Текст книги "Из пережитого"

Заявление, подготовленное 19 августа, было опубликовано цензурой только с купюрами, и к тому же были указаны члены Комитета, которые, будучи в Москве, смогли заявление подписать. Все это некоторыми средствами массовой информации и представителями депутатского корпуса было истолковано в том смысле, будто в оценке событий 19–21 августа Комитет занял половинчатую позицию и к тому же в самом Комитете в этом вопросе якобы наметился раскол. Видимо, разброда мнений в оценке позиции Комитета не произошло бы, если бы заявление от 19 августа 1991 года подписал только Председатель Комитета. Принять же заявление от имени Комитета 19 августа было нельзя ввиду отсутствия кворума. Что же касается существа заявления от 19 августа, то члены Комитета в тех экстремальных условиях, в которых они оказались, сделали максимум возможного. Если бы заявление было составлено в более жестких выражениях, оно просто-напросто вообще не увидело бы свет. Ведь с 19 августа уже действовала цензура, и даже заявление, составленное в достаточно сдержанных тонах, было опубликовано с купюрами.

21 августа на 16 часов было назначено заседание Президиума Верховного Совета СССР. Находясь на Манежной в здании Комитета, мы не знали, как будут разворачиваться события. Поэтому в числе возможных вариантов обсуждался и такой, как принятие на себя Комитетом посреднических функций в целях предотвращения кровопролития. Это предложение было выдвинуто мною и поддержано другими членами Комитета. Выполнить эту нелегкую миссию, если в том будет необходимость, мы доверили С. С. Алексееву, заявив, что каждый из нас готов ему в этом помочь. Этим объясняется, почему заявление Комитета, принятое между 14 и 15 часами 21 августа, также было составлено в достаточно сдержанных тонах, хотя в нем с полной определенностью отмечалась антиконституционная направленность предпринятых членами ГКЧП мер. Каждому здравомыслящему политику должно быть ясно, что нельзя выступать между враждующими сторонами в роли посредника, заранее махая перед одной из них красной тряпкой, которая действует на нее как на быка.

На этом заседании я передал С. С. Алексееву и свое заявление, сказав, что оно, возможно, ему пригодится. Мы уполномочили также С. С. Алексеева, Б. М. Лазарева и, кажется, М. И. Пискотина принять участие в заседании Президиума Верховного Совета СССР, которое должно было состояться в тот же день в 16 часов, и предложить при необходимости свое посредничество. На этом мы и разошлись. Было это около 15 – в начале 16 часов 21 августа. Я отправился к себе в гостиницу. Когда я шел вдоль Александровского сада, видел, как бронемашины на полной скорости покидали места своей дислокации, причем на улицах и площадях, прилегающих к гостинице, было довольно много людей. Они переходили площадь и улицы, предпочитая не пользоваться подземным переходом. На милицию, которая регулировала движение, внимания не обращали. Слава богу, что в этот момент никого не задавили.

Вернувшись в гостиницу, я стал слушать трансляцию заседания сессии Верховного Совета РСФСР, на котором обсуждался вопрос, ехать Б. Н. Ельцину в Форос или не ехать. Все дальнейшее подробно описано средствами массовой информации, и мне трудно добавить к этому что-либо существенно новое.

Вскоре мы вновь приехали в Москву, где принимали участие в работе не только Комитета, но и Внеочередного съезда народных депутатов, который оказался если не автором, то соавтором собственной эпитафии.

Думаю, что именно в эти дни произошла прелюдия государственного переворота, эпилог которого завершился подписанием Минских и Алма-Атинских соглашений, ликвидацией Союза ССР (вопреки общесоюзному референдуму!) и отстранением от власти Президента Союза ССР, отставка которого, несомненно, была вынужденной. Что дает основание для такого вывода?

Помимо того, что Съезд путем выкручивания рук заставили сделать себе харакири, по существу столь же антиконституционным путем грубо нарушили принципы формирования Верховного Совета СССР, отдав его на растерзание Верховным советам республик. Уже тогда Верховный Совет СССР был обречен на постыдную роль политического импотента, всецело зависимого от усмотрения амбиционных лидеров республик. Грубо была попрана воля избирателей как территориальных, так и национально-территориальных избирательных округов, поскольку избранные ими народные депутаты были лишены возможности представлять их в высшем органе государственной власти страны. А чтобы депутаты не очень роптали, им бросили кость – обещали сохранить их статус до истечения срока полномочий. Однако очень скоро, как мы увидим, и это обещание было нарушено.

