Текст книги "Дух воина"

Дух воина
Юрий Юрьев

© Юрий Юрьев, 2024

ISBN 978-5-0062-5575-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Юрий Юрьев
Дух воина
роман

Все герои, события и географические названия выдуманы. Любые совпадения являются случайными.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Ревущий перегретым двигателем и гремящий в тишине заката ящиками с боеприпасами «Урал» летел по пыльной каменистой дороге Афганистана. Казалось, не будет конца этому пути. Тяжёлые облака нависли над самой землёй, словно придавленные сверху каким-то невидимым грузом. Они уже, казалось, были готовы разразиться проливным дождём, но вдруг как-то поредели, а вскоре и вообще растаяли. Ветер, поднявшийся в преддверии надвигающейся непогоды, резко стих, оставив, как напоминание о себе, летающую в воздухе пыль. Гвардии капитан Иван Заречный, сидя рядом с водителем, устало поглядывал сквозь серое от пыли стекло на знакомый и уже ставший привычным ландшафт чужой, неприветливой страны. Он слегка расслабил правую кисть, сжимающую приклад АК-74, и прикрыл глаза. В памяти всплыло, как несколько лет назад молодой и полный оптимистических надежд курсант Заречный сидел в кузове такого же грузовика рядом с товарищами по военному училищу. Глотая пыль, они сидели на жёстких деревянных лавочках и по дороге к учебному полигону весело подшучивали друг над другом вибрирующими от тряски голосами…

«Сколько это мы уже едем? – в который раз задавал капитан себе один и тот же вопрос. – Когда же наступит конец этому затянувшемуся путешествию? А ведь нужно непременно успеть вернуться в расположение батальона до наступления темноты». Однако сумерки неотвратимо сгущались. Минутная стрелка на командирских часах, будто увязшая в густом фруктовом киселе, словно в насмешку, лениво перетекала с одного деления на следующее. Лишь надрывное урчание двигателя да постоянное подбрасывание на ухабах автомобиля, пожирающего километр за километром, напоминали, что жизнь не стоит на месте, а неумолимо движется вперёд.

Несмотря на напряжение, в котором пребывали все участники этой поездки, Заречный не заметил, как очертания дороги начали расплываться. Он невзначай погрузился в сладкую дрёму – две предыдущие бессонные ночи дали о себе знать. Дремота плавно перешла в глубокий безмятежный сон, в котором не было места никаким опасностям. В этом царстве Морфея можно было не думать о том что будет, если он и в эту ночь не попадёт в нужное ему место.

Что вывело его из этого забытья, длившегося так долго, что организм успел достаточно хорошо отдохнуть, капитан сразу не понял. Первое, что показалось необычным, это горизонтальное положение его тела, он почему-то не сидел, а лежал с закрытыми глазами. Почему-то было очень тихо. Не было слышно ни рёва мотора «Урала», ни грохота подбрасываемых в кузове ящиков. Где он, что с ним? Только что вырвавшееся из объятий сна сознание никак не могло понять, куда он попал, и что было сном, наваждением, а что реально происходило с ним до того момента, как он уснул. Полежав ещё некоторое время, Заречный пришёл к выводу, что Афган, который был уже в далёком прошлом, ему снова приснился, и утро нового дня началось для него так же, как и множество других мирных рассветов в последние годы его жизни. Вот только в этот раз после пробуждения к привычной головной боли, обычно присутствовавшей вследствие систематического обильного употребления крепких напитков по вечерам, почему-то добавилась ещё и непонятная, неизвестно откуда возникшая, боль в рёбрах. За последние годы бывшему разведчику не раз приходилось и самому бить морду и получать по бокам от каких-нибудь обезбашенных подонков, но тогда он хотя бы помнил: где, от кого и почему. Единственным плюсом во всём том негативе, который сейчас болезненно воспринимался всем его телом, была какая-то необъяснимая лёгкость, которую обычно испытывают, находясь в воде с большим содержанием соли.

