Текст книги "Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория"

История Юлии

II. Как ты знаешь, в год заключения Брундизийского договора между двумя триумвирами Октавиан, будущий великий Август, развелся со своей первой женой, Клодией, дочерью Марка Антония и Фульвии, и, как говорят, нетронутую, не лишенную своего девства, отослал ее к матери, с которой поссорился во время Перузийской войны. И в том же году, опасаясь, что Марк Антоний может объединиться с Секстом Помпеем, могущественным предводителем морских пиратов, и вместе они, Помпей и Антоний, установят морскую блокаду и доведут Италию до голода, Октавиан решил, еще до прибытия Антония в Брундизий, если не переманить Помпея на свою сторону, то по крайней мере связать ему руки.

Как это сделать? То ли сам Октавиан, то ли его мудрый соратник Гай Цильний Меценат придумали следующую комбинацию: у Секста Помпея был тесть Луций Скрибоний Либон. А у того – сестра Скрибония, которая недавно во второй раз овдовела. Так вот: наш Октавиан – ему тогда едва исполнилось двадцать три года – посватался к этой уже видавшей виды женщине, получил радостное согласие ее отца, престарелого Луция Либона, и, спешно женившись на Скрибонии, стал, можно сказать, свойственником страшного пирата, Секста Помпея – тот был женат на родной племяннице Скрибонии. Тем самым отнял у Марка Антония всякую возможность сговора с Помпеем у себя за спиной.

Блестящий политический маневр! Но, как утверждал Вардий, эту самую Скрибонию, свою вторую жену, Октавиан никогда не любил и с ней, как и с первой своей женой, не собирался делить ложе. В объятия Скрибонии Октавиана, дескать, толкнул поэт Вергилий.

Дело было так: Антоний, дабы не отстать от соперника, решил также упрочить свои семейные связи и женился на сестре Октавиана Октавии. И когда в Риме пышно праздновали свадьбу, на свадебном пиру Вергилий во всеуслышание прочел свою пресловутую «Четвертую эклогу». В ней, как ты помнишь, поэт возвещал переход от железного века к веку золотому и предрекал, что век этот начнется с рождения чудо-ребенка, который, унаследовав качества своего великого отца, будет достоин жизни богов и учредит на земле мир и благоденствие Рима и его клиентов… Отпрыск богов дорогой, Юпитера высшего пламя…

Марк Антоний со всей серьезностью отнесся к этим поэтическим пророчествам и чуть ли не в первую брачную ночь обрюхатил – так выразился Вардий – Октавию. Он увез ее с собой в Афины и не покидал до тех пор, пока та не родила на свет обещанного ребенка… Но, к досаде Антония и к разочарованию его сторонников – не мальчика, а девочку, Антонию. Девочка чудо-ребенком никак быть не могла.

Как утверждал Вардий, Марк Антоний яростно накинулся на жену и во второй раз ее обрюхатил. И через десять лунных месяцев она разродилась… Да, снова девочкой, Антонией Младшей, сатир ее побери!

А что юный наш дядя, Гай Юлий Цезарь Октавиан, как он тогда называл себя? Вардий не сомневался, что когда у его соперника родилась первая девочка, двадцатичетырехлетний Октавиан усомнился в том, что Вергилиево пророчество предназначалось Марку Антонию, сделал над собой усилие, стал регулярно делить ложе с нелюбимой своей женой и мучился до тех пор, пока Скрибония не объявила, что она тоже беременна.

Теперь не только на Востоке, но и в Риме стали ожидать чудо-ребенка, «Юпитера высшего пламя».

Скрибония, гордая своим высшим предназначением, как говорится, «окунулась в политику» и вместе со своим братом, Скрибонием Либоном, можно сказать, принудила мужа заключить с Секстом Помпеем Мизенское соглашение, которое Октавиан, дескать, никогда бы не заключил, если бы на него не давили его новые родственники и Секст Помпей не шантажировал его, зная, под каким давлением он находится.

Уже за одно это Октавиан горел желанием расстаться со Скрибонией. К тому же он встретил женщину, которая во всех смыслах была достойна его гения и которую он полюбил настолько, насколько этот великий и одинокий человек способен был полюбить. Но… Мы помним, что в Риме с нетерпением ожидали «отпрыска богов». Ребенок этот должен был родиться от Скрибонии. И если Скрибония родит мальчика… Ну, ты понимаешь.

