Текст книги "Спроси у реки"

Глава 16

К почте Жарких подъехал за пять минут до ее закрытия. Чтобы не привлекать к себе внимания служащих, он припарковал машину на стоянке возле продуктового магазина, который располагался за небольшим сквером в двух десятках метров от здания почты.

Приоткрыв дверцу автомобиля, старший лейтенант стал ждать, когда на улице появится жена Дронова.

Первой, с трудом распахнув тяжелую дверь почты, по выщербленным бетонным ступеням сбежала на тротуар девчонка лет восемнадцати в желтоватой с блекло-оранжевыми цветочками блузке и донельзя обтягивавшей крутые бедра белой юбке. Под блузкой у нее можно было легко разглядеть черный бюстгальтер. Жарких поморщился.

– Матрена…

Безвкусно одетые женщины, даже очень красивые, вызывали у него раздражение.

Девчонка быстро зашагала по пыльному асфальту в сторону автовокзала, на ходу доставая из сумочки телефон и наушники.

Второй вышла могучая тетка с хозяйственной сумкой из искусственной кожи. Икры у нее были как у Шварценеггера. Переваливаясь словно утка, она спустилась по лестнице вниз и направилась к магазину, возле которого стояла «восьмерка» старшего лейтенанта.

Следующей из дверей появилась Лариса Дронова. Жарких узнал ее сразу. Она точно соответствовала данному майором описанию. Старший лейтенант только не ожидал, что Дронова окажется женщиной довольно высокой. Он присмотрелся к ее туфлям. Каблучки были совсем небольшие.

«Наверное, она на пару сантиметров ниже меня будет», – с некоторой надеждой предположил старший лейтенант. Как и большинство мужчин, Жарких чувствовал себя не в своей тарелке, когда приходилось общаться с женщинами выше него ростом.

Старший лейтенант выбрался из машины и пошел следом за Дроновой. Женщина ступала ровно, четко держась правой стороны тротуара. На ее стройную фигуру было приятно смотреть, но никаких мыслей о сексе она не навевала. Вполне возможно, из-за скромной одежды. Через полминуты, оглядевшись, Жарких убыстрил шаг и, догнав ее, пристроился рядом.

– Лариса, здравствуйте!

Молодая женщина посмотрела на него с удивлением. Лицом она действительно была похожа на матрешку. Для полного сходства ей не хватало только румянца во всю щеку.

– Здравствуйте! А я вас знаю?

– Мы с вашим мужем неплохо знакомы.

– Боюсь, вам это не поможет, если он нас вместе увидит.

– Он что, всех подряд колотит, кто пытается с вами познакомиться?

– Всех! – Лариса засмеялась. На щеках у нее появились едва заметные симпатичные ямочки.

– А вам что, меня жалко?

– Еще как! Ванька мой с головой совсем не дружит.

– Неужели совсем?

– Парень, правда тебе лучше отвалить.

Веселости в голосе молодой женщины уже не было.

– Лариса, не переживайте за меня так, я из полиции. Старший лейтенант Жарких. Можно просто Сергей.

– Лейтенант, я же сказала, не надо! Ивану все равно, из полиции вы или из ФСБ. Если вам себя не жаль, то хотя бы его и меня пожалейте. Ему наверняка за вас в суде вломят по полной программе. А то и с довеском.

– До суда дело не дойдет, не переживайте. Лариса, я к вам по службе. Но считаю, что ради вас можно пожертвовать своим здоровьем не только из чувства долга.

Брови Ларисы взметнулись вверх. Видно, последняя фраза не оставила ее равнодушной.

– Опять Иван что-нибудь натворил? – спросила она, стрельнув глазами.

– Нет. Он впервые в жизни оказался в роли свидетеля, – соврал Жарких. – Мы устанавливаем, мог ли он видеть, как Николай Квасов отправился к себе домой вечером тридцатого мая. Квасов утверждает, что был в тот вечер у вас в гостях.

– Тридцатого? Это в позапрошлый понедельник что ли?

– Именно.

– Я не знаю. Я когда домой пришла, то Николая у нас уже не было.

– А когда вы пришли домой?

– Как обычно. Начало восьмого было.