Чтобы как-то упорядочить свои мысли, Иван постарался сконцентрироваться именно на этом приятном ощущении. Затем попытался немного проанализировать то, что смог извлечь из закромов своей памяти. Через некоторое время усиленной мозговой деятельности он пришёл к выводу, что виденный им перед пробуждением сон являлся лишь смесью из живых картинок. Это были сюжеты из его «военной жизни», которым гудящий сейчас, словно переполненный улей, мозг не мог дать никакого более-менее правдоподобного объяснения. В памяти образовалась дыра, провал, который невозможно было преодолеть. Не открывая глаз, а их он всё равно вряд ли бы смог открыть из-за больших гематом, Заречный ещё раз напряг своё серое вещество. Он ещё раз попытался вспомнить, что же всё-таки произошло с ним вчера до того, как его мозг отключился от реальности.

Встречу со своими старыми сожителями по подвалу Профессором и Марией Адольфовной он вспомнил достаточно быстро и ясно. Немного труднее было вспомнить, как они вместе распили первую семисотку белой. Затем он, так как был самым молодым, как никак на целых пять лет младше Профессора, сходил за второй. Ещё немного поднапрягшись, бывший разведчик всё-таки вспомнил как вечером, изрядно захмелевший, он возвращался уже к себе в подвал. Его жилище находилось в старом заброшенном трёхэтажном доме, где до того, как вдоль стены образовалась большая вертикальная трещина, и всех жильцов в срочном порядке расселили по новым квартирам, они и жили все втроём. Вот тут-то его и встретили трое незнакомых подростков. Лиц этих, по-видимому, обкуренных малолетних бандитов он в темноте не разглядел. Впрочем, даже если бы и разглядел, то, несмотря на хорошую память на лица, вряд ли бы запомнил их в таком состоянии. Один из троицы, видимо, главный, что-то спросил, кажется, как обычно, закурить. Так как Иван никогда в жизни не курил, чем немало удивлял, а иногда и раздражал своих, теперь уже бывших, сожителей, то он, естественно, отказал малолеткам. Однако тем, как оказалось минуту спустя, нужен был только какой-либо предлог.

Начало драки, которую и дракой-то нельзя было назвать, Иван тоже кое-как вспомнил, хотя и не во всех подробностях. Был бы он трезвым, то бывшему афганцу разведчику, и в придачу разряднику по рукопашному бою, несмотря на старую травму ноги, ничего не стоило бы уложить этих ублюдков за пару секунд на землю. Но… это если бы он был трезвым. Однако после выпитых двух бутылок, практически без закуски, пусть даже и на троих, он оказался лёгкой добычей для молодых хулиганов. Иван вспомнил непрофессиональный, но довольно чувствительный удар в солнечное сплетение. Так как пресса там уже давно не было, то от боли и сбившегося дыхания он согнулся, после чего кто-то из троицы приложился ногой в лицо и опрокинул, словно куклу, на землю. С этого момента его память дала сбой, и в мозгу, словно выхваченные во время вспышки молнии, появлялись лишь отдельные, ничего не объясняющие кадры его избиения. Дальше следовал уже полный провал в памяти.

Теперь вот, как и всегда, проснувшись у себя в подвале… «Стоп, а почему у меня в подвале так светло?» – возник в голове вполне резонный вопрос. Сквозь заплывшие от ударов по лицу глаза, Иван не видел, а скорее чувствовал, что находится в довольно светлом помещении. К тому же… Ну да, и запахи, окружающие его, тоже были явно не те, что господствовали в его «опочивальне». Здесь, где он находился сейчас, не было привычного запаха плесени, смешанного с вонью старого тряпья. Не было и запаха табачного дыма, которым на всю свою толщину пропитались толстые каменные стены старинной постройки, чудом сохранившие в некоторых местах признаки былой побелки. Здесь пахло, скорее всего, больницей. Хотя в больничках, а Иван после ранения в Афгане пролежал в них не один день и даже не один месяц, пахло тоже не так. Во всех госпиталях, в которых он побывал, пахло всегда одинаково: лекарствами, дезинфекцией… одним словом больницей. Здесь же вовсе не чувствовалось навязчивого запаха хлорки, а наоборот, воздух был наполнен тонким ароматом каких-то трав. Прислушавшись, Иван уловил незнакомые звуки. Видимо, кто-то что-то готовил в соседней комнате, постукивая чем-то деревянным о посуду. Но вот звуки стихли, чуть слышно скрипнула дверь, и этот кто-то вошёл в комнату. Шаги были лёгкие и осторожные, хотя и уверенные. Бывшему разведчику нетрудно было по шагам определить походку спортсмена. Однако раскалывающийся на части мозг сейчас никак не мог связать воедино все данные, лавиной поступавшие в него от хаотично функционирующих в данный момент органов чувств.

