Текст книги "Без предела"

Глава 4

Нужный им дом по Сандфлугтсвай стоял в глубине, щеголяя французским балконом, и буквально источал блаженство. Здесь знали толк в дверных молоточках, медных именных табличках и выхолощенных газонах. Здесь ездили на выдраенных «Поло» и французских авто; внедорожники тоже были припасены, для хозяйских дел. Вот символы статуса в датской провинции во всей своей красе.

На двери значилось лишь одно имя – Нелли Расмуссен.

– Да-да, Бьярке Хаберсот как раз здесь и живет, – подтвердила хозяйка, произнеся имя постояльца с особой теплотой. Дама стояла на пороге полуоткрытой двери с тряпкой для пыли, торчащей из ложбинки между грудей; в растопыренных пальцах она держала вяло дымящуюся сигарету с фильтром. – Только не рассчитывайте, что Бьярке будет в настроении с вами разговаривать, – заметила она с профессиональной миной арендодателя, недовольным взглядом скользнув по удостоверению личности Карла. Он дал бы ей лет пятьдесят пять. Синий халат, покрашенный вручную, «химия» на волосах с выцветшими и неухоженными кончиками, и совершенно кривая татуировка на запястье, которая, очевидно, должна была придать женщине более экзотичный вид, но не соответствовала замыслу. – Я думаю, вам следует проявить немного уважения и дать ему возможность справиться с шоком. Все-таки его отец, царствие ему небесное, всего несколько часов назад покончил с собой.

Ассад сделал шаг вперед.

– Весьма трогательно, что вы так сочувствуете своему съемщику и так заботитесь о нем. Но что, если мы принесли ему последнее письмо от отца? Разве не досадно будет, если он его не получит? Ну, или вдруг его мать тоже совершила самоубийство? Или вы считаете, что в таком случае мы должны были бы рассказать о несчастье вам? А если мы на самом деле пришли, чтобы задержать Бьярке за поджог? Хорошо ли тогда, что вы на своих шпильках стоите перед представителем правопорядка и препятствуете выполнению им служебных обязанностей?

Лицо ее немного перекосилось, пока она, сбитая с толку любезностью Ассада, переваривала огромное количество полученной информации. Судя по всему, она смутилась, когда Ассад взял ее руку и принялся гладить тыльную сторону ладони, уверяя даму, что он прекрасно понимает, как сильно повлияло на нее горе, обрушившееся на одного из ее жильцов. Как бы то ни было, она отпустила дверную ручку, после чего Карл распахнул дверь настежь носком ботинка.

– Бья-а-а-арке! – нехотя крикнула хозяйка, поднимаясь по лестнице. – К тебе пришли. – Она повернулась к троице: – Постойте минутку здесь в коридоре, прежде чем подниматься. Постучите к нему и ждите, пока он сам не откроет, ага? Бьярке временами бывает слегка недееспособен, но вы наверняка закроете на это глаза, раз уж сложилась такая серьезная ситуация. По крайней мере, я так и поступаю; можете даже назвать меня лицемерной, если хотите, но так уж обстоят дела.

Недееспособность можно было ощутить на полпути наверх. Здесь воняло в точности как в наркокафе в Нёрребро чудесным вечером после выплаты социального пособия малоимущим.

– Сканк[4]4
  Сканк – особый сорт конопли, отличается повышенной наркогенностью.


[Закрыть], – прокомментировал Ассад. – Очень чистый, сильный запах. Не столь невнятный и не такой кислый, как у гашиша.

Карл нахмурился. Чертов профессор у него на буксире. Сканк или гашиш, какая, к черту, разница – дух деградации, будь он неладен, ощущать всегда печально.

– Не забудьте постучаться, – донеслось с нижних ступенек.

Видимо, Ассад не успел осознать это напоминание, потому что он немедленно взялся за ручку и отворил дверь. Но резко остановился прямо на пороге, и Карл понял, почему, когда из-за плеча Ассада сам заглянул в комнату.

– Роза, погоди секунду, – сказал он, пытаясь остановить коллегу.

Посреди комнаты, откинувшись на спинку массивного ободранного кресла, сидел совершенно голый Бьярке, поджав под себя ноги и сжимая в руке бутылку с целлюлозным растворителем. И кроме того, что на нем не было ни единого предмета одежды, он еще и оказался мертвым – это было видно невооруженным взглядом, несмотря на то что мощные солнечные лучи еле-еле пробивались сквозь густой гашишный туман. Перерезав вены, Бьярке оборвал свою жизнь. Глаза его были полуоткрыты в мечтательном взгляде. Эта смерть явно не была мучительной.