– А Иван дома был?

– Да. Они с этим забулдыгой, Вовкой Мошкиным, во дворе под яблоней самогон на пару глушили. – Дронова, спохватившись, с испугом покосилась на старшего лейтенанта. – Его Мошкин с собой принес. Мы самогон не гоним.

Жарких успокаивающе махнул рукой.

– Лариса, это не важно. Иван позднее куда-нибудь отлучался?

– В половину десятого я его за скотиной отправила.

– Он один за скотиной ходил?

– Нет. С Вовкой.

– А потом что было?

– Ничего. Он телят пригнал и поперся к Лыновым.

– Зачем?

– А спросите его! Захотелось! Не допил, наверное.

– В какое время это все происходило?

– Когда пригнал или когда поперся?

– И то, и другое.

– Точно я скажу… Пришел он с луга в самом начале одиннадцатого, а ушел минут через пять. Скотину в сарай загнал и почти сразу ушел.

– А Мошкин этот, куда делся?

– Никуда он не делся! Так за Ванькой и таскался все время. Потом когда они с Лигани телят пригнали, Иван водички попил и повел Вовку домой.

– Вы же сказали, что он к Лыновым пошел?

– Он и пошел! А по пути Мошкина домой завел. Тот еле ноги уже переставлял. Он на Советской улице живет. До Лыновых там рукой подать.

– Номер дома не помните?

– Чей? Лыновых?

– Мошкина.

– Кажется двадцать первый. Или двадцать третий? – Лариса остановилась. – Нет, двадцать третий. Да, двадцать третий. Но это не Мошкина дом, а его матери. С тех пор как жена два года назад его из дома выгнала, так он у матери и живет.

– Он постоянно теперь у матери живет? Или, может, иногда к кому-нибудь на ночь заглядывает?

– Вы что имеете в виду? А-а-а! Какие бабы? Кому он нужен такой? Если бы…

– Спасибо, Лариса! – перебил ее Жарких. – Я все понял. Нужно бежать. Спасибо.

Старший лейтенант развернулся и быстро направился к стоянке. Дронова задумчиво посмотрела ему вслед. Словно почувствовав ее взгляд, он вдруг обернулся и поманил женщину рукой:

– Давайте я вас до дома довезу!

– Нет, нет! Спасибо, не надо, вы что! – Дронова испуганно замотала головой.

– Ну как хотите, – пожал плечами Жарких. – Пока!

Примерно через четверть часа он остановил машину у дома двадцать три по Советской улице. Открыв крепкие дощатые воротца, старший лейтенант осмотрелся. Небольшой двор был заасфальтирован. У крыльца на асфальте лежал резиновый коврик.

Чуть позади и правее дома находился, судя по всему, сарай. Одна из его трех дверей была открыта. Жарких, мягко ступая, подошел и заглянул в проем. В полутьме он не сразу разглядел перед собой человека. Тот, нагнувшись, что-то укладывал в мешок.

– Здравствуйте, хозяева! – с подчеркнутым энтузиазмом поздоровался старший лейтенант.

Человек резко, словно в испуге, повернул голову. Это был мужчина лет сорока пяти, худой, небритый, очень коротко остриженный.

– Здорово, гость, – процедил он настороженно.

– Мошкин Владимир? Я не ошибаюсь?

– Ну… Чего хотел?

Мужчина, уже не глядя на Жарких, торопливо затолкал в заскорузлый мешок сеть с привязанными к ней камнями-грузилами.

– Незаконным ловом занимаемся?

– Чего? Пошел ты… Чего надо?!

Мошкин поднялся с колен. Помещение для него было явно низковато. Старший лейтенант полез в карман за удостоверением.

– Полиция.

– Ну и что? Я жрать должен, полиция? Или как?

– Вам на еду не хватает вашей зарплаты?

– Кто меня на работу возьмет, когда молодых пруд пруди?

– Приношу искренние извинения за свой некорректный вопрос. Оставим эту острую тему. – Жарких примирительно поднял вверх раскрытые ладони. – Я ведь к вам зашел с другой целью.

– Чего еще?

– Давайте на солнышке с вами поговорим.

