Текст книги "Над островом чёрный закат. Хроники исступлённых"

14

Очнулся Адам в небольшой комнате – замкнутом пространстве, ни окна, ни двери. Стены и потолок залиты ровным голубоватым светом. Он лежал на спине, уже не на операционном столе, и старался вспомнить, как же ему удалось перебраться сюда. Под ним упругое ложе, голова на удобном возвышении, руки вытянуты вдоль тела, он спокоен. Ему показалось, что спал он недолго. Он чувствовал себя отдохнувшим. Вспомнил о ране, потерся спиной – боли не ощутил. Значит, решил он, прошло несколько дней – рана успела зажить.

Послышался шум, дверь распахнулась. Оказалось, что он просто не разглядел ее – настолько точно она была пригнана. В комнату стремительно вбежал плотный коротышка, обряженный в такой же мундир, в каком был несчастный Теля. На мочке его уха неведомым образом держалась тонкая золотая таблетка. Адам вспомнил, что точно такие же таблетки, но черного цвета, были у всех людей, которых он успел встретить на Континенте. Следом за коротышкой в комнату вступили два солдата – рослые мордастые молодцы, затянутые в мундиры и так же помеченные таблетками на мочках ушей. Коротышке подставили стул, он уселся, не глядя, мрачные спутники остались у двери – замерли, сцепив тяжелые руки на животах.

– Советую вам, молодой господин, ничего не утаивать, – торопясь, с напором заговорил вошедший. – Поведайте мне, не исключая подробностей, что произошло в вечер вашего прибытия на Континент. – Он выдержал паузу, подчеркивая серьезность происходящего. – Предупреждаю, каждое ваше слово протоколируется и со всем положенным тщанием проверяется. Но… сначала сообщите мне, кто вы такой и по какому поводу прибыли в наш благословенный край. Надеюсь, не для того, чтобы безжалостно расправиться с нашими лучшими людьми или напомнить нам о временах, когда на плебеев охотились, как на диких зверей.

– Мое имя Адам, код подлинности… – заговорил Адам, стараясь не обращать внимания на последние слова человечка. – Я командирован на Континент для изучения проблем воспроизводства рабочей силы. Мои документы, как мне сообщили в университете, находятся в канцелярии губернатора. Теперь попрошу вас представиться – назвать свое имя и должность.

– Похоже на дипломатические переговоры, – кривя губы, усмехнулся коротышка. – Не правда ли? Так вот. Я как раз и есть губернатор Континента и зовут меня… – Он помолчал. – Зовут меня Верт. Итак, господин Адам, приступайте. Мы намерены выслушать вашу версию чудовищного преступления, до глубины души потрясшего всех нас.

– Позвольте мне хотя бы сесть.

– Никаких возражений, садитесь.

– Грузовик приземлился около двадцати двух часов по местному времени. Минут через двадцать, уже в здании порта, ко мне подошел Теля.

– Вы так уверенно говорите о Теле, точно много весен знали этого несуразного человека. Странно.

– Я не знал его вовсе, и никогда не бывал на Континенте.

– Верю, верю, – успокоил Верт. – По крайней мере, изо всех сил стараюсь верить. Продолжайте. И извините мои подозрения. Для меня в этом деле важна каждая мелочь, поскольку я один отвечаю за все. Причем, собственной шкурой, как вы, возможно, догадываетесь. Итак, к вам подошел покойный Теля…

– Он еще был живой, – сказал Адам.

– Замечание удивительно точное, – одобрил Верт.

– Подошел и сказал, что ему поручено встретить меня и что нас ждет машина, на которой мы отправимся в гостиницу. Мы вышли на площадь. Машина действительно стояла у подъезда. Рядом с нею стоял Кока, он был возбужден.

– Еще один знакомый? – усмехнулся Верт. – Скажите, а по каким признакам вы сделали столь важное заключение? Я говорю о душевном состоянии этого человека.

