Текст книги "Золото для дураков"

От трагического решения своей дальнейшей судьбы её удержало очередное письмо от Виталия Игнатьевича Грехова. В этот раз оно было лаконичным до сухости: «Прошу Вас, стать моей женой. Любящий Вас, В. Грехов».

Письмо в одну единственную строчку, вызвало в душе Марины океан эмоций и послужило спасательным кругом для её измотанного непрерывными пытками сердца. Прямо на письме Грехова она написала коротко: «Страшно боюсь, но согласна стать твоей женой. Любящая тебя, Марина».

Помощница кастелянши Прасковья Филипповна в тот же день отнесла запечатанный ответ Виталию Игнатьевичу.

За день до окончания срока лечения, воспитанница выпускного класса Смольного института благородных девиц Марина Анатольевна Бирюкова-Унгерт не вернулась в лазарет после дневной прогулки в институтском саду.

Служащие лазарета не обеспокоились сразу отсутствием девушки. Подумали, мол, убежала к подругам и к отбою вернётся. Она не появилась ни в лазарете, ни в дортуаре, ни к 21 часу, ни позднее.

Только утром доложили о пропаже воспитанницы начальнице института Юлии Фёдоровне Адлерберг. Она подняла на ноги весь обслуживающий персонал. Организовала поиски Бирюковой по всем помещениям института, от подвалов, погребов, до чердачных помещений и разного рода подсобок. Тщательно обшарили все закоулки институтского парка. Всё тщетно. Бирюкова, как в воду канула – никаких следов. Только к четырём часам пополудни ситуация кое-как начала проясняться.

Сначала обнаружилась пропажа верхней одежды у одной из прачек. Исчезла лёгкая блуза, юбка из камлота, шаль козьего пуха и драная, в заплатах, поддёвка. На месте пропажи лежали кучкой платье, передник девушки выпускного класса. В кармане передника обнаружилась записка, адресованная Ю. Ф. Альдерберг.

«Юлия Фёдоровна! Жизненные обстоятельства сложились так, что я по собственной воле, без родительского благословения, пожелала выйти замуж за достойного человека. Прошу обо мне не беспокоиться. Благодарю Вас за всё, что я получила под Вашим покровительством.

С уважением Марина Анатольевна Бирюкова-Унгерт».

Все с облегчением вздохнули. Самые худшие предположения не подтвердились. Бирюкова оказалась живой настолько, что примерила на себя роль невесты.

Стая садисток одноклассниц Бирюковой исходили злобой и завистью. Они не могли простить Маринке не только красавчика корнета, но и то, как она избежала их мучений, скрывшись на лечение в лазарете, с последующим побегом из стен Смольного прямо под венец.

***

Грехов твёрдо уверовал – среди океана возможностей, он поймал свою золотую рыбку. В церкви Николая Угодника села Уфалеевка Виталий Игнатьевич венчался с внучкой банкиров Унгертов, Мариной Анатольевной Бирюковой-Унгерт.

Дело осталось пустяшное – вскрыть любящим сердцем Марины сейфы клана Унгертов.

Фридман, глядя на счастливых новобрачных, изрёк, как бы, между прочим:

– Мужчину украшает удачно подобранная женщина.

Действительно, Грехов с Бирюковой составили удивительно красивую пару.

Волнистые тёмно-каштановые волосы Виталия Игнатьевича обрамляли лёгкими кудрями утончённо-благородные черты его лица. Любопытный сторонний наблюдатель на вопрос: «А, что вам больше всего запомнилось в образе Грехова?», беспомощно развёл бы руками. Да, Виталий Игнатьевич, был удивительно хорош собой. И лицо, и стать, и манеры, и говор! – хоть на выставку в Париж! Однако ж, состриги кудри, напяль на него мятый картуз, наклей усики и одень в армяк, и нет уж Грехова со своей красивостью и обхождением. Получится с него чистой воды Ванька1515
  Ванька – кучер пролётки


[Закрыть]. Недаром, видно, он подвизался на всяких ролях в домашнем театре князей Голицыных. Набил руку, шельмец, дурить честную публику в разных личинах, с подмостков сцены.