…Скрибония, однако, тоже родила девочку.

В тот самый день, когда его жена разрешилась от родов, двадцатипятилетний Октавиан вручил ей уведомление о разводе, с древней, Ромуловой, формулировкой: «отсылаю тебя от себя, устав от твоего дурного нрава».

И чуть ли не на следующий день объявил, что вступает в брак с семнадцатилетней, знатной, хорошо образованной, во всех отношениях прекрасной Ливией Друзиллой. Та, правда, была замужем за Тиберием Клавдием Нероном. Более того – была беременна от него вторым ребенком. Но Октавиана, решившего сделать тот или иной шаг, как ты знаешь, ничто не могло остановить. Мужу Ливии, Нерону, он напомнил о его «преступном пособничестве» в Перузийской войне, о его «шашнях» с Помпеем на Сицилии и с Антонием в Афинах, и тот не только согласился уступить Октавиану свою жену, но и дал за ней приданое.

Стало быть, с первого дня ее жизни у дочки Августа отобрали родную мать. Девочку нарекли Юлией, в честь великого деда.

III. Маленькая Юлия росла и воспитывалась на Палатине, в бывшем доме Гортензия. Отца своего она редко видела, ибо в те годы он был слишком занят борьбой за власть… Давай вспомним: три года сицилийской войны, затем три года войны в Далмации, потом Актийская кампания, затем Александрийский поход… Юлию окружали главным образом женщины. И в первую очередь тетка Октавия – суровая и горделивая матрона, брошенная своим мужем, Марком Антонием, уже на втором году сицилийской войны, а в консульство Марка Эмилия Лепида и Луция Мунация Планка официально с ним разведенная. В те годы именно она заправляла хозяйством, а Ливия, новая жена Октавиана, держалась подальше от хозяйственных дел и поближе к политическим занятиям мужа. Она была на двадцать семь лет моложе Октавии, но уже тогда намного умнее, расчетливее и дальновиднее своей обиженной жизнью золовки.

Детей было много. У Октавии от первого брака были две дочки Марцеллы и сын Марцелл. От Марка Антония, как мы помним, у нее тоже были две дочери: Антония Старшая и Антония Младшая. Когда же Антоний уехал в Египет к своей Клеопатре, Октавии словно в наследство достался малолетний Юл Антоний, сын Марка и Фульвии – тот самый, который наведывался в аморию Пеллигна. Этого Юла Антония Октавия оставила при себе и после развода с его отцом, и после гибели Марка Антония в Александрии.

Юл был на шесть лет старше Юлии, Антония Старшая – на год, а Антония Младшая с Юлией были одногодками.

Двое детей было у Ливии, но не от Октавиана, а от прежнего брака – Тиберий и Друз. Друз был ровесником Юлии, а Тиберий был на четыре года ее старше.

Итого, общим счетом десять детей.

Клеопатриных близнецов от Антония, Александра Гелиоса и Клеопатру Селену, Вардий не учитывал, так как они очень недолго жили на Палатине.

Девочек – двух Марцелл, обеих Антоний и нашу Юлию – воспитывала Октавия. Воспитывала, как говорится, в добрых старых традициях, то есть, прежде всего, учила ткать полотно и шить одежду, а от прочих наук и искусств брались и прививались воспитанницам лишь самые необходимые начатки.

Мальчики – Юл, Марцелл, Тиберий и Друз – были поручены вниманию Мецената, который подобрал им опытных и добронравных учителей, одного грека и трех римлян: грамматика, математика и ритора. И он же, Гай Цильний Меценат, по словам Вардия, добился того, что Юлия, ототкав и отшив положенное со своими двоюродными сестрами, присоединялась к мальчикам и вместе с ними осваивала не просто грамоту и счет, но изучала историю, знакомилась с поэзией, упражнялась в риторике. Строгая тетка Октавия пыталась было воспротивиться этим вольностям. Но Мецената поддержала мачеха-Ливия: дескать, в отличие от своих сестер, Юлия наделена особыми способностями и посему ей пристало особое образование и воспитание. О том, что Юлия – единственный родной ребенок Октавиана, Ливия не упомянула. И прежде всего потому, что сам первый консул никого не выделял из детей, живших в его доме, ко всем относясь с одинаковым радушием и вниманием; даже к Юлу Антонию, мать и отец которого причинили ему столько волнений и неприятностей.

