Текст книги "Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки"

Глава 11

До назначенного дня перехода границы оставалось менее двух суток, когда в Хельсинки неожиданно появился секретарь ОУН Михаил Селешко. Он тут же связался с Андрейченко.

Его приезд вовсе не обрадовал Андрея Павловича. Напротив, ряд обстоятельств привёл к мысли, что дома в отношении него что-то затевается. Надо было готовиться к худшему, на всякий случай принять меры личной безопасности…

Однако секретарь ОУН, к удивлению Андрейченко, расценил его отъезд на Украину как вполне закономерный шаг. Не пытался отговорить, лишь сетовал, что ряд серьёзных вопросов остаётся недоговоренным из-за несостоявшейся последней встречи с провидником. Селешко передал поручение руководства: обратить внимание вождей подполья на необходимость срочно приступить к формированию отдельных, не связанных между собой в целях конспирации групп, исключительно для ведения визуального наблюдения. Готовить группы с расчётом на то, что при надобности они смогли бы перейти к диверсиям и крупномасштабным акциям саботажа, используя для этой цели накопленный разведывательный материал и опыт.

Селешко неоднократно повторял: на данном этапе формируемые группы должны заниматься исключительно наблюдением и ничем другим, проявлять лояльность к властям, поддерживать добрые отношения с советскими активистами, дабы не вызывать подозрений НКВД. Оуновец перечислил также объекты первостепенной важности, которым следует уделять «визуальное» внимание.

Заметил, что в скором времени, по всей вероятности, придётся заняться созданием тщательно замаскированных баз, где будут храниться оружие, боеприпасы, продовольствие и разнообразная одежда. Такого рода склады он называл «бункерами».

Особое внимание Селешко обращал на важность накопления комплектов обмундирования для всех родов войск Красной Армии и Военно-Морского Флота, а также органов НКВД, милиции, прокуратуры, вплоть до формы служащих железнодорожного транспорта и особенно – лесничих.

Андрейченко заметил, что он в курсе задачи, в своё время оговоренной с Коновальцем, но конкретные сроки накопления перечисленного «реквизита» не уточнены.

Секретарь ОУН, негодуя, что такие важные вопросы остаются открытыми, доверительно сообщил Андрейченко, что подобное непростительно, хотя бы потому, что в самое ближайшее время предполагается вторжение в СССР армий ряда европейских стран.

– О, Господи, наконец-то! – с надеждой в голосе воскликнул Андрейченко. – Но когда? Серьёзно ли это? Честно говоря, мы устали от ожиданий.

– Серьёзно. Вполне. И я уверен – большая часть советского населения встретит эти армии с радостью. Преодолев колебания, к ним примкнут и остальные.

– С помощью Всевышнего, может, и в самом деле?!.

Селешко многозначительно подмигнул:

– В немецком Генштабе поняли, что без нас им не обойтись. Что прежняя их надежда, как, впрочем, и наша, оуновская, на переворот в большевистской стране – мечта неосуществимая. Сегодня мы нужны. И это чрезвычайно важно! Так что в скором времени свидимся на родной земле.

– Дай-то Господь! – произнёс Андрейченко. – Очень хочется верить, что свидимся.

Селешко снова заверил Андрейченко в абсолютной достоверности сведений о готовности вторжения. Для полной убедительности осенил себя крестом. Попросил это известие сохранить в тайне. В ответ Андрейченко молча перекрестился…

Селешко растрогался. Прослезился. Признался, что завидует Андрейченко: через несколько дней тот будет в родном краю, по которому он так истосковался.

И Андрейченко взгрустнул. Оба печалились из-за незавершённых дел. Каждый из-за своего… На прощание обнялись, как самые близкие люди. На мгновенье Андрейченко заколебался. И вдруг решился:

– Может, не стоит идти по пути наименьшего сопротивления? Делато серьёзные. Вы когда уезжаете?

– Завтра, – Селешко не понимал, что имел в виду связной подполья. Достав портмоне, извлёк оттуда билет на самолёт. – Завтра в 20.20. А что?

– Верните его. Постараюсь задержаться и я. Мотивы важные! Надеюсь, дома поймут.

