Текст книги "Стих и проза в культуре Серебряного века"

При этом в России, несомненно, было также хорошо известно высокое мнение о Якобсене, высказанное пропагандистом его творчества Г. Брандесом и писателем Г. Бангом. Последний, как известно, заявлял:

Он [Якобсен], как никто из наших современных писателей, умеет замаскировать личность автора, облачив его в костюмы прошедших веков и заставив действовать в исторических обстоятельствах. И если от природы он обладает лирическим даром – а какой писатель, впрочем, не обладает им? – то в своем творчестве он объединяет начала лирическое и прозаическое325325
  Банг Г. Й. П. Якобсен / пер. А. Сергеева и А. Чеканского // Писатели Скандинавии о литературе: Сб. статей / сост. К. Мурадян. М., 1982. С. 24.


[Закрыть].

Посмотрим, как это соединение начал выразилось в прозе Якобсена и Блока, в которых отчетливо проявились «структурные принципы стихоподобной прозы, каковой достаточно часто оказывается проза поэта»326326
  Орлицкий Ю. Стих и проза в русской литературе. Воронеж, 1991. С. 35–55.


[Закрыть].

Можно говорить о проявлении стихоподобия на разных уровнях организации текста: это прозиметризация, метризация, строфизация, звуковая организация по стиховому типу и тяготение к минимальным формам (прозаической миниатюре)327327
  Орлицкий Ю. Стих и проза в русской литературе. М., 2002. С. 48–289.


[Закрыть]. В той или иной мере все эти признаки характерны для прозы как Якобсена, так и Блока328328
  Орлицкий Ю. Стиховое начало в критической, эпистолярной и дневниковой прозе А. Блока // Александр Блок и мировая культура. Новгород, 2000. С. 116–124.


[Закрыть], что, несомненно, сближает двух этих мастеров лирической, поэтической прозы. При этом на первом плане оказываются два первых, наиболее очевидных признака.

Якобсен (что вообще характерно для писателей-романтиков) достаточно часто цитирует стихи в своей прозе, особенно малой: так в знаменитом рассказе «Могенс» обнаруживаем три стихотворные цитаты, в новеллах «Et Skud i Taagen» («Выстрел в тумане», 1875) и «To Verdener» (1879) – по одной. Причем большинство перечисленных фрагментов – достаточно протяженные, что особенно заметно в условиях короткого текста. Нередко появляются стихотворные цитаты и в романах Якобсена.

У Блока прозиметричными, по сути дела, являются все драмы, сочетающие в рамках одного текста стихотворные и прозаические фрагменты. Кроме того, Блок достаточно часто цитирует силлабо-тонические стихи в своих письмах (прежде всего, к Белому), рецензиях и статьях. Например, в небольшой рецензии Блока на Первую симфонию Белого, написанной в 1904 г., содержится три цитаты из стихов В. Соловьева. Немало цитат – на этот раз из собственных ранних стихов – обнаруживается в набросках к предполагавшимся автокомментариям к «Стихам о Прекрасной Даме», вошедших в дневниковые записи 1910 г., содержащие воспоминания о жизни и стихах 1897–1910 гг., а также в драмах поэта329329
  Подробнее об этом см.: Орлицкий Ю. Б. Прозиметрия в драмах Блока // Шахматовский вестник. Вып. 9 / отв. ред. И. С. Приходько. М., 2008. С. 128–138.


[Закрыть].

Особая ритмичность прозы Якобсена, главным образом в лирических отступлениях, отмечается практически всеми. Так, отечественный скандинавист В. Неустроев в предисловии к русскому изданию романа «Фру Мария Груббе» замечает: «Иногда в прозу он вносит метрические размеры, стремится к передаче свойственных собственной лирике настроений и колорита»330330
  Неустроев В. Роман «Фру Мария Груббе» и его автор // Якобсен Й. П. Мария Груббе. М.; Л., 1962. С. 7.


[Закрыть]; в предисловии в «Нильсу Люне» он находит у Якобсена «ритмическую прозу», которая «приходит на смену» «громоздкому, даже чуть-чуть “неуклюжему” в своей простоте языку»; по его мнению, это объясняется тем, что «Якобсен и в прозе – поэт. <…> Его роман в большой степени образец той <…> “прозы поэта”, которую вполне узнал уже только наш век»331331
  Неустроев В. Предисловие // Якобсен Й. П. Нильс Люне. М., 1976. С. 6–7.