– Ассад, ты унюхал не сканк, а смесь гашиша с целлюлозным растворителем.

– Ну, хватит уже меня блокировать, – проворчала сзади Роза, пытаясь протиснуться между ними.

– Роза, пожалуй, тебе сюда не надо, тут не слишком приятное зрелище. Бьярке мертв, понимаешь, весь пол в крови, он перерезал себе вены… Мне кажется, я ни разу за всю свою долгую карьеру не видел столько крови из одного-единственного человека.

Ассад сдержанно закивал.

– Значит, Карл, я все-таки видел гораздо больше твоего.

Прошло некоторое время, прежде чем явились криминалисты и врач, которые занялись телом. Хозяйка жилья, воспользовавшись присутствием сотрудников отдела «Q», обрушила на них свои сетования в связи со столь жутким событием, вторгшимся в ее бытие. Как же ей теперь заменить ковер и кресло, если чеки на вещи давно потерялись?

Когда до нее наконец дошло, что молодой человек с верхнего этажа был мертв все это время, пока она находилась внизу и вытирала пыль, ей пришлось присесть, чтобы справиться с приступом одышки.

– Только представьте себе, а если его кто-то убил? – шептала она снова и снова.

– Я думаю, вам не стоит этого опасаться. Конечно, если только вы не слышали никаких странных звуков. Поднимался ли кто-нибудь наверх в течение последних нескольких часов? И можно ли проникнуть в верхнюю комнату с задней стороны дома?

Она покачала головой.

– Ну и, наконец, смею предположить, что вы сами его не убивали? – продолжал Карл.

Во взгляде ее выразился неподдельный ужас, после чего одышка усилилась.

– Ну и отлично, – успокоил ее Мёрк. – Видите, выходит, парень сам порезал себе вены. Естественно, он пребывал в состоянии, когда от человека можно ожидать чего угодно.

Хозяйка сжала губы, стараясь овладеть собой и бормоча себе под нос всякую бессмыслицу. В данный момент она додумалась до того, что сама совершила уголовно наказуемое деяние, сдав жилье чуваку, который выращивал на подоконнике галлюциногенные грибы и получал основной объем воздуха через чиллум[5]5
  Чиллум – приспособление для курения конопли.


[Закрыть].

Карл передал дамочку в распоряжение двух своих ассистентов, а сам вышел из дома на яркое солнце и закурил.

* * *

Обыск комнаты Бьярке, изъятие компьютера и ножа, которым были перерезаны вены, сбор технических формальностей, дознание, вынос и загрузка трупа в «Скорую» – все эти этапы были пройдены на удивление быстро, так что Карл взялся всего лишь за пятую сигарету, когда на крыльце появился Биркедаль со своими помощниками, следователем и криминалистом и помахал ему бумажным обрывком в пластиковом мешочке.

Мёрк прочитал записку. Она заключалась лишь в паре слов: «Прости, папа».

– Странно, – заметил Ассад.

Карл кивнул. Краткая и прямая форма прощального послания производила в некотором смысле волнующее впечатление. Но почему тут не написано: «Прости, мама»? По крайней мере, в отличие от бывшего мужа, у матери была возможность получить это сообщение.

Карл взглянул на Розу.

– Сколько лет было Бьярке?

– Тридцать пять.

– То есть в девяносто седьмом году, когда отец взялся за роковое дело, ему было восемнадцать, хм-м…

– Вы побеседовали с Юной Хаберсот? – поинтересовался Биркедаль.

– Ох, не особо-то нам это удалось; мне показалось, она не слишком приветлива, – ответил Карл.

– Ну, в таком случае даю вам шанс попытаться еще раз.

– Вот как. Каким же образом?

– Вы ведь можете отправиться к ней в Окиркебю с сообщением о смерти сына, да? Вот и получите возможность задать вопросы, ответы на которые вам так не терпится узнать. А мы тем временем займемся опечатыванием комнаты и подготовкой тела к отправке на судмедэкспертизу в Копенгаген.

Карл покачал головой. Опечатать комнату и отослать труп в морг? Сколько же времени это может занять?

Минут десять?

