Текст книги "Без предела"

– Маловато людей для проводов сотрудника на пенсию, – буркнул Ассад. – Возможно, поэтому он и прострелил себе башку.

– Он застрелился, потому что Карл не захотел его выслушать, – сухо прозвучало за спиной Мёрка.

– Спасибо, Роза. Мы понятия не имеем о том, какова была причина на самом деле, ага? Продолжаем далее по тексту…

Через несколько минут, уже после того, как Хаберсот разлил по стаканчикам белое вино, Дядя Сэм сносно овладел техникой видеосъемки. Теперь камера спокойно двигалась по залу. Это было вполне затрапезное помещение с высоким потолком, парой дверей, ведущих в соседнюю комнату, и небольшим окошком в стене, через которое во время всяческих празднований подавали из кухни угощение. Камера двигалась вдоль стен с картинами разного формата и сомнительной художественной ценности.

В самом конце зала перед окнами, выходящими, по предположению Карла, на Ханс-Тигесенс-Вай с морем на горизонте, стоял Хаберсот при полном параде. Ладно, допустим, парадная форма не считалась последним писком моды, но вот у Карла, например, ее вообще не было. В их сфере деятельности крайне редко появлялась необходимость в полном обмундировании.

– Спасибо, что вы пришли, – поприветствовал присутствующих Хаберсот. Он казался поразительно спокойным, словно ни на мгновение не допускал мысли о том, какой поступок собирается совершить совсем скоро.

Карл посмотрел на таймер в самом низу экрана. Все случится почти через четыре минуты, потому что потом видео заканчивается.

Он перевел взгляд на Розу. По-видимому, та тоже следила за строкой, отсчитывающей время до конца, и была готова в любой момент закрыть глаза. По крайней мере, хоть это она могла сделать тихо и спокойно.

Вот Хаберсот чокается со своими гостями и произносит речь. Оператор наводит камеру на пресные лица собравшихся. Вот виновник торжества вспоминает свою службу в старые добрые времена и извиняется за то, что у него не получилось остаться таким же, каким он когда-то был. Камера крупным планом показывает его глаза, полные боли. Хаберсот официально и без лишних сантиментов просит прощения за то, что позволил пресловутому делу об Альберте полностью поглотить его мысли и выдернуть его из прежней жизни. Затем он обращает внимание на своих нынешних коллег и выражает разочарование в результатах расследования и стыд за проделанную работу.

– А теперь он мог бы отказаться от крупного плана, чтобы мы видели картину происходящего целиком, – заметил Ассад.

Роза промолчала – она лишь сидела и трясла головой.

Можно было расслышать протест от человека, который, в соответствии с рапортом, представлял на мероприятии Полицейскую ассоциацию, однако это ни в коей мере не смутило Хаберсота. Здесь Дядя Сэм убрал зум, так что теперь Хаберсот предстал перед зрителями в полный рост на фоне стены.

Когда он выхватил пистолет и направил его на двух полицейских начальников, стоявших за спиной Сэма, Роза дернулась. Можно было решить, что они являлись обладателями одного из самых темных поясов в дзюдо или профессионалами в ином виде боевых искусств с передовой техникой падения, ибо оба мужчины немедленно сгруппировались и раскатились по полу в разные стороны, как заправские циркачи. Признание Биркедаля в том, что поначалу он принял оружие за муляж, не выдерживало никакой критики.

– Вот сейчас, – пробормотал Ассад.

Хаберсот без малейших колебаний поднес оружие к виску и выстрелил.

Можно было видеть, как голова отдергивается в сторону, извергая из своих недр невразумительную бело-красную массу. Тело оседает на пол. Камера падает.

Карл обернулся к Розе, но на месте ее не оказалось.

– Куда она подевалась? – поинтересовался Карл.

Ассад указал через плечо в сторону лестницы. Все-таки для нее это оказалось перебором.

– Тут явно видно, – прокомментировал Ассад, напрочь лишенный эмоциональной реакции, – что Хаберсот, судя по всему, был левша.

Каким образом он мог настолько практично и аналитично подойти к такому жуткому зрелищу?

