Текст книги "Шла с учений третья рота"

Не расстанусь с комсомолом

Цыплят, как известно, считают по осени. А звезды в ночном небе, словно трассеры на стрельбище, молниеносно и кучно проносятся только в августе, россыпью на погонах награждая офицеров. В штабе армии нас, лейтенантов, сохранивших свои студенческие и курсантские «ники», было немного: Андрик – АСУшник, «пиджак», надевший офицерский китель после физмата университета; Рудик – выпускник военного факультета Консерватории имени П. А. Чайковского, дирижер «придворного» оркестра; Руслик – камышинский строитель, и я, корреспондент газеты. Да, был еще вездесущий Шурик, комсомолец, но он, рассекая по коридорам штаба, сверкал вышитыми золотом звездами старлея. От этого они казались похожими на полковничьи. Случалось, его первыми приветствовали капитаны и майоры, приехавшие в штаб с периферии.

Великолепная пятерка

Своеобразная, надо сказать, сложилась у нас компания. Каждый – уникум в своем деле. Когда мы заходили в отдел АСУ, то Андрей вечно настраивал стрекочущие ящики, оперирующие многозначными цифрами, кодами и алгоритмами. Он, словно кудесник, направив легким нажатием клавиши в лоно машины команду, из другого аппарата получал длинную бумажную ленту с цифрами и знаками. Затем над этой «простыней», обхватив голову двумя руками, долго сидел старший инженер. Интересно, что там можно было высчитать, какой прогноз получить в неминуемом сражении с вероятным противником?

Однажды техник-чародей, полушутя-полусерьезно предложил составить каждому из нас, как он выразился, программу минимум и максимум – на что способен человек в тот или иной период времени. Штука эта по-научному называлась биоритмами и была доступна в то время далеко не всем.

– Словом, – сказал он, – вы будете знать, в какой день интеллектуальный потенциал раскроется в полном многообразии, а в какой день лучше заняться штангой или провести время наедине с подругой.

Заманчивое предложение, ничего не скажешь! Особенно про занятие спортом с подругой. Андрей записал в свой блокнот дни нашего рождения, по привычке почесал кучерявый затылок и сказал: «Приходите завтра».

Мы не знаем, что он там делал со своими агрегатами, но на следующий день выдал каждому бумажную «простыню» с крестиками и ноликами.

– Смотри, – сказал компьютерный гений, обращаясь к представителю доблестного тыла, – у тебя сегодня неблагоприятный в умственном отношении день.

Мы засмеялись.

– Видишь, – продолжил Андрей, – по шкале «интеллект» значится знак «минус». А вот физическая составляющая – на высоте!

Продолжая подшучивать над сослуживцем, Рудик тотчас выдал дельный совет.

– Бери, Руслан, лопату, да побольше размером. Копай землю глубже и, как учили в училище, кидай подальше!

Вчерашние курсанты, взвод которых, как известно, заменяет экскаватор, принялись подтрунивать над военным строителем. Руслан – сам по себе безобидный малый – стал оправдываться, все-таки не на стройке работает, а в штабе служит, где эти самые экскаваторы, бульдозеры и самосвалы, да даже и лопаты, были только на бумаге.

Шурику, хотя чаще он представлялся Алексом, в этот день выпала карта, что называется, не в масть. Ему Андрей, глянув в таблицу, посоветовал отложить доклад и уделить внимание здоровью.

– К бабке не ходи, – парировал комсомольский работник, – встреча актива с шефами из пединститута вчера бурно проходила, надо бы подлечиться.

На что мы, резервируя место, коротко заметили:

– Пора и с мединститутом контакт устанавливать. Наперекор автоматизированному разуму решил молодой да ранний активист «добить» свое обращение к народу (то есть к комсомольцам) по случаю очередной годовщины Великого Октября. Ставка делалась на проштудированные до дыр в годы учебы в политучилище классиков, далее по законам жанра следовало поделиться личными впечатлениями от экскурсий по ленинским местам в городе трех революций.

Свое ораторское мастерство он оттачивал вечернею порою в тиши кабинета – вначале на бумаге, а потом декламируя и неспешно, в такт отточенным фразам, расхаживая по кабинету.

Была у молодежного лидера еще одна вредная привычка. Любил он воспитывать юных ленинцев, заложив пальцы правой руки за пуговицу на кителе.

Про фанатизм в работе в нашем кругу имелась шутка, к которой невольно приложил руку и ваш покорный слуга.

