Текст книги "Княгиня Менжинская"

К вечеру волнение панночки переросло в беспокойство. С некоторых пор Менжинский стал заезжать в их дом ежедневно. Следовало ожидать его и сегодня… Расставшись с матерью, панна Мария смогла пробыть в одиночестве в своей комнате всего четверть часа. Чувствуя необходимость присутствия кого-нибудь рядом, она наконец не выдержала, схватила со стола колокольчик и позвонила…

Вошел Терешка, слуга панночки, невысокий худощавый мужик. Он был еще не так стар, хотя на лице его имелось достаточно морщин, а на полулысой голове – седых волос. Его выражение, осанка, поступь – все говорило о том, что этот человек гордится доверием, которое оказывают ему хозяева. Когда-то, еще молодым, он был обыкновенным прислужником у пана Юзефа, мальчиком на побегушках. Но уже тогда отличался особой преданностью, за что и почитался среди прочих. Когда родилась панна Мария, пан Юзеф, дед новорожденной, по старой доброй традиции сразу определил ей слугу – «дядьку», в обязанность которого вменялось оберегать малышку от всевозможных бед. С тех пор у панночки появилась живая «тень». Панна Мария не помнила, чтобы она когда-нибудь куда-то выезжала или выходила из дому без Терешки. Он сопровождал ее в город на ярмарку, в дальнее зарубежье, в ее прогулках по деревне. Панночка привыкла к тому, что он всегда был рядом. По этой причине порой даже не замечала его, могла оставаться в его обществе сама с собой. Судьба назначила Терешку быть с ней – панна Мария понимала это и не старалась что-то изменить. К тому же условности общества, в котором она родилась и росла, были выше ее прихотей.

Стародавняя, хотя и укороченная ливрея Терешки почему-то вызывала у госпожи недоумение: бедняжка не понимала, почему Терешка поверх прочих одежд обязательно носил эту ливрею. Золотые нитки на ней давно потускнели, а зеленый цвет грубого материала превратился в пыльно-серый. Ливрея много раз стиралась, утюжилась, подшивалась. Но почему-то еще никто не сказал, глядя на нее, что ей давно пора в печку. Более того, если бы в один прекрасный день панна Мария вдруг увидела Терешку в другой одежде, то удивилась бы еще сильнее и, может быть, даже не признала своего слугу…

Терешка поплевал на ладонь и пригладил свои жиденькие, торчащие в разные стороны волосы. Потом тихо, не желая отвлекать сидевшую у зеркала госпожу, спросил:

– Звали, матушка?

– Да, – сейчас же ответила панночка. – Сегодня опять будет князь Менжинский. По крайности – обещался. Так ты уж встреть его чинно – во дворе, при подъезде. И проводи в дом.

– На то имеется дворецкий. Да и на каретной полно бездельников.

– А я хочу, чтобы встретил ты! – не без упрямства в голосе сказала госпожа. – Дворецкий в нужный момент, как всегда, исчезнет. А дворовые и кучера у нас все такие страшные, как пугала в огороде. Своим видом они только оскорбят гостя.

Внимательный взгляд Терешки следил за движениями панночки. Нет, этот слуга не просто слушал – он был дыханием своей госпожи, продолжением ее воли и даже чувств. Еще бы, он знал ее с пеленок. И не просто любил, как любили панночку родители и близкие, – он оберегал ее. Любой «камень», брошенный в панну Марию, должен был угодить в Терешку. Появляясь в ее комнате, он старался угадать: не холодно ли, не надо ли подтопить печь. Когда она простывала, он лично подавал ей лекарства и даже кормил с ложечки. Когда она отправлялась кататься, он сам садился на облучок, сам запрягал, сам осматривал перед дорогой экипаж, чтобы, не дай бог, не допустить до какой-нибудь беды. Любая неисправность в доме, если та грозила неудобством для панночки, сейчас же устранялась. Терешка был для своей госпожи тем ангелом-хранителем, благодаря которому она за свои девятнадцать лет ни разу не попала в передрягу, ни разу не оступилась и не расшибла себе нос.