Глава 7

Сентябрь 2013 года

Судя по тому, как дрожал голос звонившего мужчины, он не просто нервничал в данный момент, а по своей натуре всегда колебался и испытывал неуверенность в себе. Пирьо поняла это сразу. Такой может одарить прещедро. Такие были на вес золота.

– Значит, вас зовут Лионель? Прекрасное имя, – приступила она к работе. – Чем могу быть полезна?

– Ну да, я Лионель и хотел бы стать певцом.

Пирьо улыбнулась. Ага, очередной. Чудненько.

– Я знаю, что у меня хороший голос, но как только собираюсь продемонстрировать его окружающим, он блокируется. Вот поэтому я вам и звоню.

Повисла небольшая пауза – Лионель, вероятно, набирался смелости для продолжения.

«Лучше уж не спрашивать, есть ли у него вообще голос для исполнения мечты», – подумала она.

– Лионель, а вы пробовали абстрагироваться от внешнего мира? Обнаружить природное начало в самом себе и позволить первобытной силе принести вам покой, сосредоточенность и радость от процесса пения?

– Я не вполне уверен…

– Понимаете ли, мне доводилось слышать о таких проблемах много раз. Когда человек желает чего-то так же страстно, как, судя по всему, вы желаете петь, он легко выбивается из фазы индивидуальных ритмов и вступает в противоречие с собственной энергией. Думаю, именно это и происходит с вами, когда блокируется ваш голос. Лионель, а когда вы делаете что-то другое, приходится ли вам испытывать такую же неуверенность? Если да, то могу посоветовать вам попробовать один из методов биоакустической коррекции или даже «заземляющее расщепление тела», на которое я могу направить вас, как только мы выясним, что именно для вас наиболее актуально и безопасно.

– Звучит заумно, но если это принесет результат, то…

– Послушайте, Лионель. Духовный рост – очень сложный процесс, однако есть методы достижения данной цели и конструирования более конкретной коллективной кармы. Естественно, это требует серьезной работы, но всегда важно помнить обещание бодхисаттвы – «мы не успокоимся до тех пор, пока каждое живое существо не будет избавлено от страданий», в том числе и вы. В общем, я думаю, что мы обязательно найдем доступный путь и для вас.

Лионель глубоко вздохнул. Он угодил в сети. Да уж, эта беседа встанет ему в грошик…

Вот так вот сидеть непоколебимо перед вечным огнем, как весталка, и обозревать жизни и бытие безвольных людишек нравилось Пирьо больше всего. В ходе ее обрывочного воспитания, несмотря ни на что, большое значение придавалось тому, что никогда нельзя водить людей за нос; но почему бы не прибегать время от времени к хитрости, если это помогает поднять чье-то существование на более высокий уровень?

Когда люди звонят ей и просят помочь им разобраться в жизни ради лучшего будущего, почему бы не предоставить им желаемое? Когда они засыпают ее сведениями о повседневном быте, скучных мечтах и унылых надеждах, а она затем истолковывает предоставленную информацию, давая им опору на будущее, что же в этом плохого? Им остается лишь сделать верное усилие. Или она не видела много раз, какое огромное значение имеет для ее клиентов, когда они получают правильный ориентир? И еще – разве некоторые люди не обладают выдающимися предсказательными способностями и возможностью влиять на судьбу? По крайней мере, у нее этот дар явно имелся, Ату убедил ее в этом давным-давно.

Пирьо улыбнулась. Телефонные консультации, при всей своей незамысловатости, оказались ее собственным гениальным и весьма прибыльным изобретением – и, что еще лучше, собственным заработком. По понедельникам она перевоплощалась в психолога на одной телефонной линии, по средам играла роль терапевта на второй, куда советовала звонить клиентам, когда требовалось проработать результаты, полученные в ходе нескольких первых бесед. В понедельник программа для изменения голоса помогала добиться светлого и легкого звучания речи, а в среду, напротив, – мрачного и властного. Лишь хорошенько потрудившись, можно было вывести ее на чистую воду. По крайней мере, распознать голос не представлялось возможным.