А что же Горбачев? После того как его освободили от затворничества в Форосе и привезли в Москву, он не перестал быть пленником – теперь уже московским. Преисполненный чувства благодарности к своим «освободителям», наш крестьянский сын наивно полагал, будто Ельцин и его тогдашнее окруждение стеной встали на защиту своего Президента и сделали все, чтобы вернуть его к власти. В действительности же эти демократы спасали себя и меньше всего думали о том, как удержать у власти Горбачева. На первых порах он был нужен им, чтобы продемонстрировать единение, которое якобы было достигнуто в дни путча, показать, что путчисты не имели прочных корней в широких слоях общества. Но как только Горбачев согласился на все те назначения, которые продиктовал ему Ельцин, то есть выпустил власть из рук, он перестал быть им нужен. К тому же он был подвергнут унизительному перекрестному допросу в Верховном Совете РСФСР, где опьяненные победой «демократы» разговаривали с ним, как с нашкодившим школьником младших классов. По существу заговор пошел на пользу Ельцину и его команде. Как в таких случаях говорят, если бы заговора не было, то его нужно было бы выдумать.

А теперь и о самом так называемом заговоре, его корнях, причинах и следствиях. Прежде всего, нельзя утверждать, будто заговорщики действовали за спиной Горбачева. Никто, в том числе и сам Горбачев, не отрицает того, что они пытались убедить его в необходимости чрезвычайных мер и осенить их президентским указом. Если бы Михаил Сергеевич на это решился, легитимность этих мер не вызывала бы сомнений. Во всяком случае, Михаил Сергеевич был куда более в курсе намерений заговорщиков, нежели тогда, когда в Беловежской пуще, действительно за его спиной, подписывали соглашение о создании СНГ, которое изначально было направлено на ликвидацию Союза, а следовательно, и на отстранение Президента СССР от власти. Если бы у Михаила Сергеевича хватило воли и политической решимости санкционировать чрезвычайные меры, то вполне возможно, что Союз удалось бы спасти. С облегчением вздохнули бы и наши западные партнеры, которые, возможно, для приличия и поморщились бы, но были бы чрезвычайно рады тому, что ядерная кнопка по-прежнему находится в одних руках и им не грозит образование на территории Союза множества государств с непредсказуемыми Хусейнами. Чрезвычайные меры отрезвили бы любителей разжигать межнациональные конфликты. Интересная деталь – как только о введении чрезвычайных мер было объявлено, были освобождены заложники, захваченные на почве конфликта в Нагорном Карабахе.

К сожалению, Горбачев на это не пошел. Трудно сказать, что оказалось доминантой его поведения – нерешительность или желание до конца остаться демократом, хотя можно ли говорить о демократии, когда во всех уголках страны льется кровь, а люди доведены до последней черты нищеты и отчаяния? Вполне возможно, что он решил столкнуть лбами противостоящие друг другу группировки с тем, чтобы впоследствии сыграть роль миротворца на белом коне. Сейчас об этом можно гадать, хотя, по-видимому, вскоре появятся свидетельства и документы, которые помогут обнажить роль во всей этой истории и Михаила Сергеевича Горбачева.

Неверно также, будто заговорщики пошли на путч, стремясь любой ценой удержать в своих руках власть. Власти у них хватало. По существу все ключевые посты, кроме поста Президента, были в их руках. Думаю, что ими двигала в первую очередь серьезная и вполне обоснованная озабоченность положением в стране, которое становилось все более катастрофическим.

Ну, а что же сами заговорщики? Среди них не оказалось ни одной притягательной для народа фигуры. Павлов напрочь вошел в сознание людей как автор обмена денежных знаков и повышения цен. Янаев воспринимался как фигура чисто декоративная, на которой Горбачев сделал свой выбор просто потому, что выбирать было не из кого. Что же касается Язова, Пуго и Крючкова, то наша пресса еще до переворота сделала все, чтобы создать им самый неблагоприятный имидж. Нужно сказать, что и внешность у этих лиц отнюдь не способствовала их популярности. Заговор с самого начала приобрел характер опереточного. Заговорщики хотели и невинность соблюсти, и капитал приобрести. В печати уже говорилось, что, идя на чрезвычайные меры, они так и не удосужились перечитать (а кое-кто – и прочесть в первый раз) опус Ленина «Марксизм и восстание», в котором непревзойденный мастер политических интриг и переворотов предостерегал, что оборона – смерть вооруженного восстания. Наши доморощенные стратеги думали достичь своих целей в лайковых перчатках и накрахмаленных манишках и жестоко просчитались. Они хотели зажарить яичницу, не разбив яйца. Вместо того чтобы немедленно интернировать лидеров противостоящей группировки, лишить их средств связи, захватить Белый дом, они дали им возможность беспрепятственно вернуться в Москву, осесть в Белом доме, созвать сессию Верховного Совета РСФСР, выступить с обращением к народу. Не были перекрыты и средства массовой информации. Собчаку дали возможность вернуться в Ленинград и там сыграть роль героя толпы. Словом, все было сделано настолько топорно, в духе комсомольско-молодежной стройки, что поневоле задаешься вопросом: а был ли это заговор вообще?