Он-то никак Юлию не выделял. Но мудрая жена его чувствовала, что если она, Ливия, проявит к своей падчерице особое внимание и выразит предпочтение, то муж ее, может быть, виду не подаст, но в глубине души поддержит и оценит. Ливия, как я говорил, сама была образованной женщиной и прекрасно понимала, что дочери первого римского гражданина хорошее образование не должно помешать и, скорее, ей может повредить его отсутствие. Ливия не раз наблюдала, как в редкие минуты досуга Октавиан сначала благодушно общался с Марцеллом, Тиберием, Друзом и Юлом, с ними беседовал, иногда забавлялся детскими играми. Но после всякий раз призывал к себе… нет, не Марцелл, не обеих Антоний, а дочь свою Юлию: сажал на колени, гладил по рыжей головке, рассказывал сказки. При этом смотрел на нее каким-то особенным взглядом, одновременно ласковым и внимательным, радостным и задумчивым, которым никогда не смотрел на других детей…

Юлия, как утверждал Вардий, с раннего детства стала проявлять самостоятельный и свободолюбивый характер. Подчиняясь Октавии и Ливии, добросовестно выполняя их поручения, учтиво к ним обращаясь и терпеливо выслушивая их замечания, она, однако, избегала всяческого прикосновения к себе: когда ее собирались взять за руку, она свою руку будто случайно опускала, когда хотели погладить по голове или поправить прическу, она как бы ненароком наклоняла голову, или отступала в сторону, или сама оглаживала волосы; всегда находилась на некотором расстоянии от тетки и от мачехи, словно боялась… Вардий употребил слово «испачкаться».

Со своими двоюродными сестрами Юлия не только никогда не играла, но редко с ними вообще разговаривала, словно не замечая их и не слыша к себе обращенных вопросов. Так же сторонилась она Тиберия и Друза, сыновей Ливии. Но с Юлом Антонием она перешучивалась и иногда чуть ли не кокетничала. А Марка Марцелла, который, напомню, был на четыре года ее старше, двоюродного своего брата Юлия даже заставляла играть с собой, и не в чет и нечет, не в «голову» и «кораблик», не в прятки и не в «Чур другим!» – чаще всего она играла с ним в «колесницу», где Марк исполнял роль лошади, а она, рыжая, зеленоглазая, уже в семь лет горделивая, встав в маленькую повозку, правила длинными вожжами, подражая цирковым возницам… Марцелл был тихим, кротким, задумчивым мальчиком, и Юлии нравилось выводить его из задумчивости, заставлять двигаться и смеяться…

Матери своей, Скрибонии, Юлия разрешала до себя дотрагиваться. Но делала это крайне неохотно, с каким-то почти страдальческим выражением на лице, когда та прижимала ее к своей груди и долго не выпускала из объятий, уткнувшись лицом в ее огненные волосы. До второго консульства Октавиана Скрибонию пускали в дом на Палатине раз в месяц, в ноны. Со второго и до четвертого консульства стали пускать не только в ноны, но и в иды. А с той поры, как Октавиан принял имя Августа, Скрибония получила право навещать свою дочь в нундины и, стало быть, семь раз в месяц. Право это выхлопотала для нее Ливия, мачеха Юлии и жена принцепса, которая к Скрибонии, родной матери Юлии, когда та появлялась в ее доме, относилась с неизменным почтением и подчеркнутым дружелюбием.

Но Ливию, как утверждал Вардий, Юлия с детства своего недолюбливала. Причем неприязнь ее лишь усилилась после того, как Юлии стало известно, что именно Ливия настояла на том, чтобы Скрибония чаще посещала свою дочку.

