Текст книги "Ночной фотограф"

– Всё, езжай, если вдруг будут что спрашивать – ты проезжал мимо, остановился спросить, нужна ли помощь, ясно? И фотик свой куда-нибудь запрячь, чтоб в глаза не бросался.

Пока я пытаюсь завести мой драндулет, фургон останавливается, развернувшись поперёк и так узкой дороги и загородив мне путь. Он огромный как пульмановский вагон. Я моргаю фарами, потом робко сигналю. Наконец, отъезжает боковая дверь и из автомобиля вылезают люди. Двое с носилками сразу идут к трупу, один жмёт руку майору, а один вразвалочку шагает ко мне. У меня жуткое желание вдавить педаль газа, размазать этого типа по чёрному кузову и дать задний ход. Этот человек, кроме неприятностей, ничего не может мне принести. Нутром чую. Пальцы мои стучат по баранке нервной дрожью.

– Здравствуйте, – склоняется он к окну моей машины, открывает дверцу, плюхается рядом и, выдержав положенную пятисекундную паузу, говорит:

– Можно Ваши документы? – низкий голос совсем не соответствует его худощавой фигуре и моложавому лицу. В полумраке машины он вообще похож на подростка.

– А можно Ваши, для начала?

– Нет, – отрезает он и смотрит мне прямо в глаза, ожидая моей реакции.

Я знаю этот взгляд, прямой, слегка ироничный и словно сканирующий тебя. Взгляд человека, полностью уверенного в своей безнаказанности. Такой взгляд я видел у гэбэшников, бандитов и отморозков. Таким взглядом можно товарняк остановить. Короче, реакция у меня была соответствующая. Я, промямлив что-то, типа ну нет так нет, протягиваю ему права.

– Паспорта нет, – говорю.

– Да ничего, этого достаточно, – он выписывает мои данные в маленький блокнотик.

– А что, собственно…? – робко спрашиваю. Мне кажется, за одно моё неверное слово или просто неправильную интонацию он просто расстреляет меня, поставив на колени и пустив пулю в макушку.

– Да не волнуйтесь Вы, ничего особенного, чистая формальность. Вы выходили из машины?

– Да.

– Зачем?

– Проезжал мимо, вижу – милиция стоит, любопытно стало, да и мало ли что, может помощь нужна.

– Ясно. Сознательный гражданин? – он не верит ни одному моему слову. У меня всё дрожит внутри от волнения. Вот Звягинцев подставил, так подставил…

– Сознательный, – говорю, – я могу ехать? Поздно уже…

– Да, конечно, только пара вопросов. Что вы видели здесь?

– Ну, труп, девушка мёртвая… милицию видел, не знаю, а что?

Врать бесполезно, я, когда фотографировал, вытоптал всё в радиусе пяти метров вокруг девчонки.

– Что вы видели у девушки?

– Не понимаю Вас… Сапоги видел, куртку видел…

– Не то, как она умерла?

– Послушайте, я вскрытия не делал, откуда мне знать?

Я вижу, как труп спешно бросают на носилки и запихивают в фургон. Над майором чёрным призраком нависла тень в плаще, Звягинцев весь усох, ужался и оправдывается, вяло разводя руки. ППСники вообще отошли в сторонку, мол, мы вообще не при делах. Что происходит? Нет ни следователей, ни экспертов, никто не исследует местность на предмет улик. Словно заметают следы. Так могут и меня, как нежелательного свидетеля запихать в этот катафалк рядом с девицей и выгрузить где-нибудь на городской свалке, аккуратно завёрнутого в целлофан. Струйка пота предательски стекает со лба.

– Как Вы здесь оказались?

– Решил путь срезать, – вру на свой страх и риск, хотя вижу, что не верят ни одному слову и, если я сейчас проколюсь, мне не сдобровать. Судорожно прокладываю в голове маршрут.

Пассажир открывает бардачок и шастает там, роясь во всяком хламе – фонарик, диски с музыкой, отвёртка, перочинный нож, карта. Я молча сношу такую наглость.

– Вы кем работаете? – он пытается смотреть мне в глаза. От этого взгляда мне не по себе.

– Фотографом, – отвечаю я, осознавая, что он всё знает обо мне и лучше говорить правду, – свадьбы, торжества, детские сады, художественное фото.