Предчувствуя более суровые испытания для себя и госпожи, Терешка с тех самых пор, как в Герутево зачастил князь, стал еще более осмотрителен и сосредоточен…

– Сделаю в лучшем виде, не беспокойтесь, матушка, – наконец согласился он. – Только, как старый стрелянный воробей, битый палкой еще вашим великодушным дедушкой и повидавший немало на своем веку, хочу дать вам один совет.

– Какой? – сейчас же поинтересовалась любопытная. Сидя перед зеркалом, она старательно подкрашивала свои длинные, дугообразные реснички.

Разговор заинтересовал ее – она отложила карандаш, оглянулась.

– Знаю я эту братию, женихов. Добрые жуки. Как где медом запахнет, сейчас туда и летят. Такие, как вы, молоденькие да хорошенькие, – настоящая приманка для них.

Все-таки Терешка был не обыкновенный слуга – хотя бы потому, что позволял себе откровенничать с госпожой. Его допускали на семейные советы и прислушивались к его мнению. В этой семье его почитали за родного. Старик глупых советов не давал.

– Говори яснее, не крути, – с ноткой нетерпения в голосе ответила госпожа. И опять повернулась лицом к зеркалу.

– Не особенно выплясывайте перед этим князем. На этот раз панночка посчитала нужным сделать вид, что недовольна словами слуги. Она отложила карандаш и, встав со стула, сделала несколько шагов к окну. Едва ли она гневалась.

Кажется, ее беспокоило все то же любопытство. Неожиданный разговор, затеянный слугой, давал ей возможность увидеть Менжинского чужими глазами. Ей захотелось узнать, от чего хочет предостеречь ее Терешка.

– Это почему же? – спросила она, делая вид, что страшно увлечена чем-то на улице.

– Предчувствия-с. А они меня не обманывают! – в последнюю фразу слуга вложил, кажется, всю свою уверенность.

Если бы панна Мария не знала Терешку, то решила бы, что он грубит ей. Лицо ее раскраснелось. Она спросила:

– Ну? И что за предчувствия?

– Сомнений нет, это видный мужчина. Настоящий кавалер. Думаю, для него женское сердце покорить – что папироску выкурить. И тем не менее уверен, что это разбойник!

– Что ты такое говоришь, Терешка? Какой «разбойник»? Разбойники по лесам да с топорами! – панночка оглянулась, уставилась на слугу с тем выражением, в котором читалось требование разъяснить его слова.

– Ой, не скажите, матушка, – возразил старик. – Нынче разбойники больше по домам ходят. Особенно обивают пороги тех, где богатые невесты. И одеваются иначе – с иголочки. Я уж не говорю об их манерах: они у них словно у жеманных панн.

– А конкретней? Что ты слышал?.. Знаешь ли ты хотя бы один грех за князем?

– Он у него действительно один, матушка, грех этот. Но такой, что доброй дюжины стоит!

Панна Мария вздрогнула. Большие глаза ее сделались еще больше, и в них засияли звездочки. Через мгновение панночка должна была услышать то, чего она, может быть, не знала. Любопытство томило ее…

– Стар он для вас, – сказал Терешка. – Две ваших жизни прожил. Не пара он вам.

– И всего-то грехов?.. – панна Мария даже засмеялась от облегчения. Ей сделалось куда легче, когда она услышала мнение старика.

Между тем Терешка продолжал:

– Чем старше человек, тем больше у него грехов. Князюшка уж погряз в грехах. По уши. Не говорю вам о том ворохе сплетен, который кружит над ним, как рой мух. Возможно, добрая часть их – вымысел. Говорю только о возрасте. Такому человеку уже просто грешно думать о молоденьких. Кажется, сам дьявол укусил его за одно место, коль он пристал к вам со своим предложением. Вам самое время отказать ему!

