Текст книги "Из пережитого"

Август 1991 года

Заметки, с которыми вы только что ознакомились, были написаны в апреле – мае 1991 года. С тех пор прошло несколько месяцев, но насыщенных такими событиями, которые вместили в себя целую историческую эпоху и, по-видимому, на века изменили судьбы нашей Родины (если она вообще сохранится). Роковые августовские дни, разгон Съезда народных депутатов СССР (сентябрь 1991 года), Минские соглашения о Содружестве Независимых Государств, расширение круга участников этих соглашений в Алма-Ате, упразднение поначалу de facto, а потом и de jure Союза ССР, ликвидация Верхового Совета СССР, отставка Президента СССР – один только перечень этих событий показывает, какая нагрузка выпала на долю второй половины 1991 года. Но давайте постараемся по порядку разобраться в том, что же все-таки произошло, на каком витке исторического развития мы находимся и что ожидает нас и наших детей, если не в отдаленной перспективе (ибо нет пророка в своем отечестве), то хотя бы в ближайшем будущем.

Героя наших предыдущих заметок мы будем касаться и здесь, но в роли центрального персонажа он уже выступать не будет – он займет куда более скромное место, которое ему и подобает. Итак, мы начинаем.

После топорно проведенного обмена денежных знаков, повышения цен и введения карточной системы напряжение в обществе продолжало нарастать. Межнациональные конфликты вспыхивали то в одной части нашей страны, то в другой. Центробежные тенденции все более громко заявляли о себе, причем не только в отношениях между Союзом и республиками, но и в отношениях между республиками, а также внутри республик.

Центр становился все более недееспособным, сдавая одну позицию за другой. Президент страны подвергался непрерывному давлению как слева, так и справа, его бесконечные увещевания никто не воспринимал всерьез, он производил впечатление вконец растерявшегося человека. Проект Союзного договора, хотя полномочия Союза в нем были сведены к минимуму, встретил сопротивление едва ли не всех республик, которые в то время, по крайней мере на словах, выступали за сохранение Союза. Соперничество Горбачева и Ельцина продолжалось и после того, как последний был приведен к присяге в качестве Президента РСФСР, более того, оно даже усилилось. Все эти политические игры протекали в условиях продолжающегося спада производства, снижения производительности труда, разрушения хозяйственных связей, дальнейшего обнищания самых широких слоев населения. С другой стороны, продолжал складываться класс новых собственников, представители которого рекрутировались из дельцов теневой экономики, мафиозных групп, коррумпированного чиновничества, бывших аппаратчиков и новоявленных демократов, которые, не брезгуя никакими средствами и окончательно сбросив маски, встали на путь растаскивания общенационального достояния и перевода своих капиталов за рубеж. Наметился конфликт между органами власти на местах в лице Советов, которые как бы в насмешку продолжали именоваться Советами народных депутатов, и исполнительно-распорядительными органами в лице мэрий, причем внешне этот конфликт фокусировался на противостоянии Советов и глав администрации (например, Московского и Санкт-Петербургского городских Советов, с одной стороны, Гавриила Попова и Анатолия Собчака – мэров Москвы и Санкт-Петербурга, с другой). Словом, в воздухе пахло грозой. В этих условиях в центральной печати появляется заявление девяти известных политических деятелей, которые выступили в качестве фундаторов движения за демократические реформы. Не буду пересказывать содержание этого заявления. Решил откликнуться на него в печати. Подготовил на сей счет соответствующее письмо в «Правду» на имя тогдашнего редактора И. Т. Фролова. Какое-то время отправить это письмо было недосуг, но наконец решился это сделать. Отправил письмо 28 июля 1991 года, а в августе получил уведомление о том, что 6 августа оно было вручено. Думаю, что читателям записок будет небезынтересно узнать, как я оценивал в то время нараставшие, как снежный ком, события. Пусть они сами определят, в чем я был прав, а в чем заблуждался. Вот это письмо:

Многоуважаемый Иван Тимофеевич!

Направляю Вам отклик на заявление девяти. Буду признателен за его опубликование. Хотел бы, чтобы он был опубликован именно в том виде, в каком я его написал. Если же редакция сочтет необходимым внести в него изменения, прошу обязательно их со мной согласовать. Мои почтовые и телеграфные реквизиты указаны в конце статьи.

