Текст книги "Смута"

За полтора месяца до нового года. Президент

1

Президент проснулся, едва начало светать. Лежал с открытыми глазами, разглядывая потолочную лепнину. На душе было смутно от бессилия, от болячек, из-за того, что скоро – нескоро, а придется перебираться на другую дачу.

Началось вчера за обедом. Жена и так раздражала его своей показной заботой. А тут советовать принялась:

– Вид у тебя усталый, мало отдыхаешь.

– На том свете отдохну, – буркнул он.

– Легко ли везти государственный воз! – продолжала она. – Немолодой.

– На что намекаешь? – глянул на нее Президент.

– Ни на что не намекаю. Хорошо бы для себя маленько пожить. Может, хватит тебе за страну убиваться?..

И эта туда же! А ведь когда-то пикнуть не смела, в ежовых рукавицах держал.

– Ты мою породу знаешь, – жестко сказал он. – Как решил, так и будет. Придет срок – и на пенсию с почетом.

Она приоткрыла рот, будто собралась возразить. Но, наткнувшись на его взгляд, поджала губы.

– И никаких больше намеков! – поставил точку Президент…

А поздним вечером, когда он уже забрался под пуховое одеяло, позвонила со своего этажа дочь:

– Как ты себя чувствуешь, па?

– В норме.

– Можно к тебе заглянуть?

– Заходи.

Вот уж не думал Президент, что разговор с дочерью затянется до полуночи. Она впорхнула, чмокнула в щеку, уселась на тахту.

– Твой внук, па, занял первое место на олимпиаде программистов.

– Есть в кого быть башковитым, – с довольством отозвался Президент.

Дочь, похоже, нервничала. Он сказал ей:

– Ну, выкладывай, малышка, зачем пожаловала. Кому наобещала подсобить?

– Никому, па. Нам надо серьезно поговорить.

– Давай, Тома, критикуй отца.

– Я не собираюсь критиковать тебя, па. Просто поговорить хочу. Мне кажется, ты не учитываешь расклад сил.

– Ну-ну… Продолжай.

– Помнишь, перед тем как Меченому стать президентом, его пригласили в гости американцы? Вроде бы лекции читать?

– Он не был президентом. Генеральным секретарем был.

– Не важно.

– И что?

– Потом пригласили тебя. Ты тогда был в опале и в своем будущем президентстве уверен не был.

– Был уверен.

– Хорошо, был… А теперь вот пригласили московского мэра. И прием устроили выше, чем положено по рангу. Тебя это не наводит на размышления?

– Какой из него политик! Он – бульдозер. Ему только микрорайоны строить и рынки открывать!

– Не скажи, па. Москвичи за него горой.

– Москва – еще не Россия. Россияне прислушиваются ко мне.

Президент пытливо глянул на дочь. Ему показалось, что по ее лицу скользнула гримаса жалости. Она провела ладошкой по его седой и изрядно поредевшей шевелюре. Сказала:

– Да, прислушиваются. Но ты ведь не можешь выставить свою кандидатуру еще на один срок. Если изберут твоего недруга, нам что? Бежать?

– Что за глупости! Мы же не диссиденты какие-нибудь.

– Нищими останемся. Счета арестуют, дачи отберут.

– Это тебе Березович напел?

– Сама сообразила. Он, кстати, тоже такого мнения.

– Ты опять предлагаешь мне объявить Стрельца преемником. Но ведь я уже сделал его премьером!

– Этого мало, па.

– Хорошо, малышка. Вот закончатся полномочия, и объявлю.

– Когда истекут твои полномочия, будет поздно.

– Чего ж ты хочешь? Не могу же я передать ему свои полномочия сейчас.

– Почему не можешь?

– Нельзя обманывать доверие электората.

– Па! Ты витаешь в облаках. Никакого доверия уже нет. Сделай красивый жест, и останешься в истории.

– Я уже и так в истории.

– А внука тебе не жалко? А меня и маму не жалко?

Она встала, заходила взад-вперед по спальне. Президент, лежа на подушках, следил за ней с сочувствием и любовью. Дочь совсем не походила на мать. Она была такая же, как он в молодости: не боялась ни работы, ни трудностей, ни мужа, ни сплетен. Ее бы поставить президентствовать! Не хуже Екатерины Второй бы справилась. Цари не лыком были шиты, начинали с закона о престолонаследии и блюли его… А у нас, видишь ли, демократия!