– Ты перестанешь или нет?

– Вот как перед Богом даю вам совет, матушка: вам кого помоложе бы да поглупее!

– Хорош совет, нечего сказать! – ответила панночка и, надув щечки, вновь отвернулась к окну. Всем своим видом она старалась показать, что рассердилась на слугу.

Терешка притих. Он высказал свое мнение и не считал нужным доказывать его… Минуло, может быть, две минуты, прежде чем они опять заговорили.

– Интересно, – глядя в окно, сказала панночка с той страстью в голосе, которая раскрывала силу ее интереса к предмету разговора, – почему все – мама, папа, ты, – все против него? Почему все с такой настороженностью приняли его попытку ухаживать за мной? Все говорят буквально одно и то же: что он дьявол во плоти, что он испортит мне жизнь, что я должна остерегаться его! В чем дело? Не понимаю!.. Почему я не вижу у него недостатков, не слышу в себе каких-то недобрых предчувствий? Почему мир в нашем доме с появлением князя разделился на два лагеря – тех, кто за, и тех, кто против? И при этом я оказалась в меньшинстве!.. Неужели я так глупа? Неужели я желаю себе худа? Или я околдована чарами злодея?.. Да нет же! Ты ошибаешься, Терешка! – панночка оглянулась на слугу – в глазах ее уже блестели слезы. – Вы все ошибаетесь! Князь нравится мне! Больше того, я чувствую, что во мне поселилось какое-то незнакомое, теплое чувство! Оно приятно мне, оно одаривает меня радостью, доброй надеждой! Я счастлива! Понимаешь ты или нет? Счастлива с тех пор, как к нам стал приезжать князь Леон! Мне приятны его ухаживания! Приятно слушать его! Приятна его внешность! Он отнюдь не так стар, как ты говоришь! Ему сорок три. Ну так что же в том плохого? Он мне приятен! Он – достойнейший из всех, кого я знаю! Он сделал мне предложение. Как я должна отреагировать? Отказать?.. Отказать богатому, достойному, желанному? Отказать – и что дальше?.. А понравится ли мне тот, новый?..

Несколько раз, пока длился этот монолог, Терешка намеревался возразить. И все-таки дослушал. Но странно: когда госпожа высказалась, он почувствовал, что ему нечего посоветовать ей, что та роковая минута, начиная с которой он уже не мог быть защитником для госпожи, минула. Да, панночка выросла и уже сама желала принимать решения, касавшиеся ее судьбы. А ему, ее ангелу-хранителю, оставалось лишь довольствоваться простым наблюдением за этим со стороны… Осознав это, Терешка сильно расстроился. Впервые в жизни он испытал бессилие. Бедняга не мог, не смел перечить своей воспитаннице – даже теперь, когда знал, был уверен, что ей угрожает беда.

– Можешь идти, – тихо сказала ему панночка. И он угадал в ее голосе нотки упрямства, желание обязательно сделать по-своему.

Чувствуя себя человеком, которого только что укололи замечанием, старик постоял, долю минуты глядя себе под ноги, потом неторопливо и бесшумно повернулся и наконец вышел. Вечер для него обещал быть трудным…

Затянувшееся ожидание сначала прервал дружный лай дворовых собак, вдруг разом устремившихся к въездной браме. Потом донесся зычный крик кучера и наконец – говор местной челяди. Ладная пролетка князя Менжинского прокатила по двору герутевской усадьбы, остановилась точно против крыльца. Терешка открыл дверцу и вынужден был тут же принять от гостя огромный, в пол человеческого роста букет. Князь Леон легко соскочил на землю и, скинув на сиденье накидку, стал отряхиваться. Он был в черном, с иголочки, костюме с шелковым воротником.

– Тебя, кажется, Терешкой зовут? – неожиданно обратился он к встретившему его слуге.