Сейчас он увлечённо играл заглавную роль влюблённого молодожёна. Играл без заученного текста. Импровизировал по ходу пьесы жизни. Больших трудов это ему не составляло. Он не был влюблён в Бирюкову. Но точно, она не оставляла его равнодушным. Черноволосая, с тяжёлой косой до того места, чем грызут гранит науки, Марина притягивала мужские взгляды. Её большие голубые глаза удивлённо смотрели на мир. Щеки яблоневого цвета, готовы в секунду вспыхнуть алым румянцем, от неосторожного слова или дерзкого взора. Весьма возможно, при других обстоятельствах, когда нужды в деньгах банкиров Унгертов не было бы, то Виталий Игнатьевич смог бы увлечься красавицей смолянкой. Дело дошло бы до настоящей сердечной привязанности и серьёзной любви с тяжёлыми последствиями в виде кучи детей и тёщи.

Однако история романтических отношений Грехова и Бирюковой пошла своим путём через колдобины и ухабы прозы жизни.

Марина действительно, всем своим существом, до последней клеточки тела, полюбила своего избавителя из лап одноклассниц. Чувство любви, замешанное на глубокой, искренней благодарности к Грехову, поглотило Марину.

Виталий Игнатьевич с молодой женой оказался нежен, чуток и предупредителен. После рассказа Марины о своих злоключениях после памятного бала, Виталий Игнатьевич не на шутку разошёлся:

– Милая, ты даже не возражай! Завтра же еду ко двору с просьбой аудиенции Его Императорского Величества, и прямо на стол положу ему петицию! Потребую жестоко наказать причастных к варварскому издевательству! Вы только подумайте, в наш просвещённый век и такая дикость! И где? Под носом у царствующих особ! Ну, я задам им перцу!

По поводу перца Грехов переборщил, но Марина, воспитанная в замкнутом мирке Смольного в реалиях грешного мира, мало чего понимала и не на шутку испугалась, как бы её Витюша и в самом деле не распетрушил бы царский двор за порядки в институте.

– Успокойся, родной! Кабы не те козни, разве поженились бы мы? А так, за одно несчастье два счастья нашли!

– Отчего два?

– Твоё и моё! Или ты по жалости на мне женился?

Витюша обнял Марину за плечи и нежно поцеловал за розовым ушком её лебединую шею.

– Два! Конечно, два счастья! Я люблю тебя, душа моя! Ты сердечная радость на всю оставшуюся жизнь.

Щеки Марины вспыхнули пунцовым цветом. Она ещё не свыклась с положением законной жены, которую муж волен ласкать и приголубливать в угодное для него время и в удобном месте. Ей всё время чудилось, что в пиковый момент из-под кровати покажется немецкий шнобель фрау Штольц с ехидным вопросцем: «Ага! Попались! Чем, интересно знать, вы тут занимаетесь?»

В такие моменты она невольно вздрагивала, тело покрывалось мурашками, а сердце начинало лихорадочно биться в ледяных лапах ужаса. Её любимый Витюша принимал сей момент за пароксизм страсти, а Марина не желала разубеждать его и, в меру собственных убогих представлений о супружеской жизни, пыталась ему подыгрывать. Получалось плохо. Естественно, если в девках никак, то в жёнах кое-как.

Виталия Игнатьевича, сей пикантный антураж семейной жизни, мало трогал.

Во-первых, он приобретал жену вовсе не для телесных утех, а как гарантию финансового обеспечения своих предприятий.

Во-вторых, Марина девка симпатичная, по всему видно, что хваткая. Главное, чтоб желание не пропало, а опыт со стажем семейной жизни прирастёт.

В-третьих, вдруг решительно не повезёт и в прекрасном теле Маришки не расцветёт благоухающий страстью цветок настоящей женщины, а вырастет могучий дуб. На сей прискорбный случай, просвещённое общество нашло достойный выход на входе в публичный дом.

