Текст книги "Победила бы современная Россия в Великой Отечественной войне?"

В энциклопедии «Великая Отечественная война 1941–1945», на стр. 88, есть фото, которое описано следующим образом: «Командующий 1-м Белорусским фронтом К.К. Рокоссовский и командующий артиллерией А.К. Сокольский в гондоле аэростата. 1944». Между тем подняться в гондоле аэростата в виду противника было самоубийственно, почему ветераны войны очень редко вспоминают об использовании аэростатов для наблюдения в ту войну. Увидев аэростат, противник немедленно открывает по нему артиллерийский огонь, а истребители противника тут же пытаются его сбить. Так было и у нас, и у немцев, тем не менее командующий фронтом Рокоссовский считал своим долгом видеть бой, который ведут солдаты его фронта, и без колебаний шёл даже на такой риск.

В Крыму в декабре 1941 года высадились и вели бои войска Закавказского фронта, а штаб этого фронта находился за тысячу километров от Керчи – в Тбилиси. И командующий этим фронтом Козлов, и начальник штаба Толбухин считали это очень удобным для мудрого командования боевыми действиями вверенных им войск, и никакие предложения по этому поводу в Ставку не вносили. А вот приехавшего в Крым Мехлиса это очень удивило, и он уже через неделю поставил перед Ставкой вопрос о выделении Крымского фронта из Закавказского и о переносе управления войсками Крымфронта на Керченский полуостров.

Но это не последнее, чем чревата боязнь полководцев приближаться к противнику. Давайте по этому поводу вдумаемся и в такой эпизод из воспоминаний Рокоссовского:

«Я не сторонник напускной бравады и рисовки. Эти качества не отвечают правилам поведения командира. Ему должны быть присущи истинная храбрость и трезвый расчет, а иногда и нечто большее.

В первые дни боев восточнее Ярцево наш НП находился на опушке леса. Примерно в километре от опушки расположилась в обороне стрелковая часть. Противник вел редкий артиллерийский огонь. Мы с генералом Камерой решили посмотреть, как окопалась пехота, и пошли к ней. Тут-то и развернулись события.

На наших глазах из-за гребня высот, удаленных километра на два, стали появляться густые цепи немецких солдат. Они шли в нашу сторону. Вслед за ними показалось до десятка танков.

Наша пехота не дрогнула и продолжала вести огонь из пулеметов по наступавшим гитлеровцам. Подала голос и гаубичная артиллерия.

Генерал Камера сказал, что вот-вот на опушке развернется противотанковая 76-миллиметровая батарея для стрельбы прямой наводкой. Началось все неплохо.

Немецкая пехота залегла. Танки приостановили движение.

А вскоре на горизонте появилась вражеская авиация… Немецкие самолеты уже пикируют на наши окопы. Усилился огонь вражеских орудий и минометов. Снова двинулись танки, догоняя цепи уже поднявшихся автоматчиков. Самолеты, встав в круг, бомбят наши позиции. Пехотинцы не выдержали, дрогнули. Сначала побежали к лесу одиночки, затем целые группы. Трудно и больно было смотреть на них…

Но вот из толпы бегущих раздались громкие голоса самих же солдат:

– Стой! Куда бежишь? Назад!.. Не видишь – генералы стоят… Назад!..

Да, действительно, мы с Иваном Павловичем Камерой стояли во весь рост, на виду у всех, сознавая, что только этим можно спасти положение.

Солдатские голоса и наша выдержка оказали магическое действие. Бежавшие вернулись на свои места и дружным огнем заставили опять залечь пехоту противника, поднявшуюся было для атаки.

Наша батарея уже развернулась, открыла огонь прямой наводкой по танкам, подожгла несколько машин, остальные повернули назад. Наступление было отбито.

Не помню, кто мне рассказывал, вероятно, кто-то из бойцов. Среди бегущих оказался бывалый солдат-усач, из тех, кто воевал еще в первую империалистическую. Он-то и не растерялся в трудную минуту. Бежит и покрикивает:

– Команду подай!.. Кто команду даст?.. Команда нужна!..