Дочь перестала мельтешить, подошла к окну, раздвинула шторы. В свете прожекторов стало видно, как крупными хлопьями падал и таял снег.

А ведь и в самом деле несладко придется, подумал он, если к власти придет чужой кадр. Правые, левые, зеленые, красные… – все чужие и зубастые! И все лезут в политику, хотя ничего в ней не смыслят. Расплодились, как тараканы, так и норовят куснуть.

Опять сдавило сердце. Президент нашарил на столике зеленоватые таблетки, бросил одну в рот, она тут же растворилась. Полегчало.

– Иди сюда, Тома, – позвал он.

Она подошла, присела.

– Ты уверена, что Стрелец не сдаст нас?

– Уверена.

– На чем держится твоя уверенность?

– С ним уже был разговор. Он обещал.

– Ты веришь обещаниям?

– Нет. – Она пошарила в сумочке, достала сложенный листок, протянула отцу. – Это будет его первый указ в должности ИО.

Президент протянул к столику руку за очками, дочь подала ему их. Вчитывался в строчки медленно, ровно пытался оттянуть момент, когда должен будет сказать свое окончательное «да» или «нет». Указ гарантировал неприкосновенность семьи, в нем скрупулезно перечислялись все пожизненные привилегии ушедшего в отставку Президента: охрана и прислуга, вилла с бассейном и теннисным кортом, личный автопарк. Придраться было не к чему.

– А Березович насчет Стрельца какого мнения? – спросил он дочь.

– Поддерживает.

– Как бы ему не пришлось драпать из России.

– Он сумеет выкрутиться. Для меня родные – ты, сын, мама. Остальные пусть выкарабкиваются сами. О ком-то пожалею, о ком-то скажу: так и надо.

– Кто готовил документ?

– Сам Стрелец. Об указе пока никто не знает. Он не для прессы.

– Н-да. Все равно полной веры у меня нет.

– Почему?

– Скрытный он какой-то.

– Разве это плохо?

– Бес его знает.

– Что ты решил, па?

Он ответил не сразу. Глядел на дочь, вспоминал, как она поддерживала и ободряла его в тяжкие дни. Тогда Меченый изгнал его со всех государственных постов. Жена только охала. А дочь говорила: «Ты еще въедешь в Кремль на белом коне!» И ведь права оказалась. Может, и сейчас права?..

– Уговорила, – сказал наконец он. – Только дайте мне срок!

– Конечно, па. Скажешь свое слово народу в новогоднем обращении.

– Ты маме пока не говори.

– Я что, не понимаю? Спокойной ночи, папа.

…Он лежал с открытыми глазами и глядел в потолок. Вот и закатывается его эра. Стар стал и никому не нужен. Вспомнил земляка-садовника, который исчез с его дачи в одночасье. Вспомнил Крестоносца, не бросившего его в самые черные дни. Никого не осталось. Ни друзей, ни соратников.

Не спалось. В комнату нехотя вползал поздний ноябрьский рассвет. Он нашарил в изголовье кнопку радиоприемника. В спальню влетел голос певца Херувимова. Президент даже захотел сплюнуть, настолько он его не терпел. Особенно песню про зайку. Слова будто смывались в унитаз, а мелодия вязла в ушах, как вонючая сера. Остервенело крутанул колесо настройки и наткнулся на Би-би-си.

Эта русскоязычная станция его не обижала. Если и критиковала, то по-джентльменски, как и полагается англичанам. Не то что свои, которые так и норовят обгадить. Диктор Би-би-си излагал последние известия. Президент слушал вполуха, пока в его сознание не проникла фамилия – Кузнецов, владелец частного адвокатского бюро «Уханов и партнеры». Ну и пройдоха этот Перри-адвокат, даже в английскую радиостанцию пролез! Защищал, видишь ли, какого-то грека, ровно ему мало своих…

Стал вслушиваться и понял, что защищал адвокат как раз своего, прикрывавшегося греческим паспортом. Киллером грек подрабатывал. Вот мразь, успевал валить мишени и дома, и за бугром. На хрена он нужен российскому правосудию? Пускай бы макаронники и разбирались с ним!..

Нет, рано расслабляться. Сегодня же надо накрутить хвоста военному и внутреннему министрам. И за Чечню, и за казнокрадство, и за этого грека-киллера…

2

– Информация, Пилот, – сказал с порога Белый.