Особо следует сказать об Анатолии Ивановиче Лукьянове, который, несомненно, является самой крупной политической фигурой из тех, кто томится сейчас в «Матросской тишине». Он поистине оказался между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, сорокалетние тесные контакты с Горбачевым, хотя бы они и не переросли в дружбу, несомненная приверженность начатому Горбачевым делу перестройки, каждодневные (по достоинству еще никем не оцененные) усилия превратить парламент в профессиональный. С другой – происходящий на глазах развал Союза, нарастание сепаратистских тенденций и межнациональных конфликтов, распад хозяйственных связей, обнищание людей, падение международного авторитета страны, война законов и парад суверенитетов – все это Анатолий Иванович наблюдал, разумеется, не мог этому сочувствовать и мучительно искал выход из кризиса. Добавьте к этому нерешительность Президента, его непоследовательность и пассивность, и вы поймете весь трагизм положения Анатолия Ивановича. К тому же он постоянно подвергался травле и в средствах массовой информации, и со стороны наиболее радикальных депутатов, в первую очередь Собчака, многие из которых (да простят мне непарламентское выражение) просто-напросто бесились с жиру и сами не знали, чего они хотят. Вследствие амбициозности и вопиющей юридической неграмотности многих депутатов Анатолию Ивановичу приходилось терпеливо разъяснять им самые элементарные вещи, которые профессионалам понятны с полуслова. Вот в каких условиях ему приходилось работать. Ясно, что это была работа на износ, и Анатолий Иванович с честью нес свою нелегкую ношу. Будучи государствоведом самого высокого класса, Анатолий Иванович не мог не понимать, что подготовленный к подписанию проект Союзного договора несет на себе печать компромисса и может стать впоследствии яблоком раздора. Эти опасения Анатолий Иванович и высказал в своем заявлении, и я почти целиком с ним согласен.

Анатолий Иванович, несомненно, понимал, что в сложившейся в стране экстремальной ситуации без чрезвычайных мер не обойтись, но, будучи юристом до мозга костей, считал, что эти меры должны быть строго легитимными. В этом, как мне кажется, трагизм и двойственность его положения по возвращении в Москву с 18 на 19 августа. С одной стороны, документы ГКЧП появились в обрамлении документов, подписанных Лукьяновым (заявление о проекте Союзного договора и постановление о созыве сессии Верховного Совета СССР). Все это создавало внешнее впечатление, будто Анатолий Иванович вместе с заговорщиками. С другой – отказ войти в состав ГКЧП, настойчивые предупреждения в адрес заговорщиков, что из их затеи ничего не выйдет, не менее настойчивые попытки связаться с Горбачевым, борьба за то, чтобы ни один из депутатов не был лишен парламентской неприкосновенности. Не случайно Б. Н. Ельцин заявил, что от заговорщиков по существу отмежевался Лукьянов. Кажется, это заявление было сделано 20 августа. Не думаю, чтобы это был только ход Ельцина в шахматной партии. К сожалению, Ельцин забыл об этом заявлении, Лукьянов был арестован. Ну что ж, в политике за добро никогда не платят добром, хотя Анатолий Иванович много сделал, чтобы ни один волос не пал с головы депутатов, в свое время причинивших ему немало зла.

В известной мере роль Лукьянова можно сравнить с ролью Сперанского в деле декабристов. С одной стороны, великий реформатор, несомненно, сочувствовал многому из их программ. С другой, для него как законника до мозга костей были совершенно неприемлемы методы борьбы декабристов, замышлявших цареубийство, и другие нелегитимные средства борьбы за власть. Не случайно именно Сперанскому царь, который отнюдь не был глуп, поручил разработку всего ритуала суда над декабристами. Хорошо, что хоть от этой участи Анатолий Иванович был избавлен![29]29
  В отличие от мнения, которое превалировало без малого в течение двух веков, а в советский период нашей истории безраздельно господствовало, считаю, что Николай I, подавив восстание декабристов, спас Россию и почти на столетие отодвинул то, что произошло с ней после октябрьского переворота 1917 года. Если бы декабристы победили, то, оставляя в стороне их личные качества (среди них действительно было немало рыцарей без страха и упрека), страну ожидали бы не меньшие потрясения, чем во времена пугачевского бунта, а число жертв было бы несопоставимо с тем, которые пришлось понести при подавлении декабрьского восстания. То же можно сказать о последующих событиях, постигших Россию. Во всех случаях, когда власть проявляла уступчивость и нерешительность, это оборачивалось для общества страшными трагедиями. Это относится и к отречению Николая II, и к колебаниям Временного правительства, которое проторило дорогу к октябрю, и к отказу от власти Горбачева. Не лишне напомнить об этом и нынешним властям.


[Закрыть]

Поспешно данная санкция на его привлечение к уголовной ответственности и арест была одной из самых позорных акций в истории бесславно почившего в бозе Верховного Совета СССР. Выдать на поток и разграбление своего Председателя, который делал все, чтобы придать этому форуму цивилизованный облик, мог только орган, не уважающий самого себя. В таком случае он и не заслуживает участи лучше той, которая была уготована ему историей. И уж совсем непонятно, какие есть законные основания, чтобы содержать Анатолия Ивановича в «Матросской тишине» после того, как парламентская комиссия Верховного Совета СССР, состоящая отнюдь не из расположенных к нему лиц (достаточно сказать, что в ее состав входил небезызвестный депутат Оболенский, с которым Анатолий Иванович не раз схватывался), признала, что А. И. Лукьянов в числе заговорщиков не был, хотя они в своих замыслах и отводили ему достаточно видную роль. Во всяком цивилизованном обществе после такого заявления подследственный (особенно если речь идет о бывшем Председателе парламента) должен быть немедленно освобожден, ему должны быть принесены извинения, возмещен материальный и моральный ущерб. То, что у нас этого не происходит и, по-видимому, не произойдет, еще раз подтверждает, как далеко нам до демократического правового общества и государства. Трагизм Лукьянова как политического деятеля, ученого и человека состоит в том, что он явно переоценил силу закона и права, сбросив со счетов, что ныне у нас правит бал не закон, а власть толпы. То, что Лукьянова до сих пор держат в «Матросской тишине», вызвано, на мой взгляд, двумя факторами: во-первых, сведением счетов и, во-вторых, желанием обезопасить себя от более сильного конкурента. Расправа над ним – одна из позорнейших страниц периода перестройки.

Не могу не поделиться здесь впечатлением о встрече с Анатолием Ивановичем, состоявшейся до принятия в первом чтении Основ гражданского законодательства. Анатолий Иванович вызывал меня главным образом для того, чтобы выяснить, готовы Основы для принятия в первом чтении или нет. Без каких бы то ни было колебаний я ответил на этот вопрос утвердительно. Принятию Основ Анатолий Иванович придавал исключительно большое значение, считая, что они помогут сохранению и упрочению единого экономического пространства в масштабе Союза. Помнится, он сказал:

– Удастся сохранить единое экономическое пространство – сохраним Союз. Не будет единого экономического пространства – не будет и Союза.

Во время этой встречи Анатолий Иванович очень тепло говорил о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Я понял, что Горбачев составляет наиболее важный пласт его жизни. Говорил он и о трудностях, связанных с руководством Верховным Советом, но говорил без какого бы то ни было озлобления, а, напротив, подчеркивал, что Верховный Совет заметно вырос и стал куда более профессионален. Вскользь Анатолий Иванович обронил:

– Может быть, зря я во все это ввязался?

Сейчас эти слова звучат в какой-то мере пророчески, во всяком случае, гораздо лучше понимаешь, какой тревогой они были проникнуты.

Из беседы, которая длилась около часа, я вынес совершенно твердое убеждение: в лице Анатолия Ивановича мы имеем очень крупного политического деятеля, по-настоящему обеспокоенного судьбой Отечества и готового служить ему не за страх, а за совесть. Тем горше становится при мысли, какая судьба его постигла.