Едва ли он в иной ситуации позволил бы себе вот так запросто заговорить с человеком низшего сословия. Сегодняшнее исключение должно было быть одной из вех той политики, которую он вел в этом доме и в которой собирался преуспеть. Зная отношение панночки к своему слуге, он хотел завоевать доверие к себе.

– Так вот, любезный, – продолжал гость, – отнеси-ка это своей госпоже. И скажи, что Менжинский приехал.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – Терешка с достоинством, как и подобало слуге его ранга и стажа, поклонился. Но прежде чем выполнить распоряжение, открыл дверь и пропустил гостя в дом…

– Прибыли-с, – почему-то шепотом сообщил он госпоже через минуту, когда оказался в ее комнате. – И передают вам вот это.

Панночка, стоя посреди комнаты в своем красном платье с высоким, под самый подбородок, воротником, сначала побледнела, а потом, принимая букет, раскраснелась, как маков цвет.

– Какая прелесть! – изумленно воскликнула они и вдохнула аромат, исходящий от громадных, с кулак дюжего мужика, бутонов красных роз.

– У нас в саду подобного добра хоть серпом режь! – попытался вернуть ее на землю Терешка.

– Фу, какой ты черствый! – отозвалась панночка. – Распорядись, чтобы поставили в вазу… – и опять окинула взглядом букет. – У князя хороший вкус!

– Может быть, у него вовсе нет вкуса. Приказал – нарезали – привез.

– Ты замолчишь наконец?.. Какой, право, несносный!.. Ступай!

Панночка опять, второй раз за этот день, надула щечки. Слуга повернулся, чтобы удалиться, но она задержала его, добавив:

– И передай гостю, что я сейчас выйду. Пытаясь остудить ее восторг, Терешка отнюдь не старался вбить клин между панночкой и князем. Ему хотелось, чтобы госпожа получше узнала жениха и не смотрела на того как на идола. Он был убежден, что ей достанет ума самой разобраться, что это за человек.

В тот момент, когда слуга молодой хозяйки вошел в гостиную, князь Леон стоял у зеркала – поправлял свой обольстительный галстук-бабочку. Он действительно был хорош собой, этот Менжинский. Высокий ростом, стройный, сухощавый, он вместе с тем представлял саму аккуратность: ни пылинки на шикарном костюме, украшенном петлицей предводителя дворянства и длинной золотой цепочкой на груди, лакированные туфли с острыми носами блестели, как графиты, а воротничок белой рубашки стоял, словно был сработан из мрамора. Лицо гостя выражало самодовольство. В вечно прищуренных глазах светилась та мужская сила, которая так гипнотизирует женщин. Прямой нос и тонкие сжатые губы усиливали это выражение. Князь явно любовался собой.

Зачесывая свои вьющиеся волосы, он мотнул головой, словно конь, отмахивающийся от мух.

– Что панночка? – наконец удосужил своим вниманием слугу гость.

– Сейчас выйдут-с. Просили подождать. Услышав ответ, гость тут же забыл про Терешку, опять занялся осмотром своего изысканного туалета. Тем временем слуга покинул зал… Время шло. Но панна Мария не торопилась с выходом. Князю ничего не оставалось, как присесть в кресло и заняться осмотром обстановки гостиного зала. Над головой его висела медная масляная люстра о двенадцати рожках. Потолочный плафон над ней изображал идиллическую картину со множеством ангелов, как бы поддерживающих его, и со сборщицей винограда в центре. Ближе к окнам с широкими подоконниками стоял круглый столик, на котором стопками лежали журналы и книги.

Князь поднялся и хотел было подойти к столику, но тут дверь открылась, и в гостиную вошли пани Юлия и панна Мария. За ними, стараясь оставаться незаметным, осторожно прокрался Терешка…

Князь Леон владел искусством галантности так же, как хороший фехтовальщик владеет шпагой. Сдержанно улыбаясь, он сначала поцеловал руку пожилой пани, сказав при этом какую-то любезность. Потом взял за ручку панночку.