За счет этих двух телефонных линий, «Свет Оракула» и «Холистические узы», с таксой по тридцать крон за минуту, формировались пенсионные сбережения Пирьо. Ей единственной из персонала «Натурабсорбции» Ату позволил заниматься собственным делом параллельно с участием в Академии натурабсорбции.

Вообще говоря, Пирьо добилась для себя множества привилегий, и она их действительно заслужила, ибо Ату был благодарен ей за многое.

– Итак, Лионель, самый последний вопрос: чего на самом деле вы хотите добиться посредством реализации вашего певческого таланта?

На мгновение он заколебался, а сомнения всегда заставляли Пирьо хмуриться.

– Вы хотели бы заниматься музыкой, так как это важная составляющая вашей личности, верно?

– Ну-у… и это тоже.

Ага, вот он и попался. Как это банально…

– Возможно, вы хотите прославиться?

– Да, думаю, так. А разве кто-то этого не хочет?

Она покачала головой. За день таких идиотов набирались вагон и маленькая тележка.

– А зачем вам популярность? Чтобы зарабатывать много денег?

– Да, конечно, это было бы неплохо. Но вообще-то, думаю, скорее из-за девушек. Ведь все говорят, у артистов с этим гораздо легче.

О’кей, значит, вот оно что… Да он и впрямь разорится.

– То есть с противоположным полом у вас наблюдаются некоторые сложности, – сочувственно резюмировала она. – И вы живете один, насколько я могу судить?

Неужели он засмеялся?

– Да нет же, черт возьми, я женат.

Пирьо вздрогнула, словно собеседник нажал на кнопку, связанную с нервными окончаниями ее позвоночника. Ее охватило ощущение дискомфорта, мозг поразили неестественные химические реакции. Она потратила годы на борьбу с собственной уязвимостью, однако пока что не было ни единого дня, чтобы эта борьба не обернулась для нее поражением.

– Вы говорите, что женаты?

– Да, уже десять лет.

– И ваша супруга целиком и полностью поддерживает ваши планы? Или нет?

– Планы? Нет, ни черта подобного. Ей просто нравится, когда я пою.

Пирьо посмотрела на свои руки. Иногда по ним пробегали мурашки, а порой предплечья становились огненно-красными, как от аллергической реакции. В данный момент присутствовали оба симптома.

Этого придурка надо было немедленно заткнуть подальше.

– Лионель, мне пришло в голову, что я могла бы вам помочь.

– Что?! Я плачу́ по тридцать крон в минуту за беседу с вами, так что вы не просто можете, но и обязаны это сделать. Так написано у вас на сайте.

– Конечно, Лионель, все справедливо, и вы должны получить за ваши деньги соответствующее качество услуги. Вы знаете песню «Битлз» «Yesterday»?

Она почти услышала, как он кивнул.

– Спойте мне первый куплет.

Через минуту наступила развязка. Пирьо даже не слушала его пение. Приговор уже был вынесен.

– Дорогой Лионель, мне искренне жаль вашу жену, которой достался в мужья такой подлец, и как же вам повезло, что она поощряет ваше стремление петь, ибо ваши вокальные данные совершенно посредственны. Мой домашний питомец и то точнее попадает в ноты, а кое-кто из моих глухонемых знакомых гораздо лучше владеет английским языком. А потому – радуйтесь, что я уберегла вас от самого грандиозного поражения в жизни, ведь ваше нелепое блеяние способно лишь напугать женщин до полусмерти.

Затем Пирьо, совершенно подавленная, положила трубку и глубоко задышала через рот. Да, она перешла предел допустимого, и все же вряд ли этот придурок вздумает рассказывать о своем поражении направо и налево.

Пирьо резко обернулась.

За спиной раздался щелчок, заставивший ее поджать губы. Прикрыв глаза, она ощутила, как пот струится из подмышечных впадин, а шея начинает пульсировать.

Пирьо сама того не желала, однако именно так реагировала всякий раз, когда Ату запирал дверь между ее офисом и атриумом, чтобы ничто не могло помешать ему осуществить очередное завоевание.