Он появился в бункере с непокрытой влажной головой и в черном кожаном плаще, на котором поблескивали капли влаги.

– Сначала разденься, – ответил командир.

Им обоим было плевать на непогоду. Они просто не обращали внимания ни на осадки, ни на холод, ни на одуряющую жару. Погода для них значила лишь одно: способствует она выполнению задачи или усложняет.

– Принято решение: Президент уйдет досрочно. Исполнять его обязанности станет Стрелец.

– Ого! – Пилот не смог скрыть удивления.

– Кто надавил на деда?

– Дочь.

– Как Стрелец отреагировал?

– Первый указ его будет о неприкосновенности Президента и его семьи.

– Текст Указа уже есть?

– Есть. Но тут по нулям, Пилот. В прессе указ не будет опубликован.

– Человек из системы у руля, – проговорил Пилот.

– Система другая стала. Темная лошадь – этот Стрелец, – ответил Белый.

– Лошадь – не худший вариант. Может, сдвинет воз.

– Еще одна новость. Акинолос завтра будет в Москве. Его засунут в Тишину. Оттуда он уйдет с одним из надзирателей. Туз хочет забрать его под себя.

– Ну и хрен с ним! Что с Люсьеной Гугиной?

– Модельный салон купили вместе с модельершами. Марафет там наводит. Дамочка, скажу тебе, любого старшину за пояс заткнет.

– А журнал?

– Наняла юриста. Тот пока бумагами занимается…

– Вот что, друг, – сказал Пилот, – восстанови-ка контакты с дятлами.

Дятлами на сленге спецслужб именовались агенты-информаторы.

– Думаешь, понадобятся? – настороженно спросил Белый.

– Думаю…

Дятел-демократ. Рыночный «сирота»

1

Из бывших серьезных информаторов Белого при деле оказался только один – Ребоксин. Остальных заманило и засосало, не оставив ориентирных вешек, рыночное болото. Ребоксин раньше ведал в республиканском Совмине аптечными делами и попал в разработку, когда пустил налево партию импортного лекарства с названием «ребоксин». Отсюда и агентурная кличка. Бывший аптекарь не только остался на плаву, но и взобрался на довольно высокую кочку. Отвечал за материальное обеспечение демократов первой волны.

Белый отловил его на выставке художников-авангардистов, где он, пузатенький и низкорослый, по-хозяйски прохаживался под руку с яркой брюнеткой, заметно выше него ростом. Увидев Белого, он изменился в лице и мгновенно утратил вальяжность.

– Рад встрече, – протянул ему руку Белый. – Встречу обмыть полагается.

– С-само собой, – начал заикаться Ребоксин.

– Извините! – адресовался Белый к брюнетке. – Мы старые приятели. Не обидитесь, если я умыкну его у вас на часок?

Она холодно улыбнулась и, соглашаясь, кивнула.

Белый разлил коньяк по фужерам. Жестом пригласил дятла выпить. Тот сделал судорожный глоток, поставил фужер на стол. Собрался с духом и, запинаясь, предложил:

– Я готов заплатить значительную сумму, чтобы вы навсегда забыли обо мне.

– Что это тебя так встревожило, Ребоксин? Боишься, что кто-то узнает, что ты, перестройщик со стажем, занимался стукачеством? Вообще-то, демократам это сильно не понравится.

Перестройщик испуганно покосился на пустовавшие столики и признался:

– Боюсь.

– Напрасно. Кроме тебя и меня, никто ничего не знает. Картотеку я увел из канцелярии и спрятал в надежном месте.

Белый блефовал. Не было никакой картотеки. А о Ребоксине, как и о других дятлах, знал, кроме него, только Пилот.

– Расскажи, какая каша варится в вашей партии, кто кого подсиживает, кто с кем контачит, кого станете проталкивать в президенты.

– Я политическими делами не занимаюсь.

– Не прибедняйся, Ребоксин. Ты держишь партийный общак, значит, секретов от тебя нет. Ну?

Дятел поежился.

– Да ты не суетись. Выпей, чтобы дети грома не боялись.

– К-какие дети?

– Твои, у тебя же двое.

Ребоксин выцедил фужер до донышка.

– Теперь выкладывай! – приказал Белый.

– Наши на президентское кресло не замахиваются. Тут другие решают.

– Кто?

