Текст книги "Концепты. Тонкая пленка цивилизации"

9. Анализ концепта по линии суждения по И. Канту. Ядро – «Синтетическое суждение a priori»

И. Канта нам необходимо вспомнить потому, что нашим прямым предметом являются концепты – возникающие прежде всего в произведениях искусства и родственных им явлениях бытовой речи. У Канта имеются, как известно, глубокие работы о понятии «эстетического суждения». Знаток великого философа В. Ф. А с м у с в книге «Иммануил Кант» (1973 г.) писал: «Если основой нашего эстетического суждения, как утверждает Кант, не может быть понятие, то в таком случае невозможна никакая наука об искусстве и никакая научно обоснованная художественная критика; оценка произведения искусства или прекрасного предмета может быть только актом эстетического вкуса; какой бы то ни было диспут об объективной ценности предмета становится невозможным; теория искусства возможна не как наука, а только как критика способности эстетического суждения.

Субъективной и формалистической теории прекрасного (не будем сейчас обращать внимания на эти уколы Асмуса в адрес Канта, – он писал в свое время. – Ю. С.) соответствует в эстетике Канта такая же субъективная и формалистическая т е о р и я т в о р ч е с т в а.» [Асмус 1973: 77].

У В. Ф. Асмуса эти рассуждения (справедливые, но слишком разбавленные отступлениями и идеологическими оговорками) отнесены в им озаглавленный раздел «Критика способности суждения». Современному читателю хочется прочесть их ближе к главной внутренней теме Канта, а это тема «общего вопроса Пролегомен» (1783 г.) (в русском переводе неправильно «пролегоменов»: должно быть как по словарю «Liddell—Scott—Jones»: npoÀEyousvai (т. е. O éaeiç) жен. рода): «Общий вопрос Пролегомен: возможна ли вообще метафизика?», «Общий вопрос: как возможно познание из чистого разума?» [Кант 1965: 87; 90]. Когда сейчас мы читаем свои собственные рабочие программы и задания самим себе, к нашей теме, то поражаемся, насколько точно предзаданы они Кантом: «.Так как чистая математика в своих положениях должна выйти за пределы понятий и перейти к тому, что содержится в соответствующем понятию созерцании, то ее положения никогда не могут и не должны получаться расчленением понятий, т. е. аналитически, и потому они все синтетические» («Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука», 1783) [Кант 1965: 84].

(Синтетическое суждение – такое, в котором сказуемое, по составу признаков, привносит нечто новое в содержание подлежащего; аналитическое – такое, в котором сказуемое ничего нового не добавляет к признакам, уже имеющимся в подлежащем, но может быть извлечено из признаков последнего путем его разложения, анализа, т. е. аналитически. – Ю. С.)

«Но я не могу, – продолжает Кант тут же, – не указать на тот вред, который причинило философии пренебрежение этим вообще—то доступным всем и на первый взгляд незначительным наблюдением. Почувствовав достойное философа призвание бросить свои взоры на всю сферу чистого априорного познания, в котором человеческий рассудок притязает на столь значительные достояния, Юм неосмотрительно исключил отсюда целую и притом самую важную область, а именно чистую математику; он полагал, будто ее природа и, так сказать, ее конституция основывается на совершенно иных принципах, а именно исключительно на законе противоречия…» («Закон противоречия – один из четырех основных законов формальной логики, который можно интерпретировать следующим образом: не могут быть одновременно истинными две противоположные мысли об одном и том же предмете, взятом в одно и то же время в одном и том же отношении» [Кондаков 1971: 425].)

Продолжаем из Канта: «. И хотя он (Юм) не классифицировал положения столь определенно и в столь общем виде или в терминах, как это было сделано здесь мною, однако по сути дела он утверждал, что чистая математика содержит только аналитические положения, а метафизика – синтетические априорные. В этом он очень ошибался, и эта ошибка имела крайне неблагоприятные последствия для всего его понимания. Не будь ее, он ставил бы свой вопрос о происхождении наших синтетических суждений далеко за рамками своего метафизического понимания причинности и a priori расширил бы его также и на возможность математики, так как он должен был бы и ее признать столь же синтетической. Но тогда [.] этот проницательный философ пришел бы таким образом к размышлениям вроде тех, которыми мы теперь занимаемся.». Вывод Канта гласит: «Собственно метафизические суждения все синтетические» [Кант 1965: 84].