– Очнулся, горемычный?! – услышал Иван где-то рядом сочувственный старческий голос.

Новая информация, поступившая в его испорченный ударами ног главный пульт управления, ещё больше внесла сумятицу в сознание. Тот, кто вошёл в комнату и говорил с ним, произнёс слова на каком-то, похожем на русский, языке. И хотя умом Иван осознавал, что слова незнакомые, но в то же время он прекрасно всё понимал. «Как та собака, – ухмыльнулся он про себя, – всё понимает, только сказать не может». Старик, словно прочитав его мысли, добавил:

– Ты, мил человек, покуда помолчи, я и так всё вижу и понимаю. Отдыхай, набирайся сил. Скоро отвары будут готовы, тогда начнём лечение. Может тебе водички дать?

Иван попытался ответить доброму незнакомцу, но из его пересохшего горла вырвался лишь тихий и невнятный хрип, а челюсть тут же отозвалась сильной болью. Проведя раздувшимся, будто покусанным пчёлами, языком по зубам, он констатировал отсутствие в своём и так полупустом рту ещё пары зубов. В этот момент на его губы легла мокрая тряпица, от которой шёл приятный травяной аромат, и сразу стало немного легче. Мысленно поблагодарив заботливого незнакомца, Заречный вдруг, сам не ожидая того, вновь погрузился в сон. Сколько он проспал на этот раз, определить было невозможно, однако его второе пробуждение оказалось намного приятнее, чем первое. Головная боль прошла, да и рёбра болели намного меньше. «Просто волшебник какой-то, – подумал он, – не в пример нашим докторам». Он, конечно, ничего не имел против современной медицины. Если бы не замечательные хирурги, которые проделали несколько сложнейших операций на ноге, то он вообще мог остаться с небольшой культёй и всю оставшуюся жизнь ходить на костылях. Медсёстры, которые присматривали за калекой, тоже были добрыми и отзывчивыми, особенно Тонечка из Киевского госпиталя, в котором он лежал перед тем, как его комиссовали. Однако на гражданке было всё по-другому. Здесь процветал фармакологический бизнес и без наличия на кредитной карточке, которой у него никогда не было, приличных средств, о хорошем обслуживании можно было только мечтать.

Словно почуяв, что он проснулся, в комнату вновь вошёл старик с походкой спортсмена.

– Угу, – буркнул лекарь себе под нос, бросив цепкий взгляд на своего пациента, – совсем другое дело. Ну-ка, скажи мне, мил человек, как нынче себя чувствуешь?

Осторожно, чтобы не потревожить ушибленную челюсть, Иван попытался ответить, и, как ни странно, теперь ему это удалось.

– Нормально, – тихо прошептал он и почувствовал, что и челюсть теперь болит намного меньше, и язык приобрёл свою естественную величину.

– Вот и любо, – улыбнулся старик. – Тогда поспи ещё чуток, дабы живу свою восстановить.