Глава 5

Август 2013 года

Ванда Финн была замужем за английским игроком в крикет, который прилетел на Ямайку обучать чернокожее население тому, чем в совершенстве владел сам: игре в крикет и в особенности достойному ответу на подачи. Этот самый Крис Маккаллум обладал большей уверенностью на поле, чем другие игроки в белом, и за выдающиеся способности его на шесть месяцев отправили в командировку с единственной целью: улучшение результатов ямайской сборной на десять процентов.

В связи с этими обстоятельствами Маккаллум стоял под палящим солнцем на выжженной траве с марта по сентябрь и потел обильнее, чем когда-либо.

Как-то во время тренировочного матча он краем глаза заметил Ванду, которая наматывала круги по беговой дорожке по периметру поля. Мускулистые длинные ноги, блестящая кожа. Он решил, что перед ним галлюцинация.

Ванда прекрасно отдавала себе отчет в том, какие чувства испытывают люди при взгляде на нее; ей все уши прожужжали на эту тему, с тех пор как она стала обладательницей прекрасных женских форм и научилась двигаться с грацией газели.

– Вы, никак, сама Мерлин Отти? – воскликнул Маккаллум по окончании матча.

Ванда обнажила в улыбке белоснежные зубы и темные десны. Ей и прежде доводилось слышать это сравнение в свой адрес, и оно было лестно, несмотря на то что Отти была как минимум на два десятка лет старше Ванды. Ибо Мерлин, являвшаяся многократной чемпионкой по спринту, была красива, как богиня.

Слегка пококетничав, Ванда игриво ткнула Маккаллума в плечо в ответ на комплимент. В итоге он забрал ее с собой в Англию.

Ванда любила белых мужчин. Не потому, что они были очень чувственными – любой ямайский мужчина полыхал таким жаром, что белым и присниться не могло. Зато бесцветные мужички прекрасно знали, что из себя представляют и, что еще важнее, – чего хотят от жизни. Рядом с ними можно было обрести безопасность и будущее, что отнюдь не являлось самоочевидным в Тиволи-Гарденс, бедняцком квартале трущоб в Вест-Кингстоне, где выросла Ванда. Для той, чьи будни состояли из перестрелок и кокаина в подворотнях, предложение Криса Маккаллума стало настоящей сказкой, и на раздумья потребовалось не больше нескольких миллисекунд.

Они поселились в Ромфорде, на окраине Лондона, в крошечном таунхаусе, где Ванда загибалась от скуки вплоть до того дня, когда Маккаллум сломал лодыжку и был вынужден не только продать дом, но и развестись с ней. Если он намеревался поддерживать уровень жизни, который считал достойным для себя, ему предстояло отыскать женщину, готовую содержать его.

И после двух лет безбедного существования Ванда вернулась к исходной точке, когда ее держали на плаву исключительно собственные скудные ресурсы.

Она не получила образования, не имела никаких перспектив материальной поддержки, как не имела и особых талантов, помимо того, что умела быстро бегать. А на таких талантах далеко не убежишь, как всегда шутил ее отец. И потому служба на посту охраны у заднего входа в офисы крупной компании на Стрэнде в Лондоне стала не только ее спасением, но и единственной альтернативой возвращению в ямайскую хижину и полному истощению к сорока годам – ведь именно такие перспективы ожидали ее в недалеком будущем.

И вот она стояла, как лев в клетке, и наблюдала за тем, как люди, более значимые, чем она сама, входили и выходили через широкие стеклянные двери; кивала им, когда они проходили мимо, направляясь к красиво одетой женщине, обладавшей привилегией брать у них удостоверения личности, нажимать на кнопки компьютера и пропускать их дальше.

Так Ванда стояла одна-одинешенька, в некоем вакууме между свободой и богатством, на страже тайн внушительного здания, не имея ни малейшего представления о том, что это за тайны.

Шло время, а она думала лишь о том, что настоящая жизнь кипит снаружи. Все происходит там, а она стоит здесь. День за днем она глядела сквозь стеклянные двери – на Савой-Плейс-стрит, на стену, опоясывающую парк Виктория-Эмбанкмент-гарденс.

«Там, за этой стеной, живет сказка», – думала Ванда. И смех людей, которые сидели в полосатых шезлонгах и наслаждались солнцем или ели мороженое, никогда не испытывая нужды, тихо мучил ее, но никому не было до этого дела.

Так у нее родилось новое самовосприятие. Она стала женщиной, которая просто смотрит на стену.