Гней Эдий мне так прокомментировал это обстоятельство:

– Она не могла простить Ливии, что ей, разлучнице, она обязана своими встречами с матерью. Когда Ливия не обращала на нее внимания, предоставив падчерицу тетке Октавии, Юлия Ливию просто не любила. Когда Ливия с семилетнего Юлиного возраста стала заботиться о Юлином воспитании, советоваться о ней с Меценатом, заговаривать и заигрывать с девочкой, Юлия Ливию стала презирать. Когда же она стала любезничать с ее матерью Скрибонией, Юлия Ливию возненавидела. И хотя Юлия тщательно скрывала свои чувства, прятала их за улыбчивой невозмутимостью и безукоризненной почтительностью, Ливия была достаточно внимательной и проницательной женщиной, чтобы не почувствовать такого к себе отношения.

И чем сильнее и затаеннее Юлия ненавидела Ливию, тем радостнее и открытее она обожала своего отца. Она его ни в чем не винила. Стоило ей лишь услышать его голос в прихожей, она, у себя в комнате, вздрагивала и расцветала, словно маленький рыжий цветочек. Глазки ее начинали лучиться изумрудным светом, когда ее звали к отцу. Когда он сажал ее к себе на колени и гладил по головке, она мурлыкала, как египетская кошка. Он, только что вернувшийся из Египта и еще не ставший Августом, уже был для нее верховным богом. А она – его жрицей, маленькой Бубастис, нильским кошачьим демоном.

Так мне рассказывал Вардий.

IV. В девятое свое консульство, когда во второй раз был закрыт храм Януса, Август неожиданно для всех усыновил Марка Клавдия Марцелла, своего племянника. Тому тогда едва исполнилось семнадцать лет. Говорят, что даже Октавия не знала о том, что ее брат собирается усыновить ее сына. А принцепс поднялся на ростры и во всеуслышание объявил, что усыновляет Марцелла, как его, нынешнего Августа, восемнадцатилетним мальчишкой когда-то усыновил божественный Гай Юлий Цезарь.

Через два месяца, когда Элий Галл отправился с войском в Аравию, Август объявил, что выдает за Марцелла свою дочь Юлию. И это объявление уже не было неожиданностью, так как Август перед тем, как принять решение о свадьбе, советовался и с сестрой Октавией, и с женой Ливией, и со своими ближайшими соратниками: Гаем Цильнием Меценатом и Марком Випсанией Агриппой.

Собственно, с Меценатом не он советовался, а, как утверждал Вардий, сам Меценат первым предложил Августу женить Марцелла на Юлии. Дескать, лучшего жениха для Юлии не сыскать: юноша по отцу происходит от достойных предков, а по матери – отпрыск Юлиева рода и прабабкой своей числит Юлию Младшую, родную сестру божественного Юлия Цезаря.

Октавия, ясное дело, обрадовалась братнему намерению и со своей стороны заверила Августа в том, что пара обещает быть замечательной, ибо невеста умна и привлекательна, жених молод и прекрасен собой, оба примерно воспитаны и хорошо образованы под ее, Октавии, заботливым надзором.

Ливия также радостно брак поддержала. И как ни вглядывался ей Август в глаза, ни тени разочарования, или огорчения, или – боже упаси! – обиды во взгляде своей любимой жены не обнаружил. Ведь, напомню: у Ливии были собственные сыновья, Тиберий и Друз; и если младший еще не созрел для женитьбы, то старший, Тиберий Клавдий Нерон, был ровесником Марцелла и, стало быть, мог рассматриваться другим кандидатом… Нет, Ливия даже взглядом не намекнула, что на другое решение рассчитывала.

Свадьбу не одобрил один лишь Агриппа. «Рано, – ворчливо сказал он, – слишком рано женить Марцелла, который едва вышел из детского возраста. К тому же, – обиженно добавил Агриппа, – хотя дальние родственники Марцелла и произвели на свет некоторых способных людей, нет никакой надежды ожидать, что из самого Марцелла вырастет нечто достойное того, чтобы быть зятем Августа и в перспективе…» – тут Агриппа замолчал и мысли своей не продолжил.

А принцепс ласково улыбнулся и тихо заметил: «Я бы хотел за тебя выдать Юлию. Но… Ты ведь уже женат на Марцелле Младшей, сестре моего приемного сына».

На это замечание доблестный воин и усердный строитель Марк Випсаний Агриппа лишь с досадой махнул рукой и возражать перестал. Но на следующий год, в десятое консульство Августа, покинул Рим и отправился в Митилены, на остров Лесбос, куда его никто не посылал и где у него не было никаких государственных или военных обязанностей.

