Текст книги "Дурак, шут, вор и чёрт. Исторические корни бытовой сказки"

Глава 6
Сказки о дураках [383]383
  Материал данной главы ранее был опубликован: Юдин Ю. И. Народная бытовая сказка и история // Русский фольклор. Т. XVI: Историческая жизнь народной поэзии / Отв. ред. А. А. Горелов. Л., 1976. С. 152–172. – Прим. В. Ш.


[Закрыть]

Сказки о дураках составляют обширную и сюжетно разнообразную группу русских бытовых сказок. От других сказочных групп сказки о дураках чисто эмпирически отделяются характером главного героя. Его отличительная черта – сказочная глупость, она выделяется и подчеркивается. Совершать глупые поступки и попадать в смешные и нелепые положения становится для него своего рода профессией. Герой как бы находится вне обычных для его сословия социальных и бытовых отношений. Он становится дураком по призванию, он всегда как будто «не от мира сего», вне реальных связей с окружающими людьми и этим отличается от таких сказочных героев бытовых народных сюжетов, как мужик-работник и барин, солдат, купец, поп, вор, ремесленник и т. п., в образах которых всегда сохраняются черты реальных человеческих, бытовых и социальных взаимоотношений. Поэтому сказка обычно и называет своего героя просто «дурак» и уже этим ставит его в особое положение среди окружающих. Указатели не выделяют все сказки о дураках в отдельную группу. Иногда сказочный мотив, характерный для этих сказок, или целый сюжет попадают в раздел «О хитрых и ловких людях» или «Счастье по случаю». Эти разделы выделены по тематическому признаку. Раздел «О дураках», напротив, компонуется на основании общности черт сказочных героев-дураков. Изучение сказок о дураках должно обнаружить их единство как в генетическом отношении, так и по идейно-художественным устремлениям.

К сказкам примыкают многочисленные народные анекдоты о дураках. Между ними и сказками должна быть проведена разграничительная черта, но то, что отличает анекдот от сказки этой группы, может быть выяснено лишь в ходе рассмотрения сказочных и анекдотических сюжетов о дураках, которые поначалу должны изучаться совместно.

Сюжетное богатство сказок о дураках предстает перед нами прежде всего как богатство разнообразных мотивов, из общего фонда которых набирается цепочка, составляющая тот или иной сюжет. Н. Ф. Сумцов, посвятивший сказкам о дураках специальное исследование, отмечает взаимную неравнозначность мотивов [384]384
  Сумцов Н. Ф. Разыскания в области анекдотической литературы. С. 2.


[Закрыть]. Сюжет сказок о дураках не признается исследователем самостоятельной художественной единицей. Такой элементарной слагаемой клеточкой сказки скорее может выступать, по Н. Ф. Сумцову, мотив. Отсюда вполне закономерное утверждение о преимуществах, которые для науки имеет изучение мотивов перед изучением их сюжетных комплексов [385]385
  Там же. С. 2.


[Закрыть]. Обширный план, по которому сам исследователь располагает международный сказочный материал, основывается на перечислении мотивов и сюжетов, объединенных в циклы по тематическому признаку и отнесенных к одной из двух больших сюжетных групп: сказкам «о глупых индивидуумах» и сказкам «о глупых народах» [386]386
  Там же.


[Закрыть]. Мотивы описываются и исследуются со стороны их международного распространения и миграции.

Такой метод изучения предполагает представление о сказочном мотиве как об исходной и элементарной композиционной единице сюжета. Между тем такое представление оказывается на поверку ошибочным. Мотив при всей своей относительной устойчивости не представляется элементом постоянным. С другой стороны, существует не только изменяемость мотивов во времени, но и постоянная возможность возникновения и действительного появления на какой-то общей основе новых, пополняющих собой общесказочный запас. Легко заметить изменчивость мотива по его составу, подвижность и взаимную заменяемость входящих в него элементов. Так, например, в сказке «Дурак и береза» из сборника А. Н. Афанасьева [387]387
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 402.


[Закрыть] рассказывается о том, как дурак «продает» березе быка. Скрип березы он принимает за речь. Дураку кажется, что дерево просит быка в долг и обещает уплатить за него на другой день. Он привязывает быка к березе и прощается. В сказке, записанной в г. Кургане [388]388
  Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. № 302.