Иван хотел было возразить, что сколько можно спать, но на его лицо вновь легла пахучая холстина, и он, как и в прошлый раз, вновь погрузился в небытие. В этот раз сон, который снился бывшему разведчику, был не фантазией потревоженного травмой мозга и не хаосом сменяющихся цветных или чёрно-белых картинок. В этом сне он вновь, будто вернувшись на много лет назад, пережил один из самых страшных дней своей жизни, день, который перевернул всю его судьбу, вывернул жизнь наизнанку.

Заречный вновь видел себя внутри боевой машины, шедшей во главе колонны грузовиков. Горячее афганское солнце уже успело прогреть броню, и внутри этой раскалённой железной коробки казалось, что воздуха нет вообще. Местность, по которой сейчас проезжал караван, была довольно открытая и особой опасности не представляла. Он, исполняя обязанности командира разведроты, открыв люк, внимательно осматривал окрестности, подставляя загоревшее и огрубевшее за короткий промежуток времени лицо горячему степному ветерку. Пот тонкой струйкой стекал из-под шлема на лицо, но его боевой машине, идущей впереди колонны, было немного легче в том, что обжигающий лёгкие воздух был хотя бы чистым. Те же, кто двигался сзади, за время таких вот переездов глотали просто килограммы афганской пыли, поднятой колёсами и гусеницами идущих впереди машин. Горы были далеко справа, а на простирающейся впереди равнине, хотя и усеянной мелкими булыжниками и камнями, видимость была довольно хорошая. Капитан не опасался прилёта гранаты или притаившегося на вершине скалы стрелка, однако беда подстерегла совсем в другом месте.

Не успела БМП сделать очередной поворот на извилистой каменистой дороге, как раздался оглушительный взрыв замаскированного фугаса. Взрывная волна, словно кувалдой, ударила по барабанным перепонкам экипажа. Один край боевой машины подбросило. Взрыв был такой мощности что, словно у игрушечной пластмассовой машинки, легко оторвал часть корпуса бронированного БМП, а башню, будто пробку из бутылки шампанского, вытолкнул вертикально вверх. На некоторое время Заречный был оглушён. Он полностью потерял контроль над всем, что происходит вокруг. Когда же в сознании случилось краткое просветление, капитан осознал, что лежит на земле, однако тут же вновь погрузился в небытие от болевого шока. Согласно закону всемирного тяготения, подброшенная вверх несколько секунд назад башня изуродованной боевой машины приземлилась аккурат на его ногу. Яркое, беспощадно палящее солнце вдруг резко померкло. В затуманенное сознание ещё некоторое время изредка врывались беспорядочные, короткие автоматные очереди, но нестерпимая боль в ноге и шум в голове всё же заставили его отключиться полностью.

– Ваня, просыпайся, – услышал он в мрачной пелене беспамятства тихий голосок медсестры, дежурившей сегодня в госпитале, в котором он уже несколько месяцев лежал после ранения.

Он приоткрыл глаза и удивился. Вместо сестрички на него из-под кустистых белых бровей, растущих на выдающихся вперёд надбровных дугах, изучающе смотрели ясные, голубые глаза какого-то старика. Его косматые, седые волосы были растрёпаны, словно у сказочной Бабы Яги из детского мультика. На похожем на картошку носу красовалась большая родинка. Узрев, что его подопечный открыл глаза, лицо старика расплылось в улыбке.

– А где сестричка? – всё ещё находясь под впечатлением сна, спросил Заречный.

– Ишь, прыткий какой, – ещё больше просиял старик, показав наличие всех тридцати двух и явно не вставных зубов, – не успел в себя прийти, а ему уже сестричку подавай.

Наконец, окончательно проснувшись и осознав, что он не в госпитале, а в неизвестном ему месте, в котором очутился непонятно каким образом, Иван тоже попытался изобразить некое подобие улыбки. Увиденная после пробуждения картина немного сбила с толку его сознание, ещё не успевшее до конца прийти в своё нормальное состояние. Однако, несмотря на это, лицо лекаря показалось Заречному знакомым. Профессиональная память, которой он всегда мог похвастать, на этот раз молчала и не хотела выдавать нужную ему информацию. Внимательно вглядываясь в невысокого роста коренастую фигуру хозяина дома, совсем не похожую на старческую, он понимал, что, несомненно, где-то уже видел этого человека. Вот только где и при каких обстоятельствах, вспомнить никак не мог.