Всегда одно и то же. Не раз она собиралась переместиться в другой офис, даже пыталась убедить его переехать в другую часть Академии, но расположение помещений друг относительно друга неизменно сохранялось. «Так удобнее, дорогая Пирьо. Пост, где принимаются ключевые решения, администрация, главные коммуникативные связи – все в одном здании. Всего пара шагов из администрации до твоего или моего жилища. Все рядом. Давай все-таки не станем ничего менять».

Она вновь бросила взгляд на дверь, выходящую в атриум, и потерла руки, опять игнорируя зазвонивший телефон и не обращая внимания на учеников, которые махали ей в окно с площади перед зданием. Она пыталась не думать о мужчине, владеющем ее сердцем уже много лет и в настоящий момент ласкающем в соседней комнате другую женщину.

Но Пирьо не могла не заметить раздавшегося щелчка. Она ненавидела этот звук – он устраивал в ее голове настоящее короткое замыкание. Он предвещал, что вожделенный мужчина вот-вот окажется наедине с другой женщиной, и – пошло-поехало. Или, что еще хуже, повторный щелчок свидетельствовал о том, что процесс закончен и замок открыт. Только что она пребывала в состоянии душевного мира, но в следующую секунду ее сотрясало дикое возмущение; внутренний дискомфорт достиг поистине гигантских масштабов.

Но отчего же она не могла спокойно принять существующее положение дел? Это щелканье приносило ей беспокойство на протяжении многих лет, Ату никогда и не пытался скрывать от нее свои похождения. Ах, если б он только знал, что творил с ней этот категоричный звук отстранения, изоляции и насмешки, горький звук унижения! Но, даже узнав о ее столь болезненной реакции, попытался бы он избавить ее от страдания? Она сильно сомневалась.

Вот почему каждый раз Пирьо в конце концов зажимала уши и начинала молиться, чтобы обрести душевное равновесие.

– Гор, рожденный девой, – приступила она к молитве, – наставник двенадцати учеников, на третий день воскресший из мертвых, позволь уйти моему унынию, уведи мою ревность, останови дождь новых искушений, и я принесу тебе в жертву чудесный кристалл, в гранях которого отражаются и преломляются лучи солнца.

В который раз произнеся эти слова, Пирьо глубоко втянула ртом воздушную струю до самой колеблющейся диафрагмы. И как только желудочные спазмы стихли, она запустила руку в карман, нащупала один из маленьких камушков, открыла окно, устремила взгляд через Балтийское море к еле заметному Готланду и забросила сверкающий кристалл как можно дальше в воду.

За столько лет на песчаном дне моря скопилось множество кристаллов.

* * *

Вот уже почти четыре года штаб-квартира Академии Ату Абаншамаша Думузи, проповедующего учение о натурабсорбции, располагалась на Эланде – вытянутом острове у юго-восточного побережья Швеции. Лучшего Пирьо не могла бы и пожелать. Здесь, посреди умиротворенных пейзажей, так легко было все держать под контролем, здесь все происходило исключительно в соответствии с предназначением и замыслом Вселенной. Здесь душу Ату ничто не тревожило, и для Пирьо это являлось основополагающим фактором.

Совсем по-другому обстояли дела, когда он набирал себе новых учеников из центров в Барселоне, Венеции и Лондоне и виделся с многочисленными дамами, которые ощущали себя лишними в тех краях. На таких встречах они с придыханием принимали его как оракула, врачевателя душ, прибывшего из страны северного сияния, из недр мирового океана космической энергии. Он вторгался в их разбитые мечты, помогал преодолеть разочарование в жизни и обрести смысл существования, он возносил их прямо к солнцу, словно они были не тяжелее невесомого облака.

В отличие от пребывания на острове, в большом мире материка Пирьо постоянно ощущала себя одинокой, пойманной в ловушку глубокой ревности, изолированной, переполненной осознанием собственной незначительности.

