Текст книги "Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки"

– Поездку на санях помню. Меня тогда укутали в шаль… – вспомнил Юрий. – И как отвезли родственницу отца на вокзал. Там мы с тобой и этой девушкой долго гуляли на улице.

Мать поправила:

– Не на улице, а на перроне вокзала.

– Ну, да. Было очень холодно. Я замёрз. Когда прибыл поезд, который я увидел впервые, мы с тобой проводили девушку до вагона. Папа оставался в санях. Когда вернулись, он спросил тебя: «Никто за ней не шёл?» Ты ответила «Всё, кажется, слава богу, обошлось».

– Неужели помнишь всё это? – удивилась мать. – Даже то, что я ответила папе?

– Конечно!

– Так вот: Пита, когда жила у нас, не выходила из дома не потому, что была простужена, как я тебе сказала. Она скрывалась. Её разыскивала полиция! И всё же через некоторое время её арестовали. Папа ещё был с нами. Осудили на тринадцать лет! Бедняжка до сих пор в тюрьме, где-то далеко, в Румынии. Когда она пряталась у нас, твой отец по секрету признался мне, что она коммунистка. Только ты никому об этом! Слышишь, Юра? А рассказала, чтобы ты знал: жизнь очень сложная, скверная штука. Прошу тебя, будь осторожен!

Рассказ о родственнице, томящейся в тюрьме, недавние события у Измаильской крепости не только разочаровали бывшего «старшего группы черчеташской когорты» в недавних иллюзиях, но и серьёзно сказались на его взглядах на жизнь.

Как-то он спросил мать, что такого могла натворить Пита, что её осудили на столь длительный срок?

– Отец говорил, что племянница и её друзья борются за справедливость. За лучшую жизнь для бедняков. И как будто за возвращение Бессарабии России. Между прочим, твой отец служил русскому царю-батюшке. Где-то у нас была его «Похвальная книжка». Надо бы мне найти её! Он там значится «николаевским стрелком». Хорошо стрелял! А Пита – загубленная жизнь… Отец рассказывал, что когда полиция её арестовывала, у неё был полугодовалый сынок. Пита его никогда больше не видела. Сколько лет прошло, никто ничего о нём не знает. Исчез! Вот тебе и твои румынские бойскауты.

– Поживём, увидим…

Мать, видимо, не поняв реакции сына, сочувственно пояснила:

– Своими переживаниями мы ничем ей не поможем. А чем-то другим, как следует в таких случаях, нет у нас возможности. Да и где та тюрьма, понятия не имею. А где твой отец? Помогает ли он племяннице? Да и жив ли?

– Ничего-ничего, мам. Ещё не рассвело.

Глава 2

Юрий хотел сказать что-то ещё, но послышался лай соседских собак. Мать спохватилась:

– Сегодня ж пятница! Это просик. (Так в Бессарабии называли нищих). А у нас нет ничего, чтобы…

Юрий укоризненно посмотрел на мать, дескать, как же ничего не дать несчастному?

– Ну, нет же, говорю! Квартирант обещал принести деньги вечером. Что я могу сделать?

Второпях она вынула из парусиновой торбочки краюшку полукруглого хлеба:

– Дай хоть это, раз нет ничего другого.

Глядя на недовольное лицо сына, достала из сахарницы квадратик сахара.

– Один? – недоумевал Юрий. – Ты что?!

– Не могу же я поставить на ужин квартиранту пустую сахарницу.

– Кусочка бы три, мам! Стыдно ж один…

Мать наклонила сахарницу так, чтобы он убедился: она почти пуста.

– Утром будешь пить несладкий чай.

– Хорошо, – согласился он.

– Кусок сахара дадим мы, кто-то ещё даст… В другой раз, если будет, дашь ему четыре. Думаешь, он не понимает, кто мы и как живем? Это ж не цыган, просящий подаяния. Посмотри-ка хорошенько на него. Наверное, он кем-то был раньше.

Мимо окна, согнувшись, прошёл к входной двери старичок.