В часы ежедневной рутинной службы Ванду посещали тени из прошлого; они приходили и окутывали ее. Ибо она знала, что все судьбоносные случайности и встречи, имевшие место еще до ее прихода в мир, несомненно, заключали в себе гораздо более значительные обещания, чем создание существа, исполняющего совершенно не почетные обязанности охранника на Стрэнде. Как говорил с гордостью ее отец-растаман, в Ванде смешалась в равных пропорциях доминиканская кровь индейцев араваки, а также нигерийская и христианская, разбавленная щепотками растаманского пороха. Правда, мать Ванды всегда смеялась над словами супруга, просила забыть всю эту ерунду и никогда не терять голову, тогда все будет хорошо.

Не терять голову! Вот что оказалось самым сложным в ее тоскливом, апатичном существовании. Неужели и впрямь все хитросплетения судьбы должны были в конечном итоге привести ее к этой неприглядной серой униформе, к фуражке, под которую убраны роскошные волосы?

И все же, несмотря на безнадежность ситуации и неблагоприятные перспективы, Ванда выпрямляла спину и, пока посетители парка и офиса, устроившиеся в жизни лучше, текли мимо, пыталась отыскать частичку себя, которая отвлекла бы ее от этой стены.

Судьбе было угодно, чтобы Ширли, девушка, с которой Ванду разделяли всего две коридорные двери, и единственная ее подруга, пригласила ее на мероприятие под названием «Натурабсорбция. Знакомство».

Ширли была приверженкой оккультизма и очень щедро делилась своими мыслями и ожиданиями от жизни. Она слушала божественную вдохновляющую музыку, посещала занятия по полинезийскому гаданию, раскладывала пасьянс или карты таро, прежде чем принять важное решение. По ее признанию, все эти разнообразные подсказки, с которыми она сталкивалась в жизни, давали ей понимание происходящего. Ванда ничего не понимала в этом, но никто не был способен развеселить ее так, как Ширли.

И вот теперь та собиралась представить Ванду Ату Абаншамашу, судя по информации из Интернета, прекрасному солнечному духу, явившемуся из сказочной Скандинавии в Лондон с новой доктриной, которая, отметая все несущественное, способствует полному прояснению всех событийных и энергетических жизненных взаимосвязей.

Ширли прыгала до потолка, к тому же стоимость входа на мероприятие оказалась не заоблачной, и если Ванда захочет тоже пойти, Ширли готова была заплатить и за нее.

Все-таки здорово сходить куда-нибудь вместе.

* * *

Ату Абаншамаш Думузи не был похож на гуру, которых Ванда видела по телевизору и в многочисленных брошюрах Ширли. Он не сидел в позе лотоса или на ажурном троне, окутанный благоговейным почтением, он не поучал. Не развратник, но явно и не аскет, Ату Абаншамаш был нормальным мужчиной из плоти и крови, который с улыбкой и блеском в глазах рассказывал им о том, каким образом учение о натурабсорбции способно обновить человека настолько, что «вы наконец ощутите, как каждая клеточка вашего тела внезапно оказывается способна противостоять атакам любого рода, и ваше тело во всей целостности сливается со вселенной, которая поглощает его».

Вселенная и энергия солнца – в этих словах заключалась мантра Ату Абаншамаша. И вот, в светлой непритязательной квартире на Бейсуотер, где располагался лондонский филиал Академии натурабсорбции, он обходил сидящих на полу людей и осматривал их проницательным оком. В горле у них начинало пылать, плечи опускались, когда в такт его словам они глубоко вдыхали в свои недра благополучие.

– Абаншамаш, Абаншамаш, Абаншамаш, – протяжно пропел он глубоким голосом и попросил всех повторять за ним.

Просидев так в течение некоторого времени, с закрытыми глазами вторя нехитрой мантре, Ванда осознала, что утратила пространственную ориентацию и совсем не желает возвращаться в реальность.

– А теперь откройте глаза и посмотрите на меня, – неожиданно попросил Ату аудиторию. – Абаншамаш, Абаншамаш, – зашептал он вновь и вытянул руки вперед, так что легкие рукава его желтого халата затрепетали подобно крыльям ангела. – Я вижу вас, – шептал он. – Я вижу вас впервые, и вы прекрасны. Ваши души реагируют на меня. Вы готовы… Вы прекрасны, как само солнце, – повторял он каждому мужчине и каждой женщине, проходя между присутствующими.

Приблизившись к Ванде, он на мгновение остановился и замолчал, крайне внимательно заглянув в ее глаза.

– Ты прекрасна, как само солнце. Ты прекрасна, как само солнце, – на этот раз он повторил