Слава богу, Ату относился к ней именно так, как она и заслужила, – как к своей правой руке, мозговому центру, вдохновителю, организатору и ответственному исполнителю. Единственное – Ату не рассматривал ее в качестве той, кем она стремилась для него стать.

Он не воспринимал ее как остальных женщин.

Так уж сложилось, что Пирьо оказалась единственной ученицей Ату Абаншамаша Думузи, которая была предана ему с тех времен, когда он занимал совершенно иное место в жизни и носил имя Франк. Несмотря на тесное сотрудничество и вопреки ее самому сокровенному желанию, у них никогда не было физической близости, их тела ни разу не слились воедино.

– Мы с тобой любим душами, друг мой, – всегда повторял он. – Ты приносишь мне самое главное наслаждение, милая Пирьо. Нежность твоей души и проницательность питают меня мощнейшей энергией.

Она терпеть не могла, когда Ату так говорил, ибо мысли ее были далеко не целомудренными. И все-таки она его понимала, так как со временем между ними возникла настоящая духовная близость, подобно близости между братом и сестрой. Правда, это было бесконечно далеко от того, к чему стремилась Пирьо. Она желала ощутить его так, как ощущают его другие женщины. Полностью расслабиться, почувствовать, как увлажняется тело, разделить вместе с Ату пик наслаждения и страсти. Если б за все эти годы он переспал с ней хоть один раз, все было бы иначе. Один-единственный раз – и тогда ей не пришлось бы больше мучиться мыслями о том, что это невозможно и не произойдет никогда…

А для Ату она была весталкой, неприкосновенной. Олицетворение девственной чистоты, она присматривала за ним, за его деятельностью, за всем вокруг. И это он сам, а не Пирьо, решил, что так будет.

В определенном смысле она и оставалась девственницей, в свои тридцать девять лет. По крайней мере, что касается отношений с Ату. И если все-таки намеревалась заняться с ним любовью и зачать ребенка, чего она так страстно вожделела, то надо было действовать как можно скорее.

Пирьо стиснула зубы и представила себе женщину, которая сейчас была с ним. Ату привез ее несколько месяцев назад из Парижа, и вот теперь эта Малена Мишель, вытянувшись, стояла перед ним на высоченных каблуках – чистая невинность в белоснежном платье – и рассказывала ему о том, что родители ее итальянцы, что, когда ей исполнилось шесть лет, они эмигрировали во Францию. Что сейчас она ощущает, как все ее прошлое, начиная с самого рождения, растворяется в словах, которыми он так щедро ее осыпает. Что ее осенило – она попала в этот мир исключительно ради Ату. И что для него готова на любые деяния.

Никому и в голову не приходило, какая боль охватывала Пирьо, когда Ату благосклонно внимал подобным сладким речам; ведь она знала, что весь этот фимиам не только кажется незаслуженным, но и является таковым.

В результате девушка Малена сейчас была у него в спальне, всего в двух метрах от Пирьо, крепко запутавшись в сетях его мощной харизмы. Причем далеко не в первый раз такая девушка попадала к нему в ученицы. Теперь это случалось все чаще и чаще. Пора было принимать меры.

Всего несколько недель назад они ездили в Лондон набирать слушателей на весенний курс, тогда потеряла сознание симпатичная молодая африканка. В не присущей ему настойчивой манере Ату попросил Пирьо позаботиться о том, чтобы женщину отвели отдохнуть в его частные покои. Что именно происходило впоследствии за закрытыми дверями, Пирьо могла лишь догадываться, но во взгляде у Ату появилось новое выражение, которое во время обратного перелета породило некие сомнения и в его парижской возлюбленной, и в Пирьо.

И вот пожалуйста, перед ней лежит письмо от той самой девушки с просьбой принять ее в Академию на следующий курс, который Ату организовывал на Эланде. В соответствии с расписанием, опубликованным на сайте, курс начинался через неделю.

Конечно, это была не слишком приятная новость. В связи с этим Пирьо могла радоваться лишь тому, что скоро французская шлюшка покинет интимную сферу Ату.