С уважением Толстой Юрий Кириллович, член Комитета конституционного надзора СССР, доктор юридических наук, профессор Ленинградского университета

28 июля 1991 г., Ленинград

К чему ведет заявление девяти

Опубликованное в печати заявление «За объединение сил демократии и реформ» девяти известных политических деятелей вызвало широкий и далеко не однозначный резонанс как в нашей стране, так и за рубежом.

Пожалуй, ни один из принципов, провозглашенных в заявлении девятки, не вызывает возражений по существу. Под ними готов подписаться едва ли не каждый честный, здравомыслящий человек. Почему же в таком случае к положительным эмоциям, вызванным заявлением, примешивается чувство горечи? Причем по мере того, как вчитываешься в заявление, это чувство нарастает. Постараюсь посильно на этот вопрос ответить.

Заявление девятки отражает трудности, с которыми столкнулась перестройка, и недовольство, охватившее широкие слои общества, которое поначалу пребывало в плену иллюзий и рассчитывало на то, что нам удастся за сравнительно короткий период более или менее безболезненно совершить переход от административно-командной системы к гуманному демократическому цивилизованному обществу с высоким уровнем благосостояния каждого из его членов. Этого не произошло, да и не могло произойти, кто бы ни стоял у руля государственности в столь непростое время. Почему не могло произойти? Да потому, что метастазами прежней системы заражен каждый из нас, причем те, кто подписали заявление девятки либо поддержали его, пожалуй, не в меньшей степени, чем остальные наши сограждане. Чтобы в жизни общества, его экономической, политической, духовной, социальной сферах, не говоря уже о такой деликатной и в высшей степени чувствительной области, как национальные отношения, действительно произошли коренные животворные перемены, каждый из нас должен как бы родиться заново, сбросить с себя чешую прожитых лет, взяв с собой в будущее то лучшее, что в нем заложено. А это, согласитесь, далеко не одномоментный акт, а сложный, мучительный для каждого процесс, рассчитанный на годы.

В ряду важнейших факторов, определяющих судьбы перестройки, а в конечном счете судьбы нашего общества и государства, я бы выделил два: во-первых, отношение к труду и, во-вторых, национальную терпимость. Уважительное отношение к труду и его общественно полезным результатам у значительной части общества утрачено. Преобладают рваческие тенденции, все хотят потреблять и все меньшее число наших сограждан, особенно среди молодежи, зараженной иждивенчеством, – производить. Не буду вдаваться в анализ причин, приведших к столь пагубному положению, но если в самое ближайшее время не будут задействованы мощные стимулы к высокоэффективному труду, мы просто-напросто не выдюжим.

Что же касается национальных взаимоотношений, то нужно наконец понять, что какой бы строй ни утвердился на нашей земле, жить нам придется бок о бок друг с другом: грузинам с осетинами и абхазцами, азербайджанцам с армянами, молдаванам с гагаузами, литовцам, латышам и эстонцам с русскими и поляками и т. д. Если мы до бесконечности будем предъявлять друг другу к оплате счета по историческим и национальным мотивам, сеять семена вражды и ненависти в нас самих, наших детях и внуках, то дело ни у кого на лад не пойдет.

Можно, таким образом, констатировать, что перестройка при всех допущенных в ходе ее проведения ошибках столкнулась с трудностями объективно. К тому же наше общество оказалось явно не подготовленным к восприятию демократии. Мы напоминаем дистрофика, которому сразу дали слишком много пищи. Организм не в состоянии ее переварить, отторгает ее, в результате чего может наступить и смертельный исход. Думаю, что наше общество не доросло до Горбачева, который с присущей ему совестливостью (а крестьянство на Руси искони было самым совестливым сословием) оказался не в меру доверчив в политике, за что и поплатился отступничеством целого ряда лиц из своего ближайшего окружения. В числе этих лиц есть и те, кто подписал заявление девятки.

