Текст книги "Золото для дураков"

Слова благодарности застряли у Фёклы в горле. Она утирала слёзы счастья и только кивала головой, как китайский болванчик.

Люди обманываются насчёт серебра – металл, он и есть металл, без всякой души и благородства.

Серебряный кофейник, прилетевший в лоб молодому князю Голицыну, породил три последствия.

Во-первых: линия жизни Витюшки Грехова под ударом серебряного кофейника прогнулась, заложила крутой вираж и выскочила на широкий прошпект цивильных возможностей.

Во-вторых: горячая встреча князева лба с кофейником ознаменовалась огромной шишкой и соскакиванием в его благородном мозгу шариков и роликов с насиженных мест. Шишку уездный светило медицины доктор Вагнер удачно свёл, а вот навести окончательный порядок в мозгах князя, не сумел. Мужчина, ударенный кофейником, всеми фибрами своей благородной души возненавидел своего выблядка – Витюшку Грехова. Прабабка Глафира Порфирьевна, поражённая сходством обличья правнука с её портретом, где она в десятилетнем возрасте чаёвничает в беседке летнего сада, раскинула перед Витюшкой Греховым свою душу.

В-третьих: платье князя, залитое кофием, вернуть к светской жизни не удалось. Фёкла отдала платье портному Соломончику для пошива из него портков и кофты для Витюшки.

***

Пока была жива Глафира Порфирьевна, в сторону Витюши Грехова никто не осмеливался бросить косой взгляд. Правда сказать, и сам пацан для особых неудовольствий поводов не давал. Шкодил не часто и без злобы, учился без азарта, но и без валяния дурака.

Домашний учитель, из пленных французов месье Лернер, Витюшкой даже гордился, мол, смотрите, из выблядков, а успехи, особо в началах физики и химии, у него повыше, чем у господских детей.

Конфузий меж молодым князем Голицыным и Витюшкой не случалось. Князь не признавал Витюшку сыном, а Витюшка не чувствовал в князе отца. Так и жили, без мира и без войны.

Перемены начались со смертью Глафиры Порфирьевны.

Сначала дали отставку месье Лернеру. На его место, молодой князь взял личным секретарём и учителем для детей И. А. Крылова. Новый учитель к точным наукам относился с прохладцей: то ли сам их толком не знал, то ли ими пренебрегал. Он налегал больше на словесность и письмо. Сам грешил написанием вирш с моральным наказом в конце. В связи с чем, мнил себя русским Эзопом. Для домашнего театра сподобился господин Крылов написать шутотрагедию «Триумф и Подщипа».

Пьесу поставили. Всем понравилось. Все смеялись. Более всех сам автор и Витюшка Грехов. Первому слава признания щекотала тщеславие, а второй был приобщён к театру.

Волшебный обряд перевоплощения из обыкновенного мальчишки в участника сценического действа, навсегда пленил Витюшку. Не важно, какова роль, выход ли на сцену без слов или настоящая игра со словами, Витюша растворялся в образе без остатка, чем радовал публику и срывал каждый раз громкие аплодисменты.

У молодого князя Голицына успехи побочного сына перед его законными детьми, вызывали изжогу, а слава начинающего актёра Витюши и каждое его появление из-за кулис домашнего театра, было ему как серпом по ноге – принародным тыканьем мордой в прошлые грехи.

Состояние «ни войны, ни мира» первым нарушил князь. Он через ближних своих настроил окружающую пацанву против Витюшки. Жизнь для него вернулась в прежние берега. Начались зуботычины, поджопники, подзатыльники и откровенные драки. Особливо перед спектаклем. Хромой артист с разбитыми губами и синяками под глазами, показу публике противопоказан.

Витюшку отлучили от театра, но страсть к перевоплощению истребить в нём не смогли.

В учёбе начались постоянные придирки: не так встал, не так сел, не туда и не так посмотрел, не о том думаешь, и не то говоришь.

Витюшка Грехов от князя Голицына унаследовал острый ум, а от матери природную деревенскую хитрость. Он точно знал, его малиновая жизнь в поместье окончится опять восхвалением Христа под чужими окнами.

Молодой князь после смерти бабки Глафиры Порфирьевны почувствовал безнаказанность и выживет Витюшку из усадьбы.