Вообще-то Пирьо инстинктивно поняла, что на этот раз все может сложиться для нее крайне плохо. Ведь она обратила внимание на то, какое впечатление произвела чернокожая женщина на Ату, а такого не случалось уже давным-давно, Пирьо позаботилась об этом.

Нет, не оставалось сомнения в том, что эта женщина сумеет завладеть Ату гораздо основательнее, чем можно было допустить, если только предоставить ей такую возможность.

Пирьо держала ухо востро. Как и остальные органы чувств.

Глава 8

Четверг, 1 мая 2014 года

Стол был накрыт к завтраку на троих. Роза уже сидела у окна с видом на море, устремив взгляд в беспредельную даль.

– Доброе утро, – рискнул поприветствовать ее Ассад. – Ух, какая ты сегодня бледная, Роза, прямо как простыня… Зато движемся вперед, как сказал бактриан дромадеру, когда тот принялся жаловаться на удары хлыста.

Роза покачала головой и отодвинула тарелку.

– Может, тебе надо что-то принести из аптеки? – предложил Ассад.

Та же реакция.

– Мы ведь знали, что глупо было разрешать тебе смотреть запись с Хаберсотом, правда, Карл? – проворчал Ассад.

«Лучше б он замолчал или хотя бы подождал до кофе. Неужели не видно, что ей ничуть не лучше, чем когда она ушла спать?» – подумал Карл и вяло кивнул.

– Запись тут вообще ни при чем, – наконец отреагировала Роза. – Я вполне выдержала, хотя зрелище и впрямь отвратное.

– А что тогда? – поинтересовался Ассад, складывая на тарелке горку из хлебцев.

Ее взгляд вновь устремился вдаль.

– Ассад, оставь Розу в покое и подвинь-ка ко мне, пожалуйста, масло. – Карл мрачно посмотрел на почти опустевшее блюдо. – Съем хоть то немногое, что ты не успел перегрузить на свою тарелку.

Ассад явно пропустил эти слова мимо ушей.

– Знаешь, что, Роза? Возможно, если б ты сказала, что тебя мучает, стало бы полегче, – произнес он с оглушительным хрустом; крошки разлетались во все стороны. Какое счастье, что они не каждый день завтракают вместе.

Ассад остановил взгляд на небольшом скопище демонстрантов с транспарантами, которые собрались отметить Первомай на площади перед «Бругсеном». «Вместе мы сильнее» – гласила надпись на одном из плакатов.

– Вы тоже считаете, что Хаберсот-младший был гомиком? – последовала очередная фраза, взгляд Ассада был по-прежнему прикован к демонстрантам.

Карл нахмурился.

– Почему ты так думаешь? У тебя есть какие-то свидетельства?

– Нет, прямых нету, но только его хозяйка явно боевитая и довольно симпатичная, так мне показалось.

Боевитая… боже мой, где он только откопал это слово? Вообще-то, Ассад и сам был довольно боевитый.

– И что же?

– Ему было всего тридцать пять лет, довольно молодой мужчина, и ее это явно не смущало. То есть она была настроена довольно решительно.

Ассад взглянул на Карла так, словно только что засунул свой римский нос в осиное гнездо и счастливо избежал плачевной участи. С высшей степенью самодовольства.

– Ассад, я ни шиша не понимаю. К чему ты клонишь?

– Если б между ней и Бьярке что-то было, его комната выглядела бы не так. Она бы взяла его под свое крылышко. Ну, ты сам видел, какая это баба. Возилась и носилась бы с ним, проветривала одеялки, чистила пепельницы, стирала бы ему постельное белье, чтобы привнести в собственную жизнь немного нежности и эротизма…

– Вот как? Ты считаешь? Интересное наблюдение… В таком случае, не понимаю, почему бы им не заниматься сексом где-нибудь в другом месте? Ассад, это ни о чем не говорит. У тебя богатая фантазия.

Тот склонил голову набок.

– Ну, может, и так. То есть ты хочешь сказать, что они могли заниматься сексом посреди семейных фотографий и кружевных скатерок с пинг-понгами?

– С помпонами, Ассад. Ну да, а почему бы и нет? Почему вообще этот вопрос настолько важен для тебя?