А что наша Юлия? С ней кто-нибудь посоветовался, прежде чем выдать ее за Марцелла? Вардий рассказывал, что перед самой свадьбой Август призвал дочку к себе, в этот раз не усадил ее к себе колени и не гладил по голове, а, задумчиво прищурившись, спросил: «Тебе ведь всегда нравился Марцелл?»

Юлия долго не отвечала, тоже задумчиво и так же прищурившись глядя в глаза отцу – некоторыми своими чертами лица и своими манерами они были очень похожи друг на друга, дочь и отец, – а потом на вопрос ответила вопросом: «Ты хочешь, чтобы я стала его женой?»

«Да, я собираюсь вас поженить, тебя и Марцелла», – ответил Август и сжал свои тонкие губы, будто приготовился к сопротивлению.

Но Юлия ласково и обезоруживающе улыбнулась и снова спросила: «Тебе это нужно?»

«Лично мне нужно, чтобы моя дочь была счастлива. Но брак твой с Марцеллом нужен Риму, – несколько высокопарно ответил Август, но тут же запросто усмехнулся – словно высокопарности своей усмехался – и добавил: – Я пока не могу объяснить тебе всех деталей…».

Юлия не дала ему договорить. Она взяла отца за руку, весело заглянула ему в глаза и еще раз спросила: «Когда ты меня о чем-нибудь просил, я тебе хоть раз отказала?»

Вот и весь разговор. Юлии было тогда тринадцать лет…

Судя по всему, рассказывал Вардий, жили они если не счастливо, то по крайней мере дружно. Марцелл оставался тихим, кротким, малоразговорчивым юношей привлекательной наружности. И с Юлией они и впрямь представляли собой прелестную пару, когда по праздникам являлись в храмах, или в театре, или на Марсовом поле.

Были ли они в полном смысле мужем и женой? Некоторые говорили, что да, были, и Юлия, дескать, приложила немало усилий, прежде чем сама лишилась девственности и Марцелла ее лишила. Другие утверждали, что Юлия с Марцеллом не только не стала женщиной, но и не могла ею стать, так как у ее юного мужа были некие неполадки с тем, что иногда называют мужским здоровьем.

Марцелл и вправду часто болел. А через два года после свадьбы умер от лихорадки.

V. В тот самый год, когда был раскрыт заговор Мурены и Цепиона, когда Август перенес тяжелую болезнь, а восстановив здоровье, принял пожизненный трибунат и проконсульскую власть, – именно в год окончательного возвышения великого Августа его сын и зять, надежда его, Марк Клавдий Марцелл, умер в Байях, едва достигнув девятнадцатилетнего возраста. От погибельной лихорадки его не спасло даже искусство Антония Музы, личного врача Августового семейства. Некоторые, правда, злословили и утверждали, что виноваты ледяные ванны, которые Муза нередко предписывал Августу и теперь прописал их Марцеллу, – якобы именно он, Муза Антоний, своими проклятыми ваннами отнял у Юлии «юношу дивной красы»… Октавия, мать Марцелла, открыто обвиняла врача в том, что он, дескать, специально погубил ее сына, и даже назвала имя заказчика – «митиленский изверг», определенно намекая на Агриппу. Но Август ни малейшего внимания не придал этим обвинениям, сестре своей грустно посоветовав искать обидчиков среди богов, а не среди людей.

Были устроены пышные похороны, с гладиаторскими боями в новом амфитеатре на Марсовом поле, за несколько лет до того сооруженном Статилием Тавром.

Сам Август на форуме произнес надгробную речь, в середине которой разрыдался, и речь за него оканчивал Меценат.

Вергилий, стоя у погребального костра, прочел отрывок из шестой книги своей «Энеиды» – то самое место, где Эней спускается в подземное царство и рядом с древним Марцеллом, покорителем Сицилии, видит:

 
Юношу дивной красы в доспехах блестящих, который
Шел с невеселым лицом, глаза потупивши в землю…
 

Октавия, Юлина безутешная свекровь, грохнулась в обморок – то ли когда брат ее зарыдал на рострах, то ли когда Вергилий стал читать свои божественные стихи.