Он слегка улыбается, и я вижу у него в руке мою визитку, найденную в бардачке. Я облегчённо выдыхаю, возможно, если бы я назвался слесарем, я бы уже был мёртв. Да кто они такие?

– Вы фотографировали труп?

– Нет, зачем мне его фотографировать? Я больше по свадьбам и садикам… – сказал я, пытаясь сдержать дрожь в голосе.

Он долго рассматривает меня и, неожиданно для меня, протягивает мне руку для рукопожатия.

– Простите, что побеспокоили, всё нормально. У меня к вам одна просьба – никому никогда не рассказывайте о том, что здесь видели. В интересах следствия. Настоятельно рекомендую держать язык за зубами. Договорились?

Я по-идиотски киваю ему головой, так как во рту у меня всё пересохло. Когда он вышел из машины, я устало откинулся в кресле, тщетно пытаясь сдержать дрожь во всём теле. Мне срочно нужна музыка, Мэнсон или Металлика, я полез искать диск, нашёл Удо, дрожащими руками заправил его в плеер и когда поднял голову, увидел, что ко мне идёт человек в плаще, беседовавший перед этим с майором. Побарабанил пальцами по стеклу и когда я открыл дверь, протянул руку и сказал:

– Фотоаппарат!!! Быстро!!!

Вот он, момент истины.

Есть такой метод коррекции настроения – слушаешь музыку, подходящую твоему настроению на данный момент, пока не сольёшься с ней, не проникнешься до самого скелета. Например, на улице – пасмурно, моросит дождик, люди – хамы и ты всеми покинут, одинок и нелюбим. Тебе тоскливо и жизнь – говно. Тогда тебе нужно слушать блюз, и чем он монотоннее и жалобней, тем лучше.

Или, например, тебя оштрафовал гаишник, подрезал на дороге бык на джипе, твой босс поимел тебя и нахамила пенсионерка в магазине. Ты бы их всех поставил в рядок к стенке и показал бы им, кто здесь царь зверей. Если бы мог. Тогда смело врубай какой-нибудь трэш или дум, поагрессивнее.

Или вдруг накрыл приступ человеколюбия и тебе до слёз жалко всех своих знакомых с их проблемами, жалко котёнка или птенца, выпавшего из гнезда, пенсионеров, учителей, бомжей и всех угнетённых мира, подыщи себе музыку посветлее, например, Квинов с их оптимистичными гимнами.

Внимательно вслушиваемся в выбранную музыку, впитываем её. Пусть она ещё больше разворошит твои чувства, а затем постепенно сменяешь музыку, подгоняя её под то настроение, которое бы ты хотел иметь. Если ты собрался на вечеринку, заканчивай процедуру диско, трансом, техно. Если у тебя романтическое свидание – лучше всего съехать на медляки и баллады, если очень романтическое, то лучше лёгкого джаза не придумаешь. Закрепляешь это всё пятью-шестью композициями. И проблем словно и не было.

Домой я еду под Удо, призывающего меня замочить всех врагов, попрыгать на их обугленных черепах и, размахивая копьём, броситься в новые схватки с несправедливостью. Я зол на свою никчемную жизнь, на моих странных знакомых, на Звягинцева особенно. На этих уродов из чёрного катафалка. Я размахиваю кулаками, смело отвечаю на их вопросы с иронией и сарказмом, да так лихо, что у них слов не находится в ответ. Одному даже даю пощёчину, так, слегка, чтобы просто объяснить с кем они имеют дело. Ишь, суки, думают, что им всё дозволено – рыться в моей машине, трогать мой фотоаппарат, разговаривать со мной свысока!!!

Жаль только, что они этого не видят и не слышат, как говорится, намахался я кулаками после драки вволю.

Дома я слушаю уже более спокойную музыку и мечтаю, как я сделаю себе пластическую операцию, сменю имя и устроюсь егерем в какой-нибудь глуши, вдалеке от этого страшного города с его ночным беспределом, наркоманами, вампирами, типами с носилками и мёртвыми шлюхами с китайскими палочками в сердце.