Серьёзно волновал Виталия Игнатьевича куда более важный вопрос. После медового месяца прошло уже сорок дней, а разговоры о знакомстве с родителями Марина ловко сворачивала и уводила непостижимым образом в сторону. Грехов настаивать не смел. Не по робости характера, а из-за опаски насторожить Марину по поводу настоящих целей женитьбы.

Деньги, от тесного совместного лежания в самых тёмных местах и вдали от посторонних глаз, не размножаются. Со временем их становится только меньше. Наверное, усыхают, не иначе.

Предприятие Грехова-Фридмана по чеканке воровских денег дохода не приносило. Наоборот, требовало постоянно новых финансов. В основном на покупку лома серебра. Впрочем, на содержание семейства Фридмана, и на молодую семью Грехова тоже нужны деньги. Распродавать клад драгоценностей молодой княгини Голицыной Виталий Игнатьевич не хотел. Не по жадности, а по расчёту. Они хранились до крайнего случая нужды, как неприкасаемый резерв. Фальшивых серебряных монет Фридман начеканил порядочно и отменного качества. Но не достаточно на оптовые закупки товара для армейских нужд по деревням России. Пускать же их в оборот в столице, где зорких государевых глаз больше, чем голых в бане, было опасно. Всегда найдётся, как на грех, въедливый человечишко в вицмундире с дурацким вопросом:

– От чего у вашей монетки по гурту1616
  гурт – ребро монеты


[Закрыть] буковки так мелки?

При этом бестия одной рукой уже монетку на зуб кладёт для пробы, а другой зовёт полицейского. Конечно, можно хрястнуть кулаком в бдительную харю, но вот уж убежать далеко можно не успеть. Скажите на милость, как в таких условиях заработать капиталы? Не возможно-с!

Другой коленкор глухая провинция. В ней тёмный крестьянин хоть и подозрителен, но всё ж не образован по части различия воровских монет от настоящих, и до полицейского не докричится, хоть лопни. Возьмёт он фальшивую монету. Для форса, повертит её в руках и так и эдак, на зубок попробует – не из свинца ли отлита, на свет посмотрит и положит в кубышку до лучших времён. А там он и не вспомнит, кто, за что, и когда ему эту монетку всучил. На воровские деньги закупается фураж, довольствие для солдат, или домотканое сукно и сдаётся военным начальникам. Армейское ведомство ведёт расчёт настоящими деньгами. Их без страха можно транжирить по всей империи. Вот так-то и в миллионщики попасть не грех!

Однако до красивой жизни, оказалось, добраться не так просто. На пути стояло нежелание Марины знакомить своего мужа с родителями. Почему? Над этим вопросом Грехов с Фридманом ломали головы каждый день, но ответа вразумительного не находилось.

Неопределённость ситуации давила со страшной силой на психику и кошелёк Виталия Игнатьевича. Нужно что-то решать. Но что? Фридман предложил радикальный вариант. После обсуждения и кое-каких поправок Грехов приступил к его выполнению.

В чистый четверг Марина проснулась ни свет ни заря. Она хотела до причастия искупаться, но все мысли о грядущей Пасхе вылетели из головы, когда она не обнаружила мужа рядом с собой. Вместо него на подушке лежал лист бумаги с торопливыми неровными строками:

«Разлюбезная супруга моя, Марина Анатольевна! В горький час своей судьбы я не отыскал в себе смелости и душевных сил на открытый разговор с Вами. По сему, вынужден прибегнуть к эпистолярному жанру. Так будет лучше. Вы не увидите моих слёз и страдания при расставании навечно. Да, я уезжаю и освобождаю Вас от уз супружества. Моя любовь к Вам не делает меня родовитее, чем есть на самом деле. Цепи Гименея в селе Уфалеевка сковали вместе трепетную лань и ломовую лошадь. Вы стыдились иметь в мужьях не дворянина, и не смели представить меня своим матушке с батюшкой. К тому же я разорён и вынужден выплачивать долг полковому начальнику за утопленную в болоте, по моей вине, артиллерию. Прощайте, Марина Анатольевна! Вы умны, красивы и богаты. У Вас впереди счастливая, беззаботная жизнь. Обузой для Вас быть не желаю, и, потому, уезжаю добровольцем на Кавказ, где в первом же бою подставлю грудь под кинжал абрека.