Бежал, бежал да сам как гаркнет:

– Стой! Ложись! Вон противник – огонь!

Я этого усача и сейчас представляю себе как живого».

Тут мысль простая: все понимают, что чем выше начальник, тем лучше он знает обстановку, т. е. силу своих и вражеских войск. И если начальник находится на месте боя, то, значит, всё в порядке – значит, вне зависимости от того, как складывается бой в данную минуту, ничего страшного не происходит и враг всё равно будет разбит. Если же начальник держится вдалеке от боя, если он ведёт себя так, как будто собирается бежать в тыл, то понятно, что он не верит в победу, а если уж он не верит, то поражение неизбежно. И тогда, если не все, то очень многие начинают не победы искать в бою, а путей, как из этого боя удрать.

В воспоминаниях командира батальона связи 2-й дивизии А.В. Невского есть эпизод, в котором уже в 1943 году во время наступления его дивизии без большого сопротивления немцев пьяный начальник штаба дивизии, услышав несколько случайных выстрелов, приказал отвести штаб дивизии назад. И тут же, без команды и без давления немцев, а только узнав об отводе штаба дивизии, один из командиров полков прекратил преследование немцев и тоже отвёл назад свой полк.

А теперь представьте положение на Керченском полуострове, куда десантом высажены соединения трёх армий, но за месяц после высадки командиры частей и соединений не только не видели фронтового начальства, но и знают, что оно держится не там, откуда лучше видно бой, а там, откуда удобнее смыться с Керченского на Таманский полуостров. Да будь в Крыму войска, полностью укомплектованные хорошо обученными русскими солдатами, а не кавказцами, только что собранными по аулам и плохо понимающими русский, то и в этом случае даже командиры чувствовали бы себя жертвами, отданными на убой начальством, не верящим в победу и только имитирующим войну. Чего же удивляться, что количественно, казалось бы, намного более слабые немцы 15 января 1942 года ударили и без проблем захватили Феодосию, которую до этого с большой кровью освободили десантники?

Мехлис, дав телеграмму Сталину о причинах поражения под Феодосией, заставил Козлова дать приказ с анализом феодосийского позора, Ю. Рубцов рассказывает о содержании этого приказа так:

«Основные положения этой телеграммы были подробно раскрыты в приказе войскам фронта № 12 от 23 января 1942 года, анализировавшем итоги неудачных для Кавказского фронта боев 15–18 января и в копии также отправленном Верховному. Приказ, подписанный командующим войсками фронта Козловым, членом Военного совета Ф.А. Шаманиным, а также представителем Ставки, констатировал, что были допущены «крупнейшие недочеты в организации боя и в управлении войсками». Так, после успешного завершения десантной операции в районе Феодосии и выхода частей 44-й и 51-й армий на р. Чурук-Су войска не закрепились на достигнутом рубеже, не организовали соответствующей системы огня, бдительного боевого охранения, непрерывной разведки и наблюдения. Командиры дивизий не использовали всей мощи огня артиллерии, мелкими группами бросали танки на неподавленную противотанковую оборону. Плохо было организовано управление войсками от штаба армии и ниже. Штаб фронта не знал истинного положения в районе Феодосии. Основной рубеж обороны Керченского полуострова – Акмонайские позиции – был подготовлен неудовлетворительно.

В приказе назывались имена старших и высших командиров, допустивших потерю управления войсками и «позорное бегство в тыл»: командира 9-го стрелкового корпуса, временно исполнявшего обязанности командующего 44-й армией генерал-майора И.Ф. Дашичева, к этому времени уже арестованного (впоследствии он был посмертно реабилитирован. – Ю.Р.), командира 236-й стрелковой дивизии комбрига В.К. Мороза и военного комиссара той же дивизии батальонного комиссара Кондрашева, командира 63-й горнострелковой дивизии подполковника П.Я. Циндзеневского (в приказе его фамилия названа неточно. – Ю.Р.), начальника политотдела 404-й стрелковой дивизии Колобаева и некоторых других (они были преданы суду военного трибунала)».