– Просто я знаю, как выглядит возбужденный человек. В каждой пьесе обязательно есть персонаж, главное назначение которого быть возбужденным и возбуждать остальных героев. И, разумеется, публику. Чтобы не скучали. Нередко этот актер олицетворяет автора. Вы должны бы знать об этом, господин губернатор.

– Ничего такого я не знаю, – обиделся Верт. – У нас не бывает никаких пьес, как вы изволили выразиться.

– Я понял, – согласился Адам и продолжал, как ни в чем не бывало: – Кока обвинил Телю в том, что тот ставит машину в неположенном месте и обязательно в те дни, когда Кока дежурит. Он вознамерился Телю арестовать, чтобы посадить на сутки… кажется, в обезьянник. Да, он так и сказал: на сутки в обезьянник. Тогда Теля вспомнил о бутылке анисовой, которая у него в багажнике, здесь я опять не все понял – новая терминология. Кока отверг предложение с негодованием. Теля сильно обиделся и сказал, что Кока придурок с рождения, таким и оставит этот мир. Я не знаю, что означает слово придурок, но догадываюсь, что оно довольно обидное. От этих слов Кока пришел в ярость и одним ударом дубинки свалил Телю с ног. Тут подоспели еще трое, полагаю, это были товарищи Коки. Они принялись молотить несчастного сначала дубинками, потом ногами. У них такие тяжелые башмаки и они так ловко ими орудуют… Теля, конечно, сразу же умер. После этого принялись за меня…

– Не кажется ли вам, господин Адам, что вы слишком пренебрежительно говорите о наших братьях?

– Мог ли я предположить, господин губернатор, что эти страшные люди ваши братья? Мне показалось, что они обычные убийцы. Не обижайтесь, пожалуйста. Я пока не разбираюсь в местных способах разрешения конфликтов и потому прошу извинить меня.

– Извинения приняты. Продолжайте вашу складную речь. Пока в ней почти все достоверно. Но примите к сведению, – в голосе Верта зазвенел металл, – с этого момента ваша версия начинает отличаться от той, что мне поведали свидетели.

– Но там не было никаких свидетелей, – неуверенно возразил Адам.

– Свидетели преступления есть всегда, – сказал Верт, многозначительно понизив голос. – Мне доложили, что это вы вырвали дубинку у Коки и убили Телю.

– Это шутка такая, господин губернатор? – спросил Адам. – Понятно. Только так шутить нехорошо, не кажется ли вам? У вас что, есть доказательства?

– Об этом позже, – сказал Верт. – Излагайте вашу версию дальше.

– Я попробовал объясниться, – продолжал Адам, – но Кока неожиданно изо всех сил ударил меня по спине. Я едва удержался на ногах. Тогда я понял, что если не стану защищаться, живым мне не уйти. При следующем замахе я увернулся и выхватил дубинку из рук Коки, все же он оказался не очень-то расторопным. В порядке самозащиты я нанес ему ответный удар, который должен был охладить его пыл. К сожалению, удар пришелся по голове. Возможно, я перестарался – не рассчитал силу удара. Но поймите меня, схватка была скоротечной, рассуждать было некогда. Кока свалился, а его товарищи предпочли оставить поле боя, пригрозив мне напоследок, что обязательно достанут меня. Я не знаю, откуда они собираются меня достать, это слово мы не используем по отношению к людям. И еще они сказали, что я сволочь. Этот термин мне также неведом. Вот, собственно, и все, что я имею честь сообщить. А теперь мне хотелось бы эту информацию передать на Остров как первую часть моего отчета. Но у меня отобрали коммуникатор, и, кажется, не торопятся возвращать. Свой трофей – дубинку Коки – я передал дежурному роботу Би-2. На дубинке отпечатки рук мои и Коки, а также кровь моя, Тели и Коки. Дубинка может пригодиться при расследовании.