Лишь Юлия, вдова покойного, ничем не выразила скорби. Она не только не испачкала себе платья, не распустила волос, не исцарапала лица, не только не кричала и не стенала, как было положено по обряду. Она даже не плакала. Величественная и бесстрастная, заботливо причесанная, тщательно уложившая каждую складку на своем темно-синем траурном платье, стояла она возле погребального костра, никого и ничего вокруг себя не замечая, словно изваяние некой юной богини… Какой?

Вардий, представь себе, уточнил:

– Более всего она была похожа на юную Медею, внучку Солнца, но солнца закатного, подземного. Которое светит мертвым…

Юлии в тот год исполнилось пятнадцать лет.

VI. Год Юлия носила траур. Затем разразился продовольственный кризис, и Августу было не до дочери. Но еще через год, во время восточного похода, Август стал обдумывать кандидатуру будущего мужа для Юлии. Тиберию тогда исполнился двадцать один год. Друзу, второму сыну Ливии, было семнадцать. Юлу Антонию – двадцать три. Однако последняя кандидатура была решительно неприемлемой: сделать своим зятем и возможным преемником сына своего заклятого врага, Марка Антония, принцепс не мог себе позволить ни при каких обстоятельствах. Таким образом, оставались только два кандидата: Тиберий Клавдий Нерон и Друз Клавдий.

Август вернулся в Рим и из двух кандидатур выбрал… третью и для всех неожиданную – Марка Випсания Агриппу!

И тут же отправился советоваться. В первую очередь к своей любимой и умной жене Ливии.

Ливия, когда произнесено было имя Агриппы, сначала нахмурилась и сказала: у этого кандидата есть два недостатка. Во-первых, возраст: Юлии всего семнадцать, Агриппе же сорок три, и, стало быть, он в два с половиной раза старше своей невесты. Во-вторых, Агриппа уже женат на племяннице Августа, Марцелле Младшей. И чтобы женить его на Юлии, придется его сначала развести с женщиной, от которой он имеет детей.

Услышав эти возражения, Август ласково, но весьма пристально посмотрел на жену и поджал тонкие губы. А Ливия освободила свой лоб от морщин и заметила, что эти два обстоятельства лишь на первый взгляд представляются недостатками. Зрелость и опытность мужа, скорее всего, пойдет Юлии на пользу. Что же до того, что Агриппа женат… Тут Ливия игриво улыбнулась и напомнила супругу, что у нее, Ливии, тоже было двое детей, когда Август забрал ее от ее бывшего мужа, Нерона.

Август еще сильнее поджал губы и еще пристальнее стал разглядывать Ливию. А та вдруг оживилась и стала перечислять достоинства предложенной кандидатуры.

Первое. Три года назад Агриппа самовольно покинул Рим и удалился на Лесбос. Но перед отъездом посетил Ливию и признался ей, что делает это от обиды на Августа, который ему, Марку Агриппе, самому преданному и самому деятельному другу и соратнику принцепса, предпочел какого-то желторотого и ничем не примечательного Марцелла на том лишь основании, что он, видите ли, племянник и из рода Юлиев; как будто Август – не римлянин и не консул, а какой-то восточный царек, желающий учредить в восстановленной республике наследственную монархию. Более того, Агриппа недвусмысленно намекнул Ливии, что организатором «всей этой заварухи» он, Марк Випсаний, считает Гая Цильния Мецената, который с помощью Юлии и, «прибрав к рукам Марцелла», собирается вытолкнуть Агриппу из ближайшего окружения Августа. Оба обвинения, разумеется, смехотворны. Но, продолжала Ливия, если сейчас предложить Агриппе руку овдовевшей Юлии, он радостно вернется в Рим, с благодарным усердием возобновит свою плодотворную деятельность, помирится с Меценатом и приобретет статус, достойный его преданности, его военного и инженерного гения.