Этим, однако, дело не ограничивается. Принципы, которые провозглашены в заявлении девятки, сами по себе возражений не вызывают. Суть вопроса состоит в том, как их претворить в жизнь или хотя бы приблизиться к их воплощению. А вот это как раз и составляет в заявлении девятки наиболее уязвимый пункт, если хотите, ахиллесову пяту заявления. Общих фраз и призывов о построении гуманного демократического общества, необходимости перехода к цивилизованному рынку, конвертируемости рубля, обеспечении каждому товаровладельцу экономического пространства, без которого немыслима нормальная хозяйственная деятельность, мы слышали за последнее время более чем достаточно. Весь вопрос в том, как этого достичь, каковы оптимальные пути и средства, с помощью которых общество наименее безболезненно и в сравнительно короткие исторические сроки могло бы перейти из одного качественного состояния в другое. Пока никто, в том числе и девятка, удовлетворительного ответа на этот вопрос не дал. И здесь невольно приходят на память известные слова Ленина о том, что каждый шаг реального движения в правильном направлении для нас важнее дюжины программ. Вспомним хотя бы печальную судьбу программ «100 дней» или «500 дней». Теперь каждому ясно, что эти программы не имели под собой надлежащего обоснования, не были обсчитаны и заранее были обречены на то, чтобы остаться на бумаге. Почему? Да потому, что опять-таки мы пытались действовать методом красногвардейской атаки на капитал, явно не замечая всей глубины кризиса, которым охвачено наше общество. На это, между прочим, с присущим ему тактом обратил внимание патриарх Алексий II на церемонии вступления в должность Президента РСФСР. А мы по-прежнему уповаем на то, что за несколько лет сумеем добиться коренных изменений к лучшему. К сожалению, сбыться этому не суждено. И это надо честно и прямо признать, а не обманывать себя и других побасенками о том, что вот-вот все коренным образом изменится. Причем в качестве мессии выдвигается у нас то одна достаточно спорная фигура, то другая, будь то Шаталин или Явлинский. Интересно, кто будет следующим.

Таким образом, заявлению девятки явно недостает деловитости и конкретности, понимания путей и средств, с помощью которых можно достичь то, что в этом заявлении провозглашается в качестве программных целей.

Наконец, об отношении девятки и тех, кто ее поддерживает, к КПСС. В отличие от подписавших заявление, в числе которых одни совсем недавно были членами КПСС (Попов, Собчак, Шаталин, Шеварднадзе), а другие формально состоят в КПСС и поныне, я никогда не был и не являюсь членом ни одной политической партии. Поэтому об эволюции подписавших заявление могу судить как бы со стороны, то есть достаточно объективно. Отдаю отчет в том, что читать мораль лицам, за плечами которых солидный и политический, и житейский опыт, по меньшей мере бесполезно. Замечу лишь, что из числа подписавших заявление у меня лично наибольшее уважение вызывают двое. Это А. В. Руцкой и А. И. Вольский. Путь других достаточно зигзагообразен.

Одна из самых загадочных фигур на политическом небосклоне последних лет – Александр Яковлев[27]27
  Фрагмент, относящийся к А. Н. Яковлеву, написан позднее письма в «Правду». Вмонтировал его в текст письма не только потому, что Яковлев был одним из тех, кто подписал заявление девяти, но и потому, что он был в числе подписантов наиболее знаковой фигурой.