– Правдоподобно, – криво усмехнулся губернатор. – Если бы не печальное продолжение: рано утром неподалеку от места первого происшествия были найдены еще три трупа. Похоже, именно тех солдат, кто по вашему рассказу помогал Коке. На дубинке, которую вы принесли и отдали дежурному, действительно отпечатки ваши и Коки. А вот с кровью интереснее. Кровь не только Тели и Коки, но, представьте себе, еще и этих троих несчастных, а вот вашей крови нет нигде и раны у вас на спине, о которой вы так красноречиво поведали дежурному, не наблюдается. И убиты эти трое точно таким же способом, каким вы разделались с Телей и Кокой, – одним сокрушительным ударом по голове. Интересно было бы знать, где учат таким жестоким приемам рукопашного боя.

– Ну что вы такое говорите? – не сдержался Адам. – Вас неверно информировали…

– Я все проверил сам и готов отвечать за свои слова, – сказал Верт спокойно. – Надеюсь, вы одумаетесь и расскажете, как было на самом деле. Задерживать вас не стану, не имею права. Занимайтесь своими делами, уж если приехали, но не забывайте, что отныне на время следствия вы под судом Континента, который, надеюсь, будет скорым и справедливым. По делу у меня больше нет вопросов. Принимая во внимание вашу молодость, я подвергаю вас минимальному наказанию, положенному в таких случаях, – домашнему аресту. С одним непременным условием: вы должны немедленно являться по вызову следователя и без его разрешения из гостиницы ни на шаг. Вы все поняли? На Остров вы не вернетесь до вынесения вердикта суда. Разумеется, в том случае, если вас оправдают, в чем я очень сомневаюсь. Боюсь, вам придется испытать прелести нашей каторги. Это лучший вариант вашего будущего.

– Я все понял, но я выражаю протест. И потом, по Закону мне полагается адвокат. Не вижу его.

– Что еще? – вскричал губернатор, а его спутники вытянулись по стойке смирно и согласно щелкнули каблуками. – Адвокат для человека, вероломно убившего пятерых законопослушных жителей провинции? К тому же находящихся при исполнении? Не смешите меня, господин студент.

– Я уже не студент, – осторожно напомнил Адам. – Я закончил университет.

– Ну, что вы несете? – заорал губернатор, его лицо побагровело. – Вон отсюда. Я вас не держу больше. Отправляйтесь в гостиницу. Вам отвели приличный номер за счет администрации, хотя следовало бы… – Он не договорил, что именно следовало предпринять по отношению к Адаму, но его злое лицо, остервенелые глубоко утопленные глазки не сулили ничего хорошего. – И почаще, почаще связывайтесь с моим офисом, чтобы я в любой момент знал о вашем местонахождении. А также впредь советуйтесь со мной, как только возникнет желание помахать дубинкой по головам моих верных подданных. Дурного не посоветую. Коммуникатор вам вернут при выходе. В его памяти не нашлось ничего интересного для следствия. И последнее, что должен сказать. В начале нашего разговора я сказал, что свидетели есть всегда. Вы не поверили. Потому я вынужден доказывать свою правоту немедленно – как говорится, не отходя от кассы. В подтверждение своих слов я поведаю вам о каждом вашем шаге, которые последовали уже после совершенных вами преступлений. Слушайте внимательно и сопоставляйте мои слова с тем, что было на самом деле – в вашем представлении. Начну с того момента, когда вы оказались в точке площади, которую я могу указать довольно точно. Смотрели вы в направлении трассы, движение по которой в это время было незначительным. Пока вы стояли в раздумье, всего три машины пролетели слева направо и две в противоположном направлении. По вашему виду можно было понять, что вы уже успокоились. Вы достали коммуникатор из правого внутреннего кармана куртки, включили его. Яркий экран осветил вас спереди. Какое-то время вы перебирали страницы, искали нужную – яркость свечения экрана изменялась. Наконец вы остановились на нужной странице и в течение двадцати секунд изучали ее. Скорее всего, вы изучали путь к моему офису. Затем отключили коммуникатор и положили в тот же карман. Вы пошли к трассе наискосок – в нужном направлении и осторожно перешли на противоположную сторону. Здесь вы постояли в раздумье минуту. Наверное, думали, останавливать попутную машину, чтобы вас подбросили в город, или не стоит. Приняли решение – не стоит, и бодро пошагали в правильном направлении. Вот, собственно и все, что я хотел сообщить вам в доказательство своей правоты. Вижу, что убедил. А вы говорите…

Завершив свою эмоциональную речь, губернатор Верт заметно расслабился, его лицо утратило сосредоточенность и помягчало, он вновь усмехнулся половиной рта. Как успел заметить Адам, это была его привычная мимическая формула. Затем он вскочил на ноги, круто развернулся на месте и вышел вон. Его спутники гордо последовали за ним.