«А чтобы найти такой („общий“ – Ю. С.) принцип, я стал искать такое рассудочное действие, которое содержит все прочие и отличается только разными видоизменениями или моментами в приведении многообразного содержания представлений к единству мышления вообще; и вот я нашел, что это действие рассудка состоит в составлении суждений» [Там же. С. 144] (разрядка моя. – Ю. С.). Это, таким образом, общая основа, которую мы искали для нашей цели – классификации концептов (они, хотя и могут быть аналогами отдельных понятий, но главным образом соответствуют «суждениям»).

С современной точки зрения положение Канта – о том, что наиболее адекватной основой для анализа способности суждения являются синтетические суждения a priori, сохраняет исторический интерес: оно должно быть включено в основное определение как часть комплекса определений, раскрывающихся в последовательности, ступень за ступенью на основе г е н е т и ч е с к о г о принципа.

10. Анализ концепта по линии суждения, опирающийся на современное понимание проблемы «аналитического и синтетического» по Е. Д. Смирновой

Из лучших на сегодняшний день «последовательно—накопительных, кумулятивных» определений рассматриваемых понятий следует назвать работу Е. Д. С м и р н о в о й «К проблеме аналитического и синтетического» [Смирнова 1962]. Общий вывод ее гласит: «В действительности ни одно аналитическое суждение не является истинным в силу только соглашения об употреблении знаков языка, ибо тогда оно перестало бы быть знанием о действительности. [.] Суждений, аналитических независимо от структуры и правил языка, не существует» (с. 361); «Проблема аналитических и синтетических суждений определенной семантической системы – это проблема „упорядочения“, классификации нашего знания. Этим в конечном счете и обусловлено деление на аналитические и синтетические суждения, и вне определенной, упорядоченной системы знания такое подразделение неправомерно» (с. 362).

Применительно к нашей теме – концептам – такой классификации, кажется, еще нет. Но наша обязанность указать, что она, может быть, потенциально существует. Она уже существует как «Competence», хотя еще не нашла своего исполнителя как «Performance».

Глубокий сдвиг во всей нашей проблеме, маркирующий переход от уровня Канта к уровню Смирновой, можно обозначить следующим образом:

На уровне Канта:

1) единица рассмотрения (таксон) – суждение—предложение;

2) научный фон – философия Канта, синтетическое знание вообще;

3) доминирующий ключевой термин – синтетическое суждение a priori.

На современном уровне по Е. Д. Смирновой:

1) единица рассмотрения (таксон) – к а к а я– л и б о л о г и ч е с к а я я з ы к о в а я система в целом;

2) научный фон – к о н с т р у и р о в а н и е л о г и ч е с к и х с и с т е м (к о н—с т р у к т и в и з м);

3) доминирующий ключевой термин – п о н я т и е а н а л и т и ч е с к о г о суждения разных родов.

11. Анализ концепта по линии суждения в ключе семиотики по Ч. С. Пирсу. Суждение – это «убеждение—принуждение»

Мы не решились бы утверждать, что семиотический анализ суждения «завершает» все предшествующие анализы (включая остающиеся вершинными – по И. Канту и Е. Д. Смирновой). Скорее, он направляется в другую сторону, хотя эта «другая сторона» в некотором смысле является продолжением названного.

Суть этого семиотического анализа состоит в том, что анализируются не последовательные стадии тончайших логических рассуждений по И. Канту (или, сравним, у П. С. Попова [Попов 1960]), а факт неотразимого мысленного принуждения человека к принятию связи данного субъекта с данным предикатом. Аналитические термины, выдвинутые Ч. С. Пирсом, поэтому таковы: принудительная сила, убеждение—принуждение.

Нельзя сказать, что этот взгляд стал сразу «революционным». Осознание принудительной силы суждения происходило постепенно на протяжении двух столетий, начиная, конечно, с Канта.

Если двигаться по этой линии (подчеркиваем: по этой линии), то у Канта синтетическое суждение априори – это первый этап, а то, что такое суждение может быть категорическим императивом – второй этап. «Все императивы повелевают или гипотетически, или категорически. Первые представляют практическую необходимость возможного поступка как средство к чему—то другому, чего желают (или же возможно, что желают) достигнуть. Категорическим императивом был бы такой, который представлял бы какой—нибудь поступок как объективно необходимый сам по себе, безотносительно к какой—либо другой цели» [Кант 1965: 252] («Основы метафизики нравственности», 1785).