Обрадованный решением Андрейченко отложить отъезд, Селешко просиял, крепко пожал ему руку:

– Вот это по-нашему! Глядите, чтоб без осложнений… там!

– Попробую. Обстановка у нас не простая, ручаться трудно. Его превосходительство надо убедить в необходимости моей задержки.

– Не беспокойтесь. Его превосходительство прекрасно понимает обстановку и будет рад вместе с вами поставить все точки над «i». Он вообще относится к вам с большим уважением. Сам слышал, как он говорил, что наконец-то нашёлся толковый связной с подпольем! Не преувеличиваю, его слова…

Андрейченко сдержанно поблагодарил Михаила за приятное сообщение. Искренне и сердечно. О лучшей информации он не мог и мечтать. Последовав примеру Селешко, крепко обнял его.

Они постояли молча, растроганные, радостные, озабоченные. Каждый своим. Сокровенным и абсолютно полярным. Но знал об этом только один из них. А как долго удастся сохранить тайну, не знал и он. Знал лишь, что от этого зависит не только его судьба.

Уходя, Селешко условился с Андрейченко встретиться на следующий день под вечер.

Ночь напролет вспоминал Андрейченко разговор с секретарём ОУН, отдельные фразы, слова, интонации, взгляд. Ничего настораживавшего не обнаружил. Вспомнив, как они обнимались, усмехнулся: такого давно с ним не случалось.

Он понял, что руководство ИНО приказало ему вернуться, основываясь на его тревожном сигнале. Возможно, имеются и другие соображения. Необходимо связаться с ИНО и попросить отсрочить отъезд, ведь рассказу Селешко цены нет!

Уснул Андрейченко под утро. Разбудил стук в дверь.

В мгновение поднлся, как до отказа сжатая мощная пружина. Неслышно подошел к двери, прислонился к косяку, спросил спокойно:

– Кто?

Из-за двери послышался знакомый голос горничной:

– Какая-то женщина принесла бутылку молока и попросила её сразу же передать вам. – И горничная просунула бутылку с молоком в чуть приоткрытую им дверь.

Андрейченко обрадовался: это был условный знак о прибытии связного из Москвы. К тому же давнего, милого его сердцу, очень близкого друга. Красивая женщина, обладавшая острым умом, редкой выдержкой и завидной даже для мужчин отвагой. Поразительное сочетание! Встречающееся, пожалуй, лишь в романах, а не в жизни. Андрей Павлович гордился, что некогда заслужил её особое внимание.

Но разведчик остаётся разведчиком. Не успел он порадоваться, как снова возникла тревога: почему вдруг её прислали? Ведь он должен уезжать? Что-то случилось? Не иначе! Такого ещё не бывало: за два дня до намеченного возвращения прислали связного. Нет, неспроста.

Спустя час они встретились. Узнав причину, побудившую начальство ИНО направить её сюда, Андрей от души рассмеялся:

– Что ни говори, люди мы испорченные. Вечно нам мерещится подвох, провокация. Нервничаем, строим самые невероятные догадки, переживаем и чуть ли ни хороним себя. Выясняется, всё и выеденного яйца не стоит.

Андрей признался: он было подумал, что приезд Зои связан с бог весть какими неприятностями. Связная рассмеялась, но не согласилась с тем, что переживания и сомнения, когда есть к тому повод, излишни:

– Не реагировать на неожиданности, Андрюшенька, нам непозволительно и преступно. – Последнее слово она произнесла по слогам, подчёркивая его значимость. – Лучше заблаговременно подумать о плохом и принять необходимые меры предосторожности, чтобы предупредить возможную неприятность, чем она внезапно обрушится на тебя и будет поздно уже что-либо сделать.

– Верно, дорогая, – согласился Андрейченко, нежно обняв её за плечи. – И я так считаю. Куда лучше жаловаться на жидкую похлёбку, держа в кармане горсть жемчуга, чем мечтать о жемчуге и хлебать похлёбку…

Она рассмеялась:

– Прекрасное сравнение, Андрюшенька!

Зоя передала Андрею Павловичу полученную ИНО копию письма Коновальца, отправленного им по тайному каналу в Польшу Его высокопреосвященству митрополиту греко-католической церкви Андрию Шептицкому, проживавшему во Львове на Святой горе Юра.