Когда Адам обнаружил, что от раны на спине действительно не осталось следа, он понял, что проиграл вчистую, и что ему грозят самые серьезные неприятности.

15

Беспокойная ночь почти без сна в душном номере гостиницы не принесла облегчения. Адам измучился от мыслей, одолевавших его с момента, когда он дослушал версию губернатора Верта. Он так и не смог заставить себя сосредоточиться на предстоящей защите, а в том, что защищаться придется самому, он не сомневался. В полном одиночестве, во враждебном окружении ему предстояло отстаивать собственную жизнь. Он же не чувствовал себя готовым к этому первому и, не исключено, последнему в его жизни настоящему сражению.

Он пытался анализировать свое положение и единственно разумное, что являлось на ум, была твердая уверенность в том, что причины происшедшего определяются не этим надутым чиновником, местным губернатором, они созданы сторонними мощными и наверняка недружественными силами. Причем эти сторонние силы обладают настоящей властью, которую нет нужды подчеркивать, и питают такую острую ненависть к нему, что не остановятся даже перед прямым подлогом. Он отлично понимал, что одолеть эти силы в одиночку, без серьезной поддержки едва ли удастся.

И все же он не собирался сдаваться. Он заставил себя успокоиться и принялся с обостренным вниманием перебирать события последнего времени. Первой перед его мысленным взором явилась Тея. Он вспомнил угрозы, исходившие от нее. Никакого сомнения, что только ее оскорбленный отец, господин Великий Координатор, способен своей неограниченной властью на Континенте выстроить чудовищную последовательность провокаций.

Сначала его встретили в порту и вынудили защищаться. Похоже, что уже первые шаги по земле Континента, должны были завершиться печально. Ему повезло, он сумел превозмочь удар и, защищаясь, достойно ответить на него. Но при этом вынужденно совершил преступление – убил нападавшего на него Коку. Он и не собирается отрицать, что вполне сознательно прикончил этого негодяя и нисколько не жалеет о своем поступке. Ведь не увернись он от очередного удара, его участь была бы печальной, пришлось бы лежать рядом с Телей.

В офисе губернатора начались странности. Сначала робот принял его вполне дружелюбно, затем по сигналу извне изменил свое отношение на враждебное и даже арестовал его. Кто мог ему приказывать? Несомненно тот, кто наблюдал схватку на ночной безлюдной площади. Затем его усыпили, так было задумано. Он не знает, как долго проспал. Судя по тому, что на локтевом сгибе остались следы инъекций, ему вводили снотворное, как только он начинал приходить в себя. Значит, он спал не одни сутки. Его рана не могла зажить за пару дней настолько, чтобы не осталось никаких следов. Следовательно, были использованы специальные средства, ускорившие заживление. Он должен потребовать, чтобы определили, какие именно препараты ему вводили. В крови остались следы, их еще можно обнаружить. Все эти действия едва ли были законными.

Однако трудно было представить теперь, что местный губернатор, пустится на поиски истины. Никакого анализа крови не будет, и суда тоже не будет. Найдут способ, не привлекая внимания, по-тихому избавиться от него.

Он шел по городу, не думая, куда держит путь, просто шел и шел – движение успокаивало.

Навстречу шли люди – по проезжей части. Он остановился. Они шли мимо, понурившись, глядя под ноги, каждый сам по себе. Мерный шаркающий звук множества башмаков, бритые головы, темные одежды – грязные балахоны в прорехах. Сутулые спины, поникшие плечи, безвольно висящие плети рук. Равнодушные изможденные лица. Рабы.

Прошли мимо. Ни один не поднял головы. Улица опустела – вновь ни души.