Простить себе не могу, что у меня не хватило мужества и решительности открыто выступить в защиту Анатолия Ивановича, когда над ним готовилась расправа, используя свое положение члена Комитета конституционного надзора. Хотя и с опозданием, делаю это сейчас.

А. И. Лукьянов глубоко верил в то, что именно с помощью Советов мы сможем радикально преобразовать всю нашу общественно-политическую систему. Эта идея получила разработку и обоснование во многих его трудах. Можно по-разному относиться к ней (я, например, считаю, что ныне в социальном управлении все более возрастает значение профессиональных начал), но нельзя не отдать должное последовательности и настойчивости, с которой Лукьянов, ученый и государственный деятель, эту идею внедрял.

Вскоре после августовских событий мне довелось участвовать в работе внеочередного Съезда народных депутатов, с помощью которого попытались придать видимость легитимности дальнейшему распаду общесоюзных структур, а по существу происшедшей на наших глазах смене общественного и государственного строя.

В дни работы съезда на проспекте Калинина, 4, где находился ряд комитетов и подразделений Верховного Совета СССР и его Президиума, мне довелось встретиться с Собчаком. Он обрушился на меня с упреками за то, что я не выступил с заявлением, осуждающим августовский путч.

– Если бы вы в дни путча это сделали, я бы дал указание, чтобы ваше заявление немедленно опубликовали. Почему вы до сих пор не подали в отставку? – гневно вопрошал меня Собчак, чувствуя себя спасителем Отечества и демократии.

Мои попытки объяснить, как было дело, были им отвергнуты.

– Вы можете говорить об этом своему сыну, но не мне, – заявил Собчак в завершение нашей «теплой» беседы. Впрочем, ничего иного я от него и не ожидал.