– А еще я думаю, что он был геем, потому что у него под кроватью лежали журналы, на обложках которых сплошные мужики в облегающих брюках и в кожаных кепках. А еще все эти постеры с Дэвидом Бекхэмом на стенах…

– Ну ладно, только тебе надо было сразу высказать свои предположения. Но что из этого? Разве это имеет какое-то значение?

– Наверное, нет, но мне кажется, его мамаше все это очень не нравилось, поэтому она и избегала заглядывать в его жилище. Он был не из тех изящных, утонченных геев, которые угощают мамочку печеньем из хрустальной вазочки, боготворят ее и обожают ходить с ней по магазинам. Он был гомиком более грубого толка.

Карл выпятил нижнюю губу и кивнул. Вполне возможный вариант, если вдруг понадобятся сведения об интимной стороне жизни самоубийцы-сына. Ему до этого не было никакого дела, пусть даже погибший предпочитал секс с дряхлыми однояйцевыми андалузскими близнецами. Его мало интересовали сексуальные предпочтения Бьярке Хаберсота, пока перед ним стояли теплые булочки, распространяющие соблазнительный аромат.

Ассад обратился к Розе:

– Кто запер твой рот на замок? Обычно у тебя на все подряд есть свое мнение. Скажи, Роза, что стряслось, я же вижу – что-то не так. Если не запись самоубийства, то что тебя потрясло? Должна же быть какая-то причина.

Она медленно повернулась к коллегам с таким же истерзанным и искренним взглядом, какой накануне был у Юны Хаберсот. Но не плакала – напротив, казалась удивительно сдержанной и безмятежной. Ее взгляд говорил о том, что Роза предпочла бы побыть в одиночестве, но не имела такой возможности.

– Я не хочу говорить об этом, но признаюсь, в чем дело, хорошо? Я не смогла смотреть дальше запись, потому что Хаберсот очень похож на моего отца.

Затем она вышла из-за стола и покинула их.

Некоторое время Карл сидел, уставившись на стол.

– Ассад, мне кажется, не стоит ее больше расспрашивать.

– Хорошо. А что у нее с отцом?

– Его размололо в фарш на работе в Фредериксверке, где она и сама работала. А так – ничего особенного.

* * *

Дом собраний, как и предполагалось, находился в легкодоступном месте, посреди главной улицы Листеда, которая делила город на две части: по одну сторону рыбацкие домики с выходом к морю, по другую – более современное жилье с земельными наделами.

«Дом собраний г. Листеда» – гласила лаконичная надпись на желтом фасаде здания. Бо́льшая часть информации о помещении содержалась в этих трех словах.

Уродливая и неудачно расположенная витрина с доской для объявлений сообщала о том, что для пенсионеров Листеда организуются занятия по линейному танцу, сеансы скандинавской ходьбы, тренировки по петанку[6]6
  Петанк – провансальский национальный вид спорта, бросание шаров.


[Закрыть]; детям предлагалось принять участие в посиделках у костра с выпеканием хлеба, устраивались тренировки по софтболу и мастер-класс по вырезанию тыквы на Хэллоуин. Помимо этого, тут же висел краткий реферат последнего собрания горожан с перечислением текущих нужд и чаяний. Стоит ли ввести в городе постоянную прописку? Надо ли заменить скамейку на Мор-Маркерс-Гэнге? Предоставить ли разрешение на строительство понтонного моста у городского пляжа?

Исключительно мелкие внутренние дела, никакой информации о первомайской демонстрации ни здесь, ни в любой другой точке города по дороге от гостиницы до Дома собраний. Зато организация «Метал Борнхольм» приглашала детей на надувную горку в павильон «Цыплячья мамочка» (Боже мой, ну и название!) где-то в парке Альминдинген.

В этом укромном тесноватом помещении люди встречались в разгар летней жары в связи с мелкими и крупными событиями. И вот случилось так, что именно здесь один из самых уважаемых горожан менее суток назад расплатился за собственный неправильно сделанный выбор…

Карл узнал встретивших их женщин по видеозаписи.