– Точно не знаю. Олигархи, одним словом. Мы опираемся на регионы. Шансы есть в Питере, в Нижнем и на Дальнем Востоке.

– Кто оплачивает выборы?

– Банки, фонды, корпорации.

– Счета через тебя проходят?

– Через меня.

– Не тяни, чирикай.

– Пока обналичили только один счет.

– На какую сумму?

– Два миллиона зеленых.

– Откуда он поступил?

– Из государственного фонда.

– Ну-ка, ну-ка? Конкретнее.

– Его возглавляет один кавказец-меценат, тоже из демократов.

– Господин Заурбеков?

– Да.

– Наличность уже в Питере?

– Нет. Полтора миллиона повезет на днях депутатка Алина Георгиевна.

– А еще полмиллиона?

– На нужды центра.

– Нехило кормитесь. Какого числа депутатка повезет валюту?

– Еще не определились.

– Пока с тебя хватит. Когда понадобишься, найду.

Белый поднялся и покинул кафе.

Осталось навестить наседок – мелких информаторов на рынке.

2

Тут ему не повезло. На рынке, где раньше торговали завербованные им мясник и галантерейщик, их места занимали совсем другие люди.

Белый неспешно выбирался из рыночного людского потока, когда услышал со стороны складского вагона надсадный крик:

– Суки! Я старший лейтенант!

Раздвинув толпу, он прошел к вагону. Ему хватило мгновения, чтобы прояснить ситуацию: стандартная базарная разборка с поножовщиной. На испятнанном снегом и лужами асфальте сидел качок с жабьими глазами и зажимал грязными руками окровавленное брюхо. Возле него бестолково суетился худосочный волосатик. Рынок контролировали бригадиры Зураба, а эти двое – мелкие прихвостни – сборщики дани с торговцев.

У милицейского «уазика» два стража рыночного порядка, прапор и сержант, пытались скрутить молодого мужика в наручниках. Им помогал небритый кавказец. Скованный по рукам мужичок не давался, хотя его и сшибли с ног. Каким-то чудом он изловчился приподняться и, выбросив, словно пращу, ногу, завалил прапора. Шлепнувшись рядом с ним, оплел ногами его голову и прохрипел:

– Я – морской пехотинец, суки!

На него навалилась базарная толпа, и морпех сник перед превосходящими силами противника. Его затолкали в «воронок». Туда же погрузились охающий прапор и сержант.

Может, и прошел бы мимо Белый в тот день, но слова «морской пехотинец» всколыхнули в груди подзабытые чувства корпоративной солидарности. Установить, куда отволокли морпеха базарные блюстители, было делом техники.

Он появился перед вислощеким капитаном, когда тот в компании прапора и сержанта в очередной раз принял на грудь и смачно заглотил кусок сала. Оглядел теплую троицу, достал из кармана одно из своих удостоверений с красными сафьяновыми корочками и российским гербом, сунул под нос капитану:

– ФСБ. Я подполковник Белов.

Капитан таращил на него мутные глаза и никак не мог врубиться в обстановку. Его парализовали гербовые корочки. Их владельцы всегда внушали ему ужас и мгновенное раскаяние за поборы с владельцев палаток и мелких торговцев. Он с трудом поднялся со стула, пробормотал: «Капитан Чапля».

– Ты зачем, дебил, арестовал нашего оперативника?

– Я… дык… ножик…

– Пальчики с холодного оружия распорядился снять?

Капитан, все еще продолжавший держать ладонь у виска, понял, что отсутствующий вещдок его погубит.

– Дык… это… пропал ножик…

– Я тебя самого удыкаю в лефортовский каземат как врага народа!

«Враг народа» добил капитана так, что он окончательно протрезвел, впал в панику и несколько раз конвульсивно дернулся.

– Что ты дергаешься, как ампутированная конечность?

– Смилуйтесь, товарищ… – хотел обратиться по званию, но оно, как и фамилия страшного визитера, не оставило в голове следа. – Это… детки у меня…

– Быстро сюда арестанта!

– С-слушаюсь.

– Он, Лексеич, того… ослаб, – пробубнил прапор.

– Так вы что? – повысил голос Белый. – Били его?

– Н-никак н-нет, – трясущимися губами промямлил «враг народа». – Он… это… сам стукался.

– У входа стоит джип, – адресовался к прапору Белый, – две минуты сроку, чтоб ослабший был в машине! Не то сам сильно и на много лет ослабнешь, понял?

