Текст книги "С птицей на голове (сборник)"

Веночек

Взял чемоданчик – еще папин чемоданчик, выхожу во двор – мама на коленях в цветнике.

– Что ты делаешь? – не понимаю.

– Собираю лепестки с пола, – объясняет. – Ты вчера заходил к папе?

– Заходил, – отвечаю, когда не заходил. – У него такие же цветы распустились.

– Подойди, – мама поднялась с колен, – я тебя поцелую.

Я подошел к ней, она меня поцеловала, и я вышел с чемоданчиком на улицу. На остановке дядя Вася, который уже на пенсии, спрашивает:

– Как мама?

Я не успел ответить – подъехал автобус; мы сели в него, и всю дорогу до города дядя Вася вспоминал молодые годы и какая была тогда моя мама, а я не мог представить, какая она была. Дядя Вася еще не раз спрашивал про маму, и я догадался – он хочет на ней жениться.

– Разве вы не знаете, – удивился я, – какая она стала теперь?

– Какая? – спросил дядя Вася.

– Я не знаю, куда уехать от нее.

– Почему?

– Я устал от ее поцелуев.

– Ты не говори об этом никому, – только и посоветовал. – Ну, и куда ты едешь?

– К брату.

В городе у забора на автостанции стоял веночек из бумажных цветов. Рядом никого; мимо – не по асфальту, а по траве, прошел с автобуса мужик в сапогах. Приехав в город, он «почистил» в траве сапоги, чтобы не запачкать асфальт. Я тоже по траве прошел мимо веночка и догадался: недавно была радоница, и кто-то, дожидаясь автобуса, наверно, выпил и забыл у забора веночек.

Навстречу по мосту две женщины; одна старуха в черном платке, а другая молодая. Она тащила в рулонах обои, перевязанные веревочкой.

– Снится? – спросила у нее старуха.

– Не снится, – ответила женщина с обоями и почему-то покраснела, а что еще пробормотала – я не услышал; мы разминулись, и от этих подслушанных случайных слов закружилась на мосту голова. Когда я оглянулся, молодая женщина положила рулоны на перила и отдыхает; тоже оглянулась, и я поспешил дальше.

На другом берегу двухэтажные дома, выкрашенные белой краской, но она облупилась и проступила голубая. Все они одинаковые, и в каком из них живет Митя – не могу вспомнить. Идет назад старушка в черном платке – одна, улыбается; чему она улыбается в черном платке, – подумал я; только рот раскрыл, чтобы спросить, старушка говорит: тебе сюда, и я пошел, а потом думаю: откуда она знает?

Поднимаюсь на второй этаж, звоню – долго никто не открывает; уже думаю – ошибся, как послышались шаги. Открывая, Митя вздыхает за дверью.

– Ну, как ты? – спросил и, не дожидаясь, что я отвечу, бормочет: – И я тоже…

– Что тоже?..

– Ничего, – машет рукой. – Целый день тебя жду, а ты так долго ехал, что я заснул, – оправдывается. – Хочется крепкого чаю, чтобы проснуться, но лучше погулять; пошли скорее, – натягивает туфли.

– Куда?

– Ты что, забыл? – удивился Митя. – Когда завязываю шнурки, не могу ни о чем думать.

– Забыл, – загрустил я.

Он завязал шнурки, и мы вышли из подъезда.

– Сейчас придет жена, – добавил шепотом Митя, – а я хочу поговорить с тобой наедине. Как мама? – спросил и, не дожидаясь, что я отвечу, еще: – Летаешь ли ты во сне?

– Разве ты не знаешь, – соврал я, – никогда не вижу сны, – и вспомнил, как женщина на мосту покраснела, когда сказала: не снится.

Митя будто не услышал – улыбается.

– В твоем возрасте я летал высоко, а теперь…

– Часто падаешь? – догадался я.

– Откуда ты знаешь? – прошептал Митя. – Ладно, как мама? – спохватился, а я не знаю, что ответить, и он тогда еще: – У тебя есть девочка?

Я кивнул.

– Ну и как?

– Разве ты не знаешь, что об этом не спрашивают? – заметил я.