После того как Съезд народных депутатов СССР подписал себе смертный приговор, распад Союза стал происходить с неимоверной быстротой. Ельцин постепенно прибирал к рукам все атрибуты власти. Горбачев терял одну позицию за другой. Он еще пытался сопротивляться, подготовив очередной проект Союзного договора, в котором Союз мыслился уже не как федерация, а как конфедерация, однако и это не устраивало сепаратистов. Украина отказалась подписать и этот куцый документ. Вслед за этим Ельцин заявил, что без Украины Россия Союзный договор подписывать не будет. После этого стало ясно, что Союз, а вместе с ним Горбачев и другие союзные структуры, включая и Комитет конституционного надзора СССР, которому с самого начала была уготована роль мальчика для битья, обречены, и дело лишь за тем, сколько они еще протянут. Счет пошел уже на дни, а то и часы. И вот этот час пробил с подписанием за спиной Президента СССР соглашения в Беловежской пуще об образовании Содружества Независимых Государств. Президенты Беларуси, Украины и России тогда же объявили о прекращении Союза, допустив непростительную юридическую оплошность. Они забыли о том, что учредителем Союза помимо трех поименованных республик была и Закавказская федерация и что, кроме того, республики, позднее присоединившиеся к Союзу, обладают в нем такими же правами, что и учредители. Но как бы там ни было, дело было сделано. Распад Союза был завершен подписанием Алма-Атинских соглашений, в результате которых участниками СНГ стали одиннадцать республик бывшего Союза. Попытки Горбачева и ряда народных депутатов СССР добиться вынесения этого вопроса на общесоюзный референдум, а также созыва внеочередного Съезда народных депутатов СССР ни к чему не привели, Союз, а вместе с ним союзные структуры, включая и Президента СССР, свое существование прекратили[30]30
  На одной из встреч на юридическом факультете Санкт-Петербургского государственного университета М. С. Горбачев сказал следующее: «Чтобы избавиться от Горбачева, пустили под нож страну».
  Незадолго до кончины В. С. Черномырдин поведал о примечательном разговоре с Ельциным: «Я спросил у Ельцина: ‘‘Борис Николаевич, допустили бы вы распад Союза, если бы были Генеральным секретарем ЦК КПСС?’’. Ельцин ответил: ‘‘Никогда’’». На первый взгляд, из этого можно сделать вывод, что Ельцин был противником распада Союза ССР. На деле же он делал все, чтобы это произошло. Ради чего? Ради того, чтобы спихнуть нерешительного Горбачева и самому стать первым лицом, если не в Союзе, то хотя бы в Российской Федерации. Если бы Ельцин действительно ратовал за сохранение Союза, он искал бы примирения с Горбачевым, а не вступил бы с ним в открытый конфликт. Решающим побудительным мотивом для Ельцина была неуемная жажда власти, которая к тому же подпитывалась его устранением из высшего политического руководства страны, предпринятым Горбачевым и его коллегами в политбюро, в том числе и А. Н. Яковлевым, который, однако, в силу присущей ему изворотливости вскоре перешел в ряды сторонников Ельцина. Обиды, нанесенной Горбачевым, Ельцин перенести не смог. Если бы он поднялся выше ее, он вошел бы в историю как дальновидный политический деятель, а судьба страны, возможно, сложилась бы иначе. Не исключено, однако, что Ельцин рассчитывал на то, что после захвата власти к нему, любимому, как к дедушке Мазаю сбегутся расшалившиеся зайцы – лидеры союзных республик. Этого не произошло, ибо семена сепаратизма к тому времени проросли и с ними можно было бы справиться, только если бы тандем Горбачев – Ельцин состоялся. похоже, что оба они, будучи вспоены административно-командной системой, к этому готовы не были.
  Остается повторить здесь ту оценку соглашений в Беловежской пуще, которая ранее мною была дана: «К сожалению, на крутом витке истории у нас не нашлось фигуры такого масштаба, как Дэн Сяопин в Китае, или Шарль де Голль во Франции, или Франклин Рузвельт в США, которые твердо держали руль в своих руках и сумели предотвратить надвигавшиеся на их страны катастрофы. Зато нашлись “деятели”, которые подписали соглашения в Беловежской пуще, реализовав тем самым основную идею плана “Барбаросса” – расчленить Советский Союз. В отличие от некоторых бывших наших коллег, ныне подвизающихся за рубежом, я этими соглашениями обрадован не был, а воспринял их с чувством глубокой горечи – как акт национального унижения и позора. Один из основателей нашей династии Петр андреевич Толстой был при Петре Великом, если выражаться современным языком, председателем КГБ. Уверен в том, что он соглашений в Беловежской пуще никогда бы не допустил. Те, кто их подписал, в эпоху Петра I либо не доехали бы до Беловежской пущи, либо навсегда остались в ней вместе с беловежскими зубрами». (См.: Правоведение. 2004. № 3. С. 270–272; Развитие гражданского законодательства на современном этапе. М., 2005. С. 8–9.)
  Возникает вопрос, почему политической карьере Ельцина не был положен конец, когда охранник Коржаков вытащил его в непотребном виде из водоема в Подмосковье? Здесь могу сослаться на свидетельство, что называется, из первых рук. В бытность членом Комитета Конституционного надзора СССР нередко выезжал поездом в Москву. Раза два-три довелось ехать в одном купе с профессором Ленинградского политехнического института А. А. Денисовым, народным депутатом СССР (ныне, к сожалению, покойным), который возглавлял в парламенте Комитет по этике. Последний раз ехал с ним незадолго до отставки Горбачева. Не могу сказать, что мы с Денисовым сдружились, но прониклись взаимным уважением и доверием. Я спросил его: «Почему ваш комитет не довел историю с Ельциным, которая получила широкую огласку, до логического конца, как это принято во всех цивилизованных парламентах мира?» И вот что он ответил: поначалу от руководства страны поступила команда придать делу надлежащий ход, но затем была дана отмашка. Мотивировалось это тем, что у нас любят обиженных, и если в отношении Ельцина за непристойное поведение применить предусмотренные законом меры, то он может сойти за правдолюба, а это лишь повысит его популярность. И в этой, теперь уже полузабытой истории сказались присущие Горбачеву нерешительность и непоследовательность.


[Закрыть].

Августовский путч привел к результатам, прямо противоположным тем, к которым стремились его инициаторы. Союз распался, КПСС по существу была объявлена вне закона, а ее имущество национализировано, центробежные тенденции и межнациональные конфликты вспыхнули с новой силой. Достаточно напомнить о событиях в Нагорном Карабахе, Приднестровье, Северной и Южной Осетии, Чечено-Ингушетии и других регионах. Ожесточенная борьба за власть развернулась в Грузии, причем обе противостоящие группировки не раз обвиняли друг друга в том, что они являются агентами Москвы.

На новый виток вышел процесс приватизации. Было объявлено о предстоящей либерализации цен и снятии ограничений с роста заработной платы. Продолжается спад производства, снижение производительности труда, нарастание дефицита и инфляции. В обществе растет социальная напряженность с самыми непредсказуемыми последствиями.

В каком же обществе мы живем и что ожидает нас хотя бы в ближайшем будущем?