– Так точно! – Тот отклячил задом дверь и шустро исчез.

– А у тебя, капитан, большие проблемы появились! – пригрозил Белый.

Морпех уже лежал на заднем сиденье джипа. Прапор испуганно трясся у дверцы. Открыл рот, собираясь доложить страшному начальнику, но Белый ткнул его заученным приемом, и базарный служака грузно осел на слякотный тротуар.

Отъехав от опорного пункта милиции, Белый припарковал машину, распотрошил аптечку и занялся осмотром пострадавшего. Тот попытался сесть, но он велел ему лежать. Больших повреждений на теле не наблюдалось. В основном синюшные ушибы и ссадины. Пара ребер, похоже, была сломана. Нож, вероятно, прошел по касательной. Рану он обработал перекисью и залепил смоченным слюной порохом – самое надежное средство при таких ранениях. И повез морпеха в больничку на территории базы. Там и выспросил: где служил, как попал в Москву, в общем, выяснил его биографию.

3

– Много накопал? – спросил Пилот у Белого.

– Есть кое-что. Одна депутатка едет в Питер. Везет чемодан зелени тамошним демократам на выборы.

– Кто такая?

– Алина Георгиевна. По ящику любит мелькать.

– Известная личность, туды ее в медь! – качнул головой Пилот.

Он видел эту ораторшу на экране телевизора. Язык у дамочки был подвешен неплохо. При советской власти она вроде бы работала в горсовете. В перестройку ругала времена застоя, теперь осуждала нарушение прав человека.

– Выяснил, чья валюта? – спросил Пилот.

– Зурабовская.

Вот тебе и ораторша! Деньги-то от криминала!

– Что у тебя еще в заначке, Белый?

– Сироту на рынке подобрал, бывшего морпеха.

– Зачем он тебе?

– Дерется здорово. Троих братков уделал. Менты его заковали и бросили в кутузку. Пришлось их припугнуть.

– И как?

– Нормально. Увел у них морпеха.

– Что он делал на рынке?

– Подрабатывал грузчиком. Нарвался на зурабовских отморозков. Один хотел вытянуть из его тележки две бутылки водки. Морпех не дал. Тот вытащил финку. В потасовке сам напоролся на нее брюхом.

– Понятно, морпех финку отобрал и воткнул ее в брюхо обидчику.

– Примерно так.

– Куда ты его поместил?

– В нашу больничку. Пригодится, как подлечится.

– Ты его документы видел?

– Нет пока. Верю ему на слово. Каретников Георгий Иванович, старший лейтенант запаса. Родни нет, детдомовец. Не женат, пригрелся у какой-то девицы.

– На твою ответственность, Белый. И еще. Черные обид не прощают. Нам разборки с ними ни к чему, с Тузом у них нейтралитет. Так что пусть сирота забудет свою фамилию. Подбери ему другую, с намеком на еврейскую.

– Фамилия Кацерик годится?

– Вроде бы так в Белоруссии называют воробьев. Но намек есть.

– Зверьковые баксы не должны уйти питерским уголовникам. Акинолоса оставь в покое, пусть мочит конкурентов Туза…

Акинолос

1

Камера-стакан три на полтора. Откинутый от бетонной стены топчан. Вбетонированные в пол столик и табурет. И металлическая дверь с амбразурой и глазком для вертухая. Акинолос лежал на топчане, заложив руки за голову. Мысли в голове блуждали бесцельно и лениво.

Заскрежетала заслонка. Он даже не повернул головы.

– Ужин! – подал голос вертухай. – Хлеб не глотай, а разломи.

Акинолос не ответил. Дождался, когда амбразура захлопнется, разломил хлебный ломоть и увидел патронную гильзу от мелкашки. Расковырял, достал крохотный бумажный рулончик. Раскатал его на два отдельных листочка. На первом была одна фраза: «Полностью доверься Сивому». «Сивый» – от фамилии Сивов – был тот самый вертухай, что принес ужин.

Второй листок был сложен вчетверо. На нем был какой-то план. Разглядев его, Акинолос понял, что это не что иное, как схема внутренних переходов его нынешнего казенного дома. На ней были обозначены два поста и КПП, прогулочный дворик и лестница в административный корпус. Красным кружочком – его стакан-одиночка. Он растер обе бумажки в труху и бросил в миску с перловой баландой.