Бывший Ваш супруг В. Грехов».

Прочитав строки прощального письма, Бирюкова остолбенела. Она не могла поверить в расставание с любимым. Как он только посмел усомниться в её любви! Может это ей только кажется или она ещё не проснулась и видит ужасный сон? Сильно ущипнула себя за ногу и тут же от боли ойкнула. Нет, это не сон.

Она заново прочитала. Нет, всё, правда. Витюша, её любимый Витюша в опасности. Его непременно убьют проклятые башибузуки. Спасать! Его срочно нужно спасать!

Кто ей поможет? Она же не знает в столице никого. Не бежать же за помощью к фрау Штольц…. Фридман, ну конечно, Фридман, друг и соратник Витюши приложит все силы к его спасению!

Бирюкова лихорадочно сдёрнула с головы ночной колпак, надела шляпку и накинула на плечи салоп. Выбежала на улицу. Прямо у дома на козлах пустой пролётки дремал бородатый кучер из татар. Бирюкова птицей взлетела в пролётку на резиновом ходу и чутких рессорах. Лошадь вздрогнула, коротко заржала и переступила ногами. Кучер очнулся от сна.

– Куда изволите, сударыня? В церковь?

– Нет. На Офицерскую. Дом вдовы Самойловой…. Гони любезный. Плачу вдвойне.

– Но-о-о! – крикнул кучер и хлестнул своего рысака вожжами по крутым бокам. Пролётка качнулась, дёрнулась и поехала, набирая ход, везя в своей утробе Марину Анатольевну Бирюкову-Унгерт навстречу судьбе.

Фридман, как и Марина, дважды прочитал письмо.

– Скверное дело. Убьют бедолагу, как пить дать, убьют. Он сам на пулю или саблю напрашивается. Вы им пренебрегаете, а тут ещё и долг перед полковым начальником…

– Фридман! – прервала его Бирюкова. – Сделайте зарубку на своём еврейском носу: я люблю Витюшу больше жизни. Понятно? Этот вопрос мы не обсуждаем. Вы поможете мне?

– В чём?

– Нужно догнать и остановить вашего друга и моего мужа пока он не сотворил глупостей. Вы знаете дорогу на Кавказ?

– Да…, но…

– Никаких «но»! Пролётка ждёт.

На что-то подобное держали расчёт друзья фальшивомонетчики при постановке мизансцены с прощальным письмом. Они были уверены – любящая Марина, сломя голову кинется по следам своего Витюши. Чтобы бывшая смолянка не заплутала в лабиринте городских улиц, держали подле дома Грехова подставного кучера, который знал заранее намеченный путь следования.

Виталий Игнатьевич с кучером второй пролётки уговорился за червонец отъехать за город на две версты и изобразить поломку оси колеса.

Фридман с Бирюковой сели в пролётку.

– Дорогу на Кавказ, любезный, знаешь?

Кучер улыбнулся так широко, что со спины стали видны его щёки.

– Не извольте беспокоиться, сударь! Вчерась тока вернулся!

– Вот и хорошо. Поехали быстрее!

Дорога на Кавказ долго петляла по улицам столицы.

И, наконец-то, незаметно подобрались к окраине города, и сразу превратилась в разбитую ухабами колею. Пролётку нещадно трясло. Колёса неожиданно проваливались в полные талой воды колдобины. Марину едва не выбрасывало на грязную обочину. Фридман ловил Марину, а кучер яростно по-татарски материл дорогу на Кавказ и дураков, кто её проложил.

В двух верстах от города дорогу им преградила лежащая на боку пролётка. Рядом с ней сломанное колесо. Ни кучера, ни пассажиров, ни лошади…. Фридман толкнул тростью кучера в спину.