Мошкин, щурясь, вышел из сарая и вытер руки сзади о рубаху, которая и без этого давно нуждалась в стирке.

– Ну?

При ярком солнечном свете Вове Мошкину можно было дать уже лет так пятьдесят, а то и все пятьдесят пять. Жарких стал прикидывать, как к нему лучше обратиться. Просто по имени – вроде уже поздновато, хотя и модно, а «господин Мошкин» будет звучать, пожалуй, издевательски…

– Владимир… Как вас по отчеству?

– Ну, Андреевич…

– Я вас вот о чем хотел спросить… Вы можете вспомнить позапрошлый понедельник? Это было тридцатое мая.

– А что?

– Так можете или нет?

– А чего его вспоминать?

– Надо кое-что выяснить.

– Про кого? – насторожился Мошкин. – Я стучать…

– Зачем стучать, Владимир Андреевич? Я пошел вам навстречу – не заметил одну вещь в вашем сарае, и вы сделайте мне одолжение.

Тут Жарких обратил внимание на татуировку на левой кисти Мошкина. Надпись «Байконур» была сделана пусть и коряво, но с претензией на художественность. Старший лейтенант посчитал это хорошим поводом для установления более доверительных отношений с собеседником.

– О! Вы что, на космодроме служили? Или так…

– Чего так?! – мгновенно вскипел Мошкин. – Ты знаешь, во скольких запусках космических аппаратов я участвовал? У меня даже автограф Терешковой есть. И фотография с Джанибековым!

– Вот это да! – сказал восхищенно старший лейтенант, хотя фамилию Джанибеков он до сего дня не слышал ни разу. Однако легко было догадаться, что речь идет об одном из известнейших, в свое время, советских космонавтов. – Клево! Потом покажите при случае? А то сейчас времени у меня в обрез. В школе я здорово космосом увлекался. Собирался даже в летное училище поступать.

Мошкин смотрел на полицейского с недоверием. В его глазах скорее даже читалось: «А не издеваешься ли ты надо мной, муфлон?»

Старший лейтенант понял, что в очередной раз переоценил свой актерский талант. «Наверное, мой восторг от услышанного был чрезмерен. С опытными людьми нужно работать тоньше, – сделал вывод Жарких. – Да, до Посохина мне еще расти и расти».

– Я серьезно, Владимир Андреевич! Я потом как-нибудь к вам загляну. Посмотреть ваши артефакты! Не более того. У меня к вам претензий никаких нет. Абсолютно!

– Я не про претензии. Ты думаешь, наверное, разве этот тупой алкаш мог на знаменитом космодроме служить? Крутится у тебя в голове такая мысль. По твоей морде вижу. Ладно, типовой русский вопрос на интеллект: сколько граней у знаменитого русского граненого стакана?

–…

– Двенадцать. А его высота какая?

– Я думаю…

– Не знаешь. Девяносто миллиметров. А его диаметр шестьдесят пять миллиметров.

– Вопросы очень специфические, Владимир Андреевич. Спросите о чем-нибудь космическом.

– Можем про космос покалякать. Сколько весил первый искусственный спутник Земли?

– Что-то около ста килограммов.

– Почти попал. Восемьдесят три целых и шесть десятых. А на орбите он находился девяносто два дня. А знаешь, кто его создал? Нет, не Королев. Михаил Клавдиевич Тихонравов!

Доказав свою интеллектуальную состоятельность, Мошкин уже почти дружелюбно оглядел молодого полицейского.

– Ладно, что ты там спрашивал?

– Так, ерунда. Если не хотите, можете не отвечать. В общем, вы были в гостях тридцатого мая у Ивана Дронова?

– У Дрына? Тридцатого? – Мошкин почесал небритый подбородок. – Кажется, был. Я заходил к нему в конце мая. Был я, был я у него тридцатого.

Последнее утверждение Мошкин сделал с абсолютной уверенностью в голосе.

– Вы в тот день, точнее вечер, вместе с ним за скотиной ходили?

Мошкин на некоторое время задумался.

– А, ну, вроде ходили мы к речке. Чего-то такое было.