Автоматически, без аппетита и без отвращения, выхлебал баланду с бумажной трухой. И зарядился на долгое ожидание. Сивый с напарником дежурил через трое суток на четвертые.

Наступила его очередная смена. В полночь его физиономия нарисовалась в амбразуре.

– Слышь, Боец, – произнес он шепотом. – В следующую мою смену побрейся перед ужином. А перед моей вахтой заболей. Стони, вой, доктора требуй…

Условная ночь подошла по графику.

Ужин ему выставил напарник Сивого. Тот должен был сменить его на вахте в 20.00. Акинолос прилег. До семи вечера замер покойником, приказав себе не шевелиться. Затем стал постанывать. Сперва тихо, затем громче и громче. Надзиратель-напарник пару раз заглядывал в глазок, однако оставался глух и нем. Видно, дожидался конца вахты, чтобы все хлопоты свалились на сменщика. Около восьми Акинолос заорал:

– Врача! Врача, мать вашу!..

Амбразура приоткрылась, и усатый произнес со злобой:

– Заткнись, убивец!

– Врача давай! Сдыхаю…

В коридоре послышался топот кованых башмаков. Акинолос узнал по шагам Сивого и застонал с хрипением.

– Чего там? – спросил тот напарника.

– Врача, падла, требует.

Акинолос громко и протяжно охнул. И замолк.

– Хреново, – сказал Сивый. – Вдруг сдохнет – отвечать придется. Давай глянем на него. Только пушку приготовь, может, косит под дохлого.

Дважды лязгнули замки. В камеру шагнул Сивый, за ним – усатый.

– Чего это он глаза закатил? – растерянно проговорил напарник.

– Сдох вроде. Раньше надо было подсуетиться, врача вызвать. А ты меня дожидался…

Усатик боязливо шагнул вперед. Наклонился, чтобы свободной рукой ухватить четырехпалую кисть заключенного. В этот момент Сивый с размаху опустил ему на затылок пистолетную рукоять.

Акинолос вскочил с топчана. Коротким взмахом перешиб вертухаю ребром ладони шейные позвонки. Требовательно взглянул на Сивого.

– Скидай с него форму и бери пропуск. Его – на свое место. И вот это… велели передать тебе. – Достал из кармана целлофановый пакет, положил на столик. – Переодевайся. Я на стреме в коридоре.

Разоблакав ветрухая, Акинолос свалил его на топчан, прикрыв с головой вытертым одеялом. Поднял упавший на пол пистолет вертухая. Облачился в форму надзирателя и опоясался ремнем с кобурой.

В пакете, оставленном Сивым, оказались финка-выкидушка, моток скотча, десять тысяч сотенными купюрами в рублях и гримерный набор, даже с зеркальцем. Усы из пакета были копией усов незадачливого надзирателя, занявшего топчан обитателя камеры.

Акинолос выдавил из клеевого тюбика червячка, размазал его на кожице усов, приладил перед зеркальцем на верхнюю губу. Сунул за щеки прокладки, чтобы лицо было полнее. Копией вертухая, понятно, не стал, но в темноте, надеялся, сойдет. Стукнул в дверь. Сивый отпер замки.

– Теперь запоминай, боец. Дорогу до выхода в прогулочный дворик знаешь. От него сразу направо и по коридору. Там пост. Дубаки привыкли, что мы по ночам за водкой для зэков ходим. Ждут свою халявную поллитру. Затору не будет.

– Схему переходов знаю, – прервал его Акинолос.

– Говорю что велено. Шагай дале в первый поворот налево. В торце другой пост. Тоже вид имеют на поллитру… И плац. Наискосок – КПП. Там конвойщики, их за поллитру не купишь, пропуск кажи. Тут уж все зависит от случая и от тебя самого. Направо за углом – жигуль-«копейка». В машине – гражданская одежа и документы. Гони до Ленинградки. У первой заправки пересядешь в «Оку» синего цвета. Стоит справа под фонарем. Бросишь ее перед ГАИ, у Кольцевой. Через нее – пехом. И опять на Ленинградку. Там тебя подберут.

«Дорога на ферму», – подумал Акинолос.

– Вали, – сказал Сивый, когда они вынырнули из камеры.

– А ты?

– Вдвоем подозрительно. Я выйду в конце смены.