– Почему?

– Не знаю, – пожал я плечами. – После того как узнала мама, я боюсь – все пройдет, – вздохнул. – Ты меня понимаешь?

– Не совсем, – пробормотал Митя, – но немножко понимаю.

– Немножко, – обрадовался я, – это очень много.

Рядом с магазином киоск, где продают мороженое. Митя шагнул к окошку в киоске.

– Если ты мне, – сказал я, – то я не хочу.

– Почему? – спросил старший брат. – Ты обиделся? Почему? Про какую девочку ты говорил? – продолжает. – Это ты про соседскую Машу?

– Ну да, – киваю.

– Она же старше тебя на десять лет…

– На восемь, – поправляю.

– И еще, – тут он совсем уж разошелся, – эта Маша в каждом классе сидела по два года, и ее исключили из школы!

– Ну да, – промямлил я. – Когда папе исполнилось сорок дней.

– Как быстро летит время! – ахнул, качает головой Митя. – Не валяй дурака – найди себе хорошую девочку…

– Мне сейчас не до этого, – говорю. – Я уже не маленький – и так надо мной все смеются, когда мама меня целует. Я так устал от ее поцелуев, что не знаю, куда уехать, а кроме как к тебе некуда.

Начинает темнеть, но мы идем дальше. Зажигается в окнах свет, а небо еще пылает. Надвигается туча, усиливается ветер. С каждым порывом громче смех. Птиц в небе сносит ветром. Смех все отчаянней! Митя оглядывается, и я оглядываюсь.

– Я тебя, – говорит Митя, – отведу к своей любимой женщине. А то, – начал объяснять, – если положить тебя в моей комнате, тогда мне придется спать с женой, а я не хочу с ней спать, понимаешь?

– Понимаю, – сказал я, когда на самом деле ничего не понимаю.

– И я тебя понимаю. – Он похлопал меня по плечу.

Туча затянула небо, стал накрапывать дождик. На улице с огородами, как в деревне, мигает единственный фонарь – остальные разбиты. Я вошел за Митей в дом, который сразу за фонарем. На кухне у газовой плиты суетилась женщина, и мне показалось, что я где-то видел ее. Я заметил, как она посмотрела на моего брата и еще раз глянула, и я увидел, как и он посмотрел на нее.

– Я думала, ты сегодня не придешь, – обрадовалась женщина.

– Аня, – брат начал вполголоса, затем перешел на шепот, объясняя ей, как я устал от маминых поцелуев; наконец он весело крикнул: – А где Натка?!

Появилась девчонка и тут же отвернулась.

– А ты чего стоишь? – толкнула меня Аня; накладывает на тарелки картошку, налила кислого молока в стаканы.

– А сама? – спросил у нее Митя.

– Я и так, – покраснела она, – растолстела.

– Не растолстела, а расцвела, – поправил ее брат.

Я посмотрел на Аню и увидел, что она действительно расцвела. Митя съел несколько картошек и собрался уходить. Аня взяла салфетку и вытерла у него с носа ободок от стакана с кислым молоком. Когда Митя ушел, я еще раз посмотрел, как она расцвела.

– Почему не слушаешься маму? – спросила Аня.

– И вы меня не понимаете, – загрустил я.

– Ну что ж, – начала она оправдываться, – я даже свою дочку не могу понять.

– Мама, перестань! – закричала Натка.

Назавтра я проснулся от страшного сна и вскочил, жмурясь от яркого в окне солнца. Мне приснилось, будто я на кладбище у папы – у него такие же цветы, как у мамы в саду распустились, а я прошел дальше и ставлю два надгробных памятника. Надписей на камнях нет, но я тут сердцем почувствовал, что один из них поставил самому себе; у меня все внутри онемело, а потом еще подумал – кому же второй памятник?..

Оделся и скорее на кухню. На газовой плите из чайника струя пара под потолок. Прежде чем подбежала Натка, я повернул краник на плите. В окне качаются голые деревья – на улице гуляет ветер. У соседей на огороде еще с осени стоит бурьян, высох и на ветру звенит – слышно через двойные рамы. За бурьяном кирпичный дом с трещиной в стене, и окно разбито.