Кажется, его губы задержались на ее ручке дольше, чем того требовал этикет. А может быть, кроме того, тут сыграло роль пожатие руки. Как бы там ни было, но панна Мария снова раскраснелась и тотчас забыла о предостережениях матери и того же Терешки быть с князем построже, не выдавать искренних чувств. Ротик ее приоткрылся, а в больших, круглых, как у кошки, глазах загорелся восторг. Ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы князь обнял ее и немножко понежил. Лишь усилием воли она заставила себя не шагнуть к нему ближе, чем дозволяло приличие… Князь и ей сказал какую-то любезность. Но она не услышала. Голос гостя и смысл сказанных им слов звучали в унисон с чув ствами, которые она испытывала в эти мгновения. Если бы князь заговорил о себе или о своих делах, то она поняла бы его. Но так как он пытался сделать ей приятное, сыпал комплиментами, то она только млела, чувствуя себя при этом самой счастливой на свете.

Бедняжка очнулась, когда Менжинский заговорил о предстоящей свадьбе. При этом он обратился к пани Юлии.

– Мои намерения искренни и серьезны, фривольностей я не люблю, – сказал он. – Я приехал, чтобы опять просить руки вашей дочери. Я достаточно умудренный жизненным опытом человек. Однако старым себя не считаю. О достоинствах своих не думал, а с недостатками умею бороться.

Пани Юлия держалась спокойно, так, будто находилась на воскресной службе в костеле. Зато Терешка даже согнулся, чтобы лучше слышать гостя.

– «Недостатками»? – не в силах удержаться, полюбопытствовала пани Юлия. – У вас есть недостатки?

Князь, как бы чувствуя вину за собой, скромно потупил глазки, совсем как кокетка, выдержал паузу и, вздохнув, наконец ответил:

– Еще сколько! Его лицемерие угадал, пожалуй, только Терешка, который после таких слов князя покачал головой, а обе дамы лишь раскрыли рты, горя нетерпением дознаться об истинной личине этого, по всеобщему мнению, опасного человека.

– Во-первых, к ним я отношу свое атрофированное чувство семьянина. Я никогда не был женат – и мне непросто будет привыкнуть к обязанности мужа держать отчет во всем перед женой. Во-вторых, моя отчаянная занятость. У меня три водяные мельницы, лесопилка, я ежегодно засеваю более ста десятин земли. Это без учета той, что сдаю в аренду. Вдобавок у меня несколько пастбищ, где я держу быков. За всем этим надо смотреть, тем более что сельское хозяйство зависит не только от предвидения, но и от воли Божьей. К тому же меня увлекает моя деятельность. Я – фанатик своего дела, занимаюсь им страстно, с утра и до ночи…

Эта тирада являлась скорее похвальбой, нежели желанием признаться в недостатках. Кажется, пани Юлия разобралась в этом, потому что стоило гостю притихнуть, как она тут же сказала:

– Не сомневаюсь, ваше сиятельство, что намерения ваши в отношении моей дочери честны и чисты. По большому счету, я даже понимаю вас: пришло время, когда вам просто необходимо подумать о будущем. Богатый, титулованный, деловой человек желает обзавестись наследником, чтобы постепенно передать ему права на свою собственность, передать накопления, опыт. Как матери, женщине, которой когда-то тоже делали предложение, мне хотелось бы верить и даже доверять вам. Может быть, я и верю… Но вы должны понять меня и моего мужа: наша дочь не просто красива, не просто богата, она еще и единственная у нас. Единственное, что у нас есть! Я и пан Теодор вложили в нее свои сердца. Она еще ребенок, ангел. А потому я хочу спросить вас. И пожалуйста, не обижайтесь!.. А не случится ли так, что, женившись на нашей дочери, вы впоследствии проникнитесь к ней равнодушием? Ведь она еще дитя, она пока не может, не способна вызвать серьезного чувства у такого взрослого человека, как вы. Не сделаете ли вы ее несчастной?