[Закрыть], дурак ведет корову в лес к могиле матери, которой он предлагает купить ее. Мать отвечает ему согласием, велит привязать корову, а за деньгами приходить на другой день. И наконец, герой может продавать не скотину, а, например, холст, как он делает это в одной сказке из собрания Н. Е. Ончукова [389]389
  Ончуков H. Е. Северные сказки. № 298.


[Закрыть]; причем найти покупателя и отдать дураку деньги после продажи берется будто бы пень, который дурак из жалости обмотал предназначенным для продажи холстом, чтобы тому не было холодно. «Разговор» дурака с пнем происходит так, что герой говорит и за себя, и за своего «собеседника». Приведенный пример не случаен, он показывает обычную картину изменяемости, вариации составляющих мотив элементов.

В качестве иллюстрации к общему выводу укажем на истоки некоторых характерных сказочных и анекдотических мотивов. К ним, например, относится следующий: мать после смерти помогает дураку или мертвое тело ее используется им как средство для достижения желаемого. В древнейшей и исконной его форме, как говорилось в предыдущей главе, мотив этот восходит к обряду жертвоприношений на могилах покойных родителей, которые в сказке выступают загробными дарителями. Указывалось также, что в качестве иллюстрации этого положения В. Я. Пропп приводит пример бытовой сказки [390]390
  Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. № 306.


[Закрыть]. Важно обратить внимание на то, что дурак привязывает корову у лесной могилы матери, а золото выгребает из-под указанного ею пня. Сходный по доисторическим истокам мотив «продажи» скотины дереву, о котором речь пойдет ниже, находится в самой прямой связи с мотивом «продажи» скотины покойной матери. Вторая часть объяснения подобных мотивов, пригодная для волшебной сказки и былички, не имеет соответствующего подтверждения в сказке бытовой и даже отрицается ею. В. Я. Пропп обнаруживает в комплексе представлений, связанных с умершими родителями, страх перед их возвращением. На этом основывается предположение, «что сиденье на могиле есть некоторая форма апотропеического акта» [391]391
  Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 148.


[Закрыть], что подтверждается приведением различных сказочных и этнографических свидетельств. В противовес этому в бытовой сказке иногда возникает мотив нечаянного убийства дураком матери. Она, например, погибает в яме, вырытой им перед домом [392]392
  Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. № 306.


[Закрыть], в капкане, поставленном им около погреба [393]393
  Великорусские сказки в записях И. А. Худякова. № 28.


[Закрыть], или дурак убивает ее, приняв за вора [394]394
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 396.


[Закрыть]. Откуда берется в сказке это убийство, не совсем ясно. Однако боязнь мертвеца, возвращающегося с того света, снимается им: мать помогает дураку после смерти, несмотря на то, что он – невольная причина ее гибели.

Эта древняя исконная форма мотива едва сохранилась в бытовой сказке. Но и в последующих исторических изменениях обновленный мотив удерживает некоторые следы своего происхождения. Так, например, тело матери помогает дураку вытребовать свою долю у братьев, обделивших его при дележе наследства [395]395
  Там же. № 395.


[Закрыть]. В дальнейшем мертвое тело помогает дураку обмануть барина, чиновника, попа и т. п. и вытребовать у них богатое вознаграждение за сохранение в тайне мнимого убийства. Здесь возникает возможность варьирования отдельных деталей мотивов и создания новых в рамках определившихся сказочных традиций и художественного смысла.

Другой характерный мотив нашей сказки, близкий по функции к рассмотренному, входит в такой эпизод: дураку кажется, что собака торгует у него корову. Корова достается герою уже не в качестве наследства после смерти матери, а ее продажа мотивируется, например, нуждой в деньгах перед предстоящей женитьбой дурака [396]396
  Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. № 302.


[Закрыть]. В собачьем лае дураку слышится предложение приходить за деньгами через неделю. Когда же через неделю собака вновь будто бы начинает, как кажется дураку, просить повременить, он гонится за нею и убивает ее. В лесу, под болотной кочкой, на которую уселась собака, он находит котел с золотом. Нетрудно видеть в этом эпизоде юмористически обыгранный мотив вознаграждения, которое платит герою благодарное животное. Сказка сохранила все элементы того, что Д. К. Зеленин понимает как «союзно-договорные отношения людей с животными» [397]397
  Зеленин Д. К. Культ онгонов в Сибири. С. 236.