– Кто там живет? – удивляюсь.

– Кто там живет? – переспросила Натка. – Папа мой там живет! Папа!

Я перешел к другому окну. Из этого видна в бурьяне стежка, а в заборе дырка.

– Извини, – пробормотал я, отходя и от этого окна.

– А чего ты извиняешься? – спросила Натка.

– Извини, – повторил я.

– Не знаешь, куда еще глянуть, – заметила она. – Посмотри лучше на меня.

Я опустил глаза, а у нее на джинсах дырочки.

– У тебя дырочки специально?

– Да, – кивнула она, – чтобы развивалось твое воображение. – И по-прежнему, не глядя, прошептала: – Увези меня отсюда, милый…

А я понимаю – она любому, каждому, вот так скажет: милый, – и мне стало страшно.

– Куда?

– Если бы я знала – куда! – Она засмеялась и наконец посмотрела на меня: – Какой ты еще зелененький!

У меня тут вырвалось:

– Хочешь, расскажу, как влюбился?

– Нет, наверное – не надо, – пробормотала она, и, когда только что было весело, вдруг стало ужасно грустно.

Я вспомнил страшный сон, от которого проснулся, и сейчас подумал: если на памятниках на кладбище ничего не написано – значит, еще неизвестно, когда умру, пока буду жить – и я вздохнул, а потом еще раз задумался: кому же все-таки второй памятник?.. И тут я разгадал сон, догадался, что поставил второй памятник соседской Маше и что сон этот означает любовь до гроба – когда мы умрем, нас похоронят, как всяких мужа и жену, рядом, – и сон, оказывается, не страшный, а, наоборот, счастливый…

Я опять посмотрел в окно, увидел Аню – идет по улице с сумкой и улыбается, а я знаю, чего она улыбается. Натка, когда увидела маму, сразу догадалась, что та думает о моем брате, и выскочила из дома. Пролезла через дырку в заборе и поспешила к папе по стежке в бурьяне, а я вышел встречать Аню.

– Мне приснилось, что ты плакал! – обрадовалась она, войдя на кухню, и поспешила добавить: – Но я тебя – там – утешила. – Выглянув в окно, Аня заметила, куда побежала дочка, и загрустила. – Купила клей, – начала распаковывать сумку. – Сейчас будем спальню клеить.

Тут я увидел рулоны «вчерашних» обоев, перевязанные веревочкой, и вспомнил, где видел раньше Аню, и еще вспомнил старуху в черном платке, которая показала дом, где живет Митя.

– Это ваша мама, – пробормотал я, – вчера на мосту спросила: не снится? Кто у вас умер?

– Мама носит черный платок всю жизнь, – объяснила Аня. – Куда ты? – спросила она, глядя, как я набрасываю куртку и берусь за чемоданчик.

– Соскучился по своей маме!

На улице сильный ветер, а лучи солнца ослепляют; смотрю под ноги, куда они ведут меня. Когда ветер, нагонит опять дождь – все тогда оживет, позеленеет, а пока тоска – лужи за утро выдуло и несется пыль; а может, утихомирится, припечет солнце – и все равно без дождя зазеленеет…

Идет навстречу Натка под руку со своим папой, будто взрослая, и сделала вид, что не узнала меня. Я задумался и, когда ее папа сказал нехорошее слово, – не услышал, но Натка так ему шикнула: тише! – что я, оглянувшись, догадался…

– Этот? – показал на меня бедный ее папа – вытер слезы, размахнулся и сейчас ударит, и я тогда тоже размахнулся, а он испугался и отступил, но перед Наткой захихикал: – Да этот еще и не так, как я, умеет!