– Скажу, чтобы не обижался, – пошла ему навстречу мать. – Он знает, когда у нас есть, мы не жадничаем. Помнишь, дала ему большой кусок коврижки, которую только что испекла.

– Пойми, – не отставал Юрий, – стыдно, один сахарок! Всё равно, что ничего!

Просик ушёл, и Юрий потихоньку от матери достал из сахарницы ещё три кубика сахара, но увидев, что она почти пуста, положил кусок обратно и побежал вдогонку просику.

Но тот словно растворился. Расстроенный исчезновением старичка, Юрий остановился в недоумении: куда бы тот мог деться? И обрадовался, увидев, как из калитки дальнего соседского дома показалась знакомая сгорбленная спина с котомкой.

Догнав просика, протянул кусочки сахара. Тот низко поклонился, но не взял. Юрий так и остался стоять с протянутой рукой и двумя кусками сахара на ладони.

– Ваша мама дала мне. Спасибо, мой милый! – поблагодарил старичок. – Знаю, когда у вас достаток, она не обижает меня. Не обессудьте, молодой человек. У вас доброе сердце.

Эта история с просиком и сахаром, рассказ матери о судьбе отцовской племянницы, нацистские идеи бойскаутов заставили Юрия коренным образом изменить свое отношение к событиям, увидеть их в ином свете. Теперь он всё чаще ловил себя на том, что обнаруживал фальшь в людях, которыми ещё вчера восхищался, которым безоговорочно верил.

От этих грустных размышлений юношу отвлекал авиамоделизм, он увлекался им ещё школьником. Иногда, бывало, приходил и на теннисный корт посмотреть на игру, подбирал вылетавшие за пределы корта мячи и кидал их игрокам. Одним из них был полковник Россетти, командир артиллерийского полка, расквартированного в казармах на окраине города.

У школьника с полковником установилось визуальное знакомство. На приветствия при встрече тот отвечал лёгкой улыбкой. Это льстило. Тем более что полковник выделялся в городе своим положением.

По праздникам, открывая парад, полковник Россетти во главе своего полка важно восседал на резвом рысаке. В будни проезжал по городу в роскошном фаэтоне в сопровождении двух верховых адъютантов. Неизменный монокль в глазу привлекал нескрываемое любопытство провинциалов. На редких встречах с местной знатью он держался почтительно, строго, по-деловому. В ответ на приветствия слегка прикладывал ладонь в белоснежной перчатке к окаймленному позолотой козырьку армейской фуражки.

Офицеры сторонились его с подчёркнутой смиренностью. Вёл он себя во всем достойно, соответственно своему положению, одновременно независимо, замкнуто и в меру гордо.

Со временем ненавязчивое знакомство с пареньком, подбиравшим теннисные мячики, переросло в добрые отношения. Определённую роль в этом, видимо, сыграло и то, что Юрий стал лицеистом, проявлял способности к авиамоделизму.

Случайно узнав об этом его увлечении и о том, что он из бедной семьи, полковник решил помочь любознательному пареньку выстроить задуманный им макет планёра и выделил из собственных средств небольшую сумму для покупки фанеры, мелких гвоздей, клея, сурового полотна.

Бесценный для авиамоделиста материал приносил ему домой полковничий денщик. Не переставая поражаться, как из фанеры вырастал планёр по размеру в четверть настоящего, денщик докладывал об этом своему хозяину.

Макет планёра получил похвальную оценку преподавателя физики лицея и с небольшой фотографией конструктора был выставлен в кабинете физики. Вскоре макет планёра отправили в Бухарест для экспозиции на международной выставке. Неожиданно пришло официальное сообщение о том, что планёр, зарегистрированный под названием «YURISS», удостоен первой премии. Его конструктор приглашался в Бухарест на бесплатную учёбу в «Пилотажной школе Мирча Кантакузино».

Приятная весть не обошлась без конфуза, изменившего на некоторое время всю жизнь Юрия.