– Ну, чего зенки-то вылупил, аль не признал меня? – сощурил свои проницательные глазки старик.

И вновь странная речь на незнакомом наречии, которую Иван, изучавший в своей жизни только английский язык, тем не менее, прекрасно понимал.

– Мы уже встречались? – задал он в ответ свой вопрос, так как, несмотря на все усилия, не мог вспомнить, где он видел этого человека.

– Да ты не тужься, не тужься, – проворчал лекарь, – а то вновь головой маяться будешь, придёт время, всё вспомнишь. Поднимайся лучше с лежанки, трапезничать будем, а то ведь, поди, кишки уж от голода сводит?

Услышав про еду, Заречный действительно ощутил огромное чувство голода. Под ложечкой засосало так, будто он неделю ничего не ел. Живот, который, казалось, прилип к позвоночнику, словно подтверждая эту гипотезу, издал характерный протяжный звук. «Сколько же я проспал, что так проголодался», – подумал бывший разведчик, осторожно приподнимаясь на одной руке. Как ни странно, но покалеченные рёбра вовсе не болели. Осознав, что движения не причиняют боль, Иван уже более уверенно поднялся. Он уселся на край деревянной лежанки, поставив босые ноги на тёмный, деревянный, не покрытый краской пол. Однако от резкого подъёма у него закружилась голова. Ухватившись, чтобы не упасть, руками за доску, из которых была изготовлена лежанка, Заречный виновато взглянул на хозяина дома, который не сводил с него изучающего взгляда.

– Ты токмо, сынок, не поспешай, не поспешай, – ласково предупредил тот, подходя ближе к своему пациенту, – ослаб ты зело, пока исцелялся от недугов своих, тепереча аккуратнее надобно. Вот, держись-ка за меня.

Старик протянул руку, показав гостю крепкую, мозолистую ладонь.

– Какой сегодня день? – поинтересовался Иван, подсознательно стараясь оттянуть необходимость подниматься на ноги.

Он попытался восстановить в памяти последовательность произошедших с ним накануне событий. И память действительно немного уступила отдохнувшему и окрепшему мозгу и выдала, что в тот день, когда с ним произошло несчастье, была среда. Среда двадцать второго июня две тысячи пятого года. Не дождавшись ответа и проигнорировав предложенную стариком помощь, бывший разведчик попытался сам встать на ноги. Однако, несмотря на ту непривычную лёгкость, которая теперь присутствовала постоянно, его ноги, как и всё тело, были сильно ослаблены и наотрез отказались подчиняться своему хозяину. Не удержавшись, Заречный шлёпнулся пятой точкой на лежанку и больно ударился копчиком. От неожиданности он ойкнул, а на глазах непроизвольно выступили слёзы. Неудачная попытка встать самостоятельно развеселила наблюдавшего за всеми его потугами старого лекаря, но уже через несколько секунд лицо старика снова стало серьёзным, и он вновь молча протянул гостю руку. Теперь тому всё же пришлось на неё опереться. Когда его не менее широкая ладонь соприкоснулась с ладонью лекаря, Ивану показалось, что рука попала в стальные тиски. Однако, несмотря на недюжинную силу, старик держал своего пациента очень аккуратно, словно ощущал, в какой момент тому может быть больно. Теперь, имея такую надёжную опору, Заречный встал более уверенно и, поддерживаемый лекарем, медленно прошествовал в соседнюю комнату. И снова это непривычное ощущение, словно воздух во всех помещениях был намного плотнее и гуще, чем тот, к которому он привык. «Прямо как в барокамере с повышенным давлением», – мелькнуло в голове бывшего разведчика сомнительное сравнение.