На сердце у меня холодок, а между автовокзалом и хлебным магазином ветра нет, и сильнее пригревает солнце. Иду вдоль забора и – увидел «вчерашний» веночек. Он – как стоял, так и стоит, – и я удивился, что никто его не взял, не украл этот веночек, когда воров полон город. Бумажные розы будто живые. Радость проникла до глубины сердца. Я прошел мимо веночка, когда прикатил из рейса автобус. Из него стали выходить пассажиры. Они мешали мне нести в сердце веночек, а я смотрел вдаль и вдруг прямо перед собой увидел Машу. Я вспомнил сон про любовь до гроба и после веночка испугался, не знал, что Маше сказать. А она всегда мне улыбалась, но сейчас, глядя, как я испугался, посмотрела на меня так, как никогда не смотрела, и прошла мимо.

Не позавтракав, я зашел в хлебный магазин.

– Ты приходи к нам каждый день, – подмигнула продавщица.

– Почему?

– Потому что улыбаешься.

– А другие что – не улыбаются? – удивился я.

Я еще долго радовался – забыл, где нахожусь и куда еду, пока не опомнился – купил билет на автобус и вскочил в него. Шофер завел двигатель, начал разворачиваться, и я, вспомнив, что еду к маме, опять увидел из окна веночек у забора.

Счастье

Выписываясь из больницы, Ильюша поинтересовался – на что ему надеяться. На лице у врача появилось странное выражение. Он недавно закончил институт и еще не научился, как надо отвечать. Ильюша все понял и больше не стал спрашивать.

Выйдя на улицу, будто поплыл по воздуху, не чувствуя ногами земли. Пока лежал в больнице, наступила весна. Глаза еще не привыкли к яркой зелени, и закружилась голова, а когда неожиданно наткнулся среди прохожих на Улечку, чтобы не упасть, схватился за забор.

– Давно я с тобой не встречался, – пробормотал Ильюша.

– А ты словно помолодел, – Улечка погладила его по плечу. – Как ты?

Ильюша почувствовал ее руку не на плече у себя, а на сердце, и промолчал, что он из больницы и поэтому так странно выглядит, и предложил:

– Давай встретимся, как раньше…

Раньше они встречались на горочке у реки и каждый раз выпивали бутылочку вина – не могли придумать какого-нибудь другого радостного развлечения. Улечка таскала всюду за собой подружку Мышку и часто посылала ее за второй бутылочкой, а сама обнималась с Ильюшей на горочке. Эта Мышка имела такой росточек, что в магазине ей приходилось показывать паспорт, а однажды и паспорту не поверили, но Ильюше с Улечкой и без второй бутылочки было хорошо.

А мама не хотела, чтобы Ильюша встречался с Улечкой.

– Она тебе не пара, – плакала. – Лучше женись на Мышке.

После смерти мамы Ильюша как-то зашел в церковь поставить свечку, а выйдя на площадь – рядом озеро и на берегу остановка автобуса, – не сразу заметил в сторонке Мышку с букетиком желтых одуванчиков, которые тут же росли у озера. Она подошла к одному мужчине, к другому; знала: женщины в цветах разбираются – не купят, а мужчины всякие бывают. Подошла и к Ильюше.

– Купи.

Ильюша отвернулся. Улицу перебегал перед машиной мужик с сигаретой в зубах. Веточки на деревьях не колыхнутся, и от сигареты через дорогу струйка дыма.

– Купи! – Мышка бросилась к этому мужику.

– Зачем?

Она посмотрела на одуванчики и придумала:

– В банку поставишь.

Тут показался автобус, а Ильюша вспомнил, что мама говорила про Мышку, и его будто кто-то подтолкнул к ней.

– Поехали со мной…

Назавтра проснулся от стука в калитку, вскочил, а Мышка уже оделась и смотрит в окно. Ильюша натянул штаны и выбежал на крыльцо. Тот мужик, который вчера у остановки перебегал дорогу, спрашивает:

– Вам двадцать лампочек по три рубля не надо?

– Мама умерла, – сказал Ильюша, – а я не знаю.