Свет в окне

Однажды в командировке направился вместе с замполитом роты по охране особо важного объекта на проверку караула. Редакционное задание выполнил без труда: репортаж подготовил и с солдатами-военкорами пообщался, записав в блокнот имена и достижения отличников службы. Возвращались в казарму довольно-таки поздно, уже и отбой объявили, все замерло в военном городке, как в известной песне, – до рассвета. Однако не всем спалось в ту ночь.

Проходя мимо штаба части, мы заметили, что в одном из окон на втором этаже горел свет. Спросил у сопровождавшего офицера – кому, мол, не спится ночною порой?

– Так это наш комсомолец-герой, днем все по подразделениям бегает, а вечерами в кабинете засиживается.

– Интересно, что он там делает в неурочный час?

– Давай зайдем, нарушим одиночество…

Потом в войсковой газете в зарисовке про молодежного вожака появился тот самый перл: «Долго горел свет в окне кабинета комсомольского работника полка…»

Как вы догадались, это был тот самый Шурик-Алекс. Никак не думал, не гадал, что газетная фраза станет «крылатой». Потом на сборах комсомольские секретари шутили. Кто-то даже предположил, что лидер молодежи давно уже мирно посапывал в офицерском общежитии, да свет забыл выключить в кабинете…

Алексу казалось, его доклад – шедевр. Надо было, так требовала партийная дисциплина, утвердить его у шефа. Начальник политотдела то ли не с той ноги встал, то ли сам нагоняй получил от московского генерала. Полистал он «писанину», небрежно бросил на край стола, процедив сквозь зубы: «Какая серость…» Вот тебе и биоритмы…

Дирижер почему-то за ответом не пришел. На главной площади республиканской столицы начались репетиции к параду, и военные музыканты целыми днями теперь там на своих валторнах и тромбонах играют.

В последнее время наш композитор, как мы стали называть Рудика, ходил какой-то взъерошенный и слегка нервный. Его, выпускника столичной консерватории, подающего большие музыкальные надежды, сослали, как Тараса Шевченко, в знойную Среднюю Азию. К тому же служба в штабном оркестре, оказалось, имела не только парадную сторону.

Начальник военно-оркестровой службы уже давненько не брал в руки дирижерскую палочку, зато другие дела – договориться, достать, решить «шкурный» вопрос – исполнял с искусством мага-волшебника. Умел обтяпать любое нужное ему дело так, что комар носа не подточит. И все сходило ему с рук, пока не прислали из Москвы молодого лейтенанта.

Рудольф возмущался: «Прихожу на репетицию, смотрю – нет нескольких музыкантов. Спрашиваю у старшины, кто и по какой причине отсутствует. Старший прапорщик отводит взгляд, давая понять, что это дело “рук загребущих” самого главного дирижера. Репетиция на грани срыва».

Лейтенант в таких случаях не церемонился, а сразу направлялся в кабинет начальника. Как человек, ответственный за порученное дело, он негодовал, полковник же мягко, с южным акцентом произносил: «Рудольф Николяич, успокойтесь, ничего не стряслось, репетируйте». А как репетировать, если оркестр «не звучит»? И это накануне парада!

Вскоре выяснилось, что музыканты-срочники делали ремонт в квартире начальника службы. Видя, что лейтенант из строптивых, он бросил в бой тяжелую артиллерию. Вызвал солистку ансамбля – сверхсрочницу-любимицу и поведал ей о своих «переживаниях». Мол, все у бравого офицера сыплется из рук, сохнет он без женской ласки. И, продолжая свои наставления, и вовсе проявил невиданную доселе заботу.

– Вы уж будьте с ним пообходительнее. А если невесту ему найдешь, цены тебе, Анюта, не будет.

На самом деле хитрый, как лис, начальник решил провести запрещенный по отношению к холостяку-подчиненному прием.

«Найдется красавица, соблазнит его, затащит в постель, предъявит претензии, а я получу на несговорчивого дирижера компромат», – размышлял главный музыкант, покручивая правый ус и мурлыча под нос какой-то незамысловатый мотив.

Однако Рудольф почуял подвох. Когда солистка ансамбля настойчиво стала предлагать офицеру познакомить его со своей сестрой, раскусил псевдоматримониальные устремления своего шефа. Более того, при встрече фигуристая блондинка сразу стала строить лейтенанту глазки, намеки недвусмысленные посылать, томно вздыхать. Дирижер, словно конь в стойле, только копытом бьет. От «заманчивого предложения» все же удержался.