Китайские палочки!!! Через минуту я уже смотрю на компьютере фото мёртвой девушки. Странно, но сам покойник не так впечатляет меня, как его фотографии. Они вызывают у меня чувства безысходности, я представляю, как умирал человек, что он чувствовал, и мысль о том, что он уже никогда не будет живым, всё, финита ля комедия. От реального трупа можно отвернуться, но от фотографии не отвернёшься, это как отпечаток в памяти, который уже не сотрёшь.

Эта девушка могла бы сейчас сладко спать, спрятав носик под одеялом. Или пить кофе на кухне с подругой и болтать о новинках гламура или заниматься любовью. Всё что угодно, вместо того, чтобы лежать со стеклянными глазами в носилках на полу фургона. Всего один неверный шаг, стечение обстоятельств, мгновение судьбы оборвало её жизнь. Если бы она поступила немного не так, как поступила, всё было бы иначе.

Что я ищу на фото? Не знаю сам, я рассмотрел её ещё там, на месте. Увеличиваю китайские палочки – обычные, одноразовые, без всякого орнамента, скорее всего из кафе с восточной кухней. В глазах у девицы никакого испуга, спокойствие и покой, даже истома. Она даже не поняла, что умерла, такая безмятежность была в выражении лица.

Я листаю фото одну за другой по кругу, пытаясь найти что-то, сам не знаю что. И вот просмотрев их все по десятку раз, я, наконец, нахожу то, что не давало мне покоя. Вот, на шее!!! Чуть выше левой ключицы у неё были две точки, я сначала подумал, что это родинки или капли крови, но сделав максимальное увеличение, я понял, что это за точки. Это были укусы, две дырочки в коже, с засохшей кровью по краям. Совсем как у меня на руке. Минут пять я тупо пялился на монитор, наливаясь страхом, потом меня стошнило, и я еле успел добежать до унитаза.

Интересно, как в подсознание моего поколения впечаталась война, хотя мы знаем о войне только по фильмам, книгам и рассказам бабушек и дедушек. Наверное, каждому снились кошмары, в которых монстрами были фашисты, гестаповцы, эсэсовцы, в чёрной форме, со шмайсерами в руках и с овчарками, рвущимися с поводков. Меня всю ночь мучили немцы. Я прятался от них в руинах, бежал по катакомбам, меня привязывали к столбу и пытали, прижигая факелами и срезая кожу офицерским кортиком, я ждал своей очереди в газовую камеру. Но у них ничего не получалось, потому что я всегда вовремя просыпался. Я ускользал прямо из рук, чтобы вскочить в ужасе на мокрой от пота постели и снова провалиться в ужасы войны.

В последнем сне я стоял на платформе станции метро с Ленкой и её друзьями из института. Вокруг было много народа, все нарядные и праздничные: мужчины в белых сорочках, женщины в цветастых платьях, дети с шариками в руках, словно ехали на первомайскую демонстрацию. Когда подошёл поезд, все ринулись в вагоны, а мне места не осталось. Двери закрылись и я остался один на пустой станции. Ленка кричала мне что-то с перекошенным от ужаса лицом, в толчее мелькнуло лицо мамы, которая ехидно и злобно улыбалась мне. Поезд исчез в тоннеле, и вдруг из висящих под потолком колоколов-репродукторов полилась песня «карусель, карусель, кто успел, тот и сел, прокатись на нашей карусели». Многократно отражаясь от стен, она звучала весело и масштабно. Только мне было совсем не весело, я знал, что сейчас здесь появятся немцы и убьют меня. Я уже слышал, как стучат кованые сапоги в переходе, лающую немецкую речь.

Я спрыгнул на рельсы и побежал в темноту тоннеля вслед за поездом. Но бежать мне пришлось недолго. Меня ослепил свет фар мчащегося мне навстречу поезда. Я успел рассмотреть в кабине машиниста Звягинцева в эсэсовской форме. Он давал гудок, натягивая верёвочку, свисающую с потолка.

В ужасе открыв глаза, я избежал столкновения с поездом, но гудок не исчез. Он трансформировался в сигнал дверного звонка. Звонили настойчиво. Затем начали стучать. Лучше бы меня сбил Звягинцев на паровозе. Я всё понял – открывайте, за вами пришли. Дотягиваюсь до пачки сигарет, подкуриваю и лежу спокойно, пуская дым в потолок. Возможно, это моя последняя сигарета. Не буду открывать, пусть выбивают дверь, лишние несколько минут жизни мне не помешают. Мне даже не страшно, мне всё равно. Я вспоминаю типов из чёрного фургона. Бесполезно что-то предпринимать. Они профессионалы, надеюсь, что всё закончится быстро и безболезненно. Фашисты.