[Закрыть], характерные, по наблюдениям В. Я. Проппа, для аграрного периода истории, когда прежние отношения человека к животному-тотему, в котором видели предка и естественного помощника, не подлежащего убийству, трансформируются и принимают новую видоизмененную форму [398]398
  Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 154–157.


[Закрыть]. Дальнейшая эволюция мотива в бытовой сказке приводит к значительному изменению его. Дурак, например, может ни с того ни с сего погнаться за собакой. Та убегает от него в лес, прячется под корень дерева, дурак лезет следом за нею и находит котел с деньгами [399]399
  Иваницкий Н. А. Сказки Вологодской губернии. № 34.


[Закрыть].

По художественной функции мотивы загробного дарителя и благодарного животного в бытовой сказке есть варианты одного и того же мотива дурацкой торговли и неожиданного обогащения дурака. Но по своему происхождению они самостоятельны, имеют различные истоки и, следовательно, возникают не путем варьирования общей сюжетной схемы, но путем новообразования.

Все вышеприведенные эпизоды продажи дураком скотины и проч., а также чудесной находки клада уходят корнями в тотемические представления, что достаточно убедительно показано В. Я. Проппом [400]400
  Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 146.


[Закрыть]. Аналогичным путем, возможно, следует идти и в объяснении происхождения другого характерного мотива дурацкой торговли, а именно: мотива «продажи» скотины дереву, в скрипе которого герою чудится предложение торговой сделки. Дурак, например, привязывает быка к березе и оставляет его, поверив в долг. Но когда в «назначенный» срок береза не платит денег, он рубит ее и в дереве находит клад [401]401
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 402; Едемский М. Семнадцать сказок, записанных в Тотемском уезде Вологодской губернии в 1905–1908 гг. С. 226. – Прим. В. Ш.


[Закрыть]. Точно так же герой может пытаться «продать» корову дубу. Он привязывает ее к сучку и собирается уходить, но корова тянет веревку, сук отламывается, и оттуда сыплются деньги [402]402
  Зеленин Д. К. Великорусские сказки Вятской губернии. № 124.


[Закрыть]. Представления о деревьях-тотемах, выявленные Д. К. Зелениным [403]403
  Зеленин Д. К. Тотемы-деревья в сказаниях и обрядах европейских народов // Труды Института антропологии, археологии и этнографии АН СССР. Этнографическая серия 5. М.; Л., 1937. T. XV. Вып. 2.


[Закрыть], проливают свет на такие элементы сюжета, как «кормление» срубаемой березы (дурак оставляет ей быка), заключение с нею сделки, скрип дерева, в котором слышатся будто бы человеческие слова. Но в представлениях, послуживших первоосновой сказочных эпизодов, мы не находим объяснения главному моменту событий – нахождению в дереве клада. Что этот элемент выполняет в сюжете ту же роль, что и выкуп коровы покойной матерью или случайное нахождение клада на месте настигнутого животного, доказывать излишне. Но родство мотивов возможно здесь не только по функции, но и по общему источнику происхождения. Клад в срубаемом дереве хорошо объясняется через другие, изученные В. Я. Проппом, древнейшие представления о чудесном дереве, вырастающем на могиле [404]404
  Пропп В. Я. К вопросу о происхождении волшебной сказки: Волшебное дерево на могиле // Советская этнография. 1934. № 1–2. С. 128–151.


[Закрыть]. Эти представления явились, как показывает исследование, на рубеже охотничьей и аграрной эпох. В них соединились прежние тотемические взгляды на существование человека и животного в загробном мире с вновь складывающимися под влиянием трудовой практики возделывания земли и выращивания злаков. Согласно новым воззрениям, умерший и захороненный человек или животное могут, подобно семени, вновь возрождаться к новой жизни в дереве, выросшем на могиле. Поэтому в волшебной сказке родная мать помогает дочери, став после своей смерти яблоней, а разлученные влюбленные соединяются после смерти кронами и корнями выросших на их могилах деревьев (международный сюжет, известный по русской балладе о Василии и Софье). В сказке, правда, мы не находим следов, позволяющих говорить о березе как о надгробном дереве. Но достаточно показательно при этом, что действие в ней разворачивается по смерти отца, равно как и то, что дурак находит дерево в лесу. Лесная форма – наиболее древняя, в которой проявляется благодарность загробного дарителя [405]405
  См.: Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 146–150. «Похороны в лесу, под деревьями, у источников, у русских старообрядцев сохранившиеся до недавнего времени, по всей видимости, генетически связаны с ритуалом отправления в мир предков в лесу, под деревом, бросанием в водоемы (ср. с мотивом утопления шута. – Ю. Ю.) и т. п.», – замечает Н. Н. Велецкая (Велецкая H. Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978. С. 141). – Прим. В. Ш.