Откровенно выгнать его он не мог. Грехов прожил возле Глафиры Порфирьевны долго. Всё приличное общество уезда и даже кое-кто и в столице, знали о прямом родстве его к молодому князю, и сочли бы подобный афронт настоящим move tone.

Молодой человек с положением и толстым кошельком мог себе позволить залезть в пылу страсти на дворовую девку. В конце концов, он не виноват, что в нужный момент поблизости принцессы не прогуливались. Это можно понять, похихикать в платочек и простить в глазах общества.

Но выгнать своего ребёнка, даже незаконнорожденного, на улицу, без средств существования, без куска хлеба, конечно варварство, дикость! Бывать с таким человеком за одним столом не прилично, а раскланиваться с ним, вообще зазорно!

Другое дело, ежели этот грех внезапной страсти, в силу своего строптивого нрава, сам взбрыкнёт и решит самовольно покинуть даденный ему по милости кров…, то Бог ему навстречу и ветер в спину.

Ждать до последнего, когда каждый прожитый день в поместье обернётся страданиями, Витюшка не стал. Он решил покинуть поместье князей Голицыных по своей воле. К этому решительному шагу по-хозяйски начал готовиться.

Для известной только ему цели, он начал тырить с хозяйского стола серебряные приборы и мелкую посуду. На столь мелкие пропажи ни господа, ни обслуга внимания не обращали. На кражу не похоже, а ради пропажи двух-трёх вилок, солонки или пары ножей подымать хай – люди засмеют. На это и держал свой расчёт Витюшка.

Весьма скоро в его захоронке, подле поломанного Купидона в саду, скопилось больше пуда фамильного серебра Голицыных.

Превращать свой уход от Голицыных в тайный побег Витюшка не собирался. Он хорошо помнил исчезновение из усадьбы шорника Федьки Косорыла. На него повесили воровство всех драгоценностей Натальи Александровны. Поэтому, покрывать своим тайным побегом возможные пропажи ценностей от чьих-то проказливых ручонок, Витюша не хотел.

Совсем наоборот.

Он вежливо-покаянным голоском испросил у молодого князя разрешения на отхожую работу в уездном городке, в доме купцов Мещеряковых, младшим счетоводом. Разрешение с рекомендательным письмом Витюшка благополучно получил.

На радостях, молодой князь Голицын одарил сына двадцатью пятью рублями ассигнациями и наказом больше никогда не появляться на пороге его дома. Предложил ещё свою пролётку до уездного городка, но Витюшка скромно, но решительно отказался.

Ещё бы ему не скромничать!

Интересно, как бы он объяснил хозяйскому кучеру нескромный багаж скромного юноши – тюк серебра в пуд весом, полный костюм корнета из костюмерной домашнего театра и мешок съестных припасов от тётки Фёклы с мамкой Миланьей.

***

К купцам Мещеряковым Витюша Грехов не собирался. Уездный город он проехал транзитом. Добрался до столицы и снял по сходной цене крепкий небольшой домишко с высокой оградой.

В первую же ночь он в подполье обустроил под бутовым фундаментом схрон для фамильного столового серебра и золотых украшений дома Голицыных.

На следующий день поселил в ограде двух медвежьего вида злобных псов. Соседям пояснил, мол, он незаконный сын одного члена царствующего дома. Живёт на его иждивении и занимается науками. Рассчитывает в скором времени выделить из воздуха жидкие флюиды счастья.

Любопытствующие соседи посудачили немного о странном соседе, покрутили пальцем у виска и позабыли о нём.

Молодой человек, сказавшийся учёным, хлопот по-соседски не составлял. Изредка, сквозь немногочисленные щели забора, пробивался наружу неяркий свет, да дым из печной трубы напоминал окружающим об его опытах с флюидами счастья.

Витюшка Грехов, отгородился от всего белого света и спешно проделывал срочную работу. Он понимал, при первой же попытке продать фамильные драгоценности и серебро, клеймённое гербом рода Голицыных, филеры сыскного отделения согнут его в бараний рог. Разогнётся он только за тачкой на каторге в Нерчинских рудниках за Иркутском. Поэтому, вооружившись тонкими крепкими щипчиками, он разгибал золотые цапки, удерживающие драгоценные камни. Осторожно высвобождал их из золотого плена и, заботливо укутав замшей, укладывал в сафьяновые коробочки. Золото безжалостно превращал в лом и переплавлял в ровные, бездушные плитки. Со столовым серебром работы меньше, но плавок пришлось делать больше.