То, что конструктор планёра бессарабец, успеха не сулило. И потому в сопроводительном письме с согласия причастного к строительству планёра полковника Россети указывалось, что конструктор – его приёмный сын Юрий. Так в авиационную школу был официально зачислен учащийся Юрий Россети.

Следует отметить, что одна из красивейших площадей румынской столицы носила название площадь Россети.

Ещё в лицее, когда макет планёра был готов, Юрий назвал его в современном стиле своим именем по-латински («ЮРИСС»). Название было крупно выведено на боковых сторонах носовой части планёра. Потому выглядело несколько замысловато, зато внушительно.

Как раз в это время в город приехал на каникулы сын аптекаря, студент Бухарестского фармацевтического факультета Александр Розенцвайг. Встретив Юрия, озабоченного предстоящим отъездом в авиашколу, отвел его в сторонку и спросил:

– Ты вообще-то соображаешь, как назвал свой «ироплан»? Думаешь, вокруг одни «рябчики»?!

Юрий удивлённо посмотрел на приятеля:

– Ты о чём?

– Видел твой «ироплан» в Бухаресте на выставке. Какое название ты ему припаял?!

– Назвал его своим именем. А что?

– Твоё имя – «YURISS»? – с ехидцей спросил Шура. – Да ещё в такой транскрипции? Ё-моё!..

– Но ты прекрасно знаешь, что в румынском алфавите нет буквы «Ю». Я заменил её игреком. Это преступление? В остальном по-румынски – всё точно. В авиации это принято. А в чём дело? – удивился конструктор. – Чем тебя не устраивает название?

– Да за такое название тебя могут упечь лет на десяток… Как минимум!

– За что же? – Юрий удивлённо пожал плечами.

– Думаешь, никто не поймет? Ножка буквы «Y» настолько укорочена, что похожа на настоящее «U»! – не унимался Шура. – Этого ты тоже не знаешь? И что вся надпись на планёре с двумя «SS» в конце – тоже ни о чём не говорит?! А вторая буква «S» откуда взялась? И что полностью название выглядит, как «У-Ре-Се-Се», ты также понятия не имеешь? Или, в самом деле, считаешь, что вокруг ни чёрта не смыслят? Это же «Унион Республик Совет Социалист!» Соображаешь? «U-Rе-Sе-Sе»…

– А это ещё что? – переспросил растерянно Юрий. – Не пойму, на что ты намекаешь. Серьёзно, Шура!

Шура обозлился:

– Он, оказывается, с луны свалился! А что такое «СССР» – ты тоже впервые слышишь?

– Нет, почему? – на полном серьёзе ответил Юрий. – Кажется, это клуб спортивный или что-то ещё. Объясни толком, чем недоволен? Шура обиделся не на шутку: – Считаешь меня идиотом! Тогда пошёл ты знаешь куда?..

…Прошли десятилетия. Весной 2004 года Шуре Розенцвайгу исполнилось 90 лет, когда в День Победы над нацизмом он позвонил из Израиля бывшему «конструктору первого и последнего планёра». После поздравлений с праздником Шура вспомнил выставленный на международной выставке в Бухаресте макет планёра с названием в латинской транскрипции «YURISS», из-за чего в те времена конструктор в самом деле мог очутиться в «казённом доме» с мощными решётками.

Шура признался:

– Иногда вспоминаю нашу встречу в Болграде и разговор о странном названии твоего макета планёра. Какой же ты всё-таки артист! Театр много потерял без тебя, серьёзно, Юрка!

– Но кто-то, наверное, всё же выиграл?! – ответил уже давно не тот «Юрка». – Сама по себе жизнь – тоже театр, Шурочка! Иногда вторгаешься в бесплатную комедию, а она, оказывается, оплачена кровью трагедии. Тоже не случайно!

– Я опять о твоем планёре, – заметил Александр Моисеевич Розенцвайг. – Честно говоря, ещё тогда я понял, что в твоей реакции на моё замечание о его названии было что-то искусственное. Пойти на такой риск в те времена?! Рискуя свободой? Многие в те годы делали что-то казавшееся очень важным.