Мужик пошел дальше, постучал к соседям, а Ильюша, вернувшись, видит – Мышки нет и окошко распахнуто. Оставшись один, он вспомнил об Улечке и схватился за голову, что изменил ей. Хотя очень многим и не такое попускается, как, например, Ваське Коломейцеву, но Ильюша почувствовал, что ему это не сойдет, и Улечка, которую он так любил, не достанется ему, и назавтра встретил ее в городе в обнимочку с Васькой. Улечка отвернулась и, будто перед зеркалом, глядя в витрину магазина, стала поправлять прическу. Ильюша помахал ее отражению в витрине, а когда пришел домой, смотрит – стоят на столе в банке желтые одуванчики…

* * *

Вспоминая молодость, Ильюша не заметил, как приехал на автобусе в поселок. Дома открыл окна – в саду расцвели яблони, смотрел до вечера – не мог насмотреться; и почему, когда видишь на земле рай, начинает болеть сердце, но ему сразу стало легче, только вспомнил, что договорился завтра встретиться с Улечкой.

Ильюша попил чаю, постелил и лег, пропел сам себе колыбельную, но не мог заснуть. Он знал, что Улечка так и не вышла замуж, и подумал – сейчас она пойдет за него, и он выздоровеет, если женится. Всю ночь Ильюша размышлял – с чего начнет, как сделает Улечке предложение; а под утро вздремнул немного и спохватился от солнца в глаза – погода чудная, и задумал пойти в город пешком, как и раньше любил пройтись, – через овраг в лесу.

Вышел из дома и даже забыл оглянуться, как всегда оглядывался. В лесу на каждой веточке сидела птичка и с отчаянной радостью пела. Навстречу ехала машина и остановилась. Из нее вылез председатель колхоза и, не узнав Ильюшу с помолодевшим после больницы лицом, спросил:

– Кто ты такой?

– Человек, – ответил Ильюша и почему-то обрадовался.

– Понятно, что не корова, – загрустил председатель, сел в машину и поехал дальше.

Ильюша боялся, что опоздает, поглядывал на часы, но пришел в город слишком рано. Улечка не захотела, как раньше, встречаться на горочке у реки, и Ильюша, прохаживаясь туда-сюда по бульвару, где договорились у фонтана, еще раз отрепетировал, что скажет Улечке, но, когда увидел ее, помрачнел, по одной ее походке определил, что ничего не выйдет. Это уже не та была Улечка, с которой он когда-то встречался, и стало понятно, почему она не вышла замуж. Вчера, после больницы, когда закружилась голова на свежем воздухе, что он мог увидеть, – а может, она вчера не была такой толстой, как сегодня. Ильюша не знал, что с собой сделать, чтобы не показать на лице нахлынувшей тоски. Надо было что-то сказать, хотя бы по-здороваться, а он не находил слов.

Они побрели вдоль забора, за которым строили новый корпус спиртзавода. В щелочку Ильюша заметил – кто-то подслушивает, как они молчат. Изнутри всегда что-то выпорхнет, словно птичка из клетки, и он заговорил, как на похоронах, шепотом. Уже не ощущая в себе той любви, от которой когда-то с ума сходил, Ильюша почувствовал перед Улечкой вину и, чтобы сгладить ее, купил самую лучшую коробку конфет; затем зашли в парфюмерный магазин – и купил французские духи. И вот так не мог остановиться – заходили во все подряд магазины, пока, обвешанные покупками, не спустились к реке и присели на берегу.

По воде скользили тени от облаков. С другого берега отражался сосновый лес. Буксир протащил баржу. Ильюша смотрел, как бегут волны, и мысли бежали, как волны, не оставляя следа.

Хотя врачи запретили ему пить, Ильюша достал бутылочку и воскликнул:

– Как хорошо!

– А мне все равно, – махнула Улечка рукой, глядя на веселую молодую зелень вокруг и не чувствуя радости.

Ильюша очень был доволен, что не выдал своей тоски, но сейчас загрустил, не зная, как сказать про распустившиеся листочки, чтобы Улечка обрадовалась.

Тут она оглянулась.

– Кто-то за нами подглядывает, – показала, – вот за этим деревом.

– Никого там нет, – удивился Ильюша.

– Пошли отсюда, – прошептала Улечка, – мне страшно.