Второе. От Марка Агриппы Юлия «родит Августу» – именно так выразилась Ливия – достойных сыновей, которые, возмужав, научатся командовать легионами, привыкнут управлять сенаторами и всадниками, римскими магистратами и союзными царьками и князьками. И даже в самом прискорбном случае, о котором и думать не следует, ибо великие боги никогда этого не допустят!…если, вопреки воле богов, это всё же случится и Юлины сыновья к тому времени еще вполне не созреют, никто лучше Агриппы не справится с управлением государством, с этой великой и тяжелой задачей: ни Меценат, ни Валерий Мессала, никто другой из живущих!

А в-третьих, продолжала Ливия, она любит свою падчерицу, как родных своих сыновей, и хорошо ее изучила: Юлия пребывает в расцвете женственности, при ее внешней сдержанности у нее пылкая и самобытная натура, и ей нужен такой мужчина и такой муж, который бы эту красочность и пылкость мог удовлетворить, а самобытность ограничить и направить в нужное для государства и безопасное для нее самой, Юлии, русло. И в этом отношении Агриппа – не только лучший, но и единственный кандидат.

«Решение твое превосходно», – тихо и восхищенно заключила Ливия.

А принцепс, с любопытством ее разглядывая, усмехнулся и сказал:

«Не преувеличивай. Превосходное решение – не это, а то, которое я принял в начале Сицилийской войны. Когда решил жениться на тебе, драгоценная моя Ливия».

…Своих сыновей, Тиберия и Друза, Ливия помянула лишь однажды, когда заявила о своей любви к Юлии…

Посоветовавшись с Ливией, Август отправился к Меценату. Он сообщил ему о своем решении и аргументировал его почти что словами Ливии, но в обратной последовательности: дескать, Юлии как женщине нужен именно Агриппа; она родит от него достойных преемников Августу; Агриппа умерит свою нетерпимость, оставит пустые подозрения и, ко всеобщему удовлетворению, вернется в Рим.

Гай Цильний Меценат, первый советник принцепса и вдохновитель многих замечательных решений, некогда принятых Октавием-Октавианом и вознесших его на вершину власти, – мудрый и преданный Меценат выслушал своего великого друга, но, вопреки его ожиданиям, стал возражать.

Он долго и красноречиво говорил. Но основными его аргументами были следующие:

Агриппа – дальновидный человек и верный друг. Он и так вернется, если Август его призовет и поручит стоящее дело.

Агриппа с Меценатом никогда не ссорился. Всё это – пустые россказни.

Агриппу не надо разводить с его женой и женить на Юлии прежде всего потому, что брак этот заранее обречен на неуспех: Юлия не уживется с Агриппой, а Агриппа – с Юлией, ибо разные характеры, разные темпераменты, разные амбиции, разные представления о супружестве при одинаковом свободолюбии и одинаковом эгоизме.

«Мужа для Юлии надо искать…» – хотел заключить свою речь Меценат. Но Август не дал ему предложить свои кандидатуры. Он улыбнулся и насмешливо спросил:

«Это твое мнение? Или мнение Теренции?»

Меценат растерялся.

«При чем здесь… моя жена?» – спросил Гай Цильний.

«Ну как же, – продолжал улыбаться Август. – Ведь в прошлом, нет, в позапрошлом году ее брат, Мурена Варрон, составил против меня заговор… Он тебе кем приходился?»

Меценат тотчас вышел из растерянности, укоризненно покачал головой и ответил:

«Брата жены обычно называют шурином… Но при чем тут я и моя Теренция?»

«Совершенно ни при чем! – весело воскликнул принцепс и, мгновенно перестав веселиться, холодно добавил: – Хорошо. Я тщательно взвешу твой совет. Спасибо тебе, мудрый мой Меценат».

И, выйдя от Мецената, отправился к сестре Октавии.

Как он ее уговаривал, какие приводил аргументы, какие давал обещания, – Вардий об этом не знал и мне не рассказывал.

Но дней через десять не Мессала Валерий, не Азиний Поллион, не входивший тогда в силу Фабий Максим, а лично Меценат был отправлен на Лесбос для переговоров с Марком Агриппой.

Через месяц, встреченный народным ликованием, Агриппа вернулся в Рим, сначала развелся с женой, затем был объявлен верховным трибуном и получил проконсульские полномочия, а вслед за этим его обручили с Юлией, дочерью Августа.

Поговаривали, что Юлия узнала о своей судьбе лишь в самый день помолвки.