Пирс не связывает свое понимание суждения с понятием нравственности, но понятие категорического императива внутренне присутствует, – конечно, в другой форме: «Согласно принимаемой мною теории, истина состоит в окончательном убеждении – принуждении (compulsion) исследующего разума» [Пирс 2001: 181].

Сам текст Пирса в этой части (указ. рус. перевод) гласит:

335. Утверждение состоит в предоставлении слушающему со стороны говорящего свидетельств в том, что говорящий полагает нечто, то есть находит некоторое представление о некоторых обстоятельствах неотразимо убедительным (принудительным). Поэтому в каждом утверждении должно быть три части: знак того, что имеет место принуждение к представлению, знак самого принудительно возникающего представления и знак, свидетельствующий о принуждающем характере воздействия, которое испытывает говорящий постольку, поскольку он отождествляет себя с научным познанием.

336. Поскольку убеждение—принуждение бывает по самой своей природе hic et nunc (здесь и сейчас. – Ю. С.), то обстоятельства такого принуждения могут репрезентироваться для слушающего только принуждением его к принятию опыта относительно этих самых обстоятельств. Следовательно, необходимо, чтобы был тип знака, который будет динамически воздействовать на внимание слушающего и направлять его на определенный объект или событие. Такой знак я называю Индексом. Правда, вместо простого знака этого типа может выступать предписание, описывающее, как должен действовать слушающий, чтобы приобрести опыт с обстоятельствами, к которым относится утверждение. Но так как это предписание говорит ему, как он должен действовать, и так как действовать и подвергаться действию – это одно и то же и, таким образом, действие бывает также hic et nunc, то предписание само должно использовать Индекс или Индексы. То, на что индекс направляет внимание, можно назвать субъектом утверждения…

337. Никаким описанием нельзя отличить реальный мир от воображаемого мира. Часто спорили о том, был ли Гамлет сумасшедшим или нет. Это иллюстрирует необходимость указывать, что имеется в виду реальный мир, если он имеется в виду на самом деле. Однако реальность целиком динамична, а не квалитативна. Она состоит в принудительной силе. Только динамический знак может отличить ее от вымысла (fiction). Правда, никакой язык (насколько мне известно) не имеет особой формы речи, которая бы показывала, что речь идет о реальном мире. Но в этом и нет необходимости, так как интонация и мимика достаточны, чтобы показать, что говорящий говорит серьезно. Соответствующие интонация и мимика динамически воздействуют на слушающего и направляют его внимание на действительность. Поэтому они представляют собой индексы реального мира. Таким образом, не остается никакого класса утверждений, которые не содержат индексов, если только речь идет не о логическом анализе и предложениях тождества. Но логический анализ будет неправильно понят, а предложения тождества сочтены бессмысленными, если не понимать их как относящиеся к миру терминов или понятий; а этот мир, как фиктивный мир, требует индекса, чтобы его можно было отличить. Поэтому остается фактом, как это было провозглашено теорией, что частью каждого утверждения должен быть по крайней мере один индекс.

338. Обстоятельства или объекты, обозначаемые посредством индексов, я называю субъектами утверждения. Но они не будут совпадать с объектами, обозначаемыми посредством грамматических подлежащих. Логики всегда подчинялись обычаю рассматривать предложения только (или главным образом) после того, как они выражены в определенных стандартных, или канонических, формах. Рассматривать их точно в том виде, как они выражены в том или ином языке (как это делают Гоппе [Hoppe] и некоторые другие), – значит превращать логику в филологическую, а не философскую дисциплину [Пирс 2001: 181–183] (разрядка моя. – Ю. С.).

12. Нехватка терминов – явление «классическое» и постоянное. В сущности – один и тот же вопрос и даже одно и то же решение: Кант «Пролегомены. Общий вопрос: как возможно познание из чистого разума» и Пирс: «Утверждение, обладающее непосредственной убедительной силой»

Следует заново – в этой связи – прочитать Канта, его четыре вопроса: Как возможна чистая математика? Как возможно чистое естествознание? Как возможна метафизика вообще? Как возможна метафизика как наука? Ответ Канта общеизвестен: «Задача настоящего раздела, таким образом, разрешена. Чистая математика как априорное синтетическое познание возможна только потому, что она относится исключительно к предметам чувств, эмпирическое созерцание которых основывается на чистом созерцании (пространства и времени), и притом a priori [.] Это становится совершенно понятным, коль скоро признают пространство и время чисто формальными условиями нашей чувственности, а предметы – просто явлениями; в самом деле, тогда форма явления, т. е. чистое созерцание, может без сомнения быть представлена нами самими, т. е. a priori» [Кант 1965: 100]. «…Синтетическое положение […] основано на непосредственном созерцании, которое должно быть дано чисто и a priori, так как иначе это положение нельзя было бы считать аподиктически достоверным: оно имело бы лишь эмпирическую достоверность» (Там же. С. 100. Разрядка моя. – Ю. С.).