[Закрыть].

Причем механизм создания этой ритмичности – тоже в первую очередь силлаботонизация. Так, уже в переводе «Нильса Люне», выполненном опытной Верой Спасской, известной переводчицей Ибсена, Брандеса и Лагерлёф, для издания 1911 г., отчетливо заметны описанные Неустроевым переходы от простой, неметризованной прозы к организованной по силлабо-тоническому принципу:

Ему представлялось, что он мыслит так мечтательно спокойно, // и он удивлялся // водворившейся в нем тишине, но не вполне верил в эту тишину; в глубочайших недрах его существа что-то как будто совсем тихо, но беспрерывно кипело, – било ключом, бродило и теснилось, но совсем далеко, далеко. / Ему чудилось, будто он ждет // чего-то, что придет из отдаления, – / отдаленной музыки, которая постепенно приблизится, звуча и рокоча, пенясь и звонкими раскатами закрутит она его в своем вихре, подхватит его неизвестно как, понесет его неизвестно куда, нагрянет, как в поток, будет клокотать, как бурун, и тогда…

Но теперь он был спокоен, – вот только это трепетное пение вдали – всё остальное в нем было мир и ясность.

Он любил… Громко говорил он себе, что любит. Много раз это повторял. В этих словах была такая удивительная интонация достоинства, и они так много означали. Они означали, что он уже не пленник всех тех фантастических влияний детства, не игралище / немых томлений и туманных грёз, / что он бежал из этой страны эльфов, выросшей вместе с ним и вокруг него, обвившей его сотней объятий, сотней рук закрывшей ему глаза. Он вырвался из-под ее цепкой власти и завоевал самого себя; если даже она будет преследовать его, притяжением безмолвных звуков, умолять его возвратиться, белыми одеждами будет манить его к себе, сила ее мертва теперь; она сон, убитый светом дня, // рассеянный солнцем туман. Ибо не день ли, не солнце ли, не весь ли мир его молодая любовь! Не щеголял ли он раньше в пурпуре несотканной славы, не величался ли на невоздвигнутом троне? Но теперь! Он стоял на высокой горе и окидывал взором // широкую равнину мира, жаждущего песен мира332332
  Якобсен Й. Нильс Люне / пер. В. Спасской. М., 1911. С. 96–97.


[Закрыть].

Еще более заметна метризация в новейшем переводе этого романа, выполненного Е. Суриц (приводим только метризованные отрывки из того же лирического отступления):

Он был спокоен, он сам удивлялся… но не очень ему доверялся; / что-то тихонько бурлило на дне души; он будто ждал, когда же донесется / издалека… вот она близится, вот зазвучит, заискрится… застигнет, закружит, подхватит / его, понесет, накроет волною, затянет.

Он полюбил. Он даже вслух… Что он уже непленник детских / фантазий… немых томлений, мутных снов… пусть безмолвно молит воротится… Теперь он стоял на высокой горе… пока еще листка не шелохнуло, / волны не замутило… Он знал это твердо, как знает лишь тот… 333333
  Якобсен Й. П. Нильс Люне / пер. Е. Суриц. М., 1976. С. 68.


[Закрыть]

А вот другие «случайные метры», без труда выделяемые в названных выше отступлениях:

Неясный, тайный опыт твоей души вдруг обращается…; Да жизнь – это поэзия сама! // И зачем же одурь праздных измышлений!; А там – прощайте, медленно по каплям / стекающие дни…

Мой путь – в тот край, где чувствами горит и цветет сердце, край диких рощ в цвету. / …

Он был спокоен, он сам удивлялся… но не очень ему доверялся; что-то тихонько бурлило на дне души; он будто ждал, когда же донесется / идалека… вот она близится, вот зазвучит, заискрится… застигнет, закружит, подхватим его, понесет, / накроет волною, затянет… и т. д.