За время своего непродолжительного путешествия из одной комнаты в другую, он успел окинуть взглядом жилище этого необычного человека. На вид, это было довольно крепкое каменное строение со старой, если не сказать древней и малочисленной мебелью. Впрочем, деревянную лежанку, на которой Иван проснулся, пару скамеек из того же материала да деревянный же шкаф, заполненный глиняными сосудами, на которых были начертаны непонятные значки, трудно было назвать мебелью в современном понимании.

Комната, в которую они пришли, по-видимому, была кухней, так как в ней, кроме массивного дубового стола и четырёх табуреток, стояла большая русская печь. В углу, вместо привычного глазу иконостаса, находилась полка с красивой резьбой и какими-то деревянными фигурками на ней. Усадив гостя на одну из табуреток, старик достал из печи глиняный сосуд, по форме напоминающий чугунок, и налил из него в кружку пахучий горячий напиток. Затем взял небольшую деревянную ложку, вовсе не похожую на те расписные и блестящие, что продают в подарочных ларьках. Она была простенькой безо всяких рисунков, лака и прочих изысков, привлекающих глаз современного привередливого потребителя. Лекарь зачерпнул ей из ещё одной глиняной посудины, стоящей на столе, мёду и, размешав в кружке с чаем, кивком указал на неё Ивану.

– Пей, – приказал он и пояснил, – тебе сейчас нельзя ничего более сытного, так как твоему нутру нужно вначале привыкнуть к жидкой еде, чтобы какой беды не приключилось.

«Странно, – подумал Заречный, – сколько же я всё-таки проспал, что мой желудок атрофировался до такой степени, что не сможет переварить обычную пищу? А жрать-то как хочется… аж руки трясутся». Он сделал несколько глотков сладкого и довольно приятного на вкус травяного чая. Почувствовав некоторое прояснение ума вместе с растекающимся по телу теплом, Иван вдруг осознал, что его покалеченная нога вовсе не болит. То, что он пришёл сюда при помощи хозяина дома, было не следствием старой травмы, а обычной слабостью, которая ему тоже была знакома по госпиталю. Всё это его и удивило и порадовало, но он вновь вернулся к своему вопросу.

– Отец, так какой сегодня день? – спросил он и жадно сделал ещё один большой глоток.

– Дак, осьмица нынче, – ответил лекарь, с улыбкой поглядывая на то, как его пациент пьёт целебное снадобье.

Заречный не подал виду что не понял, что такое осьмица, а потому решил уточнить по другому.

– А число какое?

– Число говоришь? – старик лукаво прищурился, видимо, почувствовав, что его собеседник не понял ответ на предыдущий вопрос. – Число нынче тридцать шестое сороковника хейлета.

«Ну вот, час от часу не легче, – подумал Иван, опустив взгляд в кружку с чаем, чтобы не показать своего смущения, и делая вид, что всецело поглощён питиём, – это ж куда я попал, и что у них за календарь Майя такой? Ладно, допустим сороковник, это месяц в сорок дней, а хейлет – это, скорее всего, его название. Вот только мне это ни о чём не говорит. Ну что ж, судя по тому, что печь топится лишь слегка, только для того чтобы приготовить пищу, то сейчас тёплое время года». Допив чай, он, продолжая сохранять невозмутимое выражение лица, попросил добавки, на что получил вежливый отказ.

– Погоди чуток, – предупредил лекарь, – пусть это питьё по кишкам пройдёт. Выпьешь чуть погодя.

Не получив добавки, Иван вновь обратился к старику, чтобы, насколько это было возможным, всё же прояснить ситуацию, и задал ещё один вопрос:

– А год-то какой сейчас?

Теперь удивился старик.

– Это чего за слово такое – год? Година что ли?

– Ну, не знаю, как там у вас, может и година… – Заречный тоже задумался на некоторое время, пытаясь сообразить, как старику объяснить понятнее, что такое год, так как значения слова година было для него весьма расплывчатым. – А календарь у вас есть?

– Коляды Дар? – переспросил хозяин дома.