Через седмицу никто из Голицыных не смог бы утвердительно узнать свои родовые ценности в золотых и серебряных плашках и кучке драгоценных каменьев.

Самое безопасное Витюшка проделал без особых хлопот. Теперь оставалась самая рисковая часть предприятия – всё это богатство обратить в ассигнации. При этом умудриться прошмыгнуть не заметно, но живо, где-то между ног суровой Фемиды.

***

Вы продавали в своей жизни ворованные ценности? Нет?! Тогда даже не пытайтесь! Барыша на рупь, а штанов от страха испортите на червонец. Каждый покупатель кажется вам тайным агентом жандармерии, за каждым углом мнится засада, а мелькнувшая со спины тень, превращается в злобного налётчика. Удовольствия никакого – одни расходы на стирку портков.

Витюша не стал играть с фортуной в жмурки. Он тщательно почистил мундир корнета, надраил кирпичом пуговицы, бляху. Примерил его на себя. Сидел мундир, как влитой. Форма делала Витюшку старше, серьёзнее и представительнее. Любой прохожий, увидав Витюшу в мундире, непременно поцокал бы языком и со значением заметил бы: «Военная косточка!»

…В три часа пополудни, к ювелирной лавке «Легран и партнёры. Колониальные товары» на лихаче, в коляске на резиновом ходу, подлетел щеголеватый красавец корнетик, в компании двух профурсеток. Все трое в крепких объятиях Бахуса. Женщины неприлично громко смеялись, а корнетик ловко соскочил на землю и, заметно покачиваясь, вошёл в ювелирную лавку. На звонок дверного колокольчика выскочил юркий приказчик.

– Чего-с изволите?

Витюша Грехов в образе корнета в лёгком подпитии, взял приказчика за лацкан сюртука и, на чисто французском языке, произнёс длинную фразу, закончив её традиционным «oui?»

Приказчик ничего не понял из французской речи пьяненького офицера, кроме последнего слова «Уи?».

– Чего сразу-то «уи?» да «уи?» – Сотворив обиженную улыбку, ответил приказчик. – А вы сами-то не «уя?».

– А в зубы, стервец, тебе, не много ли будет? – на чисто русском языке вдруг спросил его корнет и встряхнул приказчика за лацканы.

– Хозяина, шельма, зови!

Приказчик не ожидал такого виража. Он как-то вдруг съёжился мордочкой, фигура превратилась в сплошной вопросительный знак, мол, «чего-с, господин хороший, прикажете-с?»

Корнет дохнул на приказчика шампанским и повторил приказание:

– Хозяина зови!

Приказчик от волнения икнул.

– Великодушно извиняйте, но хозяина нет-с! В Париж их благородие укатили, за товаром-с…

– Ах! Досада-то!

– Чем услужить дозволите-с?

– Мне, братец, одну вещицу заценить надобно.

– Так извините-с, сей момент, сполним-с!

Корнетик вынул из кармана сафьяновую коробочку и протянул её приказчику. У того, словно из воздуха, в руке материализовалось увеличительное стекло. Он открыл коробочку и принялся внимательно изучать средних размеров желтый бриллиант…

«Огранка мастерская…» – думал про себя приказчик, – «… бриллиантик, кажись, парижских кровей…. цвет чистый, редкий, глубокий. Больших денег камушек стоит…. кадетик-то пьяненький, ногами эка сучит…, к профурсеткам своим торопится…»

– Ну… – не утерпел офицер. – Что скажешь, голубчик?

Приказчик не спеша, спрятал линзу в карман и затянул:

– Вы не расстраивайтесь, господин военный, камушек ваш не фальшивый, но и цены не большой. Порченый камушек местами и для продажи требует серьезной огранки. Даже и не знаю, кто и купить-то захочет…

В предприятии Грехова было одно слабое место. Он не знал истинной цены драгоценностей, но был уверен, у Натальи Александровны не могло быть дешёвых украшений.