Адам шел вперед и вперед, стараясь не смотреть по сторонам. Он больше не мог думать. Отчаяние владело им. Отчаяние и безысходность. Подступал голод. Когда он ел в последний раз? Плотно пообедал у деда, утром перед отлетом, позавтракал в столовой, ему повезло – опять подавала милая Ольга, с которой он познакомился недавно. На этот раз она не произнесла ни слова, только смущенно улыбалась. Интересно, как программируют мимику лица робота, подумал он тогда. Странная мысль. В грузовике подали чашку теплого бульона, густо пахнущего укропом, и хрустящий слоеный пирожок с мясом. Пирожок оказался вкусным – прожаренный, теплый, сладковатое тесто, как он любил. Подумал попросить еще один. Постеснялся.

Вместе с голодом явилось спокойствие. «Уж если я испытываю голод, – решил он, – значит, я еще жив и намерен жить дальше».

На противоположной стороне улицы внимание Адама привлекла яркая вывеска. На ней значилось «У Коротышки». Надпись располагалась по дуге над пузатой кружкой с шапкой желтой пены через край. Под кружкой по обратной дуге выведено незнакомое слово: «Кабак». Двери заведения распахнуты настежь. Он вошел. Застарелый кислотный запах, от которого свело скулы. Сквозь крепкий запах робко пробивался теплый запашок пищи.

В кабаке никого – неурочное время. Адам огляделся – пусто. Только за дальним столом одиноко маячит видимая со спины фигура старика в выцветшей рабочей робе. Пышная грива седых волос падает на спину, отчего кажется, что голова вырастает из тела без шеи. Грива волос бросается в глаза, она непривычна в местности, где, как успел заметить Адам, мужчины или лысы от рождения, или же, если явились сюда из других, благополучных районов Континента, коротко стрижены.

Получив у стойки поднос с чашкой жидкого кофе и тощей серой булочкой, сырой и тяжелой, и расплатившись деньгами из коммуникатора, чем вызвал удивление и ужас на лице подавальщика, Адам двинулся в глубь огромного зала в направлении старика.

Старик из массивной стеклянной кружки, похожей на ту, что изображена на вывеске, жадно отхлебывал мутную жидкость. Он с таким смаком втягивал в себя желтоватый напиток, наверняка отвратительный на вкус, что Адам в нерешительности остановился, не желая мешать. Присел к соседнему столику, установив на него поднос, и сразу же забыл о пище. Всем его вниманием завладел необычный плебей.

Теперь он видел старика в профиль. Тот жадно глотал, торопясь, его кадык совершал вертикальные колебания, амплитуду которых Адам немедленно определил. Он вычислил энергию, затрачиваемую стариком на выполнении неловких и довольно неоптимальных движений, а заодно коэффициент полезного действия старика как изолированной системы в состоянии неполного динамического равновесия. Затем он принял довольно скользкое и явно неточное значение калорийности жидкости, которую поглощал старик, приравняв ее к калорийности нежирного коровьего молока. В итоге в сознании услужливо всплыл результат – странная цифра, которая, даже при некотором нарушении верности исходных данных, подтверждала сомнение в полезности потребляемого продукта. То есть вместо того, чтобы увеличивать энергию системы, этот напиток с каждым глотком серьезно уменьшал ее. Из расчета следовало, что старичок, одолев до дна свою литровую кружку, потеряет такое количество энергии, что не сможет самостоятельно передвигаться. Понадобится скорая медицинская помощь.

Старик между тем, время от времени отрываясь от кружки, шумно сдувая пену с усов и смачно сплевывая себе под ноги, уверенно продолжал жить. Он оказался на удивление крепким и довольно забавным, его лицо было гладким и розовым и не выражало той застарелой усталости и отчаяния, которые Адам наблюдал у плебеев этого города. Их лица без всякого исключения были землисто-серого цвета с глубокой чернотой вокруг глаз и рта, глаза были тусклыми, безжизненно неподвижными, лишенными интереса к внешнему миру. Они были, пожалуй, не людьми – тенями людей.