Акинолос уверенно миновал первый пост. Куривший у выхода дубак даже поднял в приветствии руку. На втором посту охраны вообще не было. Вход и выход стерегла запертая решетка. В окно Акинолос увидел, что охранник, сидя за столом, уронил голову на локти и дрых. Он побарабанил по стеклу пальцами. Охранник поднял голову, проморгался. Протянул руку. Запор щелкнул, высвобождая решетку.

КПП светился огнями. Акинолос пересек плац. Шагнул в проходную.

У железной двери стоял солдат-мальчишка с автоматом за спиной. Взяв в руки пропуск, он с продолжительным вниманием стал изучать фотографию. Затем взглянул на Акинолоса. Снова – на фотографию. Оторвав от нее взгляд, спросил:

– Опять за водкой?

Акинолос согласно кивнул.

– Ну, бардак! – сказал в сердцах солдатик.

Но выпускать водочного гонца не спешил. Всего скорее, мысленно костерил режимщика, которому зэки ежемесячно отстегивали тысячу гринов за возможность выпить и нормально закусить. Нехотя вернул пропуск и дал отмашку. Железная дверь поползла в сторону. Акинолос неспешно прошел в образовавшуюся щель. И уже ступил на крыльцо, когда вдруг услышал:

– Эй! Вернись!

Оглянулся. Солдатик, срывая с плеча автомат, двигался за ним.

– Ну, что еще? – спокойно спросил Акинолос.

– Руки вверх! – выкрикнул тот.

Это были его последние слова. Пуля, выпущенная Акинолосом из трофейного «ТТ», попала ему в переносицу. А сам он метнулся вправо. И вовремя. Вслед ему хлестнула с вышки автоматная очередь. И тут же завыла тревожная сирена.

Услышав сигнал тревоги, Сивый бросился к выходу. По плацу от караульного помещения бежали солдаты. Ворота КПП были распахнуты. К ним подкатили три уазика. Оперативный дежурный с матюгами рассаживал в них тревожные группы.

– Что случилось? – спросил Сивый. – Побег?

– Какого хрена тебе здесь надо? – заорал капитан. – Почему покинул корпус? Марш на вахту!

Для Сивого дело сильно запахло керосином. Возвращаться ему было никак нельзя. Труп напарника вот-вот обнаружат. От него Сивому не отвертеться. Начнут копать. Накопают еще один труп, по документам которого он и устроился в эту крытку. Выяснят по пальчикам, что он в бегах. Всплывет старое дело, он шел по нему паровозом и получил срок на полную катушку.

Уазики между тем покинули территорию. Ворота еще оставались открытыми, готовые выпустить подкативший ГАЗ-66 с солдатами. Капитан как раз что-то втолковывал сидевшему в кабине пожилому прапору… Другого такого шанса могло и не подвернуться.

Сивый сделал несколько шагов к воротам. В этот самый момент оперативный дежурный обернулся:

– Куда, сучий потрох? Назад!

Его крик подстегнул Сивого. Тяжелыми скачками он достиг ворот, сшиб часового. Выскочил в улицу. Вот она, воля, рядышком!.. И тут его настигли сразу несколько автоматных очередей. Прошили спину. Он свалился на асфальт, так и не поняв, что уже умер.

Акинолос не сомневался, что уйдет от погони. Инструкция, которую озвучил ему вертухай, теперь не годилась. Наверняка уже объявлена операция «перехват», и ехать к заправке, где его ждет «Ока», было бы верхом глупости. Завернув на жигулях в плохо освещенный проулок, Акинолос нашел дом с аркой и темным двором. Въехал туда, припарковался подле стоявших впритык темных гаражей-ракушек.

В бардачке обнаружил права и паспорт на имя Сапожкова Ивана Мартыновича. На фотографии он был без усов и в очках. И все же Акинолос не стал сдирать свои бутафорские усы и выплевывать защечные прокладки. Не ровен час, разослали ориентировку… Комплект одежды аккуратно лежал на заднем сиденье. Все пришлось впору: джинсовый костюм, серый плащ с утепленной подкладкой и серый берет. Оставив жигуль-«копейку» на разграбление дворовым пацанам, Акинолос вышел на магистральную улицу.

Частника-волгаря поймал тотчас.

– В Шереметьево по-быстрому – как? – спросил.

– Зеленых стольник. Время ночное.

– По курсу годится?

– Садись… Бабки сразу.