Однако основная масса полководцев Красной Армии в Крыму была такова, что ни призвать их к совести, ни запугать не удалось. Возьмём для рассмотрения пока одно положение из приказа: «Плохо было организовано управление войсками от штаба армии и ниже. Штаб фронта не знал истинного положения в Феодосии». «Штаб фронта» – это в будущем маршал Толбухин, а тогда генерал-майор, начальник штаба Закавказского, а затем Крымского фронтов.

Напомню, что задачей Козлова и Толбухина было не на Керченском полуострове сидеть, а, активно наступая против 11-й армии Манштейна и его румыно-татарских союзников, деблокировать осаждённый Севастополь и освободить весь Крым. Манштейн пишет:

«Если бы противник использовал выгоду создавшегося положения и стал бы быстро преследовать 46-ю пд от Керчи, а также ударил решительно вслед отходившим от Феодосии румынам, то создалась бы обстановка, безнадежная не только для этого вновь возникшего участка Восточного фронта 11-й армии. Решалась бы судьба всей 11-й армии. Более решительный противник мог бы стремительным прорывом на Джанкой парализовать все снабжение армии. Отозванные от Севастополя войска – 170-я пд, а после прекращения наступления с севера и 132-я пд – могли прибыть в район западнее или северо-западнее Феодосии не раньше чем через 14 дней.

Но противник не сумел использовать благоприятный момент. Либо командование противника не поняло своих преимуществ в этой обстановке, либо оно не решилось немедленно их использовать».

Сталин всё это прекрасно понимал, и Козлов с Толбухиным именно такой приказ Ставки и получили – 5 января начать наступление с целью перехвата путей сообщения 11-й армии немцев. Но для выполнения этого своего приказа Сталину надо было самому и выехать в Крым, чтобы взять на себя управление войсками. Поскольку мудрые полководцы Красной Армии этой операцией приспособились руководить из Тбилиси, и даже оперативная группа штаба Закавказского фронта сидела в глубине Таманского полуострова в станице Крымской – в 100 км от побережья Крыма. Чему уж тут удивляться, что немцы уже 15 января вновь захватили Феодосию, а Сталин вынужден был послать в Крым Мехлиса, хотя тот нужен был и под Ленинградом?

Когда Козлов с Толбухиным фактор внезапности прокакали, Сталин их уже не торопил, требуя тщательной подготовки наступления. Выше я цитировал, что Мехлис, вылетев в Москву, объяснил Сталину обстановку и тот согласовал предложение отодвинуть сроки начала наступления, дав распоряжение пополнить Крымский фронт тремя дивизиями с Северо-Кавказского фронта. (А наступление, которое Крымфронт должен был начать в мае, откладывалось два раза!)

Бои начались 27 февраля, в этот день 13 советских дивизий начали наступать на 3 немецкие и румын. Времени на то, чтобы начальник штаба уже Крымского фронта Толбухин подготовил это наступление, было больше чем достаточно, более того, как сказано выше, он мог его и отложить. Поясню, что именно Толбухин должен был сделать на своём посту.

Местность на Керченском полуострове безлесная (т. е. войска укрыть негде) и холмистая. Немцы занимали в обороне высоты, и их артиллерийские наблюдатели могли без труда просматривать эту местность на многие километры, а в случае необходимости вызывать огонь по приближающимся советским войскам, когда те ещё и для атаки не развернулись. Даже если наши и залегали, то это их тоже не спасало – немцы всё равно их видели и накрывали артиллерией, миномётами и авиацией. Нужно было что-то делать, и с тактической точки зрения выход был единственный – сначала пустить на немцев того, кто при подходе к немецким позициям пострадает минимально, – танки. А уж затем за танками позиции немцев захватит пехота. Танков завезли на Керченский полуостров огромное количество и в основном КВ и Т-34, т. е. не было проблем прорвать немецкую оборону. Толбухину нужно было только организовать этот прорыв.