Как раз в этот момент он и ходил взъерошенный и нервный. А биоритмы «рисовали» ему высокий эмоциональносексуальный подъем. Когда над Родиной сгущаются тучи, можно, оказывается, и страсть обуздать.

Руслан, окончательно позабыв, как выглядит лопата, периодически барражировал от штаба до гостиницы и обратно. Он был настолько непосредственен и любезен, насколько убедителен и настойчив в общении с прекрасным полом, что для него не существовало невыполнимых задач. Лейтенант-строитель покорял окружающих его дам, преимущественно бальзаковского возраста, своим юным видом – кудрявый мальчишка в форме. Еще одна особенность была присуща Руслику – он отличался взятием самой неприступной крепости в лице главной администраторши центральной гостиницы с помощью одного ему известного способа осады фортификационного сооружения.

Шурик не унимался в любое время суток. Главным смыслом молодежной работы стал призыв «Партия, дай порулить!» Старшие товарищи не спешили делиться штурвалом, однако брали на заметку таких юных и бойких бойцов. Биография у нашего героя почти безупречная: славянин, дружит с головой, память – феноменальная, характер у уроженца северной Кандалакши – нордический. И вот его, такого разэдакого, направили в Москву на собеседование для утверждения в должности. Как-никак – номенклатурный работник.

Строгий генерал, измерив пронзительным взглядом, первым делом спросил:

– Женат?

– Никак нет.

– А девушка есть на примете? – скорее, спасая положение, задал наводящий вопрос начальник политуправления.

– Так точно, есть!

И оба с облегчением выдохнули.

Случались, конечно, и у Шурика залеты, но кто по молодости лет не ломает дров? Холостяковал он года три. То жил в служебном кабинете, то снимал угол у сердобольной бабули, и везде возил с собой коллекцию пластинок, магнитолу и видавшую виды семиструнную гитару в придачу. Бывало, под песни Розенбаума мы подолгу засиживались в его холостяцкой квартире.

На волне демократии комсомольцы вытворяли такое, что нынешним тинэйджерам и не снилось. Например, бросали клич и собирали отряд добровольцев из числа увольняемых со службы солдат и ехали с ними в Норильск на знаменитый горно-обогатительный комбинат или на строительство авиационного завода в Комсомольске-на-Амуре. Так страна ковала свою обороноспособность. Энергия била через край, и лента с биоритмами беспристрастно фиксировала эмоциональный всплеск. Идеи сыпались, как из рога изобилия.

Решили мы однажды Шурика разыграть. Как раз он готовил очередную отчетно-выборную комсомольскую конференцию, развернул дебаты на страницах войсковой газеты. В предвыборном номере, сговорившись, мы заменили пару колонок в одной корреспонденции, и материал из парадных реляций превратился в острую критику. Автор «проехался» по комсомольским вожакам, как бульдозер по бездорожью. Отпечатали с десяток таких «спецномеров» и, как обычно, отправили курьером в политотдел. Стали ждать реакции комсомольских активистов. Вскоре в редакторском кабинете раздался телефонный звонок. Алекс был в полной растерянности, он даже стал заикаться. Мы лишь разводили руками и пускали пузыри: «Слово народа…» Сами тем временем договорились с телефонистами узла связи, и нас под условным московским позывным соединили с комсомольским отделением, будто из самой столицы звонок. А дальше – разговор на высоких тонах, не терпящий возражений. Мол, как так, товарищ Алекс (здесь, конечно же, следовала фамилия), номер войсковой газеты прибыл в столицу, и у политуправления имеются вопросы…

Шурик забегал, словно ошпаренный. Мы же хохотали, хватаясь за животы. На этаже политотдела царила легкая паника. В какой-то момент, уже на стадии финала, комсомолецинтеллектуал, складывая пазл, понял, как его тонко разыграли.

Неразбериха продолжалась до тех пор, пока о «газетной шумихе» не стало известно начальнику политотдела. Кто-то из бдительных старших товарищей «настучал» на нас. Тут уж смеялся Сашка, мы оказались квиты. Досталось всем. Незамедлительно последовал профилактический нагоняй от «верхов», которые вовсе не хотели давать комсомолу и прессе порулить.