– Нет вопросов.

Акинолос отсчитал тридцать бумажек. Вручил их ночному стригалю. Тот дал по газам и помчался в Шереметьево.

Не доезжая Кольцевой, Акинолос тронул за плечо водителя:

– Тормозни, друг. Отлить хочу – спасу нет. Вон там, где не так светло.

Тот сбавил ход, остановил машину под негоревшим фонарем.

– Дуй под колесо, – посоветовал.

– Спасибо, – ответил Акинолос. И ткнул стригаля пальцем пониже кадыка. Тот замер с выпученными глазами и обмяк…

Его отключки хватило на то, чтобы перетащить бесчувственное тело на место пассажира, самому сесть за баранку и отогнать «Волгу» к темной стене какого-то склада. Только там шофер пришел в себя. Повел вокруг замутненным взглядом, увидел у распахнутой дверцы клиента с пистолетом в руке и всхлипнул:

– Не надо! Не надо, прошу! У меня два сына-школьника. Возьми все деньги!

– Тихо! – приказал Акинолос. – Не будешь рыпаться – увидишь своих сыновей. Выходи.

Стригаль поспешно вылез. Зубы его начали выстукивать дробь.

– Не дергайся. Руки назад и повернись спиной.

Скотч все же пригодился. Акинолос спеленал им кисти рук невезучего бомбиста. Наглухо заклеил ему скотчем рот.

– Полезай на заднее сиденье. Живо!

Тот покорно нырнул головой вперед.

– Ложись и вытяни ноги. Закинь одна на другую.

Акинолос забинтовал ему скотчем ступни.

– Деньги я тебе заплатил. Хватит на молоко сыночкам. Лежи смирно. До четырех утра я буду рядом с тобой… Потом повезем в Лыткарино товар…

«По-хорошему-то, конечно, не надо было оставлять свидетеля. Ну да хрен с ним, пускай живет. Сегодня я добрый», – подумал Акинолос.

Захлопнул дверцу и растворился в темноте.

О побеге Акинолоса Пилот узнал из радиообмена милицейской волны. Ее пасли круглосуточно.

– Мудаки, туды их в медь! – выругался он в адрес организаторов побега. – Троих угробили!

– Солдатика жалко, – поддержал его Белый.

– Как считаешь, где его спрятали? – спросил Пилот.

– Либо в Лихославле у косоглазого, либо на ферме. Возьмем Черепа на прослушку и уточним.

– Как ты мыслишь провернуть акцию с валютой Зураба?

– Сам поеду.

– В помощники кого?

– Братков Туза привлекать нельзя. Морпех долечивается. Может, Рыбака у Люсьены забрать?

– Рано. Вот что, друг. Дам тебе в помощь двух классных наружников. Служил с ними до нашей «семерки». Теперь оба пенсионеры. Позвоню им, чтобы вылетали. Да и ты телефончики запиши.

Пилот встал из-за стола. Достал из вмурованного в стену сейфа алфавитную книгу. В ней не было ни фамилий, ни названий городов – только псевдонимы и цифры.

– Записывай, Белый. Харьков – Иван Павлович, номер телефона… Самара, Виталий Львович, номер…

2

Ферма располагалась на территории бывшего пионерлагеря и занимала полуостров, отделяющий Москву-реку от старицы. Череп приобрел территорию у обнищавшего совхоза чуть ли не задарма. Строители отгородили полуостров железным забором. Снесли летние ребячьи домики, возвели двухэтажный кирпичный дом с бетонным подвалом, гараж и маленькую баньку.

Туз тут бывал редко и не задерживался. Это была база Черепа. Местным «гарнизоном» рулил Бугай, и в самом деле напоминавший внешне племенного быка.

Сюда отправляли на отдых братков после разборок с пальбой и тех, кого надо было спрятать от любопытных глаз. Спрятали здесь и Акинолоса.

Он чувствовал себя на ферме узником. Без замков и решеток, но все равно будто в заключении. Даже психовал, но внешне этого не выказывал.

Дождь-мукосей сменялся тихим снегом. Лужи не просыхали. Акинолос вынужден был носить резиновые сапоги, которые терпеть не мог. Единственным развлечением был спортзал. А ему хотелось женщину. Но кроме расплывшейся поварихи, матери двух братков-уголовников да неряшливой бабенки, никого из прекрасной половины человечества не было.