[Закрыть]. Деревенский паренек из Ярославщины воевал во время Отечественной войны в морской пехоте, был тяжело ранен. Нелегкими были возвращение к жизни, получение образования, многолетняя служба в партийных органах, которая сопровождалась взлетами и падениями. Пожалуй, переломной для Яковлева стала длительная стажировка в Соединенных Штатах, во время которой он увидел западный мир как бы изнутри, а не так, как он подавался у нас. Очевидно, именно тогда у него закрались сомнения в правильности избранного пути. Позднее он поставил своей целью помочь стране сделать верный выбор. Яковлев пришел к выводу, что модель казарменного полицейского социализма, которая утвердилась у нас, бесперспективна, что западный мир оказался более подготовленным к научно-технической революции, чем мы, и что, наконец, западная демократия в большей степени гарантирует права и интересы личности, чем тот строй, который царил у нас. Разумеется, в течение длительного времени ему приходилось тщательно скрывать существенную эволюцию своих взглядов и выполнять роль правоверного партийного функционера, хотя аппаратчики с обостренным политическим нюхом типа Лигачева давно уже перестали считать его своим. Это послужило одной из причин отставки Яковлева с довольно высокого поста в аппарате ЦК КПСС, который он занимал, и направления его послом в Канаду. Пребывание в Канаде еще более укрепило Яковлева в том, что в королевстве Датском далеко не все благополучно. По возвращении с началом горбачевской оттепели в Москву и стремительным возвышением в партийной иерархии Яковлев прилагает максимум усилий для расшатывания идеологических, политических и социально-экономических основ ставшей ему чуждой советской системы. Он с явным сочувствием относится к сепаратистским тенденциям в Прибалтике, удерживает Горбачева от принятия жестких мер против государств Балтии и с помощью обнародования и осуждения секретных протоколов к пакту Молотова – Риббентропа подводит базу под те акции, которые в конечном счете привели к восстановлению независимости указанных государств. Будучи одно время по существу вторым лицом в партии и государстве, Яковлев делает все от него зависящее для ниспровержения КПСС, отказа КПСС от ее руководящей роли. В конечном счете он оказывается в числе одного из основателей движения демократических реформ и подписывает знаменитое заявление девяти, направленное своим острием против КПСС. Дальнейшие шаги Яковлева приводят к тому, что он выходит из партии. Во время августовских событий он выступает против ГКЧП и поддерживает акции Ельцина и других членов российского руководства, которые в конечном счете привели к распаду Союза ССР. Похоже, однако, что последующее развитие событий – подписание соглашений в Беловежской пуще, признание Союза ССР прекратившим свое существование, отстранение Горбачева от власти – заставило Яковлева насторожиться. По-видимому, он не ожидал, что сепаратистские тенденции зайдут так далеко. Этим можно объяснить, почему он не порывает связей с Горбачевым, принимает участие, хотя бы на первых порах, в деятельности Горбачев-фонда, выступает с рядом заявлений, предостерегающих против излишней поспешности в проведении реформ. С политической арены «архитектору перестройки», как его иногда называют, явно уходить не хочется. Он дает согласие баллотироваться по партийным спискам Российского движения демократических реформ, лидерами которого являются бывший мэр Москвы Гавриил Попов и тогдашний мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак и которое включило в свой список такие разношерстные фигуры, как актер Олег Басилашвили, микрохирург Святослав Федоров и незадачливый главком СНГ, маршал авиации Евгений Шапошников. Как известно, этот блок потерпел сокрушительное поражение, не сумев преодолеть даже 5-процентный барьер, хотя лидеры его явно рассчитывали на то, что они его преодолеют и в Думе наверняка будут. Казалось, звезда Яковлева окончательно закатилась и ему остается лишь писать мемуары. А то, что ему есть, что сказать, и сказал он далеко не все, – не подлежит сомнению. И вот тут совершенно неожиданно Яковлеву поручают возглавить четвертую власть, т. е. радио и телевидение. По существу он возвращается на пост секретаря ЦК КПСС (а теперь президентской партии, если она будет образована) по вопросам идеологии. До этого он занимал куда менее заметный пост председателя Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий. Не берусь судить, чем руководствовался Ельцин, сделав свой выбор на Яковлеве. Возможно, это означает откат от излишнего радикализма в политике и переход на более взвешенный и умеренный курс. Возможно, это попытка наведения мостов и установления контактов с более широкими слоями интеллигенции, а также с умеренными кругами в бывшей КПСС. Как говорится, поживем-увидим. Сейчас нас больше интересуют гносеологические корни многочисленных метаморфоз, которые происходили и происходят с Яковлевым, хотя ему и пошел восьмой десяток. Представители крайне левого крыла, которым он особенно ненавистен, поспешили объявить его агентом влияния, который якобы с потрохами был завербован ЦРУ и действует по указке западных спецслужб. Я не разделяю этих обвинений не только потому, что должен исходить из презумпции невиновности, но и потому, что эта версия очень уж не вяжется и с военной, и с гражданской биографией Яковлева. Не верится, чтобы морской пехотинец, проливший кровь за Родину, к тому же долгое время сражавшийся на идеологическом фронте, стал агентом иностранной державы. Так что в эту версию я не верю. Куда более правдоподобной выглядит другая версия. Впервые оказавшись за границей, Яковлев, будучи, несомненно, человеком достаточно проницательным, был ошеломлен тем, что увидел и что находилось в резком несоответствии с тем, что вдалбливали в головы своих сограждан идеологические трубадуры КПСС, в том числе и сам Яковлев. Это и предопределило все его дальнейшие шаги, правда, не всегда последовательные и взвешенные. Когда пришла пора горбачевской оттепели, он решил, что час его пробил, и выдал на-гора то, что в течение нескольких десятилетий накапливал внутри. Остальное известно. Как же нужно оценивать Яковлева и «вклад», внесенный им в происходящие у нас драматические процессы? В связи с семидесятилетием кое-кто поспешил назвать его отечественным Дэн Сяопином. Я склонен оценивать его значительно скромнее. До Дэн Сяопина ему, конечно, далеко, хотя в политической изворотливости не откажешь.