[Закрыть]. Дальнейшее развитие того же мотива приводит к его трансформации: на месте дерева могут оказаться пни, на месте скотины – холст. Становится невозможным объяснить, почему дураку кажется, что пни разговаривают с ним, и герой сказки сам начинает говорить от их имени с самим собой и т. п. [406]406
  Ср.: Мелетинский Е. М. Герои волшебной сказки. С. 238–239.


[Закрыть]

Одушевление окружающих предметов, характерное для анимистических воззрений, может послужить источником некоторых мотивов бытовой сказки о дураках, трактуемых юмористически, с пародийным преувеличением. В народных суевериях вплоть до XX в. удерживается представление о «говорящих» предметах. Так, например, гадающие стараются услышать заветное имя в скрипе кола, воткнутого и поворачиваемого в снегу и т. п. [407]407
  Смирнов В. И. Народные гаданья Костромского края. С. 66. № 402–408.


[Закрыть] Сказка пародирует подобные суеверия. Дураку кажется, что ложки, которые он несет в суме за спиною или в кармане, брякают: «дурак, дурак!» [408]408
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 400; Едемский М. Семнадцать сказок, записанных в Тотемском уезде Вологодской губернии в 1905–1908 гг. С. 225. – Прим. В. Ш.


[Закрыть] или сговариваются его зарезать [409]409
  Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. № 256.


[Закрыть]; бродящее пиво или брага будто бы дразнят дурака и нарочно переливаются через край [410]410
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 400; Едемский М. Семнадцать сказок, записанных в Тотемском уезде Вологодской губернии в 1905–1908 гг. С. 225; Великорусские сказки в записях И. А. Худякова. № 27. – Прим. В. Ш.


[Закрыть]; пыхтение квашни он принимает за звуки, издаваемые человеком или домовым [411]411
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 493; Сказки и песни Белозерского края. № 74. – Прим. В. Ш.


[Закрыть], и т. п. Здесь возможны самые разнообразные вариации и нововведения, основывающиеся на пародировании веры в «говорящие» предметы. Приведенных примеров вполне достаточно для того, чтобы показать возможность изменений исконных мотивов, приводящих к трансформации, и закономерность возникновения новых. Но для выводов об общих истоках происхождения сказочных мотивов необходимо продолжить их рассмотрение.

В одном из анекдотов о дураках герой платит обманщику (солдату, дворнику) штраф по числу сосчитанных им галок или ворон, а потом хвастает тем, что приуменьшил названное число [412]412
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 471; Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. № 364. – Прим. В. Ш.


[Закрыть]. Невероятная доверчивость обманутого, его ни с чем несообразная глупость, заключающаяся в том, что он охотно верит на слово в существующий якобы под угрозой штрафа запрет считать птиц, говорит о том, что у данного мотива не может быть «реалистического» бытового истока. Это проступает особенно наглядно при сравнении нашего анекдота с такими, в которых герои проявляют вполне «современную», допустимую и легко объяснимую незнанием или недостатком сообразительности глупость (например: СУС 1339 Е и др.). Нетрудно убедиться, что всякая жизненно-недостоверная, неправдоподобная форма проявления сказочно-анекдотической глупости в конечном итоге неизменно находит объяснение в элементах доисторических представлений, обрядов и обычаев. Так, в нашем анекдоте мнимый запрет считать птиц восходит к реальному в древности страху перед точным подсчетом людей и животных. Д. Фрэзер собрал многочисленные свидетельства, объясняющие свойственное многим древним и отсталым современным народам (в виде суеверий) чувство «отвращения к подсчету людей, их скота или имущества» [413]413
  Фрэзер Дж. Фольклор в Ветхом Завете. М.; Л., 1931. С. 292.


[Закрыть]. В основе его, как показано Фрэзером, лежала мысль о том, что точный подсчет количества людей и животных приводит к несчастью и гибели [414]414
  Там же. С. 292–297.