– Халдей! – Возмутился корнетик. – Ты мне дурочку не вкручивай. Сей камень, я у графа Самойловича в карты выиграл. У графов, репа ты пареная, плохих бриллиантов в жизни не водилось!

– Я же, господин офицер, против вас мнения не держу. Вы изволили испросить оценку сделать, так со всем почтением могу сообщить: за бриллиантик от силы рублей триста кто даст и то, ежели с пачпортом сделку делать…

– Башибузук! Где же я на милость пачпорт возьму, ежели у меня третьи сутки на руках две дамочки облегчённого поведения. Вот ныне в нумера едем, а денег-то, дружок, ф-ь-ю-ть! На какие шиши я, харя твоя протокольная, шампанское и розы покупать должен?

– Ну, барин, я не знаю. А ежели околоточный про сделку пронюхает…. он же меня в холодную сволочёт…

– Дурак ты, братец! Если ты не скажешь, как он про наши дела прознает?

– Боязно. Вот ежели Ваша милость за страх полтораста рублей скинете…

– Чёрт с тобой! Некогда мне с тобой турусы разводить. Дамочки-то, смотри, заскучали и лихач застоялся. Давай деньги!

Приказчик, не веря в свой нечаянный фарт, мелким бесом метнулся в хозяйский кабинет. Достал из сейфа немецкой породы 150 ассигнациями и вручил их офицеру.

Корнет небрежно сунул кредитные билеты в карман мундира и, неожиданно твёрдой походкой, покинул ювелирную лавку «Легран и партнёры. Колониальные товары». Эту особенность памятливый приказчик выложит начальнику сыскного отделения немного позже, когда по следам «таинственного корнета» кинутся десятки лучших филеров столицы.

Глава третья

Витюша Грехов в шёлковом китайском халате принимал утрешний кофий в нумере трактира «Демута» на Мойке, и внимательно вчитывался в строки долгожданного письма от девицы Марины Бирюковой-Унгерт.

Строгие, каллиграфические, безупречные буквы сливались в красивую вязь слов и предложений:

«Милостивый сударь, Виталий Игнатович! Будучи офицером, Вам грешно должно быть шутить над несчастной девушкой. Ваши дерзкие сердечные признания наносят глубокие душевные раны благочестивой воспитаннице Смольного института.

Покорно прошу Вас, для любовных романтических приключений избрать другую кандидатку, которая не будет принимать серьёзно Ваши шутки близко к сердцу.

Мадмуазель Марина Бирюкова-Унгерт»

Витюша с довольной миной лица бросил письмецо от мадмуазель Марины на поднос с кофейником. Не удержал прилива радости в себе, вскочил со стула и сбацал пару коленцев из трепака. Повод был…

Случаем услышанный разговор за тальботом88
  тальбот – стол, накрытый к определенному времени


[Закрыть] в трактире «Демута» дал результаты и принёс свои плоды. В тот раз соседями Витюши по столу случились Н. И. Пирогов и бородатый профессор от хирургии. Они за обедом вели неспешный диалог о казусах в медицине, об удивительных случаях в их врачебных практиках.

Специально к беседе Витюша не имел цели прислушиваться, но и не слышать басовитые голоса тоже не мог.

– … ногу, понимаете ли, ему выше колена взрывом оторвало. – Гудел Пирогов. – Как бритвой отрезало и, что удивительно, ни капли крови…

– Нервы-с, коллега! Они первое дело в организме, сами-то знаете. У меня был случай в прошлом году, на водах в Ницце. Одна молодая экзальтированная особа внушила сама себе, что находится в интересном положении. Я её осмотрел и не нашёл следов беременности. Она мне не поверила и настояла на комиссии. Доктор Гутман, я и профессор из Германии герр Шнитке обстоятельно осмотрели дамочку и, увы, беременности как не было, так и нет. Однако заметьте, уважаемый, под влиянием нервов, грудные железы, матка у неё увеличились в размерах…

Подали стерляжью уху. Разговоры за тальботом стихли, сменились постукиванием ложек о посуду.