«Этим стариком стоит заняться», – подумал Адам.

– А ты чего это здесь ошиваешься? – вдруг размеренно проскрипел старик, не отрываясь от своего занятия и оставаясь в неподвижности. – А, малыш? Что-нибудь потерял? Или хочешь о чем-то спросить? Или хочешь что-то вызнать, чтобы запомнить? Какие у тебя здесь дела? Вижу, ты человек не нашей породы, чужой человек. А с чужаками у нас… строго. Имей в виду.

Поначалу Адам с трудом понимал его речь, хотя говорил он на действующем языке, правда, грубо и неожиданно усеченном в отдельных элементах. Но вскоре, прослушав несколько завершенных фраз и усвоив необычную ритмику, Адам приспособился к странной речи, и стал понимать почти все, что слышал. Исключения составляли короткие, хриплые вскрики, сопровождаемые обязательным сдуванием пены с усов и плевком.

– Этой весной я закончил университет, – объяснил Адам. Старик обернулся, уставился на него. – Здесь выполняю порученное мне исследование причин, вызвавших уменьшение численности рабочих плебеев. А заодно прохожу практику выживания в условиях резервации, – зачем-то придумал он и объяснил: – Новый предмет ввели с этого года по решению Сената. Собираюсь прожить в вашем городе две недели. Совершенно самостоятельно. Надеюсь остаться в живых. Мое имя Адам.

– Чудеса, да и только, – оживился старик. – С каких это пор исступленные повадились к нам на практику? Уж извини меня, малыш, но ты, верно, подсмеиваешься надо мной. Ничего подобного никогда не слыхал. Разумеется, иступленные появляются в наших краях, но с карательной экспедицией и непременно с оружием. Когда случается, не приведи господь, бунт или падает производительность труда в шахтах. А так мы их, считай, никогда и не видали близко. Они нас не касаются, мы их – разделение по полной… Мы пашем, они забирают плоды нашего труда, платят жалкой жратвой, иногда одежонкой.

– А почему вы решили, что я исступленный?

– Во дает! Да кто ж, кроме исступленных, так одевается и… в университетах учится? Одни они. Все прибрали к рукам, нам ничего не оставили. К тому же только исступленные незнакомых величают на вы. Вроде как уважение оказывают. Да вот только никто им не верит.

– Не понимаю.

– Однако, хоть ты исступленный, а человек, видать, серый, ежели не понимаешь простых вещей.

– Мне следует обидеться, – сказал Адам. – Но я не обижаюсь на вас, вы человек пожилой…

– Опять невпопад, – возмутился старик, даже плевок отложил. – Это кто же тебе сказал, что я человек? Разве в твоем университете говорят, что мы люди? Видишь? А говоришь человек. Никакой я тебе не человек. У меня даже сережки нет. Убедись.

Он выпростал из-под крыла волос правое ухо – действительно, сережки не было, и половины уха – тоже.

– А сережка при чем?

– Не знаешь? Сережка у каждого плебея в мочке уха. Едва стукнет плебею шестнадцать годков, ему тотчас в ухо сережку и присандалят, чтобы знать, где он, скотина, обретается, о чем думает, и не замышляет ли против властей, негодяй, какую пакость. И так на всю короткую жизнь. Редкий плебей доживает до тридцати. Раньше кончаются, не выдерживают… А вот у меня, как видишь, никакой сережки нет. Утратил я свою сережку… заодно с ухом. Когда случилась последняя заварушка… Три, нет, четыре весны назад. – Плевок. – Озверели тогда плебеи, сцепились с исступленными, и понеслось… Страшное дело, скажу я тебе. – Плевок. – Те неожиданно появились на нашей территории, якобы для ремонта оборудования. На самом деле, прилетели, чтобы на месте разобраться с неучтенными, наказать, кого следует, по Закону. А там и заставить закрыть за собой дверь.

– А кто такие неучтенные? – спросил Адам.

– Ну, ты меня утомил! – Плевок. – Я же тебе сказывал: нет у меня сережки. Так вот, неучтенные это такие же, как я, бездельники. В нас все зло. Нигде мы не числимся, нет нас ни в картотеке, ни в базе губернатора. Чуешь, чем пахнет? Неучтенка, она всегда неучтенка, все злоупотребления от нее. – Плевок. – Так вот. Явились они, с оружием, всякими прибамбасами для долгих и упорных действий. Да только ничего у них не сладилось. Плебс почему-то в тот раз закипел. У рудничной конторы случилась свалка. Море крови и трупов – вот чем закончилась эта бодяга. Трупы перемешались – где наши, где их, не вдруг разберешь, месиво, я же говорю. Вот тогда и решили чохом списать и исступленных, и плебеев, всех, выпавших из системы идентификации. Мне еще повезло – уцелел в этой свалке, попал в неучтенные, ведь моя сережка вместе с мочкой была утрачена. – Плевок. – Эти козлы перестали наблюдать мой сигнал, и не мудрено, сережка-то осталась с мочкой, но уже без меня. Остальное ухо я унес с собой, но без мочки, и без сережки. Теперь понял? Так что не о чем было вещать, тело-то при сережке не определялось, я утащил его. С тех пор управлять мною невозможно, поскольку сережки на мне нет. Получается, что меня утратили и списали полностью. Это как отсрочка дверь закрыть. Так я обрел свободу. И это есть хорошо. Но и только. Все остальное как раз плохо. Первым делом меня отстранили от работы, как навсегда отсутствующего, и, что особенно худо, сняли с довольствия. Я больше не получаю пайку, живу тем, что нахожу в подвалах, в лесу. На худой конец ловлю крыс, собираю грибы, ягоды, иногда, если повезет, поймаю птицу, например, куропатку или голубя, тогда питаюсь добрым мясом… Помогают друзья. Видишь, Тяпа нацедил кружку пива. Помнит, парень, добро. Я же его когда-то в шахте неживого, считай, вытащил из-под завала. Он с тех пор инвалид. Пристроился рядом с харчами, не бей лежачего. Он хороший, Тяпа, туповатый только. В общем, добрый человек, жить помаленьку можно, если губу не очень раскатывать. Вот, жалко, в городе птиц не осталось… Можно бы в дальний лесок сбегать, там их пруд пруди, да опасаюсь, засекут с вышек на периметре и тогда мне уж точно крышка.

Старик допил, сплюнул последний раз, сдвинул кружку на край стола и внимательно посмотрел на Адама.

– Я мог бы купить вам еды, – неуверенно предложил Адам.

– Иди ты! – обрадовался старик. – Неужто это возможно – исступленный кормит доброй едой неучтенного. Никто не поверит. А что, давай, подхарчусь маленько – на халяв и хрен сладок.

– Заказывайте сами. Вы знаете…

– Тяпа! – крикнул старик. – Проснись, Тяпа!

Подавальщик ожил за своей стойкой, прислушался.

– Этот господин, Тяпа, мой новый друг. Он хочет меня угостить. За свой счет. Так что давай, брат, выставляй все, что у тебя там, в заначке. Слышал, ты утром народ рыбкой соленой потчевал…

– Когда это было… – уныло отозвался Тяпа. – Давно ничего не осталось. Разве вчерашняя похлебка – на донышке. Ты же знаешь, сегодня еду не завозили. Попозже.

– Тогда подай ты мне, Тяпа, для начала похлебки, только чтобы тарелка была до краев, давно я похлебки не едал. Вкусная, небось, как в старые добрые времена, с мясным душком…

Подавальщик засуетился, и скоро тарелка с парящей коричневой похлебкой и краюшка черствого хлеба оказались перед стариком. Он принялся поспешно хлебать обжигающую жидкость с жадностью изголодавшегося, помалу прикусывая от краюшки.

– Славная похлебочка, ничего не скажешь, да и хлебец знатный, – дохлебав, сказал старик умиротворенно и облизал ложку. – Если бы каждый день так везло… жизнь была бы что праздник.

Он откинулся на спинку стула, усевшись поудобнее, расслабился, того и глади задремлет.