[Закрыть]. К собранным Фрэзером свидетельствам можно было бы привлечь и русские суеверия, нашедшие отражение в таких, например, пословицах: «Считанных овец волк уносит» (варианты: «режет, крадет») [415]415
  Записана в живом бытовании в январе 1974 г. Ю. С. Шойтовым в с. Афанасьеве Обоянского р-на Курской обл. от В. Е. Щетининой (1888 г. р.). – Прим. В. Ш.


[Закрыть]; «цыплят по осени считают».

В анекдоте мать кричит сыну, чтобы он не ходил купаться: «Утонешь, так и домой не ходи!» [416]416
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 484.


[Закрыть] То, что вызывает комический эффект в анекдоте, может послужить темой одного из фантастических эпизодов бытовой сказки. Например, простоватый сказочный герой верит, что поп, утопленный им в проруби, вернулся назад живым и очень сердится (СУС 1536 В). С другой стороны, вера в возможность возвращения покойников отражена в русских быличках, а в волшебной сказке боязнь возвращения умершего может быть причиной дежурства родственников у его могилы [417]417
  Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 147–148.


[Закрыть]. Известны также широко распространенные предосторожности против возвращения покойников в похоронном обряде. В свете подобных сопоставлений оправданно мнение о том, что источником анекдотического мотива могла быть доисторическая вера в возможность возвращения умерших, переосмысленная пародийно.

Тип СУС 1675 включает сказки, в которых повествуется о том, как легковерные и простодушные хозяева отправляют своего бычка в город учиться. Обманщик, который уводит бычка, часто обещает определить его в школу (солдатскую школу, гимназию и прочее). По истечении назначенного срока глупым хозяевам указывают на городничего, купца или доктора, в которых будто бы превратился бычок, пройдя обучение. Хозяева пытаются увести его домой или просто радуются встрече и чудесному превращению. Глупость героев неправдоподобна. Но комическая ситуация должна иметь какое-то реальное основание, реальный источник, так как целиком надуманная ситуация не может служить основой комического эффекта. Своим происхождением этот сказочно-бытовой мотив обязан тем же самым доисторическим представлениям, что легли в основу соответствующих волшебных мотивов сказок о «хитрой науке» (СУС 325).

В этих сказках рассказывается о том, как герой в ходе волшебного обучения приобретает способность превращаться в различного рода животных, чем он и пользуется [418]418
  Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 103–106.


[Закрыть]. Но в бытовой сказке доисторические представления пародийно переосмыслены. Вместо обучения умению превращаться в животных здесь – наивная вера героев в возможность превращения животного в человека путем специального обучения. Здесь перед нами целый ряд моментов, напоминающих волшебную сказку: школа, учителя, преображение бычка, который теперь стал неузнаваем. Сходство может стать буквальным, когда бытовая сказка вводит эпизод узнавания хозяевами своего бычка в человеке. «Сходи, повидай, может, и признает тебя или ты его», – советуют старухе, пришедшей за своим бычком, якобы превратившимся в купца [419]419
  Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. № 267.


[Закрыть]. Но всему придан насмешливый по отношению к доверчивым хозяевам смысл. Вообще анекдоты нередко пародируют мотивы «хитрой науки». Это комическое переосмысливание бывает обычно не столь явно, как в сказочном типе «Ученый бычок (осел)» (СУС 1675), и касается именно одного момента: простодушный герой принимает какое-то животное за человека. У мужика, например, отпадают сомнения в том, что перед ним пан, а не птица, когда он слышит, как попугай ругается: «Дурак мужик» [420]420
  Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 468.


[Закрыть]. Баба видит в коляске собаку и принимает ее за пана [421]421
  Там же. № 480.


[Закрыть]. Вола, которого хозяин вел на веревке, незаметно подменяют человеком; тот уверяет, что он-то и был волом [422]422
  Там же. № 470.


[Закрыть]. Сюжет последнего анекдота имеет соответствия в волшебных сказках о «хитрой науке», где герой предлагает отцу продавать себя, превращаясь в различных животных, а затем возвращается и принимает обычный человеческий облик.