Проводив ее, на прощание хотел сказать что-то обнадеживающее и договорился с Улечкой встретиться в следующее воскресенье. Ильюша добрел до остановки у церкви, как вдруг кто-то вскрикнул у озера, и в его больном сердце отозвалось. Оглянувшись, увидел на мостике девушку, склонившуюся над водой. Она заметила, что Ильюша смотрит на нее, поднялась с колен. После вина Ильюше стало нехорошо, а идти больше некуда, как к озеру. Девушка зашагала навстречу, к остановке, и, когда подошла ближе, Ильюша увидел у нее ярко накрашенные губы. У воды сердце отпустило, когда он подумал – умрет сейчас, – поэтому отошел в сторонку. Не то что стало легче, но сделалось по-другому. Ильюша понял, что теперь каждый день будет по-другому, а он подумал – уже все. Решил умыться, но рукой с мостика до воды не достать. Внизу плавала губная помада. Ильюша догадался, что девушка, как в зеркало, гляделась в воду и красила губы, а когда уронила помаду, вскрикнула. Наконец показался автобус, Ильюша поспешил назад. По лицу девушки пробежала словно по озеру рябь, и глаза приобрели странное выражение – точно такое, как у врача, у которого Ильюша, выписываясь из больницы, спросил – на что ему надеяться. Автобус подъехал, но Ильюше нужен был другой маршрут. Люди на остановке стали заходить в автобус, затем открылась дверка в кабину водителя, и девушка прыгнула к нему. Парень за рулем так обнял ее, что девушка не удержалась на ногах, и он с ней упал, чтобы за перегородкой в автобусе не увидели, как он ее целует, – один Ильюша невольно подсмотрел. Дверка перед ним захлопнулась, автобус поехал дальше, и, глядя вслед, Ильюша удивился, как быстро прошла жизнь…

* * *

В воскресенье целый час прождал Улечку у фонтана на бульваре, но она не пришла, и он почувствовал на душе облегчение. Побрел на остановку – деревянный забор у спиртзавода разобрали – за ним оказалась стена нового корпуса из железобетонных блоков. Как землю ни перерыли – уже вымахала трава с одуванчиками. Желтые отцвели, началась пора пушистых; ветер дунет – и нет их.

Из-за угла выскочил Васька Коломейцев.

– Почему ты вчера не был на похоронах?

– А кто умер? – спросил Ильюша и тут же догадался, почему Улечка сегодня не пришла. – Мне не сообщили, – развел он руками и подумал, что про него никто даже не вспомнил, когда умерла Улечка.

Ильюша загрустил не оттого, что она умерла, а оттого, что внутри у него ничего не пошевелилось. Но он знал – так всегда бывает; надо, чтобы время прошло, пока дойдет до сердца; годы прошли, как умерла мама, а Ильюша только сейчас начал осознавать, что она умерла.

– Пошли выпьем! – Васька показал бутылку.

У Ильюши было больное сердце, но он не мог отказаться от бутылочки винца.

– Минуточку, – попросил он Ваську, – я зайду к Мышке, а ты подождешь.

Они свернули в переулок. Пришлось посторониться, пропустить машину; прижались к забору, а она остановилась – не проехать, дальше еще машины, из них выбирались празднично одетые люди с букетами. Ильюша изумился: неужели в особняке за кирпичным забором, выстроенном на месте прежнего маленького домика, и живет Мышка, и странно было подумать, что она когда-то продавала одуванчики.

Если бы не Васька, он повернул бы назад, не осмелился бы идти вслед за этими господами с букетами, но побоялся, что Коломейцев, как всегда, будет смеяться над ним, и шагнул в калитку, а во дворе глаза разбежались. И дело не в том, как ухожено все вокруг, какой порядочек, а что за всей этой чистотой чувствовалось счастье. В саду на свежем воздухе стояли праздничные столы под тенью отцветающих яблонь. Невеста так была похожа на ту девушку, которая когда-то была на побегушках у Улечки, что Ильюша вздрогнул. К ней подошел жених и, чтобы поцеловать, нагнулся. Ильюша увидел старшего сына Мышки с женой и других дочерей с мужьями; вокруг мельтешили детишки, от присутствия которых вся жизнь меняется, и, отвыкший от маленьких ребят, Ильюша не сразу вспо-мнил, зачем пришел, когда перед ним появилась Мышка с мужем. Ильюша выпялился на ее мужа, который смог так все обустроить вокруг, но тут же понял – если бы не Мышка… – и перевел взгляд на нее.