– Ну, наверное, – неуверенно ответил Иван и вдруг, сообразив, продолжил, – сколько сороковников у вас в году и какой сейчас год?

– А-а-а… – улыбнувшись, протянул старик, – вона ты о чём… видать, желаешь знать какое нынче лето? Так бы сразу и сказал, а то твердишь непонятное: то год, то година… Коляды Дар, несомненно, есть. По нему-то у нас нонче шесть тысяч семьсот семьдесят третье лето от сотворения мира в Звёздном Храме.

Эта дата Заречному также ни о чём не говорила, однако теперь он, наконец, понял, что неизвестно каким образом попал в далёкое прошлое. Это ведь только во времена правления Петра Первого указом императора и было введено новое летоисчисление. Правда, как человек здравомыслящий и не верящий во всякие там чудеса, вначале Иван подумал, что это какой-то глупый розыгрыш. Вот только странная речь хозяина и его самого чудесное исцеление настойчиво доказывали, что всё происходит на самом деле.

Чтобы окончательно разобраться во всём, что сейчас наговорил старик, Заречному не помогло даже его неплохое знание истории, которую он любил. И в школе, и в суворовском училище, в которое поступил после восьмого класса, он всегда имел по этому предмету хорошие отметки. Однако ни в одном учебном заведении и ни в одном учебнике не упоминалось такое вот летоисчисление. То, что по указу Петра Первого в тысяча семисотом году в России перешли на Юлианский календарь, он помнил. Возможно, как раз до этого указа и считали года от сотворения какого-то мира в каком-то звёздном храме. Вот только насколько далеко назад от петровских времён его занесло, а главное, каким образом? Этот вопрос был пока открытым. Но тут мысли Ивана, как часто это бывало, вдруг резко перескочили на другую тему. В голове яркой вспышкой пронеслось осознание того, что при пробуждении старик назвал его по имени. Выходит, что хозяин дома, несомненно, знает его, а значит, ему всё-таки не показалось, что лицо старика было знакомым?

* * *

Внутри мрачного и всегда сырого подвального помещения сидели два человека. Это была тесная комнатушка, освещённая еле тлеющей под потолком лампочкой. Она насквозь была пропитана едким сигаретным дымом и прочими зловонными запахами, всегда присутствующими в местах обитания бомжей. Одним из присутствующих здесь людей был недавно пришедший с дежурства на автостоянке бывший военнослужащий, а нынче инвалид – Иван Петрович Заречный. Он, склонившись над приспособленным под стол деревянным ящиком, готовил нехитрый завтрак.

На импровизированном столе, накрытом старой газетой с оторванным уголком, центральное место занимала привычная бутылка водки. Рядом расположились: банка консервов с килькой в томате, булка хлеба, нарезанная крупными кругляшами, докторская колбаса, а также пучок зелёного лука, выпрошенного у торговки на местном стихийном рынке. Придя после дежурства в подвал, Заречный первым делом разбудил своего товарища по несчастью, такого же бомжа, как и он сам, Захара Фёдоровича Чеснокова. Захар Фёдорович в прошлом был каким-то профессором. Всю жизнь он преподавал то ли в какой-то консерватории, то ли в музыкальном училище, и среди местных бомжей ему дали кличку Профессор. Оставшись сначала без работы, а затем и без квартиры, Чесноков вот уже два года как поселился в подвале старинного жилого дома, где к тому времени уже жил Иван. Своим появлением Захар Фёдорович нисколько не стеснял бывшего военного, а наоборот, немного скрашивал его одиночество. Он всегда с удовольствием составлял компанию Заречному, когда тот хотел «раздавить бутылочку беленькой». Сейчас, проснувшись в своём углу на куче старого тряпья, служившего подобием кровати, Чесноков, что-то бурча себе под нос, сидел и тёр красные, заспанные глаза.

– Ну что, Профессор, проснулись? – как всегда уважительно, на «вы», обратился Заречный, доставая из пакета одноразовые стаканчики. – Тогда давайте к столу.