– Иван никуда не отлучался тогда? В рощу, на пляж, там…

– Не… Не отлучался. Мы все время вместе были. Я, правда, уже хороший кайф словил, но еще соображал где, куда и что. Я, кажется, даже в кустах отлил там, пока Дрын скотину отвязывал, и потом мы сразу почухали домой.

– А к нему вы, когда пришли?

– С речки?

– Нет. До этого. Лично вы. Один.

– А, это я досконально помню. Даже время. Я в тот вечер Бармалею, приемщику металлолома, который на Парковой промышляет, несколько железяк оттащил, он их взвесил, деньги мне отдал и сразу стал закрываться. А он до семи всегда работает. Тютелька в тютельку. Потом я затарился в одном месте горючим и пошел на аэродром, к Ивану. Значит, прибыл я туда, получается, где-то минут двадцать восьмого. Ну, и того… Отстегнули мы с ним парашюты… Потом Лариска причапала и нас расперла… После мы за телятами сходили и Дрын меня домой проводил. Время не скажу. Я уже на бреющем почти шел. – Мошкин замолчал и уставился на старшего лейтенанта тусклыми, в красных прожилках, глазами. – А ты кем интересуешься, собственно говоря? Мной или Иваном? Только честно.

– Третьим лицом, Владимир Андреевич, третьим лицом. Так что, пожалуйста, не говорите никому о нашем разговоре. Информация только для служебного пользования. А вашу фотографию с Джанибековым и автограф Терешковой хорошо бы передать, например, в какой-нибудь школьный музей. Пусть ребятишки знают, что не только НАСА, но и наши бирючинцы участвовали в освоении космического пространства.

– Слушай, а ты прав! Как я сам не допер?!

Глава 17

В среду после утреннего совещания у начальника отдела МВД по Бирючинскому району подполковника Нестерова Посохин поехал к Марковым. Металлическую дверь с кодовым замком ему открыла высокая пожилая женщина в белой панаме и льняном брючном костюме. В ушах у нее поблескивали небольшие серьги из белого золота с бирюзой.

Майор поздоровался.

– Вы Маркова Анна Леонидовна?

– Да. С чем пожаловали, уважаемый?

Голос у нее был низкий и немного дребезжащий. Как будто она недавно слегка простудила горло. Баба-пила, подумал Посохин. Он где-то читал, что голос говорит о характере человека даже больше, чем его внешность.

Полицейский показал удостоверение.

– Я из уголовного розыска. Майор Посохин.

– Милицию я не вызывала.

– Я по поводу гибели госпожи Квасовой.

– Эта гражданка и при жизни госпожой не была, а уж после смерти ее так называть еще глупее.

– Я вас понял Анна Леонидовна. Не только вы такого мнения о погибшей.

– Меня мало волнует чье-либо мнение.

Майор решил выдержать словесную дуэль до конца.

– Мне нравятся прямые люди, – сказал он.

– Что вам нравится, меня тоже не интересует.

– Резонно. Но ваше мнение меня крайне интересует.

– Проходите. – Хозяйка сделала шаг назад и до конца распахнула дверь. – Я вижу, вы не из тех, кто считает, что погоны и должность могут заменить мозги.

– Спасибо. Собак у вас нет? – поинтересовался Посохин, ступая на выложенную из фигурной плитки дорожку.

– Собак я не люблю. У меня есть травматический пистолет.

– Тоже вариант.

Они пересекли ухоженную лужайку перед домом, и зашли на веранду.

– Можем поговорить здесь. На свежем воздухе. Не люблю кондиционерную прохладу. Есть в ней что-то нездоровое. Присаживайтесь. Чай, кофе или сок? У меня сын обожает томатный сок. Очень полезно для мочеполовой системы.

– Кофе, пожалуй. Было долгое совещание, да и неприятное, честно говоря. Тонус приподнять не помешает.

– Посидите немного. Я сейчас приготовлю. Много времени это не займет.

Маркова прошла в дом. Майор огляделся. Светло-серые, обитые вагонкой стены. Бра из матового стекла. Плетеная из лозы мебель. На огромных окнах в разноцветный мелкий цветочек белые шторы. На полу зеленая ковровая дорожка с длинным ворсом. Красиво, аккуратно.