– Как я некстати…

– Я догадываюсь, зачем ты пришел, – сказала Мышка и, когда муж вернулся к гостям, улыбнулась – столько лет прошло, но разве можно забыть своего первого. – Какое нужно сердце, – вздохнула она, рассказывая об Улечке, – чтобы выдержать все эти ваши бутылочки? Не надо об этом лучше… – Мышка еще раз вздохнула и как-то нехотя добавила: – А перед смертью показывала на ангелов…

Ильюша вспомнил, как неделю назад у реки на горочке Улечка испугалась, будто кто-то подглядывает из-за дерева, и он ходил проверять – никого там не было, а сейчас догадался – за ними подглядывал ангел.

– При чем тут бутылочки? – усмехнулся он, понимая, что и у него начинается другая жизнь, и эту жизнь, пока она не подступит, немыслимо представить; и он сейчас обрадовался, словно встретил Улечку.

Ильюша еще вспомнил – кто-то подглядывал в щелочку забора у спиртзавода, и это не Улечка заметила, а он сам, и сейчас не знал, что подумать. Нельзя, чтобы Мышка заметила, как он обрадовался, – она не смогла бы понять, и Ильюша принялся расспрашивать Мышку про ее жизнь, хотя она вся была перед глазами. Мышка стала рассказывать про квартиры детям, машины, гаражи, дачи, но после ангелов Ильюша не понимал, о чем она, и лишь тогда, когда Мышка начала о самых маленьких своих внуках и внучках и показала на коляски под тенью в саду, уже мог не скрывать на лице радость и почувствовал – кто-то опять подсматривает за ним.

– Ну, а ты как? – наконец спросила его Мышка и, заметив в приоткрытой калитке Ваську с бутылкой, сама не рада была, что спросила, а Ильюша поспешил попрощаться, не зная, о чем ей рассказать.

* * *

Он пришел с Васькой к реке, на ту горочку, где встречался с Улечкой. Вовсю уже зазеленели вокруг деревья, и на каждой веточке пела птичка. Васька откупорил бутылку, и они выпили. Ильюша загляделся вдаль, а Васька опустил глаза, задумавшись о жизни.

– Может, у тебя есть старые туфли в хлев ходить? – спросил он у Ильюши. – А то в этих жалко; есть еще одни совсем новые, а старых нет.

Ильюша пожалел Ваську, а потом и себя пожалел.

– У меня то же самое, – пробормотал он. – Старых нет, только новые; вот – купил недавно, – показал, – а уже подошва отклеилась; может, доживу в этих, а может, еще придется покупать.

Снова выпили, и Васька бросил пустую бутылку в кусты.

– Пошли ко мне домой, – стал упрашивать Ильюшу, – я покажу, какая у меня выросла свинья!

Может, Васька и упросил бы его пойти смотреть свинью – Ильюша уже поднялся, но после вина отказали ноги – шагу не мог ступить и опять опустился на зелененькую травку. Туча наплывала на солнце, в одном пиджачке стало у воды зябко, но так было хорошо смотреть, как она течет, что Ильюша забыл про свое сердце.

Когда выглянуло солнце, Ильюша пригрелся и прилег на бережку. Его сморило, и он сладко заснул. Васька ушел, птички распелись, будто никого нет вокруг, и вдруг все умолкли. Ильюша проснулся и не мог вспомнить, где он, пока опять не запели птички. Ильюша почувствовал себя легко, как в детстве, когда болел и мама отвозила его к бабушке в деревню; он захотел сейчас в деревню и – спать, спать при открытом окне, где сладкий воздух колышет занавески, – пока не выздоровеешь, а выздоровеешь, еще охота поваляться, бабушка принесет парного молочка, и будешь его пить, пить, – и он боялся глубоко вздохнуть, боялся, если пальцем пошевелит, все исчезнет…