Не подлежит сомнению, что ныне происходит процесс первоначального накопления капитала, причем он протекает в самых грубых, варварских, недостойных цивилизованного общества формах[31]31
  Один из коллег обратил внимание на то, что этот тезис нуждается в уточнении. Правильнее говорить не о первоначальном накоплении, а о первоначальном захвате капитала. С этим надлежит согласиться.


[Закрыть]. К власти вместо партократии пришли охлократия и плутократия. Трудно сказать, с кем лучше иметь дело – с жирными котами, страдающими от пресыщения, или сворой голодных псов, которые, чувствуя себя временщиками, гребут все под себя, не брезгуя при этом никакими средствами. Сколачивается класс новых собственников. В этом не было бы ничего плохого, ибо в перспективе общество, которое покоится на частной собственности, намного прогрессивнее уродливой модели полицейского социализма, которая в свое время утвердилась у нас. Беда, однако, в том, что мы и здесь пытаемся действовать путем красногвардейской атаки на капитал, не понимая, что двигаться к новым цивилизованным формам производства и обмена нужно взвешенно, осмотрительно, не разрушая старых структур, пока не появились хотя бы первые ростки новых. В нашем обществе произошло, пожалуй, самое страшное, что только могло произойти. За истекшие 70 с лишним лет у нас не только утвердился режим самой бесчеловечной тирании, но и был вытравлен, выжжен каленым железом частный собственник. Поэтому наш переход к более высоким формам цивилизации не имеет исторических аналогов и прецедентов. И гитлеровский режим в Германии, и франкистский в Испании, и режим Пиночета в Чили, не говоря уже о том, что наш не уступал им по своей бесчеловечности, не уничтожили главного – частного собственника, более того, все эти режимы в известной мере диктовались потребностями частного собственника (вспомним хотя бы, что Пиночет свергнул режим Альенде благодаря поддержке владельцев грузовых автомобилей). У нас же тирания утвердилась на костях частных собственников – и крупных, и средних, и мелких (вспомним хотя бы коллективизацию). Помимо того, в условиях социализма – реального, развитого, зрелого и еще черт знает какого – люди просто-напросто разучились работать. Воровать, пьянствовать, сачковать, придуриваться, тащить с производства все, что плохо лежит, – пожалуйста. А вот добросовестно вкалывать – нет уж, увольте! И их можно понять, ибо плоды труда миллионов людей в течение многих десятилетий самым беззастенчивым образом присваивались правящей паразитической верхушкой.

Поэтому перед обществом стоит неимоверно трудная задача – возродить уважение людей к труду. А в одночасье это не делается, точно так же как в одночасье нельзя перевести общество из одного качественного состояния в другое. Этого наши доморощенные демократы, вышедшие из недр административно-командной системы, никак не могут понять. В условиях когда рост богатства на одном полюсе сопровождается ростом нищеты на другом, когда десятки миллионов людей далеко отброшены за черту бедности, говорить о победе в нашем обществе демократии по меньшей мере странно. Все зависит от того, что понимать под демократией. Если понимать под демократией для одной сравнительно небольшой части общества свободу грабить собственный народ, а для другой, подавляющей части – свободу умирать от голода, то я решительный противник такой демократии. Это не торжество, а разгул демократии с самыми трагическими последствиями и потрясениями.

Мысленно возвращаясь к победе демократии в августовские дни, невольно проводишь параллель между днями нынешними и тем, что происходило в России после подавления корниловского мятежа. Воссоздадим в памяти страничку истории. Корниловский мятеж был подавлен благодаря тому, что Керенский, который постоянно колебался и был даже прозван главноуговаривающим, вступил в альянс с радикальными кругами, среди которых тон задавали большевики. Керенский был им уже не нужен. Придя к власти, они, как от назойливой мухи, избавились от Керенского и вскоре развязали такой террор, который не снился не только Керенскому (по-видимому, демократу по своим убеждениям), но и самому Лавру Георгиевичу Корнилову. Поистине, история повторяется. Расстановка политических фигур – буквально одно к одному: путчисты – это маленький Корнилов (правда, без Георгиевского креста за храбрость), вечно уговаривающий (царь Федор Иоаннович!) – наш Михаил Сергеевич и, наконец, радикалы – это Ельцин и К°. Смотрите, господа демократы, как бы история не повторилась! Причем если наши демократы развяжут террор, то они в первую очередь и падут его жертвами, ибо революция прежде всего пожирает собственных детей.

