых во Франции анатомов, делавших демонстрации на трупах), «Рабле и архитектура Ренессанса», «Рабле и театр», «Военное искусство в книгах Рабле», «Рабле – ботаник» (именно Рабле во время проживания в Риме обнаружил в папском огороде и фруктовом саду немало овощей и плодов, нигде тогда еще не известных в Европе – артишоки, «римский салат», ренклоды и т. д., – стал изучать и собирать их семена и отсылать во Францию), «Рабле – медик» и так далее.

Историки, натуралисты, бытописатели, филологи, искусствоведы, составители словарей, военные спецы могут почерпнуть у Рабле немало ценных сведений. Имеет автор «Пантагрюэля» отношение и к интересующей многих теме – Утопии. В своем романе он воздвиг блистательную, лучезарную, заглядыващую далеко в будущее Утопию – картину жизни Телемского аббатства.

Когда Гаргантюа, победив короля Пикрохола, – сообщает Рабле, – пожелал наградить всех, кто отличился в войне, главная награда досталась монаху брату Жану (один из главных после Гаргантюа, Пантагрюэля, Панурга, имя это – по-гречески значит «пройдоха», героев романа), Жану Сокрушителю, «Молодому, здоровому парню, всегда веселому, разбитному, готовому на всякие проделки, ловкому, как черт, горластому, как петух», как аттестовал его Рабле. А тот выговорил себе право основать монастырь, непохожий на остальные.

Такая обитель была построена. Она получила название Телемской, от греческого «телема», что значит «желание», «воля». В Телеме (туда, как рассудил брат Жан, воспрещался вход «сутягам, стряпчим, мироедам, писцам, приказным, судьям старого толка и прочего рода фарисеям… ханжам, ростовщикам, скрягам, менялам, кулакам, представляющим оскорбление рода человеческого…»), весь устав сведен был к одному-единственному параграфу – «fais се que voudras» («делай, что хочешь»), который фактически отменял все уставы. И в соответствии с этим правилом жители Телема «вставали, когда вздумается, ели, трудились, спали, когда испытывали желание».

Брат Жан действительно создал монастырь, непохожий на все остальные. В монастырях все расписано по часам? В Телеме часы – циферблаты отсутствуют вовсе: глупее глупого, посчитал брат Жан, сообразовываться со звоном колокола, а не с велениями здравого смысла и разума. В монастыри идут убогие: хромые, кривые, уродливые, сопливые, придурковатые? К брату Жану принимали только тех, кто отличался красотой, статностью и обходительностью. Монастыри женские или только мужские?

В Телем принимали и мужчин, и женщин одновременно. И не требовалось давать обетов целомудрия, каждый был вправе сочетаться законным браком. В монастырях суровая дисциплина? В Телеме – полнейшая свобода. Обычно монахов призывают жить в бедности? Жители обители брата Жана имели полное право быть богатыми.

Радость, веселье, довольство, беспечальная вольная жизнь в Телеме – это ли не идеал? не высокая Утопия? Полное счастье? Но как она построена: на какой материальной базе?

Поговорим о бедности и богатстве. В коммунистическом романе Томаса Мора утопийцы были очень бедны. Работали они в шкурах, дома же облачались в грубые шерстяные одежды одинакового безрадостного цвета. Каждый довольствовался одним платьем в год. Коммунизм Мора – коммунизм бедняков. Легко не думать о собственности, когда она практически отсутствует! Так, верно, существовали первобытные племена людей.

В Телеме – все наоборот. Это другая крайность, другой предельный случай, и здесь проблема собственности – вещь второстепенная, но теперь уже по причине фантастического ИЗОБИЛИЯ, крайнего БОГАТСТВА. Кто его обеспечивал? Вот что об этом пишет Рабле:

«На построение и устройство обители Гаргангюа отпустил наличными 2 миллиона 700 тысяч 831 «длиношерстый баран» (название монеты) и впредь до окончания всех работ обещал выдавать ежегодно под доходы с реки Дивы 1 669 000 экю с изображением солнца и столько же с изображением Плеяд. На содержание обители Гаргантюа определил в год 2 369 514 нобилей с изображением розы, каковую сумму монастырская казна должна была получить в виде гарантированной земельной ренты…»

Таким образом, райская жизнь в Телеме покоилась на финансировании сумм с семизначными цифрами, которые в то время даже вся Европа не смогла бы собрать!..

* * *

А теперь нам пришла пора повести дальше наш рассказ о воистину великом человеке, который первым объявил о возможности создавать условия жизни, способные сделать если не счастливыми, то хотя бы достаточно благополучными, не жалующимися на тяготы жизни уже не какого-то отдельного человека, а возможно и сколь угодно великого множества живущих на той или иной территории людей. Создавать для них тут условия, чтобы здесь можно было ожидать обильного количества счастливцев. Реализовать этот нелегкий проект первым попытался великий англичанин по имени Томас Мор.