П р о ч и т а т ь з а н о в о Канта в э т о й с в я з и необходимо потому, что пойдет речь о з н а к а х, притом з н а к а х у т в е р ж д а ю щ и х. Наиболее точный, потому что достаточно абстрактный, очищенный от разноязычных деталей, термин был предложен Чарльзом Сандерсом Пирсом [Charles Sanders Peirse (1837–1914)]. Этот термин (в нашем, можно сказать «приблизительном», переводе, поскольку «точным» был бы перевод, выделенный из целого обширнейшего фрагмента текста Пирса) таков: «Это у т в е р ж д а ю щ и й з н а к; утверждение состоит в предоставлении слушающему со стороны говорящего свидетельств о том, что говорящий полагает нечто, то есть находит некоторое представление о некоторых обстоятельствах неотразимо убедительным (принудительным)» [Пирс 2001: 181].

Гениальность Пирса состоит в том, что он перестал исследовать существо «утверждения» так, как это делали схоласты XII века и даже Кант (тоже гениальные, но иначе и в виду другой цели). Пирс, указав так, как это сделано в предыдущем заголовке выше, тут же продолжает: «.неотразимо убедительным (принудительным). Поэтому в каждом утверждении должно быть три части: знак того, что имеет место принуждение к представлению, знак самого принудительно возникающего представления и знак, свидетельствующий о принуждающем характере воздействия, которое испытывает говорящий постольку, поскольку он отождествляет себя с научным познанием.

Поскольку убеждение—принуждение бывает по самой своей природе hic et nunc (здесь и сейчас. – Латин. – Ю. С.), то обстоятельства такого принуждения могут репрезентироваться для слушающего только принуждением его к принятию опыта относительно этих самых обстоятельств. Следовательно, необходимо, чтобы был тип знака, который будет динамически воздействовать на внимание слушающего и направлять его на определенный объект или событие. Такой знак я называю индексом. Правда, вместо простого знака этого типа может выступать предписание, описывающее, как должен действовать слушающий, чтобы приобрести опыт с обстоятельствами, к которым относится утверждение. Но так как это предписание говорит ему, как он должен действовать, и так как действовать и подвергаться действию – это одно и то же и, таким образом, действие бывает также hic et nunc, то предписание само должно использовать индекс или индексы. То, на что индекс направляет внимание, можно назвать субъектом утвержде ния.» [Пирс 2001: 182].

13. Утверждение—принуждение, или «утверждение, обладающее непосредственной убедительной силой» как основание для единой классификации явлений «современной гуманитарной науки» – «научного» и «художественного»

Хотя сам Пирс неоднократно подчеркивал, что его ключевой термин философски особый – не «прагматизм», а «прагматицизм» («pragmaticism»), в советской философии общая оценка всего течения была резко отрицательной (см., напр., коллективную работу [Богомолов и др. 1978]. Поэтому сейчас необходимо подчеркнуть полностью обратное – то, что сформулировано в вышеприведенном заголовке. Именно это утверждение позволяет объединить (а не разделить, не разрушить!) «научное» и «художественное» в рамках «современной гуманитарной науки», при этом более нуждаются в утверждении позиции «художественного».

Приведем с этой целью несколько подобранных автором текстов.

В художественном вообще

«Манифест от лица Авангарда» – «Абсурд, Хаос, Космос» [Степанов 2004в] В обычной, бытовой речи эти два слова обозначают нечто плохое: «Хаос» – полный беспорядок, неразбериха; «Абсурд» – полная бессмыслица, нелепость. Философы марксистской ориентации не подпускали их к серьезному рассмотрению. (Хотя его начал уже Лев Шестов. В России только «Новая философская энциклопедия» в 4–х томах включила статью «Абсурд» [Новая философская энциклопедия 2000–2001, 1: 21], красиво определив его как «Абсурд – изнанка смысла».) Между тем в поэтике авангарда – это важнейшие строевые компоненты, это компоненты «Новой красоты».