Но Гней Эдий Вардий эти слухи опровергал. По его рассказу так выходило:

Когда после прибытия Агриппы в театре Помпея несколько дней кряду игрались ателланы, Юлия, сидя рядом с Ливией и глядя на актеров, изображавших обманутого мужа и вертлявого любовника, вдруг всплеснула руками и воскликнула, обращаясь к своей мачехе: «Ливия! Какая же ты счастливая! Ты любишь моего отца! И он тебя любит! Вам вовсе не надо друг друга обманывать!»… Ливия, никогда не терявшаяся, тут якобы растерялась и не нашлась с ответом.

Когда стало известно о разводе Марка Агриппы с его женой, Юлия, встретившись с Тиберием, старшим сыном Ливии, вдруг обняла его за плечи, заглянула в лицо и игриво спросила: «Ты не знаешь, зачем понадобилось разводить Агриппу с Марцеллой? Вот ты, например, не женат, хорош собой. Квестором уже был. Скоро станешь претором. Потом – консулом. Чем не жених? Я тебя спрашиваю?»…Тиберий тоже будто бы растерялся.

Когда после предоставления Агриппе проконсульских полномочий на Марсовом поле была устроена травля зверей, Юлия, на этот раз сидя рядом с теткой своей Октавией, вдруг спросила ее: «Интересно, а вы за кого меня принимаете: за кровожадную пантеру? или за упрямого буйвола? или за тупого носорога?»

Накануне помолвки Август не вызвал к себе Юлию, а сам к ней отправился в дом ее прежнего мужа Марцелла, где она, вдовая, тогда проживала под присмотром Скрибонии, ее матери… О чем они говорили, можно только догадываться.

А на следующий день, когда совершался обряд обручения, Юлия даже взглядом не удостоила Агриппу, все время отводила глаза, горделиво взирая то на отца, то на мачеху, на Мецената, на других гостей. И лишь когда церемония подошла к концу, она, уже окольцованная, торжественная и величественная, вдруг, словно впервые заметив своего жениха, тряхнула огненными волосами, вспыхнула зеленым взглядом и воскликнула: «Воистину! Лучшего мужа мне никто не мог отыскать!»…И некоторые утверждали: она эти слова произнесла с искренним восхищением. Другие же возражали: нет, с обидой и с упреком.

Через месяц Юлия стала женой Марка Випсания Агриппы.

Его бывшую жену, Марцеллу Младшую, через год выдали замуж за Юла Антония, который, как мы помним, входил в аморию Пелигна, тогда – Голубка.

VII. Агриппа был почти ровесником Августа, на год его старше. Это был крепкий, коренастый, широкоплечий и коротконогий мужчина, похожий на пень, который трудно выкорчевать из земли и который потому оставляют торчать среди поля или на пастбище. По виду – грубый мужлан, суровый римский плебей, практичный крестьянин старой латинской закалки, воспетой Вергилием и подробно описанной историком Титом Ливием. Происхождение его было неясно, и он, говорят, стеснялся своего простого имени Випсаний. Патриции и прочие аристократы, несмотря на то, что заискивали перед ним, домогаясь для себя должностей и места в сенате, брезговали однако с ним тесно сходиться и, добившись желаемого, сторонились своего благодетеля; впрочем, до той лишь поры, пока снова не надо было ходатайствовать и заискивать.

Великий был воин. Двадцати девяти лет отроду отличился в Сицилийской войне. Не только стремительностью действий, дерзкой отвагой и железной выдержкой одолел грозного противника, но в кратчайшие сроки отстроил флот, создал для него опорную базу, Новую Гавань. И в битве у Навлоха применил изобретенную им новую технику захвата кораблей: особые гарпуны, выстреливаемые из катапульт и цеплявшие маневренные сицилийские суда на значительном расстоянии… Да что я тебе рассказываю, как будто сам ты не знаешь!.. Я лишь хочу подчеркнуть – и Вардий мне это подчеркивал, – что, не будь этого мужлана, этой деревенщины, этого неотесанного сельского пня, Марка Випсания Агриппы, утонченный, раздумчивый и осторожный Октавиан не выиграл бы ни Сицилийской войны, ни Актийского сражения, ни Александрийской кампании, а значит, никогда бы не стал ни великим, ни Августом.