Дефиле на набережной

Как всегда по утрам, летом вставало солнце, весной и осенью моросил дождь, а зимой шел снег. Законы природы никто не отменял. Даже самый строгий старшина роты или всемогущий министр обороны. Грозные командиры, наоборот, всячески боролись с природными аномалиями, безжалостно бросая на сражения со стихией дежурный взвод. Коронно-шепелявая фраза полковника Садовского «Шпите, шволочи, а Родину шнегом зашыпает!», похоже, из уст в уста со скоростью света разлетелась по всему необъятному Союзу. Несмотря на все передряги, у курсанта советского военного училища было законное право на личное время и свободу передвижения – правда, на территории гарнизона или отдельно взятого учебного заведения. Служивые люди, надо заметить, как и вся голь, ох, как на выдумки горазды! Особенно по части свободы, вина и женщин, чего они, естественно, были лишены за высоким металлическим забором или кирпичной стеной. Этакими своеобразными участками государственной границы, которую наиболее ретивые юноши все же нарушали. Случалось, попадались патрулю и несли наказание. Бывало, их проделки оставались незамеченными – до поры, до времени, конечно. Неспокойная курсантская жизнь делилась на условные отметки «до» и «после» поступления, «тут» и «там», в «системе» и «на воле».

У курсантов военно-морских училищ были свои приколы по женской части. О них мне периодически рассказывал друг Дмитрий, с которым мы пять лет вели переписку.

Помните басню Крылова о том, как «по улицам слона водили…»? Вот так же в воскресенье заботливое командование Тихоокеанского военно-морского училища устраивало для курсантов строевую прогулку под оркестр по центральным улицам Владивостока. На тротуарах с замиранием сердца на бравых курсантов во все глаза смотрели и наверняка томно вздыхали юные горожанки. Может быть, кому-то из них повезет стать женой морского офицера.

Служба в училище – не сахар, даже если приходится разгружать судно из Гаваны. В трюмах – тростниковый продукт коричневого цвета, на вкус приторный и отдает медком. Улучив момент, второкурсники валялись, словно на снегу, закапывались в сладкий продукт, как на пляже в песок, кидались им пригоршнями. Целую неделю, вплоть до дискотеки, от каждого несло характерным «сахарным» духом.

Накануне сессии курсант военно-морского училища, словно штурман, корабль которого, попав в сложную навигационную обстановку, из-за дефицита времени, не снижая скорости, преодолевает опасности. Уделишь, больше времени одному предмету, например кораблевождению, отвернешь от одной опасности, а тут тебе «рифом под днище» – недоделка по другой дисциплине, скажем, по математической обработке и анализу навигационной информации. Лишь справившись со всеми опасностями, корабль, ведомый умелым курсантом, выйдет в открытое море.

Как мне рассказывал друг, за Владивостоком прочно закрепилось звание не только города флотской славы, но и дождей, бескозырок и, как вы уже поняли, девушек «низкой социальной ответственности». Порт все-таки. У местных курсантов существовала негласная особая процедура – специальная проверка моральных и нравственных качеств потенциальной подруги. Смысл такого эксперимента заключался в том, чтобы узнать, сохранила ли свою невинность новая знакомая, нужно было непременно пройти с ней мимо памятника борцам за власть Советов в годы Гражданской войны. В центре на пьедестале стоял красноармеец в буденовке со знаменем и горном в руках. Если во время прогулки на площади скульптурная фигура начинала развевать полотнищем, это означало, что избранница – непорочная дева с картины средневекового художника. А если красноармеец затрубит в горн?..

Однажды произошел такой случай.

«Пришвартовались» курсанты-тихоокеанцы в парке на танцах к двум девушкам, а потом пошли их провожать. Почти как в блатной песенке тех лет: «как-то по проспекту с Манькой я гулял…» Не сговариваясь, юноши устремили свои взоры на показавшийся издалека памятник. Разом переглянулись, без слов поняли друг друга, и их разобрал, как показалось спутницам, беспричинный смех. Чтобы выйти из неловкого положения, поскольку смеяться без причины было явно не в пользу будущих морских штурманов, пришлось одному из них рассказать первый пришедший на ум анекдот.