Адам залпом выпил сладковатый холодный кофе, сжевал сырую булочку, поднялся, вернулся к стойке. При его приближении подавальщик вытянулся.

– Скажи-ка ты мне, Тяпа, сколько тебе нужно денег, чтобы кормить этого старика каждый день… похлебкой.

– С хлебом? – спросил Тяпа.

– Да, с хлебом.

– За это денег совсем не нужно, господин. Нужно одно ваше пожелание.

– Тогда я высказываю тебе свое пожелание.

– Это еще не все, господин.

– Ну что ты заладил, господин, господин…

– Так положено. Известно, что вы господин, а уж я раб.

– Так чего же тебе еще?

– Дайте мне вашу визитку и на ней напишите свое пожелание. Для моего начальника.

Адам достал бумажник, извлек визитку – невесомый стальной листок.

– А как зовут старика?

– Вот этого… упоминать никак нельзя. Зовут его Юри, господин. Он неучтенный. Если его поймают, сперва оприходуют, а потом велят закрыть за собой дверь. Вы лучше напишите, чтобы я из остатков еды кормил тех, кому… мало.

Адам вставил визитку в коммуникатор и произнес: «Предлагаю остатки еды добавлять тем, кому ее не хватает. Адам, код…». Извлек визитку. На листке навсегда отпечаталась произнесенная фраза. Протянул Тяпе.

– Вы, господин, не сказали, что там написано. На визитке.

– Возьми и прочитай.

– Это никак невозможно, – смутился Тяпа. – Не обучен.

Адам произнес текст. Удовлетворенный Тяпа сунул визитку во внутренний карман куртки и успокоился.

– Что-то я не в первый раз слышу это выражение, – сказал Адам. – Закрыть за собой дверь. Что оно означает?

– Этого я не знаю, – неохотно произнес подавальщик и отвернулся.

– Не поверю, что ты не знаешь, – сказал Адам.

– Придется поверить, господин, – помертвевшими губами произнес Тяпа.

– Какой же ты упорный, – сказал Адам. – Неужели в этих словах такая страшная тайна?

– Не смею знать, господин. Может, и так

Адам вернулся к старику. Тот дремал, запрокинув на спинку стула гривастую тяжелую голову. «Жалко будить, – подумал Адам, – спит себе человек, насытился и спит счастливый».

Он присел к столу. Достал из внутреннего кармана комбинезона коммуникатор, открыл текстовую страницу. На экране появились строчки – все то, что он слышал с утра. Он просмотрел текст. Записи были старательно отредактированы, а слова старика, непонятные коммуникатору, выделены красным цветом. И сразу же в половину экрана возникло напоминание: «Вы нарушаете порядок – задаете запрещенные вопросы. Это недопустимо. Срочно примите иное решение…».

– Какое иное решение? – возмутился Адам. – Общение с плебеями вменено мне в прямые обязанности.

«Пожалуйста, свяжитесь с офисом губернатора, – было ответом. – В случае неподчинения мы доложим автоматически. Прощайте».

Экран коммуникатора погас.

Адам схватил старика за плечо, слегка сжал. Юри приоткрыл глаз.

– Понял. Нужно смываться.

– Как, смываться?

– Не понимаешь? – усмехнулся Юри и объяснил: – Делать ноги. Идем. Я тебя спрячу. С этими барбосами лучше не связываться.

Они пошли к двери на волю и едва успели переступить порог и смешаться с толпой спешащих со смены чумазых плебеев, как впереди заверещал тревожный прерывистый сигнал сирены. Звук нарастал, приближался, толпа раздалась, освободив проезжую часть, истошно завизжали тормоза. На бетонную мостовую из распахнувшегося кузова черной машины ссыпалась стайка шустрых людей в блестящих черных комбинезонах и шлемах. Они были вооружены короткоствольными автоматами. Топоча тяжелыми башмаками, солдаты бросились в кабак.

Никто из толпы не обратил внимания на суматоху, только измученные темнолицые мужчины еще сильнее втянули головы в плечи и продолжали свое унылое шествие.