В голове крутится дурацкая песенка про карусель. Действительно, последние дни похожи на аттракцион в парке культуры и отдыха. Меня закружило, я сижу на уродливой пластмассовой облезлой лошадке, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть. А карусель всё набирает обороты, крутится всё быстрее и быстрее, и усидеть всё сложнее, и спрыгнуть невозможно, потому что всё вокруг уже сливается в сплошную линию, а ветер надувает щёки, как у парашютистов в свободном полёте. И финал всего один, вопрос только в том, сколько сможешь продержаться.

Вот сейчас, наверное, я слетаю с карусели и разбиваюсь насмерть. В дверь уже стучат ногой. Я лежу и не думаю вставать, измученный ночными кошмарами, да и чувствую я себя не очень хорошо. У меня ещё есть время, чтобы вспомнить всё хорошее, что было в моей жизни. Только в голову лезет весь биографический негатив, ну и бог с ним, это тоже часть жизни. Стук прекратился, но отозвался мобильник. Беру трубу и вижу, что звонит Звягинцев.

– Да, – говорю я, – милиция? Вы вовремя, пришлите кого-нибудь, тут хулиганы выбивают двери.

– Ты дома? – удивлённый голос майора, – открывай, это я выбиваю.

– Пароль?

– С Новым годом…

– Ключ под унитазом, – говорю я ответ и, с трудом поднявшись с дивана, иду открывать.

Этот шуточный пароль – ответ у нас ещё с детства, мы с майором выросли в одном дворе.

Звягинцев с порога уставился на мою исполосованную грудь, а когда я пошёл обратно в комнату, ещё и на спину.

– Кто это тебя так? Розгами били, что ли?

– Да так, пара незнакомых дам. В порыве страсти.

– Живут же люди,-зависть в голосе, – хотя представляю, что сказала бы жена мне на такой боди-арт.

– Разводись, – я падаю снова на диван и залезаю под одеяло, меня знобит, кружится голова, подташнивает. Пробую рукой лоб и понимаю, что у меня жар. Этого только не хватало.

– А я сегодня выходной, – говорит Звягинцев. Он одет в джинсы и свитер в ромбах. Я забыл уже, когда видел его без погон.

Из пакета выгружается на стол бутылка коньяка и шоколадка.

– Я знаю, что ты не употребляешь, это я себе. Загоняли меня, отдохну, напьюсь и повешусь на кухне. Вот где у меня все, – он упирает себе в горло два пальца, – а что с тобой? Ты неважно выглядишь.

– Не знаю, всю ночь колбасило, фашисты снились, и ты хотел меня поездом переехать. Наверное, температура. А ты чего в такую рань? Напугал меня, я уже думал, за мной эти парни из катафалка пришли, свидетелей убирать.

– С ума сошёл? Да кому ты нужен? Это меня вчера поимели по полной, а с тебя спрос не велик.

– Кто они такие? Страшные люди, я испугался не на шутку.

– Да я, собственно, и пришёл к тебе об этом поговорить, – майор скручивает крышку с бутылки и пьёт прямо из горлышка, – не знаю даже, с чего начать… Будешь шоколадку?

– Не буду, давай с самого начала. Но я совсем не уверен, что хочу всё знать.

– Хочешь. Начало было десять месяцев назад. Убили парня, загнали ему в сердце китайскую палочку. Отвезли его в морг, в судмедэкспертизу, как полагается, на вскрытие.

На следующее утро прошу результаты вскрытия, а мне говорят, что тело передано какой-то засекреченной конторе, вместе с результатами вскрытия, вместе с уголовным делом. Патологоанатом, делавший вскрытие, молчал как рыба, сколько я его ни расспрашивал. Сказал, что дал подписку о неразглашении информации. Ну, думаю, мне легче, одним висяком меньше будет. Но не всё так просто оказалось. Вызывает меня в кабинет босс, а там сам генерал из столицы и два гражданина в штатском. И говорит мне генерал – так и так, товарищ майор, вот этим ребятам оказывать любую необходимую им помощь. И ни слова, кто они такие, что им нужно и какая помощь нужна. И потом началось – каждый месяц мы находим по трупу с этими палочками между рёбер. Откуда узнают о них эти типы, не знаю, скорее всего – прослушивают наши частоты, но вчера я понял, что и телефоны. Приезжают моментально. Трупы грузят в свой автобус и с концами. Ни дел, ни тел. Тела, правда, выдают потом родственникам, в закрытых гробах. Но сдаётся мне, что там совсем не трупы, а мешки с песком.