Однако вскоре зал вновь наполнился приглушённым гулом неторопливых бесед. Говорили обо всём: о ценах на зерно, о политике, читали стихи. Судачили о новостях из Петергофа, о станках из Лондона…

Витюша окончил трапезу и, собираясь уходить, ещё раз внимательно осмотрел лица обедающих. Он высматривал своего знакомца, купца первой гильдии Иннокентия Конева. Он обещался подыскать ему гравёра первой руки для написания серебряного кубка в честь дня ангела родной матушки.

Конева не сыскал, а вот разговор соседей заставил Витюшу прижать задницу к стулу.

– …, внучка банкиров Унгертов, Марина Бирюкова-Унгерт, совсем девчонка, ученица выпускного класса Смольного института, – гудел бородатый профессор медицины, наклонившись к Пирогову. – Страдала невыносимо, но к доктору не обращалась. У них в институте доктор мужчина, а все смолянки больны ложной скромностью. Они считают для себя позорным и невозможным показать врачу грудь для осмотра. Причём, уважаемый, считается опороченной не только та, кто осмелилась обнажить грудь перед врачом-мужчиной – весь класс, где она учится, покрывается несмываемым позором. На приёме у врача Марина Бирюкова-Унгерт…

…Вы не рыбак? А зря! Представьте себе раннюю зорьку на тихой реке. В заводи, усеянной по берегам пиками камыша, неподвижно торчит поплавок вашей удочки. На душе покойно и благолепно. Вдруг у вас где-то внутри, что-то щёлкает, и вы вдруг понимаете, сейчас там, в прохладной глубине чудный карась, едва шевеля плавниками, подкрадывается к сладкому червяку, где спрятана его смерть

Снаружи ничего, ни на йоту не изменилось, но вы-то всем нутром чуете, клюнет! Точно клюнет!

Предчувствие хорошей поклёвки прекрасной золотой рыбки охватило Витюшу. Сама фамилия «Бирюкова-Унгерт» для него пустой звук, а вот сочетание «внучка банкиров Унгертов» звучало волшебной музыкой из флейты чародея, манило в царство Шахерезады, обещало молочные реки и кисельные берега.

С суровых дней своего нищенствования Витюша уяснил, как Отче Наш, что деньги зло, на которое можно купить много добра. От работы люди худеют. Многие совсем охудели и остались с голой жопой. Из голозадых складывается фундамент революций и экспроприаций. Витюша хотел спокойной сытой житухи, без потрясений. Фортуна показала ему фигу вместо наследства и предоставила прекрасный шанс получить чудный геморрой в битве за кусок хлеба без колбасы.

Из всех предприятий, задуманных Витюшей, женитьба на девушке с капиталом была самым безопасным способом занять место в партере театра, где жизнь даёт своё представление с кордебалетом и буфетом в антракте.

После случайно подслушанного разговора за тальботом о внучке банкиров Унгертов Грехов мечтал о близком знакомстве с Мариной. На бал в Смольный Витюша с трудом, но сумел попасть. В шикарном костюме корнета он произвёл впечатление на внучку банкиров Унгертов. Весь вечер он танцевал только с ней. Её глаза светились неподдельной радостью, а, в купе с лёгким па танца, нежными соприкосновениями рук, без слов рассказывали о мечте Марины вырваться на волю из-под многолетнего надзора воспитательниц, наставниц института.

О том, что Марина, наверняка, дворянка, а его мещанское рыло в дворянском ряду будет лишним, Витюша не задумывался. Он давно решил сладить себе другие документы, подтверждающие его дворянство хоть от Рюриковых колен.

Кое-какие деньги, чтобы пустить пыль в глаза внучке банкиров Унгертов, у него имелись. Расходы не велики. Марина находилась в Смольном взаперти, как солдат в казарме, без права свободного выхода в свет. Значит, прогуливать её туда-сюда и тратиться на её капризы не придётся. Отсюда и расходы – пустяк, мелочь. Копейки на бумагу, чернила и рупь – другой письмоносице…

В чудном настроении и полный решимости влюбить в себя Марину Бирюкову-Унгерт, Витюша сел писать ей письмо: «Марина! Ваши глаза…»

***

Мокроносый следователь, ловко и быстро распутавший дело о краже фамильных драгоценностей у Натальи Александровны Голицыной, был благодаря этому случаю, замечен, кем следует, и переведён для дальнейшей службы в сыскное отделение департамента полиции под начало генерала от инфантерии Сергея Кузьмича Вязьмитинова.