Как из первого возникает второе – было темой авторского доклада [Степанов 2004в: 13]. (Моего «огрызка текста», «mes bribes» (франц.). Примечание: как «там», в классической поэтике, возможно целое яблоко как эстетический объект, так «здесь» возможен «огрызок»).

1.

Не следует думать, что возникновение второго из первого происходит в силу какой—то естественной красоты, заложенной внутри Хаоса и внутри Абсурда. То есть не происходит так, как в классической поэтике, где гармония человеческого тела, статуи, здания и т. д. существует в силу «Золотого сечения», заложенного природой. Огрызок яблока не заложен в яблоке. Мы не развиваем Хаос и Абсурд на природных путях до «Новой красоты». Мы назначаем их на место красоты, потому что мы так хотим.

2.

Это наше положение (т. е. то, что написано под цифрой 1) уже может быть если не доказано, то убедительно аргументировано. («Доказать» нечто здесь принципиально невозможно).

Авангард вообще осуществляется полностью лишь в ментальном мире, в материальном мире реализуются лишь его внешние формы: картины, стихи, которые можно декламировать, музыкальные формы, которые можно «исполнить». Если воспользоваться (и с пользой) терминологией генеративной лингвистики, то Авангард располагается, главным образом, в сфере «Compétence», а не «Perfomance».

В пространной (а не в данной краткой) версии нашего доклада дальше поэтому должна была быть – в качестве примера – «история имени (чего бы то ни было)» как история «места имени», последнее занимают в реальной истории «местоблюстители»: сначала имя, затем дескрипция, логическая и поэтическая, и, наконец, в поэтике авангарда «пустое место», молчание, – но место!

Но вернемся к более общему тезису: «а в а н г а р д с о в е р ш а е т с я в ментальном мире».

В изобразительном

В. Кандинский – о художниках – искателях внутреннего содержания во внешних формах: «.Путем, более свойственным чисто живописным средствам, подходил к похожей задаче искатель нового закона формы – Сезанн. Он умел из чайной чашки создать одушевленное существо или, вернее сказать, увидеть существо этой чашки. Он поднимает «nature—morte» до той высоты, где внешне – «мертвые» вещи становятся внутренне живыми. Он трактует эти вещи так же, как человека, ибо обладает даром всюду видеть внутреннюю жизнь. Он дает им красочное выражение, которое является внутренней живописной нотой, и отливает их в форму, поднимающуюся до абстрактно—звучащих, излучающих гармонию, чисто математических формул. Изображается не человек, не яблоко, не дерево. Все это используется Сезанном для создания внутренне живописно звучащей вещи, называемой картиной. Так же называет свои произведения один из величайших новейших французских художников – Анри Матисс. Он пишет «картины» и в этих «картинах» стремится передать «божественное». Чтобы достигнуть этого, он берет в качестве исходной точки какой—нибудь предмет (человека или что—либо иное) и пользуется исключительно живописными средствами – краской и формой («О духовном в искусстве» [Кандинский 1962: 48]).

В музыкальном

И. Стравинский – в связи с работой над своим сочинением «Три стихотворения из японской лирики для голоса и камерного ансамбля на русский текст А. Брандта». В японском языке не существует ударений, аналогичных русскому языку (слоги выделяются не силовым способом, а изменением высоты), и, следовательно, сохранить эту особенность в переводе не представляется возможным. В своей интерпретации стихов Стравинский стремится компенсировать эту особенность русской версии (являющуюся для его работы недостатком). – Но как этого достичь? Самый естественный путь был – перемещение долгих слогов на музыкальные краткие. Акценты должны были, таким образом, исчезнуть сами собой, чем достигалась бы в полной мере линеарная перспектива японской декламации» (И. Ф. Стравинский в письме к В. В. Держановскому, 1913 г.) цитирую по кн. [Савенко 2004: 66].

В совмещенном

В наши дни яркий совместный опыт такого рода произвели Наталья Азарова и Алексей Лазарев в издании—альбоме «Цветы и птицы» – Н. Азарова – стихи, А. Лазарев – графика. По прямому смыслу русских слов здесь, скорее, не графика, а «акварели», и не стихи, а некий новый авангардный жанр «текстового развития». Их параллелизм—соединение «цветы и птицы» в свою очередь создает параллель к традиционному жанру китайской живописной традиции «цветы и птицы» – хуаняо [Азарова, Лазарев 2006], С. Бирюков «Превращения» в кн. [Азарова, Лазарев 2006: 3].