Можно также говорить об определенных элементах звуковой организации прозы обоих авторов «по стиховому типу». Так, по высказанному нам в личной беседе мнению А. Коровина, в приведенном выше отрывке из «Нильса Люне» можно усмотреть «отголоски аллитерационного размера: Og han kjendte han kunde det, følte sig sejerssikker og stærk, som kun den kan, der har alle sine Sange usungne svulmende i sit». Соответственно, и Блок в своей оригинальной прозе нередко прибегает к аллитерациям, создающим эффект особой выразительности речи: «Хлебные поля, покрытые старыми дуплистыми оливами, усадьба вся в цветах, стертая фреска на стене какой-то фермы, белое извилистое шоссе, кирпичный завод, сенокос, бабы, показывающие сомнительную дорогу» (из «Молний искусства», тонкая и неназойливая, но отчетливая аллитерация на с и в, усиленная метризацией).

Влияние стиховой культуры проявляется также в строфической организации прозы. Так, у Блока это касается упоминавшейся уже рецензии на Первую симфонию Белого, написанной в 1904 г., где использование версейной строфики сопровождается метризацией:

Патология. Бред. Сумасшествие. Чепуха. Пасквиль. Декаденство. Всё это есть уже у французов. Так завтра напишут в газетах. Напишут в журналах.

Зевнул. Болтаю ногами, сидя на балконе в гостях. Захотел вернуться домой. Захотел есть. Захотел спать.

Распрощался. Иду по дорожке, машу палочкой. Встречаю знакомых. «Читали? – Читал – Поняли? – Нет, не понял»… Иду франтом. Насвистываю, как все.

Якобсен тоже нередко обращается в своей прозе к «короткой строке», которая, кстати, по мнению Н. Нильссона, возникла в русской словесности под влиянием скандинавской прозы, в первую очередь Гамсуна334334
  Нильссон Н. Русский импрессионизм: стиль «короткой строки» // Русская новелла. Проблемы теории и истории. СПб., 1993. С. 220–234.


[Закрыть]. Особенно это заметно в новеллах, и в первую очередь как раз в переведенной Блоком миниатюре.

Наконец, интерес к миниатюрным прозаическим формам: Блок, о чем нам уже доводилось писать, тяготел именно к этой прозаической форме335335
  Орлицкий Ю. Прозаическая миниатюра в творчестве Блока // Шахматовский вестник. Вып. 12 / отв. ред. И. С. Приходько. М., 2011. С. 167–176.


[Закрыть], а книга Якобсена «Могенс и другие новеллы» считается одним из ранних эталонов «стихотворений в прозе» в скандинавской литературе (при этом указывают обычно на влияние Бодлера и Тургенева).

Характерно, что параллельно с экспериментами по метризации прозы Блок, как известно, в области стиха напротив старается уйти от равномерности традиционного стиха, активно пробует свои силы в тоническом стихе разной степени освобожденности, а также в свободном стихе. К верлибру же обращается – причем значительно раньше – и Якобсен (см., например, его знаменитое стихотворение «Arabesk til en haandtegning af Michel Angelo» («Арабеска», в русском переводе Е. Аксельрод)).

Нам представляется, что указанных сближений вполне достаточно, чтобы подтвердить, что перевод «Роз» выполнен именно Блоком, а не его близкими, как считают некоторые блоковеды.

Другое дело – как именно осуществлялся перевод: по подстрочнику или по тексту-посреднику, в качестве которого вполне мог выступить один из трех известных нам переводов миниатюры Якобсена на немецкий язык. Это журнальная публикация: 1) Dort müßten Rosen blühen // Monatsbeilage des Berliner Tageblatts.

1889. Nr. 9 (переводчица Матильда Манн; в дальнейшем этот перевод неоднократно переиздавался); и книжные публикации: 2) Hier sollten Rosen stehen // Jacobsen J. P. Sechs Novellen. Autorisierte Übersetzung aus dem Dänischen von Marie von Borch. Leipzig: Verlag von Philipp Reclam, 1891 (переводчица Мари фон Борх; переиздание – 1899); 3) Es hätten Rosen da sein müssen // Jacobsen J. P. Gesammelte Werke. Erster Band: Novellen. Briefe. Gedichte. Aus dem Dänischen von Marie Herzfeld. Gedichte von Robert F. Arnold. Florenz; Leipzig: Eugen Diederichs, 1899 (переводчица Мари Херцфельд; переиздано в 1903 г. и 1905 г.)336336
  Falsig E. Jens Peter Jacobsen: Bibliografi Fortegnelse over hans skrifter på dansk og oversat til germanske og romanske sprog. København, 1990.


[Закрыть].