Похоже, что мокроносый следователь поймал удачу за хвост. В связи с нешуточным взлётом карьеры, требует детального представления.

Никодим Емельянович Строков, приват-доцент математики и физики, к наукам охладел. Приобрёл одну, но пламенную страсть – запил серьёзно и надолго. Путь из приват-доцентов до репетитора тупых студиозов Московского Университета, он проделал без труда и быстро. В конце карьерного падения Никодиму Емельяновичу светила именная бляха дворника на его учёную грудь.

Сестра Строкова, Варвара Емельяновна, женщина могучая и суровая, не могла допустить падения братца, и в один прекрасный день, с двумя сковородками в руках доходчиво объяснила Никодиму Емельяновичу пагубность избранного им пути. Связала, отвезла его к знакомым старообрядцам в старый глухой скит.

Через год бывший приват-доцент, бывший фанат настоек, похудевший и посвежевший, с хроническим насморком, был отправлен сестрой в Париж для обучения в тамошней полиции сыскному делу.

Через два года обучения Никодим Емельянович возвратился в родные пенаты с дипломом следователя и мокрым носом. Был принят на службу в уездное сыскное отделение следователем.

Новая работа господину Строкову нравилась своей учёностью. Каждое преступление для него было очередной задачкой и частенько со многими неизвестными. Решать примеры с «x» – ами; «y» – ами, и прочими буквами греческого алфавита Никодиму Емельяновичу не привыкать. Опыт математики и физики пригодился, как нельзя лучше. Логика учёного и знания, полученные в стенах лучшей полиции Европы, давали прекрасные результаты в поисках злоумышленников и доказательств их вины.

Затрапезная внешность Никодима Емельяновича с его вечно мокрым носом, создавали обманчивое впечатление незначительности следователя и, даже придурковатости, чем он умышленно и пользовался при допросах подозрительных лиц, загоняя их своими глупыми, на первый взгляд, вопросами в логические ловушки.

Сегодня с самого утра, у следователя сыскного отделения столицы господина Строкова, сидел, обливаясь потом, старший приказчик ювелирной лавки «Легран и партнёры. Колониальные товары» мещанин Волков Владимир Степанович. Он по строгому приказу хозяина пришёл добровольно сделать заявление в полиции о возможном преступлении, связанном с жёлтым бриллиантом. Камень сей был куплен у неизвестного корнета более трёх месяцев назад

– Что вам показалось подозрительным?

– Я уж говорил вашему сиятельству, походка евоная меня с толку сбила.

– Он хромал? На какую ногу? Или на обе сразу? Может, косолапил, как медведь? Иль подпрыгивал вроде зайца?

– Нее…, Ваше сиятельство, ноги у него ровные, без хромоты, шаг твёрдый…. одно слово – военная косточка!

– Он соблазнял вас походкой к близости?

– Господь с вами! – Волков истово перекрестился. – Оборони нас Отец Всевышний от греха непотребства!

– Чем же вас привлекла его походка?

– По первости, как они в лавку, зашедши, их слегка взбулындывало!

– Прости, но это как, «взбулындывало»? Их двое зашло? Кто второй?

– Ваше сиятельство, запишите себе для памяти на листочке. Я в пятый раз повторяю. Зашёл в лавку корнет под серьёзной мухой. Его от вина покачивало. От того и походка евоная была шаткой и нетвёрдой. Как камень-то сторговали, и ассигнации он сгрёб, сразу на выход пошёл. Шаг его сделался печатный, как на плацу…

– И что? В чём тут сюрприз, Владимир Степанович?

– Дык, я смекаю теперь, что корнет не так был пьян, как хотел показаться.

– Зачем ему театры разыгрывать?

– Дык, чтобы жадность меня обуяла, мол, пьяного легче обдурить, чем трезвого.

– Чем дело окончилось? Жадность-то обуяла?

– Грешен, Ваше сиятельство, обуяла бесовская жадность!

– Насколько обдурили?

– Без малого, рубликов на пятьсот…

– С деньгами вы с хозяином разбирайтесь. Что с камнем-то?