Кстати, в том телефонном разговоре Шура вспомнил и полковника Россети:

– Знаешь, он стал генералом. Несколько лет назад я ездил в Бухарест, позвонил ему. Узнал, что он женился на болгарке Нине Мумжиевой. У них в Болграде был тайный романец. Бабка рафинированная. Интересная, скромная, без надобности глаз не поднимала. Знала себе цену. И потому заметная. Ты её, наверное, помнишь?

Юрию была знакома не только внешность Мумжиевой, он знал, что она работала в тайной румынской полиции – сигуранце. Но он сделал вид, будто слышит о ней впервые.

Времена изменились, однако привычки сохранились…

Глава 3

Неожиданно для самого себя конструктор макета планёра обрёл аристократическую фамилию «Россетти». Хотя она и льстила его самолюбию…

Вместе с тем что-то и соблазняло. Прежде всего, сама жизнь в столице. Для провинциала – «седьмое небо»! И круг новых знакомых, будто втягивавших его в свой, чуждый ему танец.

Как и недавнее увлечение черчеташами, которое неожиданно взахлёб его завлекло и также внезапно наотмашь оттолкнуло от себя. А теперь? И вовсе получалось, что, не отдавая должного отчёта своему поступку, полез из огня да в полымя!

Но как отказаться от возможности стать лётчиком? Вдруг действительно удастся? Уверен в том не был. Скорее, наоборот. По ночам иногда мечталось, если всё же получится, перемахнуть с трёхцветными кругами румынского знамени на крыльях через границу на Днестре к Советам.

В авиационной школе «Мирча Кантакузино» началась подготовка к практическим пилотажным занятиям, проходившим на аэродроме Быняса.

Однажды вечером к Юрию в пансион на Дмитрие Кантемиру, где он снимал раскладушку, снова пришёл пожилой человек, который отыскал его пару недель назад и передал от матери банку с вареньем и пятьсот лей.

Незнакомец назвался Сильвестру. Посылка из дома – приятный сюрприз. Хотя и озадачило: откуда бедняжка мама смогла наскрести такую сумму? Не бог весть какая крупная, но для неё!.. Наверное, продала обручальные золотые кольца. Уезжая из дома, отец оставил кольцо на столе. Мать берегла кольца на всякий случай, если окажется в безвыходном положении.

Юрий поблагодарил за посылку, назвав незнакомца «господин Сильвестру».

– Пожалуйста, не величайте меня «господином», – прервал тот, – лучше «дядей». Так проще. Мы ведь земляки! К тому же «господин» слишком высокопарно для меня.

Юрий не возразил. А дядюшка Сильвестру поинтересовался, знает ли он, где находится его родственница Пита? Юрий пожал плечами и промолчал.

– Правильно делаете, будто не знаете, о ком идёт речь, – похвалил земляк.

Оказалось, мать кое-что ему рассказала. И, как вскоре выяснилось, варенье действительно прислала она, но остальное… И Юрий спросил:

– Неужели мама так разбогатела, что смогла раскошелиться на такую сумму?

Дядюшка Сильвестру едва заметно махнул рукой, дескать, ни к чему об этом, и добавил: если Юрий захочет, сможет подрабатывать по вечерам.

– В автомобильном гараже. Мойщиком машин. Это в центре. На бульваре Брытияну.

– С удовольствием! – охотно согласился Юрий. – Конечно, после занятий.

И Юрий стал по вечерам работать в гараже «Леонида э компань». А когда гараж вскоре перешёл в собственность немецкого транспортного концерна «Шенкер», забеспокоился: не лишится ли хотя и незначительного, но заработка, позволявшего ему не ходить на аэродром Быняса и обратно пешком по пять километров в один конец, а ездить на автобусе.

При новом владельце буквально за считанные дни всё изменилось. Стало больше чёткости, порядка, чистоты. К тому же расчёты с работниками проводились по субботам. Не приходилось ждать жалования, как прежде, две недели. Мойщик быстро поднаторел в постановке автомашин на мойку, возвращении их на место и постановке очередных. В основном, грузовиков «Опель-блиц».