Рассмотрим теперь, как проявляется стиховое начало в блоковском переводе новеллы «Пусть розы здесь цветут». Курсивом мы выделили в тексте случайные метры; полужирным – аллитерированные отрезки; обратим внимание также на краткие и сверхкраткие (часто всего в полстроки длиной) строфы, которые чередуются в тексте с обычными абзацами; параллельно для примера выборочно приводятся метризованные строфы из оригинала, размеченные М. Ненароковой:

Пусть розы здесь цветут. Der burde have været Roser.

Пусть будут крупные, бледно-желтые.

Af de store, blege Gule.

Пусть склоняются через стену сада пышными гроздьями и равнодушно роняют в колеи дороги свои лепестки: – изысканный признак цветочного // обилия, незримого отсюда.

И пусть розы благоухают ароматом неуловимым и незапоминаемым, / как аромат неведомых плодов, // о которых наши чувства грезят во сне.

Og lad dem saa have den fine forbidragende Rosenduft, der ikke er til at fastholde, der er som af ukjendte Frugter, Sanserne fable om i deres Drømme.

Или, пусть будут здесь красные розы?

Eller skulde de være røde, Roserne?

Может быть.

Тогда это маленькие, упругие розы; они свешиваются легкими гирляндами, свежие и красные среди блестящей листвы, как привет, как воздушный поцелуй запыленному и усталому путнику, радостно идущему своим путем: ведь до Рима уже нет и четверти мили.

О чем он думает? И чем живет?

Вот его уже скрыли дома; / они скрывают все – друг друга, дорогу и город; зато далеко видно в другую сторону; там дорога ленивым и медленным / поворотом сворачивает к реке и спускается к сумрачному мосту. А за мостом расстилается чудовищная Кампанья.

(У Якобсена: Saa, – nu er han skjult af Husene, de skjuler Alting derindefter; de skjuler hinanden og Vejen og Byen, men til den anden Side er der Udsigt nok; de’r svinger Vejen i en træg og langsomt svajet Bugtning ned mod Floden, ned til den triste Bro. Og bagved det igjen er der saa al den megen Kampagne.)

Серо-зеленая, бесконечная равнина… как будто вся усталость / томительных дорог // поднимается с нее, и снова тяжко давит, опускаясь куда-то; и растет чувство оставленности, чувство одиночества, растет тоска и томление.

Лучше уж приютиться вот в этом уголке, под высокими стенами сада, где воздух струится так мягко и легко; сидеть на солнечной стороне, где в стенной нише притаилась скамья; там сидеть и любоваться на блестящую // зелень листьев аканта в дорожной пыли, на серебристые шипы и бледно-желтые осенние цветы.

Против тебя, на длинной серой стене, которая выпустила из трещин и углублений высохшую траву, – на ней-то и должны быть розы; и пусть они выглядывают как раз оттуда, где однообразная длинная поверхность стены прерывается очаровательно изогнутой старинной кованной решеткой; выдаваясь вперед, она образует перила просторного / балкона, почти в человеческий рост; хорошо было уходить сюда, когда надоедала замкнутость сада.

А это часто случалось с ними.

И ненавидели же они великолепие старой виллы, которая уж наверно стоит посреди сада, с мраморными лестницами и толстыми коврами; эти вековые деревья с листвою темной и гордой – пинии и лавры, ясени, дубы и кипарисы – росли и крепли под непрестанною ненавистью; под ненавистью мятежных сердец ко всему ежедневному и доступному, что кажется враждебным, потому что / спокойно и равнодушно.

Но с балкона можно было хоть взорами уноситься в даль; потому они и стояли здесь так часто, поколения за поколениями; и все смотрели на волю, каждый со своими надеждами, каждый со своею ненавистью. Не раз рука в золотых запястьях лежала на краю железной решетки; много колен в тяжелых шелках опиралось на черный арабеск; а за решетку спускались и веяли пестрые ленты, // как любовный привет, как условный / знак свидания. Также стояли здесь беременные, тяжеловесные женщины, и также тщетно вопрошали даль. Большие, великолепные, покинутые женщины, бледные, как сама ненависть… если б только мысль могла насылать смерть, если б желание могло открывать ад!.. Женщины и мужчины! Вечно – женщины и мужчины, – даже для этих исхудалых и белых девичьих сердец! Как стая заблудших голубей, прижимались они к черной решетке и взывали: о, найдите, схватите нас, благородные хищники!