Для того чтобы было понятно, о какой организации идёт речь, приведу аналогичный случай из воспоминаний Толконюка. В то время он был заместитель начальника оперативного управления штаба 33-й армии, и 50-я дивизия этой армии наступала на местности, похожей на местность Керченского полуострова. Толконюк вспоминает:

«Возвратившись в штаб, я получил новое задание лично от генерала Хозина: отправиться на правый фланг, в полосу 50-й стрелковой дивизии, куда распоряжением фронта прибывала в состав армии еще одна танковая бригада. Я должен был встретить бригаду и вывести её в боевые порядки 50-й сд с задачей нарастить удар и развить наступление. Эта дивизия, понесшая большие потери, и остановленная противником, вела огневой бой в крайне невыгодных условиях. Немцы обороняли плоскую, мягко поднимающуюся высоту с пологим скатом, обращенным в сторону наших войск. Это был сильный тактический рубеж, позволявший противнику просматривать и обстреливать весь боевой порядок дивизии, подразделения которой лежали в низине под высотой на виду у немцев.

…Мы условились с командиром дивизии генерал-майором П.Ф. Лебеденко, что прибывшую танковую бригаду следует ввести в бой для захвата этих пунктов и развития успеха в глубину. Для действий совместно с танкистами Лебеденко выделил полк, лежавший перед высотой».

Как видите, ситуация точно такая же, как и в Крыму в 1942 году, и перед штабом 33-й армии стояла дилемма: или в течение нескольких часов захватить эту высоту с помощью танков, или отвести 50-ю дивизию назад, поскольку немцы, подтянув артиллерию, полк, лежащий у них на виду, выбьют артогнём. Штаб 33-й армии принял решение немедленно использовать танки, но он не просто передал этот приказ командиру танковой бригады, а послал на место боя работника штаба, чтобы тот вывел бригаду к месту боя. Верну слово Толконюку, но сокращу его препирательства с комбригом:

«Я отправился разыскивать бригаду, чтобы вывести на рубеж атаки. Командира бригады со штабом я нашел у ручья на поляне, окаймленной мелким кустарником. Вокруг, замаскированные ветками деревьев, рассредоточенно располагались тапки. Командование завтракало на расстеленном брезенте. Представляюсь командиру бригады и сообщаю о цели своего приезда, о боевой задаче бригады, поставленной командармом и уточненной командиром дивизии. Молодой на вид подполковник в синем комбинезоне и в сдвинутом на макушку танковом шлеме принял меня недоверчиво и недружелюбно.

– Через три часа назначена атака, – сказал я, – За это время вам надлежит не только вывести бригаду на рубеж атаки, но и увязать взаимодействие с дивизией на местности.

…Командуйте готовиться к выступлению, а тем временем я уточню вам маршрут и рубеж развертывания. – Развернув перед танкистом карту, я продолжал, не дав подполковнику снова развязать полемику: «Бригада пройдет по лесной дороге и выйдет на рубеж развертывания за один час. Дорога тяжелая, покрыта слоем жидкой грязи, но проходима. По этой дороге я проехал верхом. После выступления вам необходимо выскочить вперед, к командиру дивизии, и пока танки подойдут, согласовать с ним порядок атаки. Подавайте команду!»

Но упрямый танкист возмутился:

– Я уже проверил дорогу. По ней танки не пройдут. Чтобы попасть на ваш рубеж, мне надо идти в обход заболоченного леса. А это добрых 15–20 километров по размокшей местности. Когда я туда приду? Вы подумали? На это потребуется три-четыре часа. Дозаправиться, дать отдых людям, подготовиться к бою – и день прошел. Раньше утра бригада в бой не вступит! Это не по карте измерить циркулем, а прорезать землю-матку гусеницами. Вам понятно, товарищ майор?..