– О! – воскликнул Андрейченко. – Наш старый «друг»! Любопытно.

В письме Коновалец информировал Шептицкого о своём видении и понимании складывавшейся в мире обстановки в свете положения дел на Великой Украине, излагал некоторые соображения о деятельности Центрального провода. Он писал: «Обращаю внимание Вашего превосходительства на то, с какой точностью и обстоятельностью осуществляются планы великого фюрера. Коммунизм в Германии уничтожен. Немцы имеют хорошо вооруженную армию. Аншлюс в отношении Австрии стал фактом. Поочередно присоединены к Рейху все немецкие земли – Судеты, Верхняя Силезия, Гдыня вместе с коридором. На этом завершается создание Великого рейха. Теперь Великая Германия переходит к осуществлению величайшей миссии – уничтожению “Большевии”».

Не будем терять времени. Перед нами в эти дни стоит главная задача: подготовка, подготовка и ещё раз подготовка… Наши международные контакты развиваются… Заботы и думы у нас одни – Великая Украина! Там наши дела обстоят не лучшим образом, но наметились добрые начинания. Налажена живая связь через Финляндию, но вести грустные и тоскливые… Тем большей нетерпеливостью охвачены наши души в надежде на осуществление того, что для многих представляется делом безнадёжным…»

Андрейченко пришёл в восторг от письма. Оно было косвенным свидетельством необоснованности его подозрений. Подтверждало слова Селешко о добром к нему отношении Коновальца. Стало быть, недоверие со стороны руководства ОУН тоже исключалось. Это очевидно. По всей вероятности, так расценило это письмо и начальство ИНО и, ни на чём не настаивая, решило в срочном порядке довести его содержание до Андрейченко.

– Воистину судьба, как шкура зебры: тёмную полосу сменяет светлая… – тихо произнёс Андрейченко, словно рассуждая с самим собой. Жди следующую?

– А ты как думал?! Такова наша с тобой участь, Андрюшенька, милый. Но об этом позже. Я привезла тебе краткие установочные данные об этом самом «святом отце».

– Знаю его. Как говаривали у нас в Мелитополе, тот ещё фрукт!

– Не то слово! Хитрый, двуличный, коварный и очень мстительный… К тому же многоопытный, с дореволюционным стажем, резидент крупнейшей шпионской сети, опутавшей не только Польшу и Литву, Украину и Малороссию, но и Петербург! Сама только недавно об этом узнала.

Из рассказа Зои Ивановны следовало, что митрополит – в прошлом польский офицер, симпатизировавший Австро-Венгерской монархии, стал агентом её разведки, а позже – главным резидентом, выходец из аристократической богатой семьи. Ещё в 1888 году он, несмотря на унаследованный графский титул, постригся в монахи и, отложив в сторону свое имя Роман, взял, как это положено духовному лицу, святое – Андрий.

– Кстати, шпиону положена кличка, – заметил Андрейченко. – Так что все правила соблюдены.

Зоя Ивановна прокомментировала послужной список Романа Шептицкого:

– С апреля 1888-го – монах, затем магистр ордена базилиан; через два года – игумен монастыря. Спустя ещё три – священник, через шесть лет – епископ. А год спустя – митрополит и глава униатской церкви. Таким образом, престол Святого Петра сдержал свои обещания, данные молодому улану двенадцать лет тому назад папой Львом XIII. С другой стороны, его головокружительной карьере способствовал не только Ватикан, но и весьма основательно Австро-Венгерский генштаб в соответствии с высочайшим повелением императора Франца Иосифа…

Однако деятельность его высокопреосвященства митрополита на поприще разведки не оказалась безоблачной: в первых числах сентября четырнадцатого года уже нашего столетия контрразведка царской России арестовала его за шпионаж в пользу Австро-Венгрии и Германии.

Оказывается, за ним давно велась слежка. Поводом послужил случай, когда один из шпиков охранки выкрал у некоего подозрительного иностранца паспорт на имя Евгения Олесьницкого. И контрразведке стало ясно, что под этой фамилией скрывается митрополит Шептицкий, получивший от австрийской разведки фальшивый паспорт, по которому его новый владелец предпринял довольно дерзкое путешествие по ряду городов Литвы и Белоруссии. Но пока в полицейском департаменте сверяли и уточняли личность, скрывавшуюся под фальшивым документом, святой шпион, обнаружив пропажу, тотчас прервал свой рейд и тайными путями пробрался в Польшу.

– Отчаянный святой отец! Ну и ну! – заметил Андрейченко. – Проныра…

Зоя Ивановна привела некоторые подробности, связывавшие Шептицкого с Ватиканом, по благословению которого тот возглавлял униатскую церковь. И особенно с ОУН, истинным наставником которой он являлся многие годы. Хотя и прозвал её «украинской тайной мафией», подчёркивал, что это в «хорошем смысле слова».

Одним из связных ОУН с митрополитом, начав свою националистическую деятельность ещё молодым человеком, был Степан Бандера. Подражая духовному наставнику, он, благодаря постоянному общению с ним, получил довольно крепкую закалку. Однако в силу своего неуравновешенного, авантюристического характера вышел из-под митрополичьего повиновения, чем вызвал гнев недавнего покровителя.

Этому в большой мере способствовал не менее коварный соперник на националистической стезе Степан Мельник, правая рука Шептицкого в управлении обширными поместьями митрополии. Владыка был ему постоянно доступен, и он без особого труда нашёптывал ему подробности о «диких акциях» Бандеры, что, кстати, соответствовало действительности. Они стоили друг друга – Бандера и Мельник. Последний, кроме того, являлся штатным агентом абвера, о чём «святому отцу» было известно. Однако это не помешало ему благословить его в качестве претендента на руководящую роль в ОУН.

Дальнейший рассказ Зои Ивановны не стал новостью для Андрея. Речь шла о хитросплетениях немецкой разведки с резидентурой митрополита и оуновскими диверсионными акциями, направленными прежде всего против СССР. В качестве наглядной характеристики связная процитировала отрывок из письма Мельника митрополиту Шептицкому: «Бандера – садист, от которого напрасно требовать соблюдения дисциплины и реальной позиции на перспективу нашей борьбы. Своей дикой акцией он не только нарушил дисциплину, но и сорвал контакт с польскими правительственными деятелями по поводу беспрепятственной переброски наших людей через польскую границу в Советию».

– Дела общеизвестные, – заметил Андрей Павлович. – Спасибо тебе и друзьям за все материалы. Много интересного и нужного. Кое-что прояснилось. Копия письма Коновальца митрополиту – шедевр!

Связная молча развела руками, дескать, что смогли – сделали. Андрейченко кивнул:

– Понимаю. Понимаю прекрасно: очередь за мной. Собственно, она давно за мной, Зоечка. Давно! Ну, да ладно. Ещё поборемся.

Глава 12

С особым удовольствием Андрейченко перечитывал то место в письме, где Коновалец хвастался: «…с «Великой Украиной» налажена живая связь через Финляндию». Сомнений нет, речь идёт именно о нём. Другим каналом ОУН не располагала. В этом Андрейченко был уверен. Он также пришёл к заключению, что секретарь ОУН Михаил Селешко был с ним искренен, откровенен. Следовательно, всё то, что он рассказывал, достоверно. А это говорило о многом.

Уверенность в правильной оценке своего положения давал и тот факт, что письмо митрополиту Шептицкому отправлено Коновальцем всего десять дней назад.

Стало очевидно: возвращаться в Москву, не завершив начатое дело при столь благоприятной обстановке, потраченных на протяжении длительного времени усилиях для налаживания контактов и сближения с руководством ОУН, нелепо.

Связная поддержала его намерение остаться. Выразила уверенность, что начальство, несомненно, одобрит такое решение, обещала обо всём доложить ему. Одновременно заметила, что прежний вариант с подношением коробки конфет провиднику легкомыслен.

– Во первых, он не дама, которой преподносят шоколадки, как бы он их ни любил. К тому же при вручении коробки он может предложить чайку попить вместе. Может коробку открыть сразу же, а ты рядом. И катастрофа неминуема. Ситуация вполне реальная. Ты прав, что отказался от прежнего варианта.

Слушая Зою, Андрейченко вспоминал особенно сблизившую их с Селешко беседу при совместной поездке в Германию.

В Берлине Андрейченко стал частым гостем секретаря ОУН. Они вместе гуляли по улицам, паркам, посещали выставки, музеи, театры. Михаил Селешко оказался приятным собеседником, интеллигентным, образованным. Словоохотливым, что было бесценно для Андрейченко. И, что немаловажно, разделял его мнение о шокирующе роскошном образе жизни некоторых эмигрантов, считавших себя рьяными защитниками интересов украинского народа.

– На самом деле, они лишь разглагольствуют о самостийности, – возмущался Селешко, – а вся их борьба с большевизмом сводится к демонстрации вышитых в национальном стиле рубах и громким приветствиям: «Слава Украине!» да «Героям слава!» Этим и заканчивается их показной патриотизм.

Андрейченко грустно улыбнулся:

– Когда требуются напряжение ума, конкретные решительные действия, к чему себя утруждать, если можно этого не делать и совесть молчит?

Отношение Андрейченко к соотечественникам, оказавшимся на чужбине, было неоднозначным: разные люди, разные причины привели их сюда, разные взгляды на жизнь. Разумеется, своими соображениями он не мог поделиться ни с кем. И дорожил неожиданно обретённым, точно с неба ниспосланным ценным источником информации – Селешко.

Секретарь ОУН, по достоинству оценив Андрейченко, мог дискутировать с ним часами. Главной темой, естественно, был национализм – подполье, участие в борьбе отдельных личностей, их склонности, характеры, перспективы в целом. Видное место в беседах занимала борьба с большевизмом, её методы, надёжность союзников, посулы, зачастую остающиеся только на словах.

Андрейченко охотно шёл на эти дискуссии, но при всём соблазне высказать свою позицию не мог. Не выходил за пределы образа, который соответствовал его легенде. Вжился в неё. Хотя бывали моменты: он вспоминал о невольно допущенных промахах, на первый взгляд несущественных, но которые в действительности могли оказаться роковыми. Огорчался, но менять что-либо уже было поздно. Всё это заставляло его постоянно оставаться начеку.

Для Михаила Селешко беседы с Андрейченко стали чем-то вроде отдушины. Он мог поделиться своими соображениями, поспорить с умным человеком, которого считал единомышленником, проверить себя.

Тем паче что собеседник слушал с необычайным интересом, поддерживал едва ли ни во всём, разделял его точку зрения.

Как-то в одном из затянувшихся за полночь разговоров Селешко рассказал, что в вопросе о прочности большевистского строя в России между главным расистским идеологом Розенбергом, главой СС Гиммлером, рейхсминистром пропаганды Геббельсом имеются существенные разногласия. Но сходятся они в одном: Россия должна быть завоёвана и колонизирована.

– Хотя Белую Рубению – так нацисты называли Белоруссию – они не ставят на одну ступень с Украиной, – продолжал Селешко, стараясь заинтересовать Андрейченко очередной новостью, – но почему-то о ней недоговаривают, о чём-то умалчивают.

– Наверное, не случайно.

– Немцы ничего случайно не делают.

– Верно, – согласился Андрейченко. – У них есть чему поучиться. Не так, как мы: что на уме, то и на языке.

– Провидник утверждает, будто немцы, завладев Россией, ни в чём не будут ущемлять украинцев.

– Возможно, – заметил Андрейченко, как будто рассуждая сам с собой, – Гитлер прекрасно понимает, что надёжность фронта зависит от прочности тыла. Правда, трудно сказать, как он поведёт себя, когда Россия будет оккупирована и отпадет необходимость в обеспечении фронта всем необходимым.

– В том то и дело! Но, как бы он ни вздумал себя вести, существует закономерность: горе победителю, который боится побеждённого, – заметил собеседник. – Поэтому те базы с оружием и продовольствием, о создании которых намекнул провидник, возможно, тогда и пригодятся.

– Вот чем и нравится мне Его превосходительство! – воскликнул Андрейченко. – Диапазон, масштабность, предвидение…

– Правильно! Как в той пословице: «На Господа надейся, а сам не плошай!» Иначе скинут с коня, и поминай, как звали.

Селешко говорил азартно и, казалось, несмотря на поздний час, только-только входил в раж. Поговорить он любил, правда, не всегда. Иногда на него находила молчанка. Очевидно, из-за плохого настроения. Когда же расходился, сыпал, как из рога изобилия. И отнюдь не пустословил. Он был хорошо осведомлен, обладал прекрасной памятью и, главное, не присочинял. Кое-что, возможно, утаивал. Положение в ОУН всё же его обязывало.

Родом он был из Долины в Галиции. Как и Коновалец, называл Украину родным краем, родной землёй. А вот народ украинский называть так избегал. Считал, что многие его представители предали Украину. Аналогичной формулировки придерживался и Коновалец. Оба старались не называть вещи своими именами, чтобы тем самым не привлекать внимания агентов Коминтерна или НКВД, которые, по их мнению, повсюду шныряют.

С этим Андрейченко был солидарен. Придерживался не только их позиции по важным для оуновского движения проблемам, но и в житейском плане. Совершенно справедливо полагал, что в вопросах конспирации всё важно. Тем более мелочи. Иногда кажется, что можно без риска пренебречь ими, а на самом деле пренебрежение смерти подобно.

На Селешко произвёл впечатление случай в Хельсинки. Тогда он предложил Андрейченко, как само собой разумеющееся, ехать в аэропорт на такси, но тот отказался. Сказал, улыбаясь: если времени не в обрез, предпочитает городской автобус.

– Выше сидишь, лучше видишь, – добавил он. – Вы не находите? Тем паче что отпущенное на расходы принадлежит движению.

Селешко оценил аргумент, и они вместе двинулись к автобусной остановке.

Такие мелочи обычно или сближают людей, или разводят. Андрейченко верно уловил особенность характера секретаря ОУН. Позднее Селешко стал свидетелем того, как Андрейченко рассчитался за номер в гостинице за три часа до выезда. И когда он, не понимая причины, выразил удивление, тот лишь усмехнулся. Селешко настаивал:

– Секрет?

И Андрейченко объяснил: если бы он выехал на три часа позже, ему пришлось бы уплатить за лишние сутки проживания.

– Но не подумайте, что я чёрт знает какой скупердяй! Близкие считают меня чуть ли ни мотом. Серьёзно! Деньги за гостиницу не мои личные. Я уважаю себя и отличаю свои деньги от не своих.

Ему было нетрудно вести себя таким образом, поскольку он делал это, сообразуясь со своими жизненными установками. В отличие от большинства эмигрантов, состоявших на содержании ОУН, Андрейченко всегда останавливался в недорогом номере обыкновенного отеля, старался не пользоваться услугами, без которых мог обойтись. Не шиковал и в ресторане, обходясь без деликатесов. О спиртном и речь не возникала. Как правило, предпочитал недорогую закусочную или столовую.

Вместе с тем он избегал крайностей. Твёрдо знал: любые крайности всегда подозрительны, вызывают недоверие, пробуждают излишнее любопытство.

В верхах ОУН его знали как человека скромного, неприхотливого, отказывавшегося от любых излишеств. В том числе и от дополнительных средств на личные и деловые расходы. Вместе с тем его не относили к аскетам. Напротив, считали умным и приятным собеседником, принципиальным, решительным и одновременно доброжелательным.

Оценивая свой образ жизни, Андрейченко приходил к выводу, что этой схемой, даже в мелочах, мог бы кое-кого и озадачить. Но, взвесив всё, решил оставаться таким, каким был известен.

Секретарю ОУН импонировало поведение Андрейченко. Сам он был верующим, чтил церковные праздники, соблюдал традиции, поминал усопших родных, хотя в соблюдении религиозных правил и не усердствовал. Из-за такого пренебрежения к общепринятым нормам в кругу оуновцев ходили слухи, будто он не очень благоволит к унии.

Единственное, в чём Селешко был твёрд и непреклонен, – это в антибольшевизме. Здесь он отвергал любой компромисс, выделялся суровой принципиальностью.