– Положил бриллиантик в сейф…

– Открыли сегодня сейф, а камень тю-тю…?

– Пошто «тю-тю»? На месте он, как положил его в день покупки, так и лежал до хозяина.

– Значит, посмотрел хозяин бриллиантик, а он оказался фальшивым?

– Обижаете, Ваше сиятельство! Я при камнях два десятка лет. Мне продать фальшивку невозможно.

– Тогда в чём засада? Камень на месте, настоящий…

– Хозяин рассмотрел лупой на камне следы грязи по юбке99
  юбка – место соприкосновения камня с кольцом


[Закрыть], и даже места, где раньше цапками бриллиант держался в кольце.

– Ну, и что? Естественно, камень должен находиться либо в кольце, либо в ожерелье.

– В том-то и сюрприз! Камень в кольце стоит дороже, но кольца с такими бриллиантами метятся знаками хозяев. Если оно ворованное, то сдавать его на продажу целиком никак невозможно. Полиция сей момент словит и на каторгу! Потому лихие людишки и выламывают камни из родных гнёзд. Камни-то без меток. Продавать их можно без опаски.

– Обличие корнета запомнили?

– Не очень…. Помню, что он был темноглазый и вроде как кудреват…

***

Виталий Игнатьевич Грехов оканчивал письмо к девице Бирюковой-Унгерт. Для верности прочёл его на предмет поиска ошибок и неточностей. Поставил две запятые. Первую после «дорогая», вторую после «разбили моё сердце». Крякнул от удовольствия прочитанного и подписался:

«Любящий Вас безответно, Виталий Грехов»

Рука Витюши ещё несла перо к чернильнице, как в двери резко постучали. От неожиданности рука вздрогнула. С кончика пера предательски сорвалась капля чернил и шлёпнулась по центру подписи на письме, только на дюйм ниже.

С досады Витюша хотел было порвать свой эпистолярный труд. Мельком взглянул на жирную кляксу любопытной формы и отставил своё намерение. Только бросил письмо в ящик конторки.

Стук повторился.

– Не заперто! Входите! – крикнул Витюша и встал для встречи гостя.

Дверь нумера отворилась, и в комнату вошёл молодой человек, лет около тридцати, евреистой наружности.

– Разрешите представиться. – Фрейдлер Иоганн Вильгельм, проездом из Павловской волости…

– Разве мы знакомы? – удивился Витюша.

– Пока нет, – спокойно ответил гость, внимательно оглядывая нумер. – Надеюсь, я попал по адресу. Вы Виктор Грехов?

– Да, но…

– Сейчас всё поймёте, – прервал гость хозяина. – Вам знаком купец первой гильдии Конев?

– Конечно! А что вы хотели?

– Я ничего не хотел. Это вы хотели изготовить серебряный кубок на день ангела матушки?

– Имею такое желание. Значит, вы, как я понимаю…

– Совершенно правильно понимаете. Я собственно ученик Иоганна Гасса. Медальера. Пришёл к вам по указке купца Конева…

Витюша понятия не имел, кто такой «Гасс», да ещё и «Медальер», если всё это фамилия, то странная по звучанию. Хотя кто их разберёт: «Мольер» – «Модельер» – звучит одинаково. Вдруг «поэт-самоучка»?! А зачем ему поэт? Без надобности ему нынче стихоплёты. Ему необходим гравёр. Для тайного дела. Тем не менее, выказывать своё невежество Витюша не стал. Как радушный хозяин, пригласил гостя к столу.

– Прошу, садитесь! Знакомству рад. Значит, вас говорите, Гаврила Иннокентьевич прислал?

– Да, только вы ошибаетесь. Не Гаврила Иннокентьевич, а Иннокентий Гаврилович. Купец первой гильдии.

Витюша всплеснул руками и ударил себя по бёдрам.

– Ах! Конечно же, Иннокентий Гаврилович! Как мог забыть! – и, проверяя дальше гостя, добавил, – такого богатыря русского, а забыл. Его за версту видать, каланчу пожарную…

Иоганн Фрейдлер смущённо улыбнулся и встал:

– Приношу свои извинения за вторжение не по адресу. Либо я не понял, или Иннокентий Гаврилович напутал.

– От чего так! – заинтересовался Витюша.