– Так, стоп, – говорю я, – зачем ты мне всё это рассказываешь? – я встаю с дивана и иду в ванную, – мне хреново, у меня температура и нечищеные зубы, а ты грузишь меня своими проблемами.

– Уже десять трупов, – не унимается он, идя за мной следом с бутылкой в руке, – десять!!!

Молодые парни и девушки. Все убиты этими грёбанными палочками. И ничего, никого это не волнует. Никто никого не ищет. Убийца преспокойненько готовится к новому убийству. И оно будет. Через месяц найдут ещё труп, а потом ещё через месяц.

Он кричит мне через прикрытую дверь.

– Можно мне в туалет сходить спокойно? – ору в ответ, я ничего не хочу знать. Три последних дня выпотрошили меня как рождественскую индейку.

– Я разговаривал с коллегами из других районов. Их тоже инструктировал генерал. Но у них же тишина и покой. А у меня как полнолуние, так и труп. Начальник говорит – успокойся, это уже не в нашей юрисдикции. Не наша головная боль. Не боль? У меня дочка растёт, скоро тоже будет по вечерам гулять, а если найдут и ее мертвой… По моему району разгуливает серийный маньяк, и это не моё дело? – я слышу, как он делает очередной глоток и закашливается, поперхнувшись.

Где же аспирин? Я роюсь в аптечке, вываливаю, в конце концов, всё в раковину. Нахожу таблетку анальгина в пожелтевшей бумажной упаковке. Запиваю её водой из крана, надеваю халат и иду на кухню включать чайник, пытаясь игнорировать майора.

Хочется покоя, горячего чая и спать. Хочется, чтобы всё вернулось в своё русло, но подсознание уверяет, что всё только начинается.

– Я бы давно сам нашёл этого отморозка, но у меня ни одной улики, мы даже место преступления осмотреть не успеваем.

– Мне это всё не интересно. Ты зря теряешь время. Это секретная информация, а ты треплешься направо и налево. Чай будешь?

– У меня есть, спасибо, – он показывает мне коньяк, – я зачем тебе рассказываю? Я хочу, чтобы ты оказал мне одну маленькую услугу, по старой дружбе. Ты же знаешь, за мной не заржавеет. Жизнь штука такая, что не знаешь, где споткнёшься, так что стели соломку везде, где только возможно…

Я подхожу к окну, долго смотрю на улицу, на проезжающие машины, на прохожих, на дворников в оранжевых жилетах, расчищающих тротуары от снега. Намело за ночь прилично. Майор молчит, отхлёбывая из горлышка.

– Подойди сюда, – зову я его, – посмотри на людей.

Майор становится рядом, подвигает цветок на подоконнике, чтобы не закрывал обзор.

– Я хочу жить так же спокойно, как вот эти люди, – говорю я, – днём ходить на работу, стоять у станка или сидеть в конторе, выходить с коллегами в курилку, посещать корпоративные вечеринки, после работы спешить домой, где меня ждёт жена, пара карапузов, диван и телевизор. И горячий вкусный ужин, а не сосиски и яичница. По выходным выезжать на природу или ходить в зоопарк, принимать гостей, дружить семьями. В отпуск ездить на море в санаторий по профсоюзной путёвке. А об убийствах, беспределе, преступности, криминале, войнах и прочем говне узнавать из новостей. Вот чего я хочу.

– Думаешь, я этого не хочу…

– А вместо этого, я каждый божий день фотографирую мрак, кровь, безнадегу, отчаяние. Мой цинизм иссяк, понимаешь? Мало того, я чувствую, что я переступил черту, меня выманили из моей территории, я забрался не туда куда надо и меня взяли в оборот. Слишком много случайных, вроде бы, совпадений…

– А что с тобой? – Звягинцев слушает меня, упершись лбом в оконное стекло и глядя вниз на улицу.