Короли дискотеки

Вернувшись в училище после зимнего отпуска, третьекурсники вдруг оказались самыми старшими в учебном заведении. Выпускники находились на преддипломной практике, а соседний набор отправился по «голубым дорогам мира» на «белом пароходе» – военном гидрографическом судне. Приближалась весна, и в клубе стали проводить дискотеки со светомузыкой. Студентки из госуниверситета, медицинского вуза, Института советской торговли, отдавая предпочтение военно-морскому училищу, стоя поначалу в сторонке, буквально «ели» потенциальных партнеров жадными глазами…

Курсанты штурманского факультета, все как на подбор парни не промах, не только сложные навигационные предметы изучают, но и жизненные ситуации прогнозируют из принципа «все учесть, рассчитать, проложить курс правильный…» При этом даже такие эмоциональные переживания, как пылкие чувства к противоположному полу, укладывают в незамысловатые сюжеты и крылатые фразы. Например, что любовь – это не только, как пел Юрий Антонов, «золотая лестница без перил», а «звезда, по которой штурман определяет свое место в жизни». В правилах штурманской службы черным по белому написано, что для более точного определения своего места необходимо иметь и брать в расчет две или три звезды.

Не буду никого нахваливать или списывать со счетов в любовных многоугольниках, а предоставлю слово своему морскому товарищу.

«Вчера присмотрел одну привлекательную “медичку”, пригласил на вальс. Я еще раньше с ней танцевал, но болтал на отвлеченные литературные темы. На этот раз поговорил более серьезно, узнал ее ТТД и ТТХ. Местная, учится на 2-м курсе, папа – капитан дальнего плавания, мама по медицинской линии заведует. Короче, потанцевал раз – и забыл про нее. После дискотеки сокурсник по прозвищу Никола мне говорит: мол, что же ты ее “поматросил и бросил”, она весь вечер на тебя глядела, других всех “обламывала”. А я что? Я – ничего!

Сам же Никола давал шороху. То, значит, говорил, что его дома ждет девушка, а вернулся из отпуска и заявил, что она недостойна быть женой моряка. На дискотеке он едва успевал действовать на два фронта: на танцплощадку пришли две его местные подруги. Вот он и метался от одной к другой. У Стаса, который приезжал в отпуск со мной, на голове, наверное, не одна макушка. Везде успевает по женской линии, но пока не спешит, не дает себя, как вольная птица, окольцевать.

Нашу роту как прорвало. В марте – сразу две свадьбы, в апреле – столько же, а летом вообще намечается целый букет. И все это бьет по карману, потому что курсантам своего взвода сдаем по червонцу, а другого – по «пятерке». Ладно, перебьемся с хлеба на воду, лишь бы счастье молодым привалило». Друг итожит: «к сожалению, курсант часто теряет свое счастье, защищая чужое». Или приводит еще одно крылатое выражение: «Трудно осознать, что ты защищаешь и парня, который обнимет твою девушку».

Эта тема продолжилась в следующих посланиях. В них много юношеской мечтательности, поэтому мудрые советы Диминого отца, Ивана Ивановича, достойны того, чтобы их здесь привести: «Выбирай жену прежде всего по доброте души, уму и трудолюбию, красота и смазливость – качества проходящие, а первые – постоянные. Когда они сочетаются – это величайшая редкость».

Поэтами не рождаются, или Проза жизни

За время службы в военной газете заметил одну особенность, присущую преимущественно высокопоставленным начальникам и их, как сказывали раньше, толмачам, а сейчас – «говорящим головам», спичрайтерам, пресс-атташе и пр. Речь пойдет, как ни покажется странным, о правописании, причем военно-политическом!

Возможно, изобретатели этого способа изложения текста – неизвестные бойцы идеологического фронта так и останутся инкогнито, и найти их следы в анналах штабной казуистики и политической демагогии будет просто невозможно. Авторские права в таком случае никому не принадлежат, что, в общем-то, редкость в наше время. Нетленные творения ждут своих последователей и исследователей. Эти непревзойденные труженики пера и слова оставили для потомков целый талмуд своих бессмертных трудов.

В памяти сохранились зарисовки, что называется, с натуры. Однажды один генерал – начальник целого военно-политического училища готовился к заседанию военного совета войск, где ему предстояло выступать с докладом. Московские чиновники в погонах знали толк в организации столь высоких собраний. Они рассылали по войскам телефонограмму с задачей к такому-то числу представить проект доклада командира того или иного соединения… А затем устраивали своеобразный конкурс на лучшее командно-штабное творение (читай – доклад). Далеко не каждому генералу или полковнику в итоге приходилось выступать с трибуны военного совета. Тем не менее в частях все стояли «на ушах», когда такая задача поступала из столицы или штаба округа.