Вернемся, однако, к СНГ и его перспективам. Думаю, что они безрадостны. Без центра, наделенного хотя бы минимумом суверенных полномочий в области обороны, командования вооруженными силами, управления жизненно необходимыми системами (энергетической, транспортной и т. д.), образование СНГ лишено смысла. Отнюдь не случайно, что уже началась драчка по поводу разделения флотов, принесения присяги, контроля над ядерным оружием (стратегическим и тактическим) и т. д. Вновь во имя непомерных амбиций недальновидных политиков приносятся в жертву интересы десятков миллионов людей, сеются ядовитые семена вражды, злобы и недоверия. Зачем? И неужели и здесь ради «чистой» проституированной демократии нельзя употребить власть?!

Ну что же, Ельцин, который прилагал максимум усилий, чтобы спихнуть Горбачева, столкнулся с теми же проблемами, что и он. Посмотрим, как он с ними справится. Одно дело – играть роль героя толпы, люмпена от политики и совсем другое – нести ответственность за судьбы многих миллионов людей, принимать взвешенные и выверенные государственные решения. К вершинам власти Ельцин пришел на волне популизма, который, как я уже говорил, сродни необольшевизму. Сильно сомневаюсь в том, что он сможет оказаться проницательным государственным деятелем. Справедливо заметил недавно экономист и писатель Н. Шмелев, что на нашем политическом небосклоне пока не просматривается мужей, которые хотя бы отдаленно приближались к фигурам такого масштаба, как С. Ю. Витте или П. А. Столыпин, М. М. Сперанский или М. Т. Лорис-Меликов, добавлю от себя. Ох, как их сейчас не хватает!

По существу, при проведении экономических реформ Ельцин и К° действуют теми же административно-командными методами, которые они сами, по крайней мере на словах, осуждали. Борис Николаевич продемонстрировал, что сам он – дитя этой системы. Нельзя действовать как слон в посудной лавке – выражаясь языком шахматистов, нужны этюдные решения возникающих проблем.

Вернемся теперь к «программе» либерализации цен и снятия ограничений с роста зарплаты. Слово «программа» не случайно взято в кавычки, ибо программы как системы действий с выделением древа целей и средств их достижения, по существу, нет. Причем взамен Шаталина и Явлинского в качестве новых спасителей Отечества выдвинуты очередной рафинированный экономист Гайдар и его команда. К чему сводится программа Гайдара? «Отпустим цены и снимем ограничения с роста заработной платы. В результате у людей появится стимул к высокопроизводительному труду, производство забьет ключом, товары хлынут на рынок». Какие умные деятели, купавшиеся в славе и гонорарах своих отцов и дедов, и как простодушен очередной крестьянский сын Борис Николаевич, который, по-видимому, так же как и его предшественник, благоговеет перед ученостью! А тут еще подвернулась книга Людвига Эрхарда, отца германского экономического чуда, – вроде бы все сходится. Не учел Борис Николаевич, что Людвиг Эрхард опирался на бюргера, который уцелел и во времена гитлеризма, и в условиях оккупационных зон. А ведь у нас-то его нет! К тому же хозяйственные связи разрушены, сырье взять неоткуда, а если и взять, то заломят такую цену, что не обрадуешься.

Юноши, которые проводят сейчас экономические реформы, не учли, что первичными являются отношения в сфере собственно производства, что прежде чем распределять, обменивать и потреблять, нужно произвести. Будучи в Москве, я слушал по московской программе выступление Гавриила Попова, который ратовал за приватизацию торговли и общественного питания. Вот ход его рассуждений: «Сейчас продавцам наплевать, есть товар или нет, – зарплата им идет и тогда, когда они стоят руки в боки. А вот если магазин будет приватизирован, они будут рыскать в поисках товара и хотя бы из-под земли его достанут». Когда я слушал этого вроде бы известного экономиста, то в голову приходила одна мысль: либо он сам не верит в то, что говорит, и считает, что имеет дело с простолюдинами, которым можно вешать на уши какую угодно лапшу, либо, несмотря на все свои степени и звания, он глубоко невежествен. Думаю, что скорее все-таки первое. Либерализация цен и снятие ограничений с роста зарплаты при катастрофическом падении производства, снижении производительности труда, распаде хозяйственных связей ни к чему другому, кроме безудержной инфляции и дальнейшего оскудения магазинов, не привели, да и не могли привести. Что же делать?