– Не важно, но ты сейчас в теме. Ещё один совершенно случайный визит.

– Я тебя не понимаю…

– Я тоже. Давай, рассказывай, что тебе нужно.

Майор сразу оживился.

– Суть в чём – я не могу вести официальное расследование. Я попытался неофициально, точнее полуофициально, но, когда узнал мой босс, он мне чуть задницу не откусил от ярости. Но поймать этого подонка для меня стало навязчивой идеей, целью моего существования. А ты вхож в ночную жизнь. Бары, клубы, притоны всякие. Он стопроцентно жертвы свои в таких местах находит. Кто-то что-то видел, кто-то слышал, кто-то знает. Порасспрашивай на досуге. Больше мне ничего не нужно, чем больше информации, тем легче будет его найти. Жаль только фото вчерашней девчонки пропало…

– Кто тебе сказал, что оно пропало?

– В смысле? Ты же фотоаппарат отдавал тому в плаще.

– Но не фотографии же…

– У тебя остались снимки? Но как?

– Меня научил один папарацци – кадры дороже фотоаппарата. Камеру ты себе купишь, а вот кадр не переснимешь, поэтому у меня при себе всегда несколько карт памяти, после каждой серии фотографий я меняю карту на новую. Этот осёл пролистал фотографии пьяных рож из кафе – всяких отстойных журналистов, даже внутреннюю память просмотрел. И ничего не нашёл. Только он мне не поверил, я уверен. Не такие они, чтобы верить своим глазам. Только фактам. Но девочка у меня на компе. Хочешь посмотреть?

– Конечно.

– Ну, пошли, посмотрим, – я с удовольствием бы сейчас лёг и уснул, но мы идём в комнату смотреть мёртвую девушку.

– Убить человека китайской палочкой не просто, это не нож и не шило. Разве что конец у неё заточен. Ведь сквозь одежду, да и рёбра пробить нелегко. Удар должен быть очень резким и сильным. Само орудие убийства неудобно для такого удара. Потом – эти ранки на шее меня очень смущают. Они походу были у всех жертв. Посмотри на цвет лица. Я насмотрелся покойников, но у неё лицо какое-то нездоровое, словно обесцвеченное…

– Да уж, здоровья ей как раз и не хватает.

– Труп был свежий, даже окоченение не наступило ещё… Час-полтора от силы, как её убили. Цвет кожи начинает меняться часа через три, когда кровь стекает вниз по капиллярам. А у неё лицо словно хлоркой отбелили.

– Что это у вас ребёнок бледненький? Мёртвенький, потому и бледненький. – Вспомнил я старый анекдот. Звягинцев кисло улыбнулся.

– Хорошо, что фото осталось. Сможешь его обработать, чтобы более – менее на живую была похожа?

– Можно попробовать.

– А знаешь что самое удивительное? Что следы были только её. Снег только выпал, патрульные натоптали, я натоптал, сначала не заметил, а потом прошёлся и вижу, что только одна дорожка следов идёт. Её следы. Выходит, она пришла, сама себе проткнула сердце и умерла сама себе? Никто её не убивал? Или с небес спустился ангел…

– Карлсон, – говорю я.

– Давай найдём этого Карлсона, а?

– Никого я искать не буду. Не хочу. Это твоя работа. Мне вчерашних страхов хватило. И, вообще, я болею.

– Козёл ты, – Звягинцев отхлёбывает коньяк, бутылка уже почти пустая, – ладно, можешь мне фотографии куда-нибудь скинуть и над лицом её поработать? Не думал я, что ты такой…

– Да какой такой? Да я такой, я трус, я безразличный, да, у меня нет гражданской позиции, да, мне на всё наплевать!!! Я хочу жить спокойно. Это не моя работа и это работа не мешки грузить. Тут или одни заколют, как кабана, или другие замочат на пустыре, чтоб нос не совал. На фига мне это нужно? У меня своих проблем по горло, так что не доставай.

– Ладно, но ты подумай, может просто ненавязчиво знакомых потрясешь, фото покажешь, вдруг кто что видел, кто что знает.

– А кого искать-то? Версии у тебя есть?