– Любезный! Узнай в чем дело, и как объехать сей курьез

Татарин легко соскочил с облучка и, широко шагая, направился в сторону преграды. Вернулся скоро и бегом. Задыхаясь от бега и путая русские слова с татарскими, огорошил:

– Тамма… господина… шайтан всех забери… мертвяк…

– Чего мелешь? Морда басурманская! Какой такой мертвяк?

– Совсем мёртвый… мертвяк… в голову убитый…

– Где он лежит?

– Кто?

– Труп.

– Какой такой «труп»?

– Любезный! Успокойся. Рассказывай по порядку. Мертвяков нет, а есть трупы. Понял?

– Ага! Подхожу, значит, к пролётке. Она пуста. Огляделся. Ищу способ её объехать. Глядь, а недалече… на солнцепёке труп лежит…. Подхожу ближе…. Точно, не труп, а дохлый мертвяк, убитый в голову!

– Тьфу, на тебя! Пошли, посмотрим!

Фридман сошёл с пролётки и подал руку Марине. Она не собиралась разглядывать чьи-либо трупы. Справедливо полагала, что занятие сие малоприятное и годное для полицейских чинов, но Фридман задержал протянутую руку больше положенного. Марина машинально опёрлась на неё и ступила на землю. До пролётки дошли молча. Задерживаться возле неё не стали.

– Куда дальше идти? – спросил Фридман у кучера.

– Вона на пригорке. – Указал рукой татарин. – Уже и ноги видать…

Действительно, на фоне голубого неба отчётливо виднелись две подошвы мужских ботинок.

– Ой! – вскрикнула Марина.

– Что с Вами? – обеспокоился Фридман.

– Подковки на каблуках у ботинок, такие же, как у Витюши…

– Господи! Неужели это его убили?!

Фридман, Марина и кучер побежали к убитому. Подъём на пригорок был не очень крут, но волнение усилило одышку. Первой поднялась Марина и обомлела – перед ней лежал с перебинтованной окровавленными тряпками головой, её Витюша.

Руки широко раскинуты, рот приоткрыт, по щеке деловито ползала жирная чёрная муха.

Мир в глазах Бирюковой рухнул. Она метнулась к трупу мужа и завыла раненым зверем.

– Родной, милый мой! На кого ты меня оставил? Прости меня, дуру набитую! От стыда я тебя с родителями не знакомила. Стыд тот не за тебя, а за них…. Ох, горе мне, горе! Прости, Витюша, прости, любимый, Христа ради!

…Виталий Игнатьевич ожидая Фридмана с Мариной, забрался на пригорок, подальше от грязи, прилёг на солнцепёке на сухую прошлогоднюю траву, разнежился на весеннем солнышке и, незаметно для себя, уснул. Очнулся от воя Бирюковой и услышал последние слова, мол, ей стыдно за родителей. Это откровение жены изумило Грехова так, что он резко поднялся и сел.

Оживший покойник привёл Марину к обмороку, а кучера в паническое бегство. С криком: «А-а-а! Шайтан-коляска!» он кинулся рысью обратно в город, бросив на произвол судьбы пролётку с лошадью.

Фридман укоризненно покачал головой.

– Аккуратненько работать надобно, господин Грехов. Вы, как ни как, а почти артист, а вот дамочку в бесчувствие привели…

– Конфуз с Мариной от натуральности игры. Она же поверила в мою смерть, и вдруг покойник ожил…. Не мудрено и в обморок упасть.

С этими словами бывший покойник вынул из карманов маленькую фляжку с коньяком, трубочку с нюхательной солью и приступил к приведению жены в чувство. Для этого он сунул ей под нос соль, а затем, разжав рот, влил в неё коньяку. Марина закашлялась и открыла широко глаза. Увидела своего Витюшу, раненого, но живого. Не поверила. Крепко зажмурила веки и потрясла головой. Снова широко распахнула свои очи. Витюша никуда не пропал.

Виталий Игнатьевич ещё раз насильно влил ей в горло изрядную порцию коньяку. Благородный напиток не благородно поступил с девушкой, чей желудок не знал ничего крепче кислого кваса. Он ожёг ей горло и отпустил с привязи язык. Марина заплакала.