В связи с тем, что Яковлев родом из Ярославщины, в памяти всплыл такой эпизод. В начале войны в Ленинграде на базе школ, дошкольных и иных организаций создавали интернаты по эвакуации детей и последующему размещению их вдали от прифронтовой полосы. К сожалению, некоторые из них вследствие стремительного наступления немцев оказались на оккупированной территории. Нашему интернату повезло. Пунктом назначения эшелона, в котором мы выехали из Ленинграда, была Ярославская область. Интернат разместили в селе Белогостицы Ростовского района Ярославской области. Ближе к осени через село проходила без оружия воинская часть, точнее, то, что от нее осталось. Очевидно, это была разбитая часть, которую направляли для переформирования в тыл. Мальчишки и девчонки, жившие в селе, как деревенские, так и интернатские, выбежали на обочину дороги, по которой шли солдаты. Никогда не забуду их облик – обросшие, в лохмотьях, источавшие стойкий запах давно немытого тела. Многие – раненые, обвязанные грязными тряпками со следами крови. Самое ужасное – это их глаза с такой безысходностью и тоской, от которой мы, дети, онемели. Возможно, уже тогда у морского пехотинца Яковлева закрались сомнения, так ли уж безупречен строй, который он защищает. А возможно, они зародились еще раньше – когда родная Ярославщина испытала на себе прелести коллективизации.

Основной просчет Яковлева состоит в том, что он явно недооценил трудности, связанные с переводом общества из одного качественного состояния в другое, решив, что частная собственность, в нее он уверовал, – это панацея от всех зол, которая сравнительно быстро обеспечит достижение желаемых результатов. На этом архитектор перестройки и обжегся[28]28
  Куда более жесткую оценку А. Н. Яковлева дает социолог Ж. Т. Тощенко в книге «Фантомы российского общества» (М., 2015). Он отнес Яковлева к той группе фантомов, которую назвал мутантами. Однако и Ж. Т. Тощенко признает, что Яковлева обуревали сомнения, и в конце жизненного пути он испытывал разочарования, воочию убедившись в том, что результаты так называемых демократических преобразований оказались далеко не такими, каких он ожидал (см. с. 128, 136, 141, 149, 151, 153, 287 книги). Ну что ж, каждый имеет право на собственное мнение. И то, что он может его свободно, без оглядки на власть предержащих высказывать, составляет заслугу, в числе других, также и А. Н. Яковлева. Об этом при всех допущенных им прегрешениях не следует забывать.


[Закрыть].

Почему же отношение девятки к КПСС представляется мне глубоко ошибочным? Да потому, что КПСС при всех допущенных ею трагических ошибках, при всех преступлениях, которые были совершены ее прежними лидерами, стремится (пусть и непоследовательно) стать более цивилизованной. Разве не по инициативе КПСС была начата перестройка, разве не КПСС отказалась от монополии на политическую власть и разве Горбачев не является первым лидером партии, допускающим в свой адрес далеко нелицеприятную, а порой и просто оголтелую, неприличную в нормальном человеческом обществе критику? Нам скажут: все это так, но перестройка застопорилась, и повинны в этом окопавшиеся в КПСС консервативные силы, которые спят и видят, чтобы повернуть события вспять. Поэтому мы, девятка, и те, кто ее поддерживает, выступаем не против КПСС как таковой, в рядах которой миллионы честных и порядочных, даже с точки зрения таких взыскательных судей, как девятка, людей, а именно против этих консервативных сил. Аргумент, на первый взгляд, неотразимый, но только на первый взгляд. Да, вести борьбу против консервативных сил нужно, но не разлагая партию либо извне, либо выполняя роль троянского коня, а сплачивая ряды партии, опираясь на все лучшее, что заложено едва ли не в каждом члене партии, будь то «аппаратчик» (который, кстати сказать, в своем деле часто профессионал – достаточно сослаться на А. И. Вольского), рабочий, крестьянин или интеллигент, а не исходя из пресловутого деления членов партии на наших и не наших, чистых и нечистых. Если мы вновь возьмем на вооружение лозунг: «Сгиньте, нечистые!» – то страшно подумать, к каким последствиям это может привести.