Комдив озадачивал, в свою очередь, все подчиненные отделы, службы вверенного соединения и требовал незамедлительно представить отчет по определенной тематике. Капитаны и майоры долго корпели над «докладом» по вечерам, напрягая свои извилины и пытаясь увязать в словесной эквилибристике необъяснимые преобразования в армии и на флоте, связанные, например, с партийным руководством. И при этом, прошу заметить, не увязнуть в словопрениях.

Все поступившие служебные записки и рапорты направлялись, как правило, в «мозг армии» – штаб. А там всегда находился старший помощник, поднаторевший по причине врожденной грамотности в изящной словесности. Иному командиру дай пострелять или прикажи десантироваться, и он с радостью ринется на полигон или аэродром, а вот штабным работникам все больше с картами да бумагами приходилось заниматься. Поэтому остро заточенные карандаши и офицерские линейки были их главными средствами вооружения.

В военном училище было проще, там, куда ни кинь взгляд, в ученого мужа попадешь. Однажды мой однокурсник, приехавший поступать в вуз из артиллерийской части группы войск, расположенной в Восточной Европе, изумился: «Полковников в училище – как у нас в полку прапорщиков!» И эти большезвездные, с двумя просветами офицеры через одного являлись кандидатами и докторами наук – исторических, философских, военных… Они не то что доклад враз напишут, так и диссертацию или монографию быстро сочинят.

Однако всю эту «писанину» надо облечь в красивую, как разноцветный фантик, упаковку. Да чтобы и мысль «била ключом», и образность присутствовала, и эффект соответствующий производился… Желая потрафить, спичрайтеры на всех советских географических широтах, не сговариваясь, писали такие слова, как «командующий», «начальник», «генерал армии» и другие похожие слова исключительно с заглавных букв. И всегда такие творения при вручении текста вышестоящим чинам проходили влет, никто никогда не делал замечаний.

Командиры, у которых не всегда с грамотейкой было в порядке, считали, что так оно и ведется от самого царя Гороха. И вот, получив от того самого «старшего помощника» отпечатанный на машинке «Ятрань» доклад, решил начальник училища (на всякий случай, чем, как говорится, командующий не шутит) дать почитать текст редактору издательского отдела. На этой должности служил у нас майор Крюков (более того – вечный майор, записанный в данный разряд на строевом смотре самим замминистра генералом Чурбановым).

Свою родословную Александр Николаевич вел от шотландской династии Лермонтов, некогда поселившейся в России. Да и сам он баловался (и не без успеха) рифмами.

Увидел он свежеотпечатанный текст и ахнул: на первой же странице сплошь и рядом красовались прописные буквы – там, где они и близко не должны стоять. И выправил это безобразие своей умелой редакторской рукой.

Доклад перепечатали и вернули генералу. Глянул он текст и ахнул: кто посмел покуситься на «святая святых», указав высокие чины и звания с маленьких, едва заметных буковок? А ему услужливо и отвечают: «Редактор Крюков!»

Салтыков-Щедрин точно за майора Крюкова порадовался бы и встал на его защиту. Генерал же в гневе распорядился: «А подать сюда этого самого крючкотвора Крюкова!»

Майора отыскали в ворохе бумаг и под «белы рученьки» доставили на генеральский этаж. Прежде ему не доводилось бывать в этом огромном кабинете. Подведя редактора к массивной двери, где красовалась красная табличка с золотым тиснением, легонько подтолкнули в спину. И оказался Крюков в прямом и переносном смысле на ковре. Как борец самой легкой весовой категории перед «супертяжем». Кулаки пока в дело не пошли, лишь пристальный взгляд с нетерпящим возражений вопросом.

– Это вы, значит, Крюков?

– Точно так, – молвил бедный редактор.

Хотел было генерал спросить в лоб: «Ты меня уважаешь?», но сдержался, все-таки в трезвом рассудке находился. Спросил по-другому.

– А с каких это пор, уважаемый редактор, слово генерал пишется с маленькой буквы?

– Все верно, – скромно отвечал поэт, – по правилам русского языка данное, как и другие подобные обращения, пишутся со строчной буквы.

– Какая такая еще буква? – не понял начальник.

– Стало быть, маленькая, – уточнил редактор.

– Да меня всегда величали вежливо и с большой буквы писали все мои регалии. А вы, значит, меня понизить, если не сказать больше, хотите?