– Болетта Эллебо, – представилась одна из них на борнхольмском говоре, но почти внятно. – Я заместитель администратора и живу в примыкающей постройке, так что ключи хранятся у меня.

Она бодрилась, но явно испытывала дискомфорт в связи с произошедшим.

Вторая назвалась Марен, она была председателем городского совета. Ее печальные глаза свидетельствовали о том, что в данный момент она с радостью избавилась бы от своей должности.

– Вы были знакомы с Хаберсотом лично? – спросил Карл, после того как женщины поприветствовали Розу с Ассадом.

– Да, очень близко, – ответила Болетта Эллебо. – Возможно, даже слишком близко.

– Как прикажете это понимать?

Пожав плечами, она повела их в зал, светлое помещение, белые стены которого были увешаны всевозможными дипломами и картинами, создававшими ощущение «упорядоченного хаоса». Через несколько панорамных окон можно было увидеть ее садик. Гостей усадили за ламинированный стол, на котором их уже поджидал кофе.

– Мы могли бы догадаться, что однажды это случится, – тихо заметила Марен. – Как же жутко сознавать, что вчера это все-таки произошло… Я все никак не отойду от происшедшего. К несчастью, Кристиан решил поступить именно так – видимо, потому, что собралось очень мало людей. Я думаю, это стало своего рода наказанием для всего нашего общества.

– Ерунда, Марен, – перебила ее Болетта Эллебо и обратилась к Карлу: – Марен в своем репертуаре, нежная и впечатлительная душа. Хаберсот сделал это потому, что устал от самого себя. Так оно и было, помяните мое слово!

– Кажется, вы не слишком потрясены случившимся. Почему же? Должно быть, неприятно стать свидетелем настолько кошмарного поступка, разве нет? – поинтересовалась Роза.

– Послушайте, милочка, – принялась объяснять Болетта. – Я пять лет проработала социальным работником у черта на куличках, а именно в селах Гренландии, так что меня не так просто выбить из колеи. Вряд ли кто-то повидал в своей жизни больше нелегальных двустволок. Естественно, случившееся впечатлило меня, но жизнь на этом не кончается, не так ли?

Роза молча рассматривала женщину в течение пары минут, после чего поднялась со стула и направилась к окну, выходящему на улицу; повернулась лицом к присутствующим, поднесла указательный палец левой руки к виску, сымитировала выстрел из пистолета и упала на пол. Затем взглянула на Болетту Эллебо.

– Вот так все и произошло, на этом самом месте?

– Ну да, именно. Если внимательно посмотреть на пол, еще можно заметить остатки кровавого пятна. Только меня больше не заставишь оттирать все дочиста, лучше вызову людей из клининговой компании.

– Болетта, вы, кажется, раздражены. Причина вашего раздражения кроется в том, что он решил сделать это именно здесь? – спросил Ассад, растворяя сахар в чашке парой капель кофе.

– Раздражена? Вы знаете, все дело в дурной карме. Почему ему приспичило стреляться в нашем помещении? Мог бы сделать это у себя дома или отправиться на скалы… Я считаю, он оказал нашему маленькому залу медвежью услугу.

– Дурная карма? – Ассад в недоумении мотал кудрявой шевелюрой.

– А вы думаете, приятно проводить здесь собрание совета или, к примеру, банкет – и видеть перед глазами ту самую сцену?

– Ну, это касается только вас двоих. Кажется, из числа участников совета не так уж много народу посетило роковое мероприятие? – едко заметила Роза.

– Верно. Но вот дыру в картине теперь никак не спрячешь. Как и простреленную стену. – Болетту Эллебо не так просто было увести от любимой темы. – Ну, теперь-то мы наконец оштукатурим стенку, чтобы избавиться от гигантской дыры, которую оставили криминалисты, извлекая пулю. Вообще-то я настаивала на этом уже много лет, так что нет худа без добра. Сами посмотрите, какая уродливая тут стена. Из газобетона, ну и убожество! Итак, спасибо, Хаберсот, хоть какая-то от тебя вышла польза!