«Будто во Францию попал, – подумал Посохин, усаживаясь в кресло – Прованс, мать его». В Провансе он, правда, никогда не бывал, да и в других департаментах Франции тоже, и имел представление об этой замечательной стране только по фильмам и фотографиям. Но желание увидеть воочию Эйфелеву башню у него отсутствовало начисто, чем он всегда удивлял своих знакомых. Посохин был уверен, что в жизни все выглядит гораздо прозаичнее, чем на ярких рекламных картинках и не стоит ехать в Париж, чтобы лишний раз в этом убедиться. Сказка должна была оставаться сказкой. А вот его жена имела на этот счет другое мнение.

– Угощайтесь! – Маркова (панамы на ней уже не было) поставила на стол поднос с крошечными чашечками, сахарницей из фарфора и белоснежными салфетками. – Вы же черный пьете, я так думаю.

– Естественно.

– Я так и поняла, – сказала хозяйка, ставя кофе перед Посохиным и подавая ему салфетку. – Кладите сахар. Или вы без него предпочитаете?

– С сахаром, но я совсем чуть-чуть кладу. На кончике ложки, так сказать.

– Кофе хороший. Хотя и растворимый. Не так чтобы очень, но хороший. Не помои, одним словом. А мне вот приходится довольствоваться напитком из цикория. Сердце стало немножко капризничать. И нервы.

Посохин размешал сахар и, положив мельхиоровую ложку на блюдце, осторожно взял чашечку. Отхлебнув, он изобразил на лице удовольствие, хотя обычно этого не делал. Надо было продемонстрировать хозяйке, что он пришел в ее дом с добрыми намерениями.

– Замечательно, – произнес майор с умеренным энтузиазмом. В разговоре с такой дамой переигрывать было нельзя. Доверие с ее стороны могло сразу раствориться как дым.

– Потому что у вас здесь вода хорошая. Не в водопроводе, конечно. Я за ней на ключ хожу. В качестве моциона.

– А вы не местная?

– Вы что, обо мне не навели справок?

Маркова весьма ехидно посмотрела на майора.

– О вас нет. У нас в розыске не так много людей работает. А лично у меня времени не было.

– Я родом из Ростова-на-Дону.

– Хороший город.

– Бывали или просто так брякнули?

Марковой явно нравилось шокировать собеседника своей кондовой прямотой.

– Бывал по работе. Вы ведь здесь только с апреля по октябрь живете?

– Все-таки справки про нас вы навели.

– Самые общие. Не требующие больших временных затрат.

– Позвольте вам не поверить.

Маркова сделала паузу, явно ожидая, что майор начнет оправдываться. Но Посохин оставил ее выпад без ответа. На веранде повисло молчание.

По глазам женщины майор понял, что его ход оценен положительно.

– Вас это не обижает? – продолжила она, как ни в чем не бывало. Промедли она еще несколько секунд и пауза стала бы неприличной.

– Неверие? Отнюдь. Я и сам верю людям нечасто.

– Профессия?

– И возраст.

Посохин поставил пустую чашечку на блюдце.

– Кофе действительно хороший, – сказал он, размышляя над тем, оставить пока инициативу в разговоре за Марковой или перейти в решительное наступление. Он пытался понять, насколько жесткие вопросы можно перед ней ставить. Люди, подчеркивающие свою независимость и прямоту, часто очень ранимы.

– Раньше верили больше? – спросила Маркова. В ее взгляде Посохин уловил интерес к своей персоне.

– Намного.

– Лет до тридцати?

– Примерно. Родители в детстве вбили мне в голову, что хорошие люди составляют на свете большинство, и я долго шел с этим по жизни.

– Со мной была та же история. До сих пор не могу понять, зачем они это делали. Сколько вам сейчас?

– Сорок один почти.

– Хорошо выглядите.

– Потому что не курю.

– А как насчет этого?

Маркова, вскинув голову, щелкнула себя по горлу.

– Очень умеренно. Пьянство – добровольное сумасшествие.