Глава 4

О своей работе в гараже и прибытии на мойку грузовиков с военными грузами из Германии Юрий рассказал Сильвестру. Как и о событиях на аэродроме во второй день Пасхи.

…С утра шёл проливной дождь, к полудню он прекратился, но небо оставалось затянутым облаками. Полёты отменили. Где-то во второй половине дня у огромных ворот бетонного ангара собрались, оживлённо беседуя, известные в стране авиаторы: заслуженный лётчик Бызу Кантакузино, не менее знаменитый военный лётчик капитан Папаны, выделявшаяся крестьянской внешностью первая парашютистка в стране Смаранда Брыеску и необычайной красоты с изысканными манерами спортивная лётчица лет тридцати Ирина Бурная. За лихость полётов её прозвали «Ирина Дурная». Румыны не понимали значения её изменённой фамилии.

Однажды на большом авиационном празднике на аэродроме Быняса Ирина Бурная в присутствии короля Карла II, министров и зарубежных гостей совершила такой рискованный полёт, что газетный листок в специальном вечернем выпуске назвал его «полёт на вершке от земли вниз головой».

Лётчица выполнила его на биплане «Бюйккер-Юнгмайстер», по слухам подаренном ей германским рейхсминистром авиации Германом Герингом, будто бы находившимся среди гостей.

Поговаривали, что она якобы была дочерью генерала бывшей Российской империи. Потрясающий шарм, изысканность, аристократизм сочетались в ней с добродушной простотой. При встречах с лётчицей курсант Россетти вежливо кланялся и получал в ответ воздушный поцелуй. Если доводилось видеть её вблизи, особенно когда она поднималась в свой самолёт, у Юрия перехватывало дыхание, настолько красива и обаятельна была Ирина.

Знаменитостей, собравшихся у ворот ангара, забавлял смешными рассказами Ионел Ферник – прославленный парашютист и одновременно ведущий инженер авиационных заводов «ИАР» («Industria Aeronautica Romana»).

Бессарабский земляк переспросил у Юрия название завода и тут же записал его. Затем спросил:

– Вы знакомы с инженером?

– Здороваемся, улыбаемся друг другу, не более… К тому же он ещё и талантливый композитор. Его песни транслирует бухарестское радио, а знаменитую про позднюю осеннюю ночь[5]5
  «Iti mai aduci aminte, Doamna, era tarziu si era toamna…» (рум). («Помнишь ли, Госпожа, был поздний вечер и стояла осень…»)


[Закрыть] напевает вся страна…

– Он знает, что вы курсант?

– Наверняка! Иначе почему нахожусь на аэродроме, да ещё в лётной форме?

– И фамилию знает?

– Вряд ли…

Сильвестру, поморщившись, промолчал. Юрию Россетти это не понравилось.

– Ко всему, – заметил он, – Ферник слывёт весельчаком и необыкновенным рассказчиком анекдотов.

…У собравшихся у ангара было веселое пасхальное настроение, все смеялись. В разгар веселья почти вплотную к ангару, что категорически запрещёно, подкатили две шикарные машины; на бампере первой из них вместо номерного знака поблескивала золотом королевская корона. За рулём сидел сын Его величества короля Румынии великий воевода де Алба Юлия Михай. Он подошёл к авиаторам, сдержанно и почтительно его поздравили традиционным «Христос воскрес»; Михай ответил: «Воистину Воскрес».

Обрисовывая Сильвестру внешность наследника престола, Юрий восторженно отозвался о его светло-коричневом спортивном в тонкую клетку с накладными карманами пиджаке и широких брюках в стиле «гольф», чулках в узорах, коричневых ботинках на толстой подошве.

Из второй машины вышли двое молодых парней и две миловидные девушки. Почтительно раскланявшись с Ферником и его окружением, остановились неподалеку.

В бетонном ангаре № 1 стояли спортивные самолёты Михая и его дядюшки – брата монарха, принца Николая, частого посетителя пилотажной школы. Обычно, когда он ещё был далеко, до аэродрома уже доносился рёв его гоночной машины с длинным капотом, с обеих сторон которого сверкали большие хромированные выхлопные трубы. В ангаре начинала суетиться солдатская охрана.

Ферник был в ударе и продолжал сыпать анекдотами. Запомнился один из них. «Накануне праздника Пасхи на тротуаре главной столичной улицы Каля Виктории перед входом в ресторан высшего разряда «Корсо» выставили две корзины с крашеными яйцами. Одна с крупными по 2 лея и 50 банов за штуку, в другой – мелкие яйца по 2 лея. Мимо корзин прохаживались две курицы. Та, что больше ростом, ткнув крылом свою тощую подружку, гордо заявила: “Гляди, какие у меня крупные яйца! 2 лея и 50 банов за штуку, а твои всего 2 лея!” Курица, что поменьше и на вид тощая, без всякой зависти рассмеялась: “И не подумаю за какие-то там 50 банов рвать себе задницу!”»

Присутствующие от души смеялись. Юрий заметил, что далёкий от мирского балагурства Михай призадумался: видимо, до него не сразу дошёл смысл анекдота, затем наравне с остальными долго до слёз смеялся.

Юрий, пересказав анекдот Сильвестру, не без удивления отметил, что его обычно сумрачное лицо расплылось в неподдельной улыбке. «Наверное, впервые в жизни», – подумал Юрий, и тут же добавил с сожалением:

– Я тоже хохотал, стоя у ворот ангара вместе с другими курсантами, пришедшими в пасхальный день на аэродром, но меня удручило…

– Что? Что именно? – потребовал обеспокоенный Сильвестру.

– Михай. У него на галстуке свастика… Крохотная. Золотая!.. А я-то симпатизировал ему! Молодой, мой ровесник, спокойный, незаносчивый. Не то что его дядюшка принц Николай… Этот всегда шумливый, готовый полезть в драку, если на перекрестке не пропускали его гоночную машину.

Старик и вида не подал, что его заинтересовало это сообщение, но уже на следующий день он вновь объявился в пансионе. Был поздний час, Юрия разбудила прислуга – девушка-немка.

Сонный, в одних трусах, босиком Юрий поспешил во двор. Сильвестру, оказывается, искал его в гараже, где по ночам он подрабатывал мойщиком автомобилей. На территорию, заполненную немецкими грузовиками, дядюшку не впустили, сказали, что мойщик Россетти уже ушёл.

Убедившись, что поблизости никого нет, Сильвестру тихо спросил:

– Вы на самом деле видели ту штучку на галстуке сынка самого главного в стране?..

– Свастику? Так мне показалось. Мог и ошибиться. Не рядом же стоял…

– Но откуда вы знаете, что она золотая? – вопросом на вопрос ответил Сильвестру.

Юрий было замешкался, не находя спросонья разумного ответа. Поразмыслив, ответил:

– Неужто завтрашний глава страны будет носить медный фашистский значок? Да ещё на галстуке?! Крохотный, чуть больше ногтя мизинца. Сомневаетесь в достоверности? Что-нибудь случилось?

Вместо ответа Сильвестру прошептал парню в самое ухо:

– Откуда вы знаете, что у наследника престола значок золотой?

Настойчивость старика вывела сонного парня из равновесия:

– В следующий раз, когда этот господин появится у нас, непременно спрошу его об этом. И потребую показать пробу! Должна же она быть! Устроит это вас? Что ещё нужно для подтверждения?

Старик нахмурился. Назначив день встречи, ушёл, не попрощавшись. При первой же встрече Юрий попросил у Сильвестру прощения за недозволенную резкость.

Мог ли кто-нибудь предположить, что разговор Юрия с Сильвестру весной 1939 года в Бухаресте о фашистском значке на галстуке наследника престола Румынии Михая откликнется спустя годы?