– Как ты смог бросить меня? Ты же клялся в любви! Ты же спас меня от петли! Для кого ты меня спасал? Я же верила тебе! Я же люблю тебя!

Виталий Игнатьевич обнимал за плечи Марину, а она то – жалилась ему, то яростно пыталась бить его маленькими, изящными кулачками в грудь.

– Ты… ты… предатель…

– Мариша, успокойся…. Я люблю тебя, но… ты прочла письмо?

– Конечно. Я запомнила его на всю жизнь. Прости меня, Витюша! Я стыдилась…. Мне нужно было признаться перед тобой ещё до венчания, но события после побега из Смольного были так стремительны, да и вина перед тобой была пустяшной. Я не придала ей значения. Хотела рассказать позднее, при удобном случае. Не представляла себе, что ты придаёшь этому хоть какое-то значение. Прости меня за ошибку…

– Не понял. Так в чём вина-то заключается?

Щёки Марины зарделись алой зарёй.

– Не сердись только. Ты обещаешь?

– Обещаю.

– Побожись.

– Ей Богу, не буду сердиться!

– Я родом из Лифляндии. Восьмая дочь разорившихся подчистую дворян. Батюшка вынужден самолично землю пахать…

Грехова словно поленом по тыковке огрели. Он не мог сразу сообразить, что же следует спросить после такого, ужасного для него, признания жены.

– Но, как, же Смольный? За обучение ведь нужно платить…

– Я училась на частное пожертвование гофмейстерины Екатерины Карловны Штакельберг…

– Я ничего не понимаю. Твоя фамилия Бирюкова-Унгерт?

– Да.

– Банкиры Унгерты твои родственники?

– Да. Очень дальние. Нас, кроме фамилии, ничего не связывает. Ни я, ни матушка с батюшкой их в глаза не видели, и знать их не знают.

Признание Марины повергло Грехова в шок. В пору хоть самому сознание потерять. По концовке пьесы он остался с женой бесприданницей на руках и с финансовыми проблемами в кошельке…. Ни хрена себе уха из петуха! На женитьбу ехал, веселился, а женился – приземлился голой жопой на ежа!

Марина что-то говорила, в чём-то его горячо убеждала, но её голос не доходил до сознания Виталия Игнатьевича. Собравшись с нервами, Грехов произнёс:

– Действительно, любовь моя, для настоящих чувств родительский чин не помеха. Я не в обиде, что ты скрыла от меня бедственное положение родителей. Жаль, очень жаль, что у меня нет средств им для помощи…. Прости, Мариша, но я сам должник перед начальником полка за потопленную в болоте артиллерию.

– Как велик долг?

– Достаточно, чтобы вызваться добровольцем на Кавказ, где найду смерть в бою. Она спасёт меня от позора и острога. Мёртвые срама не имут.

– Витюша, родной мой, не пущу! Добьёмся рассрочки долга. Я пойду работать, в услужение!

– Ты, работать? – удивился Грехов. – Кем?

– Учительницей…. Могу белошвейкой…. Сиделкой…

– Ты сколько лет собираешься прожить?

– Ну, не знаю…. Как все, лет 60, может, если Бог даст, то 70. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Да потому, чтобы погасить мой долг, жалованием названных особ, тебе нужно прожить не меньше 150 лет. Нет, конечно же, я желаю тебе здоровья и долгих лет жизни, но не настолько же!

– Милый! Любимый! Я согласна на всё! Ты спас меня от смерти, а я спасу тебя от позора. Не гони меня. Не уезжай!

Виталий Игнатьевич ещё немного поартачился и дал себя уговорить. Не ехать же, в самом деле, на какой-то долбаный Кавказ, только из-за того, что жена не оправдала возложенных на неё надежд, зато любит-то как! Готова из-за своего Витюши кинуться в огонь, воду и пройти медные трубы.

Села троица на пролётку татарина и медленным ходом поплелась обратно в город.