Здесь можно представить пословицу.

Декорация очень идет к пословице.

Вся стена с балконом годится, как есть. Только дорогу надо расширить в круглую площадку, и пусть посреди ее будет старый скромный фонтан из желтоватого туфа, с надтреснутым порфирным бассейном. На нем – дельфин с отбитым хвостом и заткнутой ноздрей. Из другой / ноздри вода бьет тонкой струйкой. – У фонтана – полукруглая каменная скамья из выветрившегося камня.

Легкая, серо-белая пыль, красноватый влажный камень, / желтоватый пористый туф, темный, отшлифованный и блестящий от сырости порфир, и живой, тонкий, дрожащий серебряный лучик: вот прекрасное сочетание красок и вещества.

Действующие лица – два пажа.

Но только – не определенной исторической эпохи: ведь действительные пажи были вовсе не похожи на воображаемых. Пусть эти пажи будут такими, как те, что мечтают и любят на картинках и в книжках.

Значит, только в костюме – немного истории.

Актриса, играющая младшего пажа, одета в легкий шелк, плотно облегающий ее, светло-голубой и затканный геральдическими лилиями самого светлого золота. Это, и еще столько кружев, сколько можно надеть, – вот всё выдающееся в костюме, который, не преследуя исторической точности, стремится / подчеркнуть стройность юного тела, роскошные белокурые волосы и нежный цвет лица.

Актриса замужем, но замужество продолжалось всего полтора года; она рассталась с мужем и, верно, совсем не хорошо поступила с ним. Может быть, это и так, однако нигде нельзя встретить большей невинности. Это совсем не та первоначальная, простенькая невинность, которая также, конечно, привлекательна; нет, это развитая и взлелеянная невинность, в которой не ошибется ни один человек; она проникает прямо в сердце и покоряет его властью, / доступной только совершенству.

Другая актриса стройна и мечтательна – / по смыслу пословицы. Она не замужем, у нее нет никакого прошлого, совсем нет; никто ничего о ней не знает; но, как много говорят ее тонко вырисованные, почти худые члены, ее янтарно-бледное, правильное лицо, обрамленное локонами цвета воронова крыла, на сильной мужской шее, – лицо, влекущее улыбкой насмешливой и вместе тоскливой; в непроницаемых глазах – сумрак мягкий и блестящий, как темные лепестки анютиных глазок.

На ней – нежно-палевый костюм, словно панцирь, с широкими продольными полосами, стоячим воротником и топазовыми застежками. Узкий, сборчатый рюш выглядывает из ворота и из обтянутых рукавов. Широкие и короткие панталоны мертвого зеленого цвета с матовым пурпуром в прорезах. Серое трико. У голубого пажа оно, конечно, ослепительно белое.

Оба – в беретах.

Такова их внешность.

А теперь палевый стоит, облокотясь на перила балкона, // а голубой сидит внизу у фонтана, удобно откинувшись на спинку скамьи, обхватив одно колено руками, унизанными кольцами. Мечтательно смотрит он в дали Кампаньи.

Вот заговорил:

«Нет, ничто не сравнится / с женщиной в мире!

И как мне постичь это… верно, какие-то чары заключены в линиях тела, в тех линиях, какие ей предназначены; когда я только вижу, как проходят / они – Изора, Розамунда, / и донна Лиза, и другие, – / когда я только вижу, / как облегает их тела одежда, как располагаются при ходьбе складки, – мне кажется тогда, будто мое сердце выпивает всю кровь моих жил, и голова моя пуста, и нет мыслей, и члены мои бессильно дрожат, и все существо мое исходит единым, долгим, тоскливым, робким и прерывистым вздохом. Что это? Что же это? Будто счастье // проходит незримо мимо двери моей, и я должен схватить и держать его, и тогда оно будет моим, но я не могу схватить его, потому что не вижу его».

Тогда говорит другой паж с балкона:

«А если бы ты сидел у ее ног, и в думах своих она потеряла бы и забыла, / зачем звала тебя, а ты сидел бы молча / и ждал, и ее прекрасное лицо склонялось бы над тобой, такое далекое под тучами снов ее – дальше, чем звезда в небе, – но такое близкое к глазам твоим, что каждая черточка была бы доступна твоему восхищению и каждая прекрасная линия и каждая тень ее кожи, // в белом покое своем // и в легком розовом смущении, – разве не казалось бы тебе тогда, что она, вот эта, склоненная над тобой, принадлежит не твоему миру, где ты, восхищенный, склоняешь колена, но что ей принадлежит иной мир, что иной мир окружает ее, и туда стремятся мысли ее – в праздничных платьях, к неведомой тебе цели; что там она любит, вдали от всего твоего, вдали от твоего света, в той дали, куда она упорно стремится; будто в мыслях ее нельзя завоевать и малого места, хотя ты только о том и мечтаешь, // чтобы всем ей пожертвовать, отдать свою жизнь и все свое лишь затем, чтоб возник между вами даже не отблеск близости, бесконечно меньше того, что носить имя ее».

«Да, да, ты сам знаешь, что это так. Но…»

Вот пробежала зелено-желтая ящерица по краю балкона. Остановилась, осматривается. Шевелит хвостом…

Вот бы, камень под рукой…

Берегись, четвероногий дружок!

Да нет, в нее не попадешь; она издалека чует камень. А все-таки испугалась.

Но в то же мгновение исчезли пажи.

А как она была красива, голубая; взор ее был полон настоящей тоски, во всех движениях ее разливалось нервное предчувствие, – и в скорбной складке около рта, когда она мечтала, и еще больше, когда слушала палевого пажа, который говорил ей с балкона слова дразнящие и ласкающие, с оттенком дружелюбной насмешливости.

A разве не кажется опять, что пажи вернулись?

Они здесь; они, и уходя, продолжали играть пословицу, и говорили о неясной юношеской любви, о той любви, что не знает покоя и носится / через все страны предчувствий, через все небеса надежд, и болезненно тоскует о том, как ей перелиться в единое, / глубокое пламя великого ощущения; об этом говорили они: младший – с горькой жалобой, старший – со скорбью. И вот говорит палевый голубому: не надо так настойчиво требовать, чтоб настигла и удержала тебя женская любовь.

«Нет, поверь, говорит он, любовь, которую ты найдешь в объятии двух белых рук, в двух глазах, заменивших тебе небо, в надежном блаженстве двух уст, – такая любовь не поднимается выше земли и праха, она променяла свободную вечность мечтаний на счастье, часами измеряемое и часами изменяемое; пусть вечная молодость суждена ей, но с каждым разом теряет она луч из лучей, окружающих неувядаемым сиянием вечную юность мечтаний. Нет, ты счастлив!»

«Нет, ты счастлив, возражает голубой, я отдал бы целый мир за то, чтобы быть тобою».

«Nej du er lykkelig!» svarer den Blaa, «jeg vilde give en Verden til, jeg var som du».

И голубой встал и пошел по дороге в Кампанью, а палевый смотрит ему вслед со скорбной улыбкой и тихо // шепчет: нет, он счастлив!

Og den Blaa rejser sig og begynder at gaa nedad Vejen mod Kampagnen, og den Gule se‘r efter ham med et vemodigt Smil og siger for sig selv: «nej han er lykkelig!»

Но далеко, на спуске дороги, оборачивается голубой еще раз к балкону и кричит, поднимая берет: «Нет, ты счастлив!»

Men langt nede paa Vejen vender den Blaa sig endnu en Gang imod Balkonen og raaber, mens han løfter paa Baretten: «Nej du er lykkelig!»

Пусть розы здесь цветут. Der burde have været Roser.

А теперь пусть промчится внезапный / ветерок, пусть сорвет с отягченных веток дождь розовых лепестков и бросит их вслед уходящему пажу.

Og nu burde der komme et Vindpust og ryste en hel Regn af Rosenblade af de blomstertunge Grene og hvirvle dem efter den bortgangne Page337337
  Якобсен Й. П. Пусть розы здесь цветут. С. 91–100.


[Закрыть].

Анализ опубликованного Блоком в 1907 г. перевода новеллы Й. П. Якобсена «Пусть розы здесь цветут» с точки зрения ее ритмической организации еще раз доказывает органическую включенность поэта в европейский литературный контекст, а также особую актуальность для обоих авторов апелляции к стиховой составляющей прозаического произведения, оказывающейся одной из важнейших структурных характеристик новой прозы.