– Купец Конев, что направил меня, роста скорее маленького и сложения хлипкого…

– … а ножки у него калмыцкие – сабельками. – Вставил Витюша.

– Ну… да. Ножки у него кривоватые даже в профиль…

– Значит он. Точно он. За каким делом он вас прислал?

Гость удивлённо посмотрел на Витюшу.

– Как, за каким? Кубок вы желали сделать?

– Ах, кубок! Уже запамятовал. Дела, знаете ли, закрутился, как белка в колесе. Вы, значит, гравёр?

– Нет, Я медальер.

– Простите…

Видя, что хозяин не понимает слова «медальер», Фрейдлер пустился в объяснения:

– Медальер это…

Витюша прервал его объяснения:

– Знаю, милейший! Я хотел сказать: «Простите, но где посмотреть ваши работы можно?»

Пришла очередь стушеваться Фрейдлеру.

– Видите ли, господин Грехов! Я не совсем «Фрейдлер» и тем более не «Иоганн».

– А кто? – Насторожился Витюша.

Гость окончательно сконфузился. После некоторого молчания, через силу выдавил из себя.

– Ёсик… Фридман… при соответствующем отчестве…

– Каком? – машинально отреагировал Витюша.

– Абрамович…

– М-да, не повезло. – Заключил Витюша. – А с виду человек приличный.

– С видом-то как раз и вся беда!

– В чём дело?

– С моим видом можно носить любую фамилию без паспорта. Штамп на морде лица не позволяет ни проживать, ни работать в определённых местах. В силу отсутствия работы, похвастаться её результатами не могу.

– Мда…, милейший, задали вы мне ребус! Работа у меня наиважнейшая. Трудно довериться неизвестному мастеру…

Видя, что работа ускользает из его рук, Фридман молитвенно сложил руки на груди:

– Виталий Игнатович! Войдите в положение – четверо детей, работы никакой нет уже восемь месяцев. Сара, беременная пятым. С больным сердцем моет по ночам в трактире полы за копейки. С квартиры гонят за неуплату. Не сегодня, так завтра по миру пойдём. Любую работу выполню за хлеб для детей и век благодарить буду…

Упоминание «хлеба для голодных детей», жёстко царапнуло Витюшу за душу и вызвало в памяти собственные голодные чёрные дни христарадничания под окнами чужих домов и по церквям.

– Господин Фридман! Держите вот десять рублей. Берите, берите… не стесняйтесь…. Это не подачка, не милостыня, а думайте, что эти деньги задаток за работу. Идите домой. Накормите детей и Сару. Ей нужно хорошо питаться. Сами успокойтесь. Мне нужен работник с крепкими нервами и твёрдой рукой. Идите домой к детям. Мне нужно подумать о вашей работе. За ответом приходите через два дня к обеду.

Еврей, назвавшийся «медальером», рассыпался в благодарностях и ушёл.

Витюша глубоко задумался. Вынул из ящика конторки письмо к М. Бирюковой-Унгерт и хотел его запечатать для отправки. Заметил чёрную кляксу. Всмотрелся внимательней. Потом осторожно взял перо, макнул в чернила и медленно принялся подрисовывать к кляксе детали. Скоро на ярком, белом фоне родилась чёрная роза и строка «… и чёрной розой наградили за безответную любовь….»

***

Витюша два дня без устали метался по присутственным местам, в надежде узнать, что представляет собой «медальер». Когда узнал, от всей души начал костерить память Петра Великого, притащившего в Россию иноземные словечки. Их с разбегу не молвить и сразу не понять.

Можно легко язык вывихнуть, произнося «гиттенфервальтер», и заполучить мозговую грыжу, пока догадаешься, что это горный чиновник 10 класса. А фельдцехмейстер не фальшивый мастер, как можно было подумать сгоряча, а полночинный генерал от артиллерии. Звонкое звание «берггадера» носил не бравый служака, а обычный рудокоп. Горный мастер звался «кунстштейгером», а простой искатель руд «бургштейгером».

От съезда мозгов набекрень, Витюшу спас один судейский. Он пояснил значение слова «медальер» и Витюшу едва не хватил удар судьбы. Он не знал – Фридман, это знак фортуны или засланец сыскного отделения полиции?