И тут редактор нет чтобы согласиться с грозным и упрямым начальником и раскаяться перед ним, развел руками: мол, ничего поделать не могу, при всем моем уважении к вам и вашему званию правила русского языка – превыше всего!

Генерал покряхтел, но аргументы принял. Только затаил на умного редактора обиду. И однажды влепил ему на строевом смотре выговор за… белокурые кудри, выбившиеся из-под фуражки. Так и пришлось с этим «несмываемым пятном позора» увольняться майору в запас. А там, на заслуженном отдыхе, ждали поэта костромские привольные луга и непроходимые лесные чащи. А еще, бывая наездами в Ленинграде, любил он иногда забежать в училище к коллегам, чтобы потолковать о жизни в столицах и глубинке, а в назидание молодым перьям передать свой печальный опыт.

На лирика выучиться, как, скажем, на летчика или танкиста, согласитесь, сложно. Поэтами, как и солдатами, становятся. Чаще всего по ниспосланному откуда-то свыше провидению, искре божьей.

В армейских или флотских рядах поэты на особом счету. К их чуткому голосу прислушивались командиры, выпуская на сцену торжественного вечера, дабы те могли блеснуть своими талантами. Сослуживцы в минуты затишья просили сложить незатейливые рифмы для любимой девушки. Боевые листки и юмористические стенгазеты пестрили хлесткими строками…

Военных поэтов боготворят, они, если хотите, совесть армии, ее нерв. Что бы там ни говорили, есть одна особенность: поэты часто не вписываются в строгий порядок военной жизни. Сужу об этом по однокурсникам, подававшим в училище большие литературные надежды. Своей неподдельной непосредственностью они снискали среди сослуживцев доброе к себе отношение. Им все прощалось, но далеко не все сходило с рук. В свое время на весь округ гремела литературно-художественная студия при известной военной газете. Ее участниками наряду с маститыми войсковыми поэтами и корифеями-прозаиками были начинающие литераторы – солдаты, матросы, курсанты военных училищ, коих в столичном городе было не счесть.

Заседания творческого клуба проходили в одном из залов бывшего архива военного ведомства. Под сводами гостиной звучали яркие стихи, сыпались восторженные отзывы, раздавались громкие аплодисменты. Лишь седовласый светило, безусым юнцом вживую слышавший Маяковского, мог позволить себе выдать разгромную рецензию. Юные дарования с замиранием сердца внимали словам мэтра и, случалось, после острой критики пребывали в тоске и печали.

Как бы там ни было, недалеко от исторического центра по пути к станции метро располагалось кафе, заманчиво мерцающее разноцветными огоньками. Здесь громко, пока не грянул антиалкогольный закон, поэты и прозаики отмечали литературные победы. Другие же, наоборот, топили в бокале вина свою неудачу. Такие редкие творческие встречи для талантливых курсантов были отдушиной, глотком свежего воздуха.

Тонко воспринимая строгую армейскую действительность, юные дарования создавали смелые поэтические шедевры. Однажды на обрывке бумаги один из них оставил строки про глаза, горящие латунью, и назревающий в глубине души дикий шизофренический восторг. Другой поэт пребывал в печали от расстроенной по вине командира встречи с любимой. Строгий капитан припомнил гению словесности пререкания в строю и, ни на секунду не сомневаясь, вычеркнул кучерявого стихотворца из списка воскресных увольняемых.

Поэту, особенно военному, лишенному возможности восхищаться и вдохновляться женской красотой, непременно нужна муза. Периодически она являлась в образе белокурой поэтессы, посещавшей занятия студии. Однако очаровательная коллега по поэтическому цеху, словно неприступная крепость, слыла недотрогой. Иные поклонницы, не отмеченные лирическим даром, вели себя более раскованно. Они, получив по телефону сигнал бедствия, уже поджидали начинающих пиитов в назначенный час у парадного подъезда.

Однажды два курсанта, войдя в поэтический раж, пригласили неразлучных подруг в кафе с романтическим морским названием. Незабываемый вечер, сопровождаемый изрядным винопитием, неминуемо катился к закату в темных сумерках… А так хотелось, «чтобы лето не кончалось»!

В училище возвращались, подобно командору, неуверенной походкой ступающему на земную твердь после девятибалльного шторма. Боевые спутницы, помня о непреложной заповеди не бросать своих на поле боя, вызвались доставить кавалеров в альма-матер. Дальше – больше.