– Это правильно. У меня Ярослав совсем не пьет. Я так благодарна Богу за это, глядя на коллег сына по искусству. – Сделав глоток, Маркова поставила чашку на блюдце и подперла голову узловатыми пальцами. – Что вы хотели узнать о Квасовой, если не ошибаюсь, Раисе Николаевне?

– Не ошибаетесь. У вас с ней какие установились отношения?

– Никаких. С такими людьми я не поддерживаю никаких отношений. Здесь я общаюсь только с Валентиной Васильевной Рыбаковой и Сениной Натальей Петровной, хотя последняя меня иногда сильно раздражает.

– Чем же?

– Слишком часто упоминает о своем дворянском происхождении. Я, вот, тоже по отцу не из крестьян, но кичиться этим не нахожу достойным интеллигентного человека. Все это выглядит очень некрасиво.

– Да, воспитанный человек не должен себе такого позволять.

– Конечно! Все наши предки когда-то пахали землю и пасли скот до того, как стать представителями благородного сословия. Тем более что благородным оно зачастую было только на бумаге.

– Пожалуй, вы правы.

– Но терпеть Сенину еще можно. А вот бирючинские аборигены просто невыносимы.

– А Квасова?

– Порождение ельцинской эпохи. Из грязи в князи. В советское время работала буфетчицей в столовой, торговала пивом. Сейчас имеет миллионы.

– Имела.

– Этого стоило ожидать.

– Чего этого?

– Что она кому-то перейдет дорогу и закончит жизнь в довольно молодом возрасте. Вы не обращали внимания на то, как весьма двусмысленно звучат телевизионные репортажи об очередной смерти какого-нибудь сорокалетнего успешного, по их утверждению, бизнесмена? Можно ли такой конец карьеры считать успешным? А конец – всему делу венец, не так ли?

– Согласен. Кстати, в Европе в средние века понятие «успех» трактовалось как польза.

– Да? Я и не знала. На мой взгляд, было бы неплохо, если бы оно и сейчас трактовалось подобным образом.

– Скажите, а кому Квасова могла перейти дорогу?

– Это вопрос к вам. Я же сказала, что с местным населением не общаюсь.

– А у вашего сына с ней конфликтов не возникало?

– Как только он закончит работу, вы сами сможете у него спросить.

– А вам он ничего не рассказывал?

– О чем?

– О том, что Квасова публично обвинила его в педофилии.

– Рассказывал, и что с того?

– Вас это не смутило?

– Какого черта, я должна смущаться? Многие говорят, что в милиции работают одни взяточники. Вас это не смущает?

– Пожалуй, нет. Но задевает.

– Если бы меня задело это крайне абсурдное обвинение, то я подала бы исковое заявление в суд о защите чести и достоинства моего сына. – Маркова наклонилась вперед. – Буду с вами до конца откровенной, хотя Ярославу это вряд ли понравится. Квасова изверзла сию низкую ложь из-за страшной обиды на моего сына. Она пыталась затащить его в постель, но у нее ничего не получилось. Ярослав ее весьма грубо одернул и ей наверняка до зуда в заднице, прошу прощения, захотелось ему отомстить. Женщины такие отказы переносят весьма болезненно. По-моему, даже более болезненно, чем мужчины. И помнят очень долго. Иногда всю жизнь. Бог ей судья.

– Но почему она обвинила вашего сына именно в педофилии?

– Я думаю, исходя из того, что у нас постоянно крутятся местные мальчишки и девчонки. Сын тратит на них немало времени и сил.

– Почему?

– Потому, что никому до них нет дела. Ни государству, ни родителям.

– А вашему сыну до них дело есть?

Майор только после того как вопрос прозвучал, понял, что его формулировка была крайне неудачной.

Маркова снова подперла голову рукой и секунд десять молчала, пристально глядя на майора. Потом сказала спокойно, но твердо:

– Уходите. Вы мне надоели. Не умеете держать себя в рамках.

– Простите! Пережал.

– Прощаю, но вы все равно должны сейчас уйти. Мне нельзя волноваться. Придете в другой раз. Я передам сыну, что вы хотели с ним поговорить. Если угодно, можете прислать повестку. Деньги на адвокатов у меня найдутся.

– Я хотел по-хорошему.

– У вас не слишком это получилось, уважаемый.