Более чем откровенный вопрос явно раздосадовал гостя. Он даже нахмурил брови. Но сейчас же взгляд его изменился. Глаза какую-то минуту источали присущие ему чувства – гордость и надменность. Князь даже засопел от неудовольствия. Он пришел сюда завоевывать симпатию, а получил щелчок по носу.

Терешка переступил с ноги на ногу, мысленно поблагодарил пани Юлию. Он даже возликовал, угадав, что после таких слов князю придется приоткрыть свою истинную личину.

– Больно слышать подобные речи… – сдерживая себя, отозвался гость. Словно отыскивая взглядом опору, он наконец остановил внимание на суровом распятии на стене, полузавешенном прозрачной мантией. – Неужели вы думаете, – продолжал он, – что я собираюсь погубить вашу семью?.. Да, я не знаю панну Марию достаточно. Но убежден, что мне хватит житейского опыта, чтобы относиться к ней с достоинством и поклонением. Я нахожу ее главный козырь не в богатом приданом, не в ее юности даже, а в ее чистоте. Для меня ваша дочь – эталон всего безгреховного. Думая о ней, я вспоминаю жизнеописание Божьей Матери. Она тоже была молода и так же чиста. Я выбрал вашу дочь потому, что почувствовал необходимость семейного счастья. Буду любить ее. А дальше… Дальше покажет время. Зачем загадывать? Надеюсь, у нас будут дети, которые не позволят нам равнодушно смотреть друг на друга.

Слушая гостя, Терешка теребил свою стриженную клином бородку. При этом он внимательно следил за выражением лиц матери и дочки. Панночка откровенно разочаровывала. Она смотрела на князя с немым обожанием. Глаза ее были широко раскрыты, как у ребенка в минуту восторга, а на щеках пылал румянец волнения. Пани Юлия тоже не радовала его. Кажется, слова лицемера поколебали ее сомнения. По крайней мере, по выражению ее лица Терешка уже угадывал готовность поверить гостю и согласиться с ним.

Пани посетовала на отсутствие мужа, который, как оказалось, уехал в соседний уезд. Потом сказала:

– Как бы там ни было, ваше сиятельство, но со свадьбой мы торопиться не намерены. Ваше предложение сыграть ее уже через месяц лестно. Но я склоняюсь к тому, чтобы в случае нашего согласия провести это торжество позже, после Рождества. Зимой и у мужа больше времени, да и у вас будет меньше хозяйских забот.

Вместо ответа гость одарил обеих собеседниц своей бесподобной белозубой улыбкой, в которой читалось одно из его достоинств – сдержанность. Он понял, что победил.

– Терешка, – неожиданно обратилась к продолжавшему стоять в дверях слуге пани Юлия, – распорядись, чтобы подали шампанского! – и сейчас же обратилась к гостю: – Такое дело не грех и обмыть.

У панночки закружилась голова. То ли смысл разговора, свидетельницей которого она стала, так подействовал на нее, то ли сыграло роль обаяние гостя, но только она вдруг решительно пересела на диван к князю и… положила голову ему на плечо.

От неожиданности бледное лицо пани Юлии даже покрылось испариной, а Терешка закашлялся и поторопился выйти из гостиной.

– Может быть, ваше сиятельство согласится отужинать? – спросила пани Юлия, не зная, куда девать глаза от смущения. Ей было стыдно за поведение дочери.

В ответ гость опять улыбнулся. Он явно торжествовал. И ему хотелось продлить свое торжество.

Они церемонно проследовали в столовый зал и провели там какое-то время. Потом, после ужина, пани Юлия посчитала необходимым оставить молодых наедине. Был выставлен за дверь и Терешка.