– Есть. – Звягинцев замолчал, достал сигарету, долго подкуривал, допил коньяк, – говно, а не версия. Она расходится с моим мировоззрением материалиста и атеиста.

Три дня я провалялся с температурой, благо, Ленка каждый день забегала, лекарства таскала и есть готовила. Я уже думал, что это начался процесс превращения меня в вампира. Представлял, как я умру, а затем оживу совсем другим, злобным, острозубым ночным охотником. Даже вспомнил всех мерзавцев, встретившихся в моей жизни, чтобы, став вурдалаком, отомстить им за мои страдания.

Болеть я люблю. Сразу появляется отмазка для того, чтобы ничего не делать. Лежу, укутавшись в одеяло, смотрю один за другим накопившиеся фильмы, пью чай с малиной и немножко жалею себя. На фоне предыдущих событий я словно в рай попал. Никому от меня ничего не нужно, никаких вампиров и секретных агентов, никаких ночных рейдов. Постельный режим.

Только вот ранки на руке не заживают. Вокруг них розовые воспаленные ободки. Я всё понимаю, что могла попасть инфекция, или на фоне гриппа, или.… Или я не гриппом болен? Может это происходит трансформация меня в кровопийцу? Пытаюсь не думать об этом. Но избавиться от этих мыслей нелегко и я прислушиваюсь к моему организму. Ничего необычного, но моя паранойя всякий чих и пук трактует по – своему.

Звонил Михаил, спрашивал, что с фасадом. Сроки, мол, поджимают, а фоток нет. Обещал приехать через неделю, но мне его особо видеть не хочется, какой-то он мутный. Приезжал Кизим, привёз апельсины и пельмени, рассказывал, что у Бормана старшего проблемы, вроде бы органы трясти его начали. Но у него крыша непротекаемая, так крови слегка попьют, денег попросят и отстанут.

На четвёртый день спала температура, и я понял, насколько устал от безделья. За окном заснеженные просторы, свежий воздух, люди, и, наверное, заскучали без меня мои фотомодели. Решаю вечером отправиться в ночной клуб, поснимать отдыхающую молодёжь.

Но, зачем врать себе, молодёжь меня интересует мало. Меня интересует убитая девушка.

Врать себе дело не хитрое. Я делаю это постоянно. Я вру себе, чтобы чего-то не делать или, наоборот, чтобы что-то сделать. Почему я не могу всегда быть честным с собой? Вот и сейчас, вместо того, чтобы тупо поехать трясти за лацканы барменов и официантов, пытаясь узнать хоть что-нибудь об этом убийстве, мне приходится находить для самого себя аргументы, почему я это должен делать. Почему бы не сказать самому себе, что меня просто распирает желание разобраться во всём. И всё из-за этих укусов. В этом мы со Звягинцевым похожи, тот тоже пока дело не закроет, ночами не спит, днюет и ночует в конторе.

Это чувство напоминает неудобную обувь или, скажем, изжогу. Вроде бы особо жить не мешает, но постоянно о себе напоминает. Я решаю быть честным собой и заняться тем, чего хочет моё подлое настоящее я. Нужно покончить с этой ситуацией, расставить всё по местам и вернуться к прежней относительно спокойной жизни.

На карте города рисую круг вокруг Старореченской радиусом километра два и пытаюсь вспомнить, какие злачные места там находятся. Оказывается, никакие. Район старый, где перемешаны разваливающиеся особняки дореволюционной застройки, с деревянными лестницами и стенами, оббитыми фанерой и досками, чтобы сдержать вываливающиеся кирпичи, и частный сектор. От «красной линии» далековато.

Ближайшие заведения – люмпенский ночной клуб «Ночнушка», где собирается местное бычьё, чтобы попить недорогого пива, потанцевать под полублатную попсню и снять таких же отстойных подвыпивших тёлок. Дёшево, но с понтами.

И второе – «Камильфо», более респектабельное, куда съезжается то же бычьё, но уже на дорогих иномарках, пьют виски и текилу под выступление престарелых стриптизёрш и, в конце концов, снимают всё тех же отстойных полупьяных тёлок. Дорого, но понты того стоят.

Убитая девушка, судя по одежде, могла быть как оттуда, так и оттуда.