– Побриться бы надо, – прохрипел севшим голосом Чесноков, проведя пальцами правой руки по подбородку.

Немного прокашлявшись, он шумно потянул воздух носом и уже более внятно добавил:

– Но уж больно вкусно пахнет колбаска. Никак вам получку выдали?

Не дождавшись ответа, Захар Фёдорович вновь провёл пальцами по подбородку. Несмотря на свой нынешний статус, он до сих пор старался сохранять признаки интеллигентности и всегда поддерживал, насколько было возможно, себя и своё лицо в чистоте и порядке. Для поддержания внешнего вида у него имелись: старая, с редкой щетиной, одежная щётка, не менее старый станок со съёмными лезвиями и остаток мыла в треснутой от времени мыльнице. Благодаря всем этим нехитрым предметам, его не по росту маленький, потёртый и зашитый в нескольких местах костюм никогда не был грязным и пыльным, а припухшее по утрам от алкоголя лицо всегда было чистым и выбритым. Не спеша поднявшись со своей лежанки, Профессор взял стоявшую у стены флакушку с водой, отошёл в дальний угол и, обернувшись к Заречному, попросил:

– Иван Петрович, будьте так любезны, слейте мне, пожалуйста, – и в который раз проведя рукой по подбородку, добавил, – а побреюсь уже после трапезы.

Обращаться на вы в их небольшом окружении, состоящем из трёх человек, как-то само собой вошло в привычку, отчего местные бомжи их троицу называли не иначе как интеллигентами. Третьим участником, а точнее участницей, их небольшого коллектива или, как шутил Заречный, «ограниченного контингента», проживающим в стенах этого подвала, была Мария Адольфовна Монс. Женщина очень добрая, весьма энергичного характера, она своим присутствием всегда вносила в их компанию некоторое оживление. При её появлении двум её товарищам даже начинало казаться, что все неодушевлённые вещи и предметы в их подвале оживают и приходят в какое-то движение. Монс была здесь старше всех и приехала в Нижнереченск из Казахстана. Родившаяся в семье репатриированных немцев, в прошлом она также была преподавателем в какой-то средней школе, только не музыки, как Профессор, а истории и немецкого языка. Когда же на русскоязычное население началось давление местных националистов, ей с сожалением пришлось покинуть насиженные места. В данный момент Мария Адольфовна отсутствовала из-за того, что осталась ночевать у какой-то знакомой одинокой старушки, с которой подружилась не так давно.

Иван аккуратно полил из флакушки на руки профессору. Тот, фыркая от удовольствия, освежил лицо, вытер его большим носовым платком и, улыбнувшись во весь беззубый рот, сказал:

– Ну-с, теперь можно и колбаски откушать.

Чесноков подошёл к своему висевшему на стене костюму и смахнул ладонью с рукава какую-то невидимую пылинку. Сейчас одевать его он не стал, а натянул на худое тело старый свитер, в котором обычно и ходил в подвале. Закончив свои дела, Профессор уселся возле импровизированного стола. Заречный расположился на противоположном конце и уже взял нож, чтобы открыть банку с килькой, как где-то наверху, у входа в подвал, раздался сварливый женский голос.

– Машка, ты кого это ещё к себе потащила? Тебе чего, двух мужиков мало, так ты третьего решила завести?

– Светлана Владимировна, ну что вы такое говорите? – послышался в ответ мягкий, слегка обиженный голос Монс. – Как вам только не стыдно?

– Мне стыдно? Ха! Это ещё неизвестно, кому должно быть стыдно!

Мария Адольфовна, видимо, не стала больше пререкаться с ворчливой жительницей их дома, так как дверь в подвал тут же распахнулась, и на пороге появилась невысокая, суховатая старушка в своём неизменном в любое время года, видавшим виды синем плаще. Вслед за ней показался какой-то вовсе незнакомый, крепенький старичок, которого Монс почти втащила в помещение за руку. Улыбнувшись доброй улыбкой своим знакомым, она торжественно объявила: