Текст книги "Смута"

Двор был большим, надежно упакованным в два забора. Высокий дощатый шел по внешнему периметру. Мелкосетчатый, на острых арматурных кольях – по внутреннему. На задворках крепенько сидел в земле приземистый кирпичный сарай с окошками-бойницами. Пилот подумал: удобное место для сходок и тайных встреч.

В самом углу двора желтела просторная баня, рубленная из липы. На базе у Туза была еще одна парилка, персональная. Намерзшийся в молодости на северах, он любил горячий пар с вениками. На субботние банные дни он даже посылал в Лихославль машину за парильщиком Юлой. Тогда Пилот и видел его мельком.

На крыльце появился Белый. Подождал друга-начальника, и они вместе прошли в дом. Центральное место в горнице занимал овальный стол с шестью стульями.

– Все в порядке? – поинтересовался Пилот.

– Школьной учительнице Соловьевой представился сотрудником собеса. Она назвала четверых, с кем Мадам дружила. Одна утонула шесть лет назад. Вторая живет рядом с пенсионеркой – алкашка. Третья выехала в Тверь – проверили: бедует с четырьмя ребятишками в коммуналке, муж сидит… Последняя из четырех осела в деревне Бухалово. Туда выехали Рыбак, Флакон и Глистогонов.

В дверь робко постучали.

– Входи! – рыкнул Белый.

Юла прошел к столу, расставил тарелки с солеными груздями, огурцами, помидорами, ломтями ноздреватого деревенского хлеба. Достал из холодильника две бутылки «кристалловской» и два граненых стопаря.

– Есть борщец по-вашему, котлеты с жареной картошкой, – доложил. – В момент сварганю яишенку с салом. Или чего другого?

– Неси что есть…

Белый наполовинил стаканы.

– Давай вмажем за нашу обглоданную Россию, – предложил Пилот.

Вмазали. Закусили.

– Между первой и второй только пуля, – сказал Белый.

Опрокинули еще по одной. Под горячее – третью. Выпили, молча и не чокаясь. Каждому было, кого помянуть из тех, что остались в чужой земле.

– Ну и что ты сделал как сотрудник собеса? – спросил Пилот.

– Вручил бабуле от собеса материальную помощь – тысячу рублей. Отвез на вокзал и купил билет до Тюмени, чтобы навестила дочь и внуков.

– Правильно.

– Кстати, возле ее дома Флакон засек бородатого мужика. Глотал возле столба пиво из бутылки. Похоже, тот самый, банкиршин кавалер. Но он быстро слинял.

– Что у Рыбака?

– На связь выходил час назад. Нашли подругу. К вечеру привезут.

Белый распечатал вторую бутылку.

– Я – пас, – сказал Пилот. – Да и тебе хватит.

– Надоело все, – угрюмо проговорил Белый и все же наплескал себе.

Была и у Пилота мысль бросить эти игры, когда стали пасти Красавчика. А дальше что? Останутся они с другом никому не нужные, как перекати-поле.

Тут какую-никакую, а пользу приносят. Убирают мерзавцев с благословения Туза. Красавчик тоже мерзавец. Убрать его нельзя. Посадить не получится. Ну, заполучим улики. И что? Их надо отдать Тузу. Тот станет держать Красавчика на крючке. И доить. По-разному можно доить чиновника, приближенного к президенту… Кто в выигрыше – козе понятно. Можно, конечно, снять с записок копии. И кому их отдать? Генералу-однокашнику всучить?

Пилот вспомнил, как позвонил Кличко после того, как стал начальником службы безопасности криминального банка.

– Я устроился на работу, Миша.

– Знаю.

– Осуждаешь?

– Понимаю.

– Что понимаешь?

– Рыба ищет, где глубже. Разбогатеешь – не забывай старых друзей. Всегда рад с тобой общаться.

По всем канонам, главный борец с организованной преступностью не должен был даже разговаривать с ним. А тут «рад общаться».

Еще один раз вышел Пилот на связь с генералом. Сообщил ему о предстоящей разборке солнцевских и азеров. Ждал, что омоновцы возьмут карьер в плотное кольцо и подметут всех под гребенку. Не дождался. Бывший сослуживец не отреагировал на оперативную информацию. Солнцевские уехали с разборки победителями.

Скурвился генерал. Не звонил больше Пилот сокурснику, хлебали мутное варево вдвоем с Белым. И успокаивали себя тем, что хоть и провоняли дерьмом, а загаженную конюшню помалу чистят…

Следы в никуда

1

После полудня сыскарь Вовочка приехал в Склиф. Вчерашняя врачиха уже сменилась с дежурства, но отрабатывала дневную смену. Разрешила проведать больного, но предупредила, что говорить ему много пока нельзя, во рту сетка…

Одна половина лица Кузнецова была багрово-синей, но глаз приоткрылся. Другой глаз глядел с угрюмой обидой, но в целом – нормально.

– Привет, болезный! – поздоровался Вовочкин. – Докладываю: бабки по-прежнему у Плевако. Папку Ненашина и диктофон с кассетами уперли. Значит, дело в Советнике.

Кузнецов согласно мотнул головой.

– Боюсь, что продает тебя кто-то, Борис. Кому известно, что досье советника хранишь дома? Я позвонил Наталье Марковне. Она сказала, что на заявке фамилии визитеров вписаны другим почерком. В бюро пропусков телефон внутренний. Делать тебе сейчас нечего, потасуй-ка своих на предмет крапленой дамы.

Тот кивнул и прошепелявил:

– Тебе срочно надо в Лихославль. Записки Советника хранятся у кого-то из подруг Соловьевой.

– Понял.

– Выясни, где она жила до Москвы. С кем дружила. Раздобудь записки.

– Постараюсь…

2

Сыскарь Степан Вовочкин опоздал с поездкой в Лихославль на сутки. Те самые сутки, в которые он мотался между квартирой Кузнецова и больницей. Ему пришлось идти по следам опередивших его братков. Лихославльский адрес школьной учительницы Соловьевой он вычислил без проблем. Она назвала одну из подруг, жившую в доме напротив. Та оказалась алкашкой.

Узрев бутылку водки и хлебнув для поправки здоровья, она объявила, что подругой жадины Соловьихи себя не считает. В подругах у Соловьихи Зойка, такая же шалавая, как и сама. И тоже жадина. Бросила мать и укатила в деревню Бухалово в бабкин дом…

Покинув алкашку, сыскарь наткнулся на братков. У дома учительницы-пенсионерки ошивался тот самый тип, что забрался в «ягуар» банкирши Елены. Он запомнил, что шофер тогда назвал его Флаконом. Джип с водилой стоял рядом. Похоже, они ждали кого-то. Изображая из себя пьяницу, Вовочкин хлебал из бутылки пиво и наблюдал за домом учительницы. Через какое-то с крыльца спустился мужчина с военной выправкой и морщинистым лицом. Флакон что-то сказал ему и ткнул пятерней на Вовочкина. Сыскарь решил линять с этого поля, которое запросто могло превратиться в тир…

В Бухалово Вовочкин появился, когда в доме подруги Соловьевой – Зойки – шла гульба. У распахнутых ворот стоял джип-«чероки» с худосочным водилой, опять же знакомым Вовочке, – это он тогда сидел за рулем «пежо». Из окон вылетали пьяные голоса, изображавшие песню. Скрипучий мужской голос выводил:

 
Хоп-па! Зоя!
Кому дала ты стоя?
– Начальнику конвоя,
Не выходя из строя…
 

Женщина взвизгивала дискантом, подхватывала концовку и заливалась хохотом. Вовочка понял, что и здесь делать ему уже нечего.

На деревню опустились сумерки, и он, не скрываясь, пошел вдоль улицы. Это было его ошибкой.

Скосил глаза и увидел, как за ним торопливо топает Флакон. Следом семенил водила. Вовочкин нырнул в первую попавшуюся калитку, проскочил двор, перемахнул плетень и очутился в огороде. Взрыхленная земля была пустой и голой, лишь кое-где торчали будылья подсолнухов. Сразу за огородом начинался луг. Невысокие копны смотрелись в сумерках словно бронеколпаки на китайской границе, где он служил срочную. Луг примыкал к подлеску, там наверняка не было посторонних глаз.

Флакон не прятался. Бежал следом по-слоновьи, топая армейскими ботинками. Перед тем, как нырнуть в кустарник, сыскарь обернулся. Преследователь на бегу задрал пиджак, достал из-за пояса ствол. Вовочка метнулся в кусты, сразу взял вправо, где подлесок был выше и гуще. Пробежал метров двести, увидел вывороченную давним ветровалом сосну с могучими растопыренными корнями и поблизости – штабелек бревен. За ним он и пристроился. Шуршание кустов стихло. Значит, Флакон притормозил.

Вовочкин нащупал суковатую палку, швырнул ее в сосновые корни.

Стал слышен слабый треск сучьев под ногами. Он увидел, как Флакон появился среди деревьев, остановился, повел головкой, высматривая беглеца. В одной руке он держал наган, в другой – заточку. Обнаружил вывороченный сосновый корень, сделал несколько шагов. Метрах в семи-восьми остановился.

– Вали сюда, козел! – прокричал уверенно и скрипуче. – Оглох?.. Выдь по хэрэ, дырявить не буду! Отведу, побазарим и по холодку!.. Глист! – вдруг заорал он.

Не получив ответа, стал сторожко пододвигаться к выворотню и оказался спиной к Вовочкину. Неожиданно закуковала кукушка, Флакон завертел головкой. Другого такого момента могло не представиться. Сыскаря будто подбросило пружиной. Еще не успев опуститься на ноги, он обрушил ребро ладони на его загривок. Тот булькнул горлом и рухнул лицом на корни.

Вовочкин знал, что вырубил его не меньше, чем на четверть часа. Этого времени вполне хватало, чтобы добраться до своего «москвича». Но где-то в кустах был еще один и, всего скорее, тоже со стволом. Потому он ползком перебрался в травяные заросли.

Ждать второго пришлось довольно долго. Не торопился Глист. Может, за подмогой вернулся? Наконец он появился на поляне. В руках у него ничего не было, кроме толстенной гнилой палки. Увидев лежащего приятеля, засеменил к нему. Наклонился, испустил вопль и заткнулся. Несколько секунд стоял, онемев. Затем развернулся и со всех ног бросился в сторону деревни.

Вовочка, не таясь, подошел к Флакону. С левой стороны из-под него ползло кровавое пятно. Падая, он наткнулся на собственную заточку. Ясно было и без врача, что падать ему никогда больше не придется. Сыскарь подобрал наган, выщелкнул патроны. В кармане пиджака обнаружил стопку зеленых и удостоверение, выданное сотруднику частного охранного предприятия «Север» на фамилию Мухоморов. Все это Вовочка рассовал по карманам и двинулся вдоль огородов к околице.

Час назад, еще на подходе к деревне, он приметил заросший осокой пруд. А машину свою оставил подале, подогнав ее к колхозному стогу. Осенний пруд проглотил наган и патроны. Лимузин стоял там, где он его оставил. Вовочка сел за руль, намереваясь тотчас же отбыть в непутевый город Лихославль. Но гнетущая мысль о том, что не смог выполнить задание Кузнецова, остановила.

Подождать, когда джип с веселыми ребятами и мертвецом станет возвращаться назад? А если нагрянут менты? Однако интуиция подсказывала Вовочке, что милиции не будет. И Вовочка остался.

Джип появился потемну. Вовочка, не включая фар, тронул свой драндулет следом, понимая, что ему не угнаться за ними. Однако худосочный водила не гнал. Даже остановился в ложбине. Притормозил и Вовочка. Увидел, как тот вышел из машины. Сперва поковырялся спереди, затем сзади. Сыскарь понял: меняет номера…

Ориентируясь по задним габаритам, Вовочка провожал джип на почтительном удалении. И сопроводил до дома на окраине Лихославля. Джип-«чероки» въехал во двор. Вовочка припарковал машину под одиноким голым тополем и прокрался к дому. На воротах была ромбовидная табличка с цифрой 28. Вовочка быстро зашагал прочь. В машине достал из кармана сотовый телефон, забил в память фальшивый и настоящий номера джипа. Включил зажигание и тронулся по неосвещенной улице, не включая фар.

3

Уже стемнело, когда снаружи раздался автомобильный гудок.

– Рыбак приехал, – сказал Белый и вышел во двор. Но что-то задержался там. Наконец стукнула входная дверь, и он появился.

– Проблема, Пилот, – доложил. – Труп у нас.

– Что за труп?

– Флакона зажмурили.

– Кто?

– Тот самый бородатый, что ублажал банкиршу и ошивался возле дома учительницы.

– Ну и хрен с ним, с уголовником! Пускай кинут его в морозилку. Хозяин сам распорядится, что с ним делать. А бумаги с автографом?

– В папке. Подруга Соловьевой в пристройке.

– Ее – на ферму. Бумаги – ксероксни. Оригиналы – для Туза, копии – нам, авось сгодятся…

Удавка для Советника

1

У Черепа, то бишь управляющего банком «Норд», выдался напряженный день. С утра встретился с Березовичем в его респектабельном офисе. Тот радостно улыбался, величал его господином банкиром, предлагал коньяк и кофе. Но от прямого разговора о Стрельце и Принцессе виртуозно увиливал. И убедительно делал вид, что впервые обо всем слышит. Череп тоже был мастер крутить восьмерки. И крутил добросовестно, пока не надоело.

– Борисыч! – укорил он Березовича. – Долги платить надо. Напомнить?

Березович в тот год только начал набирать силу. Но залетел на чеченских авизовках, стоивших российскому бюджету валютный миллиард. Прокурорские следаки стали копать. И докопались до инициатора аферы, коим и оказался Березович. Тогда он и попросил помощи у Туза.

Тот не отказал. Пришлось, правда, браткам порыскать по Москве, чтобы найти двух бывших подельников Березовича, ставших опасными свидетелями. Нашли, вывезли на ферму и передали с рук на руки заказчику.

В общем, вытянули Березовича из уголовного дерьма. Но пленка с записью разговоров, фотоснимки и прочие бумажки остались у Туза, чтобы держать на крючке этого сына Израилева.

– Не забывайте, что вы нам обязаны! – нажал на него Череп.

– Всегда помню, господин банкир. И испытываю самые дружеские чувства. И к вам, и к вашему шефу.

– Дружеских чувств мало, господин олигарх.

– Бросьте! Какой я олигарх? Из нищеты, конечно, выбрался, но до олигарха…

– Насколько нам известно, вы подобрались к генеральному прокурору.

– Браво, господин банкир! Ваша разведка заслуживает похвалы.

– Мне плевать на похвалу. На чем вы его подловили?

– Пока не могу похвастаться успехом.

– А мне сдается, что можете.

– Откуда такая уверенность?

– Коммунистическая пресса может опубликовать подлинные документы о фальшивых чеченских авизо.

– Боже! Со всех сторон угрозы, даже от друзей!

– С друзьями Бог велел делиться.

– Делиться я всегда готов. Но не последними штанами.

– Не жалейте штаны. Лучше в трусах ходить, чем в казенной робе.

Березович стрельнул глазами в Черепа. Мог бы так же пальнуть из ствола. Но олигархи не занимаются грязной работой. Киллеров нанимают через третье лицо. И то – просчитав все варианты собственной неуязвимости.

– Есть у меня одна мелочовка, – вздохнув, сказал он.

Выдвинул ящик стола. Достал конверт, пододвинул его Черепу. Тот заглянул внутрь. На стол легли шесть фотографий. На каждой из них был изображен в чем мать родила… генеральный прокурор по прозванию Малюта. Он был из фракции коммунистов и слыл жестоким и беспощадным борцом с коррупцией. Фотограф снял его не в гордом одиночестве, а с двумя голыми телками: в бассейне из голубого мрамора, на лежанке под тентом, в кресле-качалке…

– Однако! – произнес Череп.

Березович развел руками, выказав пухлые ладошки.

– Это все, чем могу поделиться.

– И на том спасибо, Борисыч. Если, конечно, картинки – не фальшивка.

– Уверяю вас, подлинные…

2

В распорядке нелегкого дня осталась встреча с советником Президента. Поначалу тот покочевряжился. Но когда услышал в трубке текст одной из своих записок, адресованных Соловьевой, согласился на стрелку.

Череп ждал его в отдельном кабинете кафе «Северянка». Он распорядился не пускать случайных посетителей. Заняты были лишь два столика. За ними сидели быки-охранники. Выпивка и закусь ждали своего часа, а пока служили маскировкой.

Красавчик появился в зале с двумя телохранителями. К нему тут же подскочил мэтр.

– Вас ждут, – показал на дверь в кабинет.

Телохранители двинулись было за Советником, но тот махнул рукой: оставайтесь! Мэтр предложил им столик в центре зала.

– Я хотел бы взглянуть на документы, – произнес Красавчик.

Череп молча подал ему ксерокопии.

– А где оригиналы?

– В надежном месте.

– Сколько вы хотите за оригиналы и все копии?

– Фадей Кириллович! – укоризненно воскликнул Череп. – Неужели я похож на вымогателя?

– Не знаю. Бог миловал от общения с ними.

– Буду откровенен. Вы сделали глупость, оставив у мадам Соловьевой автографы. Но поезд уже ушел… Вам повезло, что записки попали в мои руки, а не ваших недругов. Я очень надеюсь, что мы найдем консенсус, как говаривал в свое время Меченый.

– Чем я должен оплатить такой консенсус?

– Вы – советник президента. И близкий, скажем так, друг Принцессы. Я приглашаю вас к сотрудничеству. Как банкира, меня крайне интересует информация из первых рук: кадровые перестановки в правительстве и администрации президента, указы до их обнародования, приватизационные планы, возможный преемник…

– А если откажусь?

– Ваши эпистолярные упражнения станут достоянием гласности.

– Вы не оставили мне выхода.

– Я предлагаю вам выход.

– Записок, конечно, я не получу?

– Пока не получите. Они – моя охранная грамота.

– «Пока» – это как долго?

– Столько, сколько продержится у власти президент. А значит, и вы.

– Что потом?

– Получите свои бумажки, и делайте с ними, что хотите.

– Альтернативы не вижу, – вздохнул Советник, – придется сотрудничать.

– Правильное решение.

– Однако должен сообщить, что мне не дает житья генеральная прокуратура. Президент вполне может сдать меня, как своего цепного пса Крестоносца.

– Об этом можете не беспокоиться, господин Советник, – небрежно бросил Череп и коснулся пальцами кармана пиджака, где лежал полученный от Березовича конверт с картинками. – В ближайшее время прокуратура перестанет вас дергать.

Советник взглянул на банкира с некоторым недоверием. Лицо у того было словно маска, и к ней как нельзя лучше подходил голый череп.

– Поговаривают, что Стрелец набирает обороты. Пока, мол, в премьерах, а там… Реально это, на ваш взгляд?

– Нереально. Не думаю, чтобы нацелился на главное кресло. Сколько их было, премьеров, – все ушли. И этого уйдут.

– Не жалуете Стрельца?

– За что его жаловать? Сидит спокойно, своей должностью доволен. И так высоко взлетел. В общем, тихушник.

– А Принцесса что о нем думает?

– За нее думает Березович.

– А он какого мнения о Стрельце?

– Вы думаете, что он с кем-нибудь откровенничает?

– Вы давно с ней общались?

– По телефону – вчера.

– А в более интимной обстановке?

– Нескромные вопросы задаете, господин банкир.

– А все же?

– Недели две тому. Надоела. Да и старуха.

– Принцессы старухами не бывают, Фадей Кириллович. Надо восстановить встречи. И очень стараться.

– Это обязательно?

– Она – ваш ангел-хранитель и самый надежный источник информации.

– У меня остался один вопрос, господин банкир.

– Слушаю.

– Надеюсь, мои услуги не будут носить гуманитарный характер?

– Ни в коем разе. В нашем банке вам откроют счет, на который будут капать достаточные суммы…

3

В банном пару липа ожила, выплеснула свой лесной дух. К нему добавился запах хлебного кваса, щедро выплеснутого на каменку. Косоглазый Юла в рукавицах и шляпе охаживал двумя вениками худое тело Туза, разрисованное шестью куполами, означающими высшую степень уголовного отличия. Парильщик умаялся, но виду не показывал, лишь выдохнул с облегчением, услышав: «Будя!»

Туз вышел в моечную, пофыркал под теплым душем. Юла накинул на него простыню. Открыл дверь в комнату отдыха, которую хозяин называл «шинок».

– В Лихославль поедешь завтра, Юла, – распорядился он. – Ночуй в гостевом доме. Появится Череп, пущай в шинок зайдет.

Череп появился, едва за Юлой закрылась дверь. Сбросил на лавку кожаный плащ. Сел к столу.

– Красавчик подписался на нас, – объявил. – На днях отмажется по всем статьям. Вот! – разложил перед Тузом фотографии. – Подарок Березовича.

Каждую фотографию тот разглядывал по отдельности. Прокомментировал:

– Спекся прокурор. Что насчет Стрельца?

– Березович делает вид, что не в курсе.

– А Красавчик?

– Не верит, что тот нацелился на трон. Сказал, кишка у него тонка.

– Всяко может быть. Я уже говорил, что Принцесса блефануть не дура. Что у Акинолоса?

– По последней информации, заказ исполнен.

– Пускай вертается…

Год 1999-й. Президент

Барвиха – любимая резиденция износившегося в дворцовых баталиях российского президента – напоминала остров в океане, по волнам которого носились обломки имперского корабля и летели вопли утопающих. Остров отталкивал их. И безжалостно изгонял случайных путников. На нем селились лишь новорусские, включая чиновников самого высокого ранга. Коттеджи и замки с башенками а-ля-рюсс множились, как микробы в прокисшей затирухе. Высокие заборы скрывали от глаз теннисные корты, мраморные бассейны и все прочее, никогда прежде не виданное ни хозяевами, ни, тем более, потерпевшими кораблекрушение.

Президент сидел в охотничьем зале в кресле и бездумно глядел на экран телевизора.

Там нежилась в ванной модная певичка, укутанная в мыльную пену. Он видел и не видел ее, погруженный в полудрему. И лишь когда начались «Новости», вяло встрепенулся, скривился от вида думцев, готовящих документ по импичменту ему, Президенту.

«Козлы блудливые, – подумал. – Где бы они сейчас паслись, если бы не я, гарант ихней демократии. А туда же, избранники хреновы!»

Критика уже не ранила его, как прежде. Так, слегка царапала. Он устал и от власти, и от дерьма, что на него каждодневно выливают. В последний раз запереживал, когда садовник, которого он притащил в Москву с Урала, сказал:

– Из уважения к вам не могу молчать. Подайте в отставку, народ перестал вас любить.

– Знаю, – тоскливо согласился с ним Президент.

– Так уйдите сами!

– А что будет с моими реформами?

– Какие реформы! От них людям тошно. От голоду в разбой идут.

– Ушел бы, да не пускают.

– Кто не пускает?

– Дурак ты, братец. Не смыслишь в политике… Нарежь вон лучше роз Тамаре.

Дочь была его любимицей. Он и сам сознавал, что она крутила из него шнурки. Черт его дернул за язык рассказать про садовника! Исчез мужик на другой день. Дочь объяснила, что тот захотел на родину. Сам ли уехал, заставили ли?..

Президент встал с кресла, по давней привычке похлопал себя по карманам в поисках курева. Вспомнил, что два года уже как бросил смолить. Сплюнул в сердцах на ковер. Подошел к зеркалу. На него глянул дед с кровяными прожилками на лице. Разве будешь на людях бодрым, как требует Томка! Да еще и властным. Над кем властным, ежели никто не слушается? Все только советуют, советуют… Вот и Березович – ни дна ему, ни покрышки! – насоветовал взять дочь в администрацию. Теперь и это лыко в строку суют. Ведь говорил ей, не лезь в политику! Все равно влезла. И засветилась. Виллу не спрячешь в карман. Все Березович: «На подставное лицо. На надежного человека!» Это Столбович-то надежный? Ходит, трясет толстым задом, а глаза – как у козла в чужом огороде…

И заныло, затикало внутри. Были они, были, когда начинал. Крестоносец находился рядом в самые тяжелые дни. Все знал и слышал, всех в узде держал. И обо всем докладывал. Хороший цепной пес, ну и гавкал бы, цапал бы кого положено! Так нет, полез в чужую конуру и нарвался. Пришлось убрать. А может, зря убрал?.. Ох, зря.… В любой момент чеку из гранаты выдернет. Писателем, говнюк, заделался. Обгадил в своей книжонке, а ведь всем обязан ему, Президенту. Хорошо хоть не вывалил все, что знает. Тогда бы ни в жизнь не отмыться перед историей…

Еще один был, все «маршала» выпрашивал. Полководец, хрен ему в уши! Банщик он, а не полководец, прокакал войнушку! Да и заворовался без меры. Тоже пришлось выдергивать из патронташа, как испорченную гильзу. Жалко, а оставить нельзя: тогда рядом был этот, как его, с птичьей фамилией и бульдожьей хваткой? – пристал, словно бандит с ножом: уволить!.. Старею, вот и фамилии вылетают из головы; лицо – как в зеркале, а фамилия испарилась. Хорошо, что вовремя избавились от его клыков, отправили в Сибирь губернатором.

А как от жулья избавиться? Наговорят десять верст до небес, вроде как все по делу. А стоит подписать бумагу, как бюджет в черную дыру проваливается. Все нашептывают, чего-то выпрашивают. Даже этот розовый комсомолец. Приблизил его, а он, видишь ли, шашни с «Мальвиной» развел. Дня не проходит, чтобы его мордой об стол не возили.

Разогнать бы всех к едрене фене, поотбирать бы все нахапанное. Чтобы из-за кордона тоже назад приволокли. Нашли же способ при усатом грузине. В подвал – и на дыбу: вернешь капиталы – отпустим на все четыре стороны. Как миленькие вертали – свобода дороже, хоть и с голой жопой по Европам…

Нельзя ноне в подвал – демократия! Да и с кем тогда останешься? На кого обопрешься? Тот же Коммунист, любимец стариков и старушек. С ним можно договориться, случалось пару раз. Но Томка слышать о нем не желает. Говорит, залезет на самый верх – и пойдут разборки: «Это – не твое, и это мое». Может, и права дочь, нос у нее – что твой радар.

От долгого сидения у Президента занемели икры ног. Он опять встал. Заходил от кресла к дверям и обратно. Скоро должна появиться врачиха. Вспомнил ее, и боль малость отошла. Приятная бабенка. Русокосая, пухлявенькая, курносенькая, с ласковыми руками. Скинуть бы четверть века, а еще лучше вернуться в комсомольскую малину… Но не дадено никому возвращаться, любой скакун становится с годами савраской…

Пропел дверной звонок. Видно, пришла пухлявенькая. Сейчас денщик заведет ее. На старости заимел вот денщика в звании генерала.

Но вместо врачихи в дверь бесшумно впорхнула дочь.

– Как ты, па? – спросила.

Перед ней Президент всегда пыжился казаться сильным. Проговорил бодро:

– Как молодой.

– Там Фадей горит желаньем предстать пред твои светлые очи.

– Гони его в шею, Тома! Весь, понимаешь, в дерьме, а туда же!

– А может, примешь? Хоть он и Ненашин, а наш, твой. Да и не нашла ничего прокуратура.

– Нашла. Только у них там извилин не хватает. Какой-то адвокатишка всех на уши поставил.

– Не скажи, па. Тот адвокатишка покруче Перри Мейсона будет.

– Это еще кто такой?

– Герой сериала.

– Киношники все врут.

– Да не киношники, па. Он из книжной серии.

– Вот и передай Фадею. Пока этот – как его? – Перри не отмоет добела – видеть не желаю. А не отмоет – «по собственному…», а то и похуже.

– Па, еще Березович названивает третьи сутки. Идея у него.

– Мне его идеи – во! – Президент провел ребром ладони по горлу. – Жулик он, Тома. Да еще и проститутка. Продаст, и глазом не моргнет.

– Зато умный, па.

– Я вот думаю, Том, почему евреи такие умные? Любой шахматный чемпион – обязательно еврей. Извилин, что ли, больше у них в головах?.. Ведь у Березовича ничего, понимаешь, не было. Так, затрапезный бухгалтеришка. А смотри, как разбогател! Нефть захапал, даже до телевидения добрался, главный канал захватил.

– И восемь газет, – подсказала дочь.

– Олигарх, кирпич ему на плешину! Фээсбэшников прикормил, милицию на корню скупил, один Малюта-прокурор еще хорохорится.

– Не станет больше хорохориться.

– Чего вдруг?

– Подловили его на женщинах.

– Ну, это фигня, Тома.

– Нет, па. Березович сказал, там нюансы. И фотографии.

– Чего ж в эфир не пустил?

– Пока выжидает. Так что с ним? Примешь его?

Ответить он не успел. Помешал дверной звонок. Денщик генерал впустил пухлявенькую врачиху.

Она вошла, как обычно, с аппаратом для электрокардиограммы. Дочь отошла к окну.

– Добрый день! – поприветствовала Президента пухлявенькая.

– Ты, Оленька, как всегда, выглядишь на все сто.

– Любите вы расточать комплименты.

– Только тебе, Оленька.

– Как ваше самочувствие?

– Лучше всех.

– Сейчас посмотрим.

Не слушая возражений, она уложила его в постель. Налепила присосок, опутала проводочками. Он привычно терпел, знал, что процедура будет недолгой. Наконец из аппарата полезла лента с кардиограммой.

– Ну, и как? – спросил он.

– Слабые сбои есть. Рекомендую вам лечь на недельку в больницу на обследование.

– Не надо, Оленька. Я еще о-го-го!

– Трудный вы пациент.

– Надеюсь, что ты не станешь жаловаться на меня своему министру?

– Не стану…

После ее ухода Президент облачился в халат, сел в кресло.

– Может, тебе все-таки лечь на обследование? – спросила дочь.

– Подумаешь, слабые сбои! Я чувствую себя здоровым.

– Бодришься?

– Без этого быстрее загнешься.

– Отчасти ты прав.

– Я всегда, доча, прав.

– Что ты решил, примешь Березовича?

– Видеть не желаю этого пархатого.

– Но я ему должна двести штук.

– В зеленых, что ли?

– Не в деревянных же. Это еще до твоих выборов было. Они же, Березович с Рыжим, все сделали, чтобы тебя избрали.

– Ты, Тома, того… Не греши на электорат. Народ захотел – и избрал.

Дочь вдруг посерьезнела, ласковый бесенок исчез из ее глаз.

– Отец, неужели ты веришь, что тебя избрал народ?

– Верю. Потому как у нас демократия.

– Не надо, па! Двадцать пятый кадр помог. И деньги…

Президент не ответил. Подошел к камину, хотел наклониться, чтобы разворошить кочергой догорающие березовые поленья. Но кольнуло в пояснице. Стоял недвижимо, ждал, когда пройдет боль, и глядел на слабые огненные языки.

Видно, отжил свое, подумал. Все понукают, как хотят. Уверенные, как динозавры. Двадцать пятый кадр придумали! В прошлые выборы Президент долго не мог взять в толк, что это за кадр такой. Пока его не высветили во весь экран. Он увидел свой портрет и надпись: жизнь без войны и катаклизмов. На другом двадцать пятом по счету кадре – портрет его соперника Коммуниста и надпись по кровавому полю: гражданская война… Он никак не мог понять, почему и куда эти кадры исчезают. Глаза видели только Никулина с его бриллиантовой рукой, Папанова, Миронова. Великое дело – наука…

Выкинуть бы перед уходом какое-нибудь коленце. Взять да и разогнать Думу! И тут же самому отказаться от президентства. Вот переполоху будет! Под шумок вполне можно пропихнуть своего человека, и тогда живи спокойно до старости…

Только где его найти, своего? Подсовывает Томка Стрельца: давай раскрутим! А стоит ли?

Президент вспомнил свою давнюю поездку в Питер. Тогда в нем еще Профессор был мэром. Если честно, то недолюбливал он его: интеллигент и болтун. И тоже подворовывал, как докладывал Крестоносец. Может, и не сам, но уж его мамзель – точно…

В Питер ехать его уговорила тогда Томка: отдохни, проветрись, поохоться. Поехали в заказник на кабана. Перед тем, как разойтись по номерам, на поляне столы поставили, приняли, как положено, на грудь… Хитрован Профессор и на охоте какие-то бумажки на подпись подсунул. Пока разглядывал их да подписывал, не сразу и сообразил, что это на поляне так тихо стало. Глянул и обомлел: из кустов прямо на него секач прет. А ружья под рукой нет. И ни у кого – нет. Вдруг выстрел и сразу второй. Секач ткнулся рылом в траву.

Кто стрелял, кто бдительность не утратил?..

Невзрачный, плюгавенький, в ладном камуфляже – закинул за спину карабин, руки по швам. Сразу видать, из офицеров.

– В каком звании? – спросил его Президент.

– Полковник, – доложил тот.

– В настоящее время мой первый зам, – встрял Профессор.

– Хороший стрелец! – похвалил тогда он камуфляжного полковника.

Так для него и остался тот Стрельцом – не запомнил по первости фамилию. Но понравился. Расторопный и стрелять умеет. Президент был и сам приличным стрелком-охотником, чем немало гордился. Забрал вскорости Стрельца у Профессора в свою администрацию. Потом даже премьером поставил. А теперь Томка в преемники его прочит. А что у него на уме? Взлетел-то из кагэбэшного гнезда. Обласкаешь, раскрутишь – он и клюнет в темечко. Маленький, глаза, как светлые шторки, хрен поймешь, что за ними прячется. Да и ведет себя непонятно. Все молчком, все наособицу, ни с кем не приятельствует. Отказался, видишь ли, приватизировать дачу. Да еще, говорят, и полный трезвенник. Значит, себе на уме и может выкинуть такое, что мало не покажется… Какой же он свой? Вон их, сколько было, своих, все к конкурентам переметнулись…