Кажется, в компании с пани Юлией князь чувствовал себя комфортней. Все же он был уже в том возрасте, когда удовольствие больше получаешь от умственного общения, нежели от невинных игр. Панна Мария же была слишком наивна, чтобы составить ему компанию как собеседник. Больше ее тешили, как и подобает столь юному возрасту, вожделенные взгляды, прикосновения, сама близость того, кого она в будущем собиралась любить. В ее возрасте на месте князя мог быть кто угодно – молодой или пожилой, ей необходимо было главное: общение с мужчиной. Она не имела другого жениха, до сей поры никто к ней не сватался. Всех отпугивало ее огромное приданое. В обществе считалось за норму знать свое место. Князь являлся первым женихом уезда. А потому только он один и мог посвататься к панне Марии… Уже испытав приятное ощущение после того, когда она положила голову на плечо Менжинскому, панночка сейчас же, как только оказалась с князем с глазу на глаз, подсела ближе к гостю, а руки отдала в его руки. Ей было приятно уже только от мысли, что с ней рядом такой красивый, такой знатный кавалер.

Менжинский молчал, может быть, понимая, что слова могут разрушить вожделение его дамы. Тем не менее он все же позволил себе одной рукой обнять ее за талию, а другую положить на ее тонкую ножку и даже нежно провести ладонью по ее бедрам.

Млея от его прикосновений, панна Мария закрывала глаза – и дыхание ее при этом становилось неровным, будто ей не хватало воздуха. Временами она вздрагивала.

«Да она страстная!» – думал гость и внутренне ликовал, предчувствуя легкую победу над этим невинным существом. При этом он испытывал торжество орла, только что принесшего в свое гнездо добычу.

Человек, который во всем привык добиваться победы, едва ли может быть по-настоящему счастливым. Все-таки в жизни должно оставаться что-то недостижимое, такое, что заставляло бы его совершенствоваться. Менжинский добивался всего, чего хотел. Однако ему никто не завидовал, потому что он не имел главного – счастья. А не имел он его потому, что не способен был иметь…

В тот вечер, когда гость наконец уехал и когда панночка, уже раздевшись, легла в кровать, мысли ее закружились настоящим роем.

«Какой умный! – подумала она, вспоминая лаконичные речи гостя. – А какой красивый! Хочу иметь такого умного, влиятельного и красивого мужа! А какой душка! Ласковый, корректный! Никогда такого не встречала!»

Приятные мысли, как наваждение, не давали покоя. В какой-то миг панна Мария вдруг подумала: «А что если он не уехал! Выгнал пролетку, а сам вернулся во двор и стоит сейчас под моими окнами!..»

Приятный холодок пробежал по ее телу. Бедняжка поднялась на локтях, оглянулась – и сейчас же увидела, как дергается занавеска у раскрытого окна.

«А вдруг!» – опять подумалось ей.

Фантазии тем временем множились. Панночка представила, как князь пробирается к ней, подходит к кровати и наклоняется. Она чувствовала прикосновение его губ, его поцелуи – в шею, плечо, грудь. Ей хотелось этих поцелуев! А потому, не умея сдерживать себя, она ворочалась и задерживала дыхание…

Наконец, скинув одеяло, она соскочила с кровати и побежала к окну. Ей захотелось удостовериться: нет ли за окном князя?.. На улице было темно и тихо. Не видно было даже силуэта стоявшего посреди двора домика кухни. И только на небе вовсю сияли августовские звезды…

Печально вздохнув, панночка вернулась и опять легла. Ей не терпелось уже сейчас, уже сегодня остаться с князем.

– Рождество, – тихо и печально прошептала она, мысленно возвращаясь к недавнему разговору о предстоящей свадьбе. – Это так нескоро! Целая вечность! Нет! Не хочу! Не хочу ждать! Надо завтра же поговорить с папой! Пусть приблизит этот день! Я не могу так долго ждать! Не могу!..