– Бригада пойдет указанным мною маршрутом по кратчайшему пути через лес! – категорически заявил я. Офицеры штаба молча наблюдали наши препирательства.

– Я на это не пойду! Топить танки и рвать моторы в заболоченном лесу я отказываюсь и никакой ответственности на себя не возьму. Военный трибунал мне не простит такую глупость. А с вас, штабника, спрос невелик, – выпалил командир одним духом и отошел в сторону.

Когда я ехал через лес по болотистой жиже дороги, то исследовал ногами коня глубину болота. Ноги утопали в грязи сантиметров на 10–20. Под грязью чувствовался твердый глинистый грунт. У меня не было сомнений, что танки на малой скорости пройдут. Но упорство командира бригады поставило меня в затруднительное положение: согласиться с ним – значит не выполнить поручения. Как это оценит командарм, гадать не приходилось.

– Чтобы выполнить поставленную задачу, за переход через лес ответственность беру на себя: на это время вступаю в командование. Вы снова примете на себя командование на противоположной стороне леса.

Такой оборот дела оказался для танкиста неожиданным, и он смешался, неуверенно проговорив:

– Кто вам дал такое право, майор? Отстранить меня от должности может только командарм и старшие начальники. А вы рядовой офицер штаба и для меня никто. Вашему решению я подчиниться не могу. За бригаду отвечаю я, – рассуждал обеспокоенно подполковник. Но было видно, что упрямство его поколеблено.

– За переход через лес будем отвечать вместе, – пытаюсь найти компромисс, – а если и с этим не согласны, то я один отвечу. От должности я вас не отстраняю, а лишь хочу помочь вам. О праве говорить не будем, оно определяется выполнением боевой задачи. Не следует терять время.

Бригада выступила. Впереди ехал я на своем коне, а за мной бороздили грязь танки. За час заболоченный лес остался позади. Командир бригады смущенно пожал мне руку, благодаря за помощь».

Танки, конечно, имеют большую проходимость, но не бесконечную, поэтому любой командир, который ставит танкистам задачу, обязан убедиться, что местность доступна для танков. И штаб 33-й армии эти свои обязанности выполнил: ставя танковой бригаде задачу через три часа атаковать, штаб нашёл танкопроходимую дорогу, следуя которой танки были способны выполнить приказ за указанное время. Это элементарная и обязательная работа штаба. Как следует из воспоминаний Толконюка, танковая бригада и 50-я дивизия взяли у немцев эту высоту.

А вот как 27 февраля 1942 года провёл «прорыв» обороны в Керчи штаб Крымского фронта в описании Ю. Рубцова:

«В эти дни в боевых порядках частей 51-й армии находился военный корреспондент «Красной звезды» Константин Симонов. «Наступление началось… очень неудачно, – писал он. – В феврале пошла метель вместе с дождем, все невероятно развезло, все буквально встало, танки не пошли, а плотность войск, подогнанных Мехлисом, который руководил этим наступлением, подменив собой фактически командующего фронтом безвольного генерала Козлова, была чудовищная. Все было придвинуто вплотную к передовой, и каждый немецкий снаряд, каждая мина, каждая бомба, разрываясь, наносили нам громадные потери… В километре-двух-трех-пяти-семи от передовой все было в трупах…

Словом, – с огромной горечью заключает писатель, – это была картина бездарного военного руководства и полного, чудовищного беспорядка. Плюс к этому – полное небрежение к людям, полное отсутствие заботы о том, чтобы сохранить живую силу, о том, чтобы уберечь людей от лишних потерь…». 2 марта перед лицом явной неудачи командование фронтом доложило в Ставку о решении из-за непроходимости дорог закрепиться и перейти в наступление, когда подсохнет почва».