Отражение в бытовой сказке и анекдоте о дураках таких элементов, связанных по происхождению с системой тотемических представлений и обрядов, как загробный даритель, возвращение умерших, обучение искусству превращения в животных, позволяет поставить в связь с подобными представлениями еще один элемент бытовой сказки, а именно то, что дураку иногда под влиянием какого-то происшествия или вследствие внушения кажется, что он умер, и он начинает странно вести себя (СУС 1313 А). Возможно, в этом случае мы сталкиваемся с отражением представления о мнимой, временной смерти, входящей как составной элемент в обряд посвящения. Отражение этих представлений в волшебной сказке обнаруживается довольно отчетливо [423]423
  Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 93.


[Закрыть], что позволяет и в этом случае допускать возможность пародийного переосмысления в бытовом сюжете тех же доисторических обрядовых и мировоззренческих элементов. Сходство иногда усиливается за счет того, что мнимая смерть в бытовой сказке в согласии с традицией оказывается «смертью заживо» [424]424
  Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. № 266. О герое этой сказки говорится: «Едет и думает: “Колдун сказал, что умру дорóгой, чем смерти ждать, лучше заживо умереть”». – Прим. В. Ш.


[Закрыть].

Е. М. Мелетинский высказывает предположение о пародировании в мотиве «кормления» дураком своей тени клецками, как «почитание тени как одной из душ» [425]425
  Мелетинский Е. М. Герои волшебной сказки. С. 238.


[Закрыть]. То, что в сказке «дурень убивает священника, но раскланивается перед собаками и просит благословения у медведя», объясняется исследователем «анимистическим мировоззрением» героя [426]426
  См.: Мелетинский Е. М. Герои волшебной сказки. С. 239. Здесь, как нам кажется, уместнее было бы говорить об отражении именно тотемических представлений, в которых родство человеческой и звериной природы было одним из наиболее существенных моментов. – Прим. В. Ш.


[Закрыть]. Общий вывод Е. М. Мелетинского, касающийся, в частности, отражения в русских бытовых сказках анимистических и тотемических представлений [427]427
  Там же. С. 237.


[Закрыть], вполне подтверждается русским сказочным материалом.

Нет необходимости пытаться нарисовать здесь исчерпывающую картину происхождения и исторической трансформации всех известных нам мотивов бытовой сказки о дураках. Приведенных примеров достаточно для того, чтобы проиллюстрировать выводы об их истоках, восходящих в конечном итоге к доисторическим представлениям и обряду. Однако уже и вышеприведенные примеры показывают, что далеко не все мотивы проистекают из тех или иных элементов тотемических и анимистических представлений и фактов непосредственно. Это можно, например, сказать о мотивах, подвергшихся трансформации (герой не «договаривается» с собакой о продаже ей коровы, а ни с того ни с сего гонится за ней, и она приводит его к месту, где лежит клад; герой не корову «продает» дереву, а оставляет пням холсты или продает масло дорожному столбу (варианты типа СУС 1642)).

Еще более ярко проступает отсутствие непосредственной, наглядной связи с доисторическими источниками в мотивах, в своем предметном содержании сочиненных вновь, но выступающих в той же художественной функции, что и более древние, исконные. Так, например, дураку могут представляться живыми, говорящими и совершающими самостоятельные поступки любые бытовые предметы: брякающие ложки; кочерга или оборка лаптя, на который он нечаянно наступает (при этом ему кажется, что кто-то его бьет или держит). Тут открывается безграничный простор для фантазии сказочника, для остроумных выдумок и находок.

Точно так же разнообразны бывают по вариантам проделки героя с мертвым телом. Строго говоря, дурак здесь выступает в роли шута, но сказка не проводит между ними непроходимой границы. По-видимому, невозможно было бы возвести непосредственно к каким-либо прямым доисторическим отражениям и такой мотив: дурак рубит сук, на котором сидит, и падает. Перед нами скорее всего нововведения, которыми мы обязаны фантазии сказочников. Такими нововведениями особенно изобилуют анекдоты о дураках. Их герои пытаются доить кур, в дом без окон носить мешками свет, пасти корову на крыше и т. п. Тщетно стали бы мы искать в образном, предметном содержании подобных мотивов прямые отражения доисторических представлений и фактов.

Во все продолжение живой жизни сказки вплоть до наших дней сказочник по своему усмотрению вводит новые образы и творит комические ситуации. В этой области он чувствует себя ничем не связанным и даже обязан выдумывать новые мотивы, а также обновлять и искать удачные повороты темы в исконных и традиционных. Его творческая фантазия, однако, при всей ее видимой свободе, опирается тем не менее на прочную традиционную основу, которая и составляет постоянный и неизменный элемент в разнообразии прихотливых мотивов. Возвращаясь к тому, что писал Н. Ф. Сумцов по поводу сказочных мотивов о дураках как о простейших и постоянных элементах сюжета [428]428
  Сумцов Н. Ф. Разыскания в области анекдотической литературы. С. 2.