В авиашколе всё ладилось. У курсанта Россетти установились хорошие отношения с инструктором полётов, коллегами, новыми знакомыми. Помимо того ему повезло: он начал учебные полёты не так, как другие, на биплане «Флет», а сразу на небольшом и компактном моноплане «Икар». Благодаря главному механику ангара господину Урсу. Курсант Россетти души не чаял в его громоздком, с допотопным мотором мотоцикле с коляской и запасным колесом на багажнике. Приводил его в порядок, до блеска натирал металлические части и заправлял чистейшим авиационным бензином по самую пробку. Только масло доливал сам господин-шеф механик.

Такое общение укрепило знакомство, незаметно переросшее в дружеские отношения. Однако это отнюдь не сказывалось на требовательности механика ко всем без исключения курсантам.

Юрий, памятуя о своём бессарабском происхождении, старался ничем не выделяться среди курсантов, держался скромно, несколько в стороне от товарищей.

В ангаре больше, чем на теоретических занятиях, доминировали порядок, чёткость, исполнительность.

Услышав ещё издалека шум глушителя мотоцикла главного механика, люди тотчас же подтягивались и поспешно убирали в ангар всё лишнее, что могло бы вызвать раздражение шефа. Его побаивались, хотя он и не был излишне требователен. Но порядок для него был незыблемым.

При появлении господина Урсу часовой с винтовкой у входа в ангар замирал в стойке смирно, громко щёлкнув при этом подковками каблуков. Кстати, и курсант Россетти скопировал такое приветствие. Этот ритуал настолько вошёл в привычку, что даже знакомясь и подавая руку людям гражданским или девушкам, он одновременно щёлкал каблуками.

Вскоре вместо обаятельного румына инструктором полетов назначили прибывшего из Германии чопорного, индифферентного, в «цивильной» одежде немца. «Герр оберлойтнант», как его называли в ангаре, отнюдь не скрывал своей принадлежности к «люфтваффе». Напротив, бравировал этим. Румынский язык давался ему с трудом. С Россетти изъяснялся на немецком. В лицее он был вторым иностранным языком после французского. В разговорной немецкой речи Юрий поднаторел во время работы у немецких крестьян в деревне Александрфельд.

И всё же нелегко было разобраться в весьма ценных объяснениях, связанных с взлётом самолёта. Подробности его посадки изучались на втором этапе школьной программы.

Бывали случаи, когда шеф-механик Урсу подвозил на своём мотоцикле курсанта Россетти с аэропорта Быняса, расположенного на территории одноимённого окраинного села столицы, в город. Но в этот раз у площади Виктории мотоцикл свернул на бульвар Басараб. Вскоре подкатил к добротному двухэтажному зданию, известному в Бухаресте как «Casa Verde» («Зелёный дом»). Там, в клубе, работал племянник механика. Стройный парень приятной внешности, здороваясь, назвался Марчелом. Вместе с дядей они отошли в сторону и о чём-то недолго поговорили. Вернувшись к мотоциклу, Марчел пригласил Юрия заглянуть в клуб.

От неожиданности курсант застенчиво поблагодарил, пообещав в другой раз воспользоваться такой возможностью. В ответ Марчел заверил его, что в любое воскресенье будет рад визиту.

В характере Юрия удивительным образом сила и смелость сочетались с застенчивостью. Перерастая порой в подозрительность, она порождала в нем напряжённость. Он старался ничем не выделяться, чурался похвал, памятуя, кем является в действительности. Ведь каждую минуту могло открыться, что никакой он не приёмный сын полковника Россетти, а обыкновенный бессарабский парень Юрий Котельников, которому именитый аристократ, благодаря стараниям руководителей лицея, пообещал своё покровительство и, несомненно, уже забыл об этом.

Такая двойная жизнь держала Юрия в постоянном напряжении, тревоге, опасении, что ежесекундно с крыши высокого дома на его голову может сорваться кирпич… Он мужественно справлялся со всеми этими сложностями и не подавал вида, что они постоянно его одолевают. Готов был всё стерпеть во имя поставленной перед собой цели стать лётчиком.