Как видите, у полководцев Козлова и Толбухина не было другого способа узнать, танкодоступна местность или нет, как 3 дня гонять пехоту в бесплодные атаки без танков. Такое впечатление, что у Крымфронта штаба вообще не было. Вот вам и гениальный маршал Толбухин, пожалуй, единственный из командующих фронтом конца войны, не получивший звания Героя Советского Союза ни в войну, ни в 1945-м по итогам войны, когда это звание получили почти все командующие. И ещё, насколько, по-вашему, помогло Толбухину то, что месяц назад его не выгнали с должности, а всего лишь записали в приказе, что «штаб фронта не знал истинного положения»? Как об стенку горох!

Вы скажете, что у Симонова написано, что это Мехлис гнал вперёд войска. А откуда Симонову, корреспонденту, тогда было об этом знать? Его и из полковых штабов выгоняли, когда там шли совещания или отдача приказов, а уж из фронтового… Это Симонов после войны подсуетился, чтобы понравиться нашим гениальным полководцам, строго следящим, чтобы о войне никто и ничего не написал из того, что им не понравится. Но об этом несколько позже, а сейчас о предложении Мехлиса снять Козлова и Толбухина. Оно последовало 9 марта по итогам той наступательной операции, но Ставка сняла с должности только Толбухина. Мехлис настаивал: «29 марта в Москву уходит новый доклад с просьбой сменить Козлова. Лев Захарович суммирует выводы о нём: ленив, неумён, «обожравшийся барин из мужиков». Кропотливой, повседневной работы не любит, оперативными вопросами не интересуется, поездки в войска «для него наказание». В войсках фронта неизвестен, авторитетом не пользуется. К тому же «опасно лжив», – пересказывает Рубцов телеграмму Мехлиса. Но Сталин менять Козлова не стал.

А потом, уже через два месяца, Сталин с горечью и зло отвечал Мехлису, когда тот вновь напомнил, что Козлова следовало заменить: «Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов». Мехлис это знал и, конечно, Гинденбургов не просил, но он уже присмотрелся к кое-каким генералам Красной Армии и предлагал Сталину назначить на Крымфронт конкретных людей, и, между, прочим, один из них впоследствии стал не хуже Гинденбурга.

Во-первых, он просил заменить Козлова генералом Н.К. Клыковым, о котором составил мнение по Волховскому фронту. Но Клыков на тот момент командовал прорывающейся к Ленинграду 2-й ударной армией, и снимать его с этой должности было нельзя. Во-вторых, если нельзя Клыкова, то Мехлис предлагал назначить командующим Крымфронтом командарма-16 генерала К.К. Рокоссовского. При этом просто удивительно, как Мехлис, проведя на Западном фронте не так уж много времени и практически не общаясь с Рокоссовским, сумел составить о нём столь точное мнение! Но Рокоссовский на тот момент был тяжело ранен и лежал в госпитале, из которого удрал на фронт только в мае. И наконец, если не получится с первыми двумя, Мехлис предлагал назначить командующим командарма-51 генерала В.Н. Львова, с которым познакомился тут же на Керченском полуострове. (Львов погиб в бою под Керчью 11 мая 1942 года.)

Сталин тем не менее Козлова не заменил. Не в одном Козлове, конечно, было дело, но каков поп, таков и приход. И возникает вопрос: почему не заменил?

Ю. Рубцов в записях Мехлиса обнаружил такие строчки, посвящённые генерал-лейтенанту С.И. Черняку, командовавшему на Крымском фронте 44-й армией: «Черняк. Безграмотный человек, неспособный руководить армией. Его начштаб Рождественский – мальчишка, а не организатор войск. Можно диву даваться, чья рука представила Черняка к званию генерал-лейтенант». (В 1943 году генерал-лейтенант С.И. Черняк в звании полковника командовал дивизией, на этой же должности к 1945 году стал генерал-майором.)

А действительно, «чья рука» представляла козловых, черняков и прочих к генеральским званиям и должностям? Сталин из тысячи довоенных генералов РККА даже по фамилиям знал очень немногих, даже фамилию генерал-лейтенанта Карбышева никогда не слышал. Мехлис, как комиссар, мог и обязан был оценивать их только по морально-политическим качествам, в профессиональном плане они были ему недоступны. Нарком обороны знал генералов, само собой, больше, нежели Сталин и Мехлис, но тоже хорошо знал только немногих, а остальных – по рекомендациям, по характеристикам. А кто давал характеристики и предложения о повышении в звании и должности наркому обороны и ЦК? Да всё те же генералы. И можно не сомневаться – давали нужные характеристики только «своим», т. е. тем, кто впоследствии, безусловно, будет поддерживать дающих характеристики. Можно называть это деликатно «профессиональной солидарностью», а можно откровенно «генеральской мафией», но суть остаётся та же – серая генеральская толпа никогда не даст выдвинуться талантливому человеку в силу того, что он для этой толпы опасен тем, что обязан не ей, а своему таланту. То есть талантливый генерал не станет членом мафии, он не будет помогать и поддерживать остальных генералов. Зато дурака генералы могут легко продвинуть, к примеру, представят наркому обороны «на выбор» на должность командующего Закавказским военным округом Козлова и человек пять ещё больших дураков, и нарком назначит Козлова. Когда лично не знаешь людей по деловым качествам, то просто не оценишь, кого именно тебе подсунули и есть ли у тебя в наркомате рокоссовские.

Конечно, внутри своей стаи генералы конкурируют и интригуют, но они немедленно и все становятся едиными, если речь идёт о том, что оценивать их будет кто-то со стороны, хотя бы тот же Мехлис. Если это допустить, то тогда конкуренты на их генеральские должности (полковники) служить будут не им, а Мехлису, а если Мехлис найдёт талантливых полковников, то те поскидывают с должностей старых генералов.

Причем если бы Мехлис предлагал снять Козлова с должности по своим политическим причинам, к примеру, потому, что Козлов, скажем условно, троцкист, то генералы бы не возражали – они в 1937 году сотни своих товарищей отправили в ГУЛАГ, чтобы занять их должности, посему охотно согласились бы и со снятием Козлова. Но Мехлис «посягнул на святое» – он предлагал менять генералов за профессиональную непригодность (надеюсь, вы понимаете, что храбрость является составной частью профессии генерала). А такое не прощает и не допускает ни одна профессия – ни медики, ни юристы, ни учёные – никто. Если бы предложение снять Козлова поступило от маршала Будённого – профессионального военного, то против этого генералы не возражали бы, но такое точно предложение Мехлиса, вполне вероятно, коробило и Будённого. Поэтому вряд ли стоит сомневаться, что все окружающие Сталина генералы, пусть и неявно (чтобы не брать на себя ответственность за Козлова), но настойчиво топили в глазах Сталина любые кадровые предложения Мехлиса, «капая Сталину на мозги», что Мехлис хотя в чём-то и прав, но Козлов на самом деле не так уж и плох, а действуют против Козлова обстоятельства непреодолимой силы, и другие генералы на его месте были бы ещё хуже и т. д. и т. п. В результате Сталин промедлил с заменой Козлова, а потом в досаде, что не послушал Мехлиса, Мехлису же и выдал всю свою боль и горечь от огромных потерь в Крыму.

Теперь о том, что Мехлис якобы мешал нашим прославленным полководцам гениально командовать, мешал тем, что «вмешивался в оперативные вопросы», т. е. отменял приказы этих полководцев, давал свои и тем самым командовал он, а не официальные командующие. Эта мыслишка подспудно проводится в мемуарах, вот, к примеру, Ю. Рубцов сообщает:

«Свидетелем тяжелой моральной обстановки, созданной в Крыму во многом усилиями представителя Ставки ВГК, стал в апреле 1942 года нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Вот что пишет он в книге мемуаров «Накануне»: «И вот мы в штабе фронта. Там царила неразбериха. Командующий Крымским фронтом Д.Т. Козлов уже находился «в кармане» у Мехлиса, который вмешивался буквально во все оперативные дела. Начальник штаба П.П. Вечный не знал, чьи приказы выполнять – командующего или Мехлиса. Маршал С.М. Буденный (главком Северо-Кавказского направления, в чьем подчинении находился Крымский фронт. – Ю.Р.) тоже ничего не смог сделать. Мехлис не желал ему подчиняться, ссылаясь на то, что получает указания прямо из Ставки».