[Закрыть], мы должны теперь сказать, что постоянные элементы сюжета находятся за пределами отдельных мотивов, составляющих сюжет. Мотивы подвержены изменениям и обновлениям, что побуждает нас искать нечто, их объединяющее, их общую традиционную основу. Но ее следует искать не в предметном, образном составе мотива и не в событиях, о которых в нем повествуется (все это, как мы видели, переменные составляющие мотива), а в том, что стоит за ними и делает возможными сами комические ситуации, – в смешных и нелепых поступках героев.

Почвой, на которой произрастают отдельные мотивы, служит особая психология героя-дурака, его необычная манера мыслить, чувствовать и откликаться на происходящее вокруг него. С внешней, объективной точки зрения, по тому, какими представляются поведение и характер дурака другим людям, свидетелям его странных поступков, его психология отмечена яркими комическими чертами особого фантастически-сказочного типа. Черты этого типа подробно были обрисованы В. Я. Проппом в двух специальных курсах лекций, один из которых был посвящен народной сказке, другой – вопросу о природе комического. Эти курсы читались для студентов и преподавателей на филологическом факультете Ленинградского университета и в последние годы жизни исследователя были подготовлены им для публикации в виде отдельных работ [429]429
  Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха // Ученые записки ЛГУ. № 355. 1971. Вып. 76. С. 160–178; Он же. Проблемы комизма и смеха. М., 1976; Он же. Русская сказка. Л., 1984. – Прим. В. Ш.


[Закрыть].

В. Я. Пропп отмечает как одну из наиболее существенных черт сказочного дурака то, что он рассматривает весь мир исключительно по отношению к самому себе. Все, что происходит вокруг, как ему кажется, касается его непосредственно: береза скрипит – вызывает его на разговор; ложки брякают – дразнят его; скользящая рядом тень – просит есть и т. п. Исследователь отмечает, что внутренние побуждения сказочного дурака – всегда самые лучшие. Но, к несчастью, он неизменно серьезен. Эта-то крайняя степень серьезного отношения к делу и самому себе, прямолинейная последовательность, добрые намерения при худом разуме и приводят его к немыслимым и смешным положениям. Его психология по-сказочному фантастична, необыкновенна и не воспринимается как нечто возможное в самой жизни. Дурак живет в мире собственных фантазий, но именно поэтому он видит окружающий его мир по-своему.

Все отмеченные особенности «дурацкой» психологии даны, по мысли В. Я. Проппа, не просто как ряд просчетов в поведении и в отношении к окружающему миру, но основываются на особых приемах мышления, присущих герою. Здесь образ приоткрывается со стороны своей внутренней природы. Дурак следует не обычной, нормальной логике мысли, у него своя, «дурацкая логика». В. Я. Пропп указывает на алогизм как один из распространенных истоков комизма в фольклоре вообще и в сказках о дураках в частности. Существуют, как известно, разнообразные виды алогизма как такового. Для нас, однако, важен не алогизм в реальном человеческом мышлении, а алогизм в сказке. В. Я. Пропп не входит в подробное перечисление разнообразных видов сказочного алогизма, но указывает в качестве примера на такую его разновидность, как мышление внешними аналогиями (купив в городе стол, дурак по пути домой замечает, что у стола четыре ноги, как и у лошади, и он, следовательно, сам добежит домой, если снять его с телеги и выставить на дорогу, что он и делает). Указание исследователя на особые формы мышления, присущие сказочному дураку, чрезвычайно важно, так как позволяет найти основание для классификации видов сказочной глупости. Их различие будет зависеть от того, с какой из необычных форм мышления мы в том или ином случае имеем дело. Нетрудно убедиться, что разнообразные виды сказочной глупости как раз и являются той общей основой, на которой группируются различные мотивы, как исконные или трансформированные, так и вновь образованные. Та или иная разновидность сказочной глупости выступает композиционным костяком, обрастающим плотью живых мотивов. На этой прочной и постоянной традиционной основе сказитель выводит прихотливый и изменчивый узор сказочных мотивов, составляющих тот или иной сюжет.