Разумеется, я не собираюсь выступать по отношению к КПСС в роли своего рода «отбеливателя». Свои грехи (а их немало) КПСС пусть замаливает сама. Главное же состоит в том, чтобы конкретными практическими делами утверждать свое право играть заметную благотворную роль в жизни общества. Если обнажить гносеологические корни заявления девятки, то оно, с одной стороны, появилось на волне популизма, который пока еще нарастает, а с другой, отражает растерянность широких слоев общества, которое не было подготовлено к тому, что перестройка столкнется с такими трудностями. Нужно, однако, отдавать отчет в том, что популизм произрастает из того же корня, что и необольшевизм. Объективно авторы заявления, быть может, сами того не желая, толкают нас к тому, чтобы мы вновь прошли весь тот путь, который начали в октябре 17-го. Но мы уже вдосталь нахлебались на этом пути и не хотим отбрасывать то положительное, что было достигнуто за годы перестройки. По существу авторы заявления предлагают взять на вооружение слова гимна, на которых мы десятилетиями воспитывались: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем». При этом мы, к сожалению, не задумывались: а почему он был ничем и нужно ли ему становиться всем? Похоже, что не задумываются над этим и авторы заявления.

Подводя итоги сказанному, можно утверждать, что заявление в девятку не попало. Не попало потому, что в нем нет и намека на конкретные пути и средства, с помощью которых можно достичь провозглашенных в заявлении целей. Единственное, что отчетливо просматривается в заявлении, хотя и маскируется, – это разложение КПСС (извне с помощью тех, кто вышел или готов выйти из партии, и изнутри с помощью тех, кто формально остается в ней) и создание в противовес ей новой партии с крайне разношерстной и расплывчатой платформой, которая будет представлять собою нечто вроде Августовского блока. Но уже в силу этого такая партия с самого начала будет обречена на идейную и организационную разобщенность и по существу служить прикрытием для удовлетворения непомерных политических амбиций отдельных лиц, которых не устраивает их нынешнее положение. Призывы к разрушению КПСС, от кого бы они ни исходили и чем бы ни маскировались, право же, далеко не лучший путь консолидации здоровых сил нашего общества.

Толстой Георгий Кириллович,

доктор юридических наук,

профессор Ленинградского университета,

член Комитета конституционного надзора СССР

Направлено в «Правду» 28 июля 1991 г. Получено «Правдой» 6 августа 1991 г., подтверждением чему служат квитанция о приеме письма и уведомление о его вручении.

Чтобы у читателей не возникло сомнений относительно времени написания письма, сохранил квитанцию о времени отправления письма и уведомление о времени его вручения. К тому же письмо, по-видимому, хранится в архивах «Правды» за август 1991 года. Кстати сказать, само название письма «К чему ведет заявление девяти» тоже имело скрытый подтекст. Напомню представителям более младших, чем я, поколений читателей, что открытая полемика тогдашней ВКП(б) с руководством Компартии Югославии началась с опубликования в «Правде» статьи «Куда ведет национализм группы Тито в Югославии».

Рассчитывал на то, что письмо мое будет опубликовано, но последовавшие в августе события перечеркнули эти ожидания.

Как известно, на 20 августа было назначено подписание проекта Союзного договора, подготовленного в Ново-Огареве. К этому проекту я относился скептически, так как считал, что в нем явно недостаточно очерчены полномочия Союза. Забегая вперед, скажу, что почти целиком согласен с той оценкой проекта Союзного договора, которая была дана в Заявлении Председателя Верховного Совета СССР А. И. Лукьянова. Это заявление было передано по радио и телевидению 19 августа и опубликовано в газетах 20 августа 1991 года.