Решаю ехать в «Камильфо», так как у меня там есть знакомые стриптизёрша, официанка и администратор. Сажусь за компьютер и фотошоплю девушку, пытаясь придать ей более живой вид. В итоге, решаю сделать не фотографию, а подобие фоторобота, так как «оживить» фотографию так и не удалось. Смерть ставит клеймо, его никакой фотошоп не сотрёт.

До вечера времени полно, и я вспоминаю о профессоре, рекомендованном мне Семёном. Долго не могу найти салфетку с записанным номером, но, в конце концов, нахожу, звоню ему и мы договариваемся о встрече через час у него дома.

По пути покупаю банку кофе и большую пачку печенья.

Профессор живёт в центре города, у него пятикомнатная квартира, площадью с футбольное поле. Комнаты заставлены стеллажами с книгами, статуэтками со всего мира, на стенах африканские маски. Захламление, пыль, запах клопов и сырости. Именно так я и представлял кабинет книжного червя.

Сам профессор не оправдал моих ожиданий. Я представлял его себе эдаким доктором Айболитом, с лысиной, эспаньолкой и в очках-велосипедах. А он оказался здоровенным мужиком, под два метра ростом, с пивным животом, большими руками и красным лицом. Ему было слегка за пятьдесят, на голове копна рыжих волос и одет он был не по – профессорски – ковбойская клетчатая рубашка и потёртые джинсы, обрезанные до бриджей, и пушистые зелёные шлепки.

Но, несмотря на устрашающие габариты, чувствовались благородно – интеллигентные манеры.

– Будьте добры, проходите в мой кабинет, – он махнул рукой в неопределённом направлении. Мы прошли через огромную залу, вышли в ещё один просторный коридор и только оттуда попали в кабинет. Да, завидовать нечему, в такой квартире есть опасность не успеть добежать до туалета.

– Присаживайтесь. Будете чай или кофе?

– Не откажусь, – ответил я, передал ему пакет с гостинцем и примостился в огромном кресле. Я ожидал, что он крикнет, что-то типа «Зиночка, приготовь нам чайку», но профессор включил электрический чайник, стоящий на письменном столе, расставил чашки и высыпал в вазу печенье. Всё под рукой. Ну да, на такой жилой площади можно умереть с голоду, не успев дойти до кухни.

– Итак, что вас ко мне привело? Семён мне рассказывал, что его знакомый интересуется вампирами. Это он о вас?

– В некотором роде да.

– Простое любопытство или есть на то особые причины?

– Есть причины, только лучше я пока о них умолчу. Всё равно не поверите.

– Ну как Вам угодно. Что Вас интересует? Что-то конкретно?

– Не знаю даже. Меня интересуют вампиры. Что Вы о них знаете?

Я попал в самый центр профессорского эго. Он весь собрался, как штангист перед рывком, заулыбался и с важным видом пошёл заливать чай, выдерживая эффектную паузу.

– У меня чай с травками, Вы не против? – по комнате разливается аромат мяты, чабреца и специй. – Вампиры оказались слишком легкомысленной темой для диссертации, как и оборотни. Слишком много их эксплуатировали писатели и киношники. И превратили в кич, в матрёшек, продающихся на каждом углу. И любая научная работа выглядит спекуляционной и не воспринимается всерьёз.

А ведь тема благодатная и интересная. Я, знаете ли, перечитал горы литературы о вампирах и однажды, перейдя с количественного уровня чтения на качественный, вдруг понял, что вампиры действительно существовали, и оборотни, и гномы и эльфы и прочие сказочные персонажи. И их даже можно изучить и узнать о них всё. Метод очень прост. Берём информацию, ну, например, о вампирах со всех уголков света, сказки, легенды, предания, верования, завариваем всё в одном котле, хорошенько выпариваем. Всё, добавленное человеческой фантазией испаряется и остаются голые факты.

Например, Дракула Стокера разбавлен настолько, что это уже и не вампир вовсе. Версия с чесноком, святой водой и крестом совершенно неправдоподобна, так как нигде, кроме Европы не упоминается. Знаете, что я думаю, что это всё происки самих вампиров, чтобы запутать охотников. Представьте, поймали вампира, напихали ему в рот чеснока, покропили водичкой, показали распятие и он, брык на спинку и лапки кверху, мол, умер. Все довольны.