Видов сказочной глупости сравнительно немного. Среди них мышление по аналогии было выделено В. Я. Проппом и поставлено на одно из первых мест. По существу в сказке идет речь об отождествлении предметов по внешним, несущественным и случайным признакам. К приведенным выше примерам можно добавить несколько дополнительных. Дураки сеют соль, например, поскольку соль похожа на зерно своей дробностью и рассыпчатостью. Поэтому, если, согласно логике дураков, прорастает зерно, то может прорасти и соль. Дурак принимает козлиную голову за человечью. При этом он спрашивает у тех, кто пришел опознать убитого, какая у него была борода, имея в виду козлиную бороду. Дураки выносят из дому дым лукошками. Если в лукошке можно носить крупу, то почему нельзя носить дым? Гость вылавливает из щей весь кусок мяса со словами: «Что зацепил – то и Бог дал». После обеда хозяин с теми же словами таскает гостя за волосы [430]430
  Хозяин в этом случае лишь прикидывается дураком. – Прим. В. Ш.


[Закрыть].

Другим, не менее распространенным видом глупости бывает буквальное понимание сути дела, буквальное выполнение какой-либо задачи. Такое понимание оказывается внешним, формальным, односторонним, приводящим к неожиданным, ни с чем несообразным последствиям. Дураку велят привезти на свадьбу ребят, и он накладывает их на телегу так, что они задыхаются дорогой; для того, чтобы овцы, которых он пасет, не разбрелись, он вырывает у них глаза; применяет не по назначению совет матери и говорит: «Носить вам – не переносить, таскать – не перетаскать!» – похоронной процессии вместо того, чтобы сказать это тем, кто молотит горох. Точно так же неумело применяет он и те советы, что дают ему, когда он отправляется сватать невесту или в гости (пытается облупить блины вместо яиц, гостью пускает в загон и дает ей сена и проч.). На ночь дураки оставляют сани оглоблями в ту сторону, куда им предстоит ехать утром. Кто-то ради шутки поворачивает сани оглоблями в противоположную сторону. Дураки, отправившись в путь, возвращаются назад в свой город, но не узнают его. Думая, что он умер, дурак лежит неподвижно, закрыв глаза, отказывается есть, старается не дышать и т. п.

Для героя-дурака очень характерно применение средств, приводящих к результатам, прямо противоположным желаемым; выбор средства, применимого в других условиях, но непригодного в том или ином реальном случае; подмена намеченной цели средством, которое становится самоцелью и приводит к последствиям, прямо противоположным тому, к чему стремились. Для того чтобы узнать, заряжено ли ружье, один дурак заглядывает в отверстие ствола, другой в это время стреляет. Чтобы лошади было легче дотянуться до воды, дурак подрубает ей передние ноги. Дурак, заготавливая дрова, срубает сук, на котором сидит, и падает. Дураки подымают корову на дом, чтобы накормить ее травой на крыше (по логике героев-дураков, корову нужно пасти везде, где растет трава). Чтобы наклонить дерево, один сует в сучья голову, другой тянет его за ноги.

Сказочная глупость может корениться в перестановке причины и следствия; в перестановке события предшествующего по времени и последующего, вытекающего из него. Героиня горюет и плачет по тому случаю, что мать ее выходила замуж за отца, а ей приходится выходить за чужого. Проголодавшаяся дурочка жалеет, что съела пирог вчера и не оставила на сегодня. Мужик чувствует, что опьянел, только после того, как выпивает полуштоф вина, косушку, а потом шкалик; жалеет, что сразу не начал со шкалика. По поводу того, что их дочери неожиданно забеременели, один мужик замечает другому: «Нынче год такой».

Глупость в сказке может покоиться также на доверчивости к очевидности факта. При этом упускается из виду, что тот же результат может быть достигнут иными средствами, нежели теми, которые выставляет напоказ хитрец и обманщик. Дурак, к примеру, верит, что прохожий, предсказавший ему падение с дерева, на котором он рубит сучья, имеет дар предвидеть будущее. Дураки верят, что шут продал покойника, потому что он увез мертвое тело, а привез кучу золота. Они спешат перебить своих жен и везут их продавать. Дураки верят шуту, когда он, завязанный в мешок, кричит, что его собираются послать на воеводство, и т. п.