19 августа 1991 года я находился на даче в Комарово. Заснул поздно, так как сын желал смотреть телевизор и не давал мне спать. Поэтому проснулся поздно, уже в одиннадцатом часу утра, хотя обычно вставал летом значительно раньше. Как только вышел из комнаты, соседка по даче мне объявила, что Горбачев отстранен от власти и к власти пришел Государственный комитет по чрезвычайному положению. Для меня это сообщение прозвучало как гром с ясного неба. Прослушав по транзистору соседки материалы, которые передавались, начиная с заявления А. И. Лукьянова, и наскоро позавтракав, помчался на станцию, от которой жил примерно в двух километрах. Связаться с Ленинградом около дачи не мог, так как телефоны-автоматы вокруг разбиты. 19 августа выпало на понедельник, то есть на день, когда в Комарово закрыта почта. Поэтому позвонить в Москву в Комитет конституционного надзора было неоткуда (междугородный телефон-автомат рядом с почтой тоже не работал). Решил ехать в Ленинград, но к тому времени в движении электричек наступил перерыв. Попал в Ленинград только в третьем часу дня и сразу стал звонить в Москву, но дозвониться никак не мог. Стоило мне набрать цифру 8, и сразу после этого раздавались короткие гудки. Решил, что связь перекрыта. Стал звонить в Ленсовет, но в ответ по всем телефонам тоже раздавались короткие гудки. Позвонил моему коллеге Диме Медведеву, в то время одному из помощников Собчака, но его мать мне сказала, что Дима в больнице с переломом ноги, так как несколько дней назад был сбит машиной. Час от часу не легче! Наконец дозвонился до Комитета. Говорил с Н. А. Сыродоевым. Он сказал, что от имени Комитета подготовлено заявление, подписанное членами Комитета, оказавшимися в Москве. Это заявление ушло в ТАСС. Заседание Комитета созывается 21 августа, и было бы хорошо, если бы я на это заседание приехал. После этого я вернулся в Комарово и стал обдумывать происшедшее. Нужно сказать, что, будучи в городе (а я ехал от Финляндского вокзала до Охты и обратно), не заметил ни скопления народа, ни какого-либо передвижения милиции или войск. Итак, как реагировать на то, что произошло? К опубликованным документам (заявлению А. И. Лукьянова и обращению ГКЧП к народу) у меня было неоднозначное отношение. Заявление А. И. Лукьянова я почти целиком разделял, считая, что от суверенитета Союза в проекте Союзного договора мало что остается. Согласен был и с оценками сложившегося положения, данными в обращении ГКЧП. Настораживало утверждение о неспособности М. С. Горбачева ввиду болезни отправлять свои обязанности. Под этим углом зрения я и подготовил свое заявление. В нем я написал, что разделяю в основном оценки положения, в котором страна оказалась, а также то, что для его исправления необходимы чрезвычайные меры. В то же время отметил, что если Президент действительно не способен или не хочет выполнять свои обязанности, то для отстранения его от должности (хотя бы и временного) нужно использовать существующий конституционный механизм, а не прибегать к надуманному предлогу о болезни Президента. К тому же наличие болезни должно быть подтверждено авторитетным заключением медиков, квалификация и репутация которых не вызывала бы сомнений. В заявлении я отмечал, что даже праведные цели не могут быть достигнуты неправовыми средствами. Уже 19 августа, после того как я узнал, что никто из противников ГКЧП не интернирован, что в их распоряжении находятся средства массовой информации и что на 21 августа созвана сессия Верховного Совета РСФСР, пришел к твердому убеждению, что попытка направить развитие страны по иному руслу, предпринятая 19 августа, провалилась. В ночь с 20 на 21 августа я выехал в Москву для участия в заседании Комитета конституционного надзора СССР. Когда я в 8 часов 25 минут прибыл в Москву (поезд пришел без опозданий), пробирался в гостиницу, несколько раз предъявляя удостоверение Комитета патрулям, главным образом военным. Красная площадь была перекрыта бронемашинами, которые стояли, тесно прижавшись друг к другу. К тому же шел сильный дождь, и солдаты укрывались от дождя в подземных вестибюлях метро. Когда я смотрел на этих безусых мальчишек, у меня сердце сжималось при мысли, что их могут бросить друг на друга и на жителей Москвы и что прольется кровь. То, что заговор обречен (далее я для краткости именно так буду именовать события 19–21 августа), сомнений у меня не вызывало, но я не исключал эскалации кровопролития и пришел к твердому убеждению, что мы должны сделать все, чтобы это предотвратить. Позвонив из гостиницы в Комитет, узнал, что заседание государственно-правовой секции назначено на 12 часов, а общее заседание Комитета – на 14 часов. Счел своим долгом принять участие и в том и в другом. В Комитет, хотя он находился в двух шагах от гостиницы «Москва», пришлось добираться под проливным дождем кружным путем – не вдоль Александровского сада (этот путь был перекрыт), а через улицу Горького (ныне Тверскую), улицы Огарева, Грановского и проспект Калинина – около часу. На заседании Комитета, куда я к 12 часам все-таки добрался, мы подготовили проект заявления Комитета и решили в кратчайший срок созвать заседание для подготовки заключения Комитета (не дожидаясь истечения предусмотренного процедурой двухнедельного срока).