Кузнецову, как видите, так хотелось обгадить Мехлиса, что он уже не соображал, какими идиотами выставил себя и Будённого. Сталин послал их не свидетелями на свадьбу Мехлиса и Козлова, а для выяснения того, что мешает подготовке наступления в Крыму. Если Кузнецов увидел, что Мехлис «вмешивается в оперативные дела», то обязан был шифровкой немедленно сообщить об этом Сталину или сообщить во время доклада об обстановке в Крыму, который он сделал Сталину по возвращении в Москву. Но Кузнецов в своих мемуарах ни словом об этом не обмолвился, т. е. ситуацию с управлением на Крымском фронте тогда, в мае 1942 года, он считал, безусловно, правильной.

Во втором томе своих мемуаров («Курсом к победе») Кузнецов уже забыл, о чём писал в первом, и характеризует Мехлиса так:

«27 апреля, побывав в Новороссийске, я возвратился в Краснодар, а на следующий день мы с Буденным вылетели на Керченский полуостров.

Самолет, управляемый отличным летчиком В.Г. Грачевым, оторвался от взлетной полосы и, не набирая высоты, лег на курс. Невысокий кустарник мелькал почти под самыми колесами. Когда перелетели пролив, заметили несколько немецких самолетов: они только что бомбили в Керчи причалы и аэродром. Не задерживаясь, мы выехали в село Ленинское, где размещался командный пункт фронта. С.М. Буденного встретил командующий фронтом генерал-лейтенант Д. Т. Козлов. Едва начались деловые разговоры, как представитель Ставки Л.3. Мехлис взял инициативу в свои руки, решительным тоном внося то или иное предложение. Таков уж был у него характер.

Всякие разговоры о возможности успешного наступления немцев и нашем вынужденном отходе Л.3. Мехлис считал вредными, а меры предосторожности – излишними. Было наивно думать, что врагу неизвестно о нахождении штаба фронта в селе Ленинском. Логичнее было предположить, что противник умышленно не бомбит Ленинское, откладывая это до решительного момента. Именно так, с бомбежки КП, он начал наступление на Феодосию в январе 1942 года. А Мехлис уверял, что гитлеровцы не только ничего не знают о местонахождении штаба, но что нам и дальше удастся удержать это в секрете».

И всё. Но, между прочим, и о том, что Мехлис не хочет перенести штаб фронта в более безопасное место, Кузнецов тоже обязан был донести Сталину, но молчит о таком докладе, следовательно, и это враньё. Враньём являются и умные разговоры Кузнецова насчёт «возможности успешного наступления немцев» – именно полководцы, а не Мехлис, ничего не хотели об этом слышать, ведь накануне этого наступления вопреки полководцам именно Мехлис настоял на том, чтобы против немецкого наступления хоть какие-то меры были приняты.

Интересно, что маршал Василевский, в отличие от прославленного адмирала Кузнецова, в своих мемуарах даже косвенно не упрекает Мехлиса в том, что тот якобы «вмешивался в оперативные дела» и мешал командовать полководцам. Со стороны Василевского такое было бы уж очень большой наглостью. Во-первых, он ведь привёл телеграмму Сталина, в которой тот упрекает Мехлиса в обратном – в том, что Мехлис не вмешался в оперативное управление, т. е. не взял на себя управление фронтом. («Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для вас. Значит, вы ещё не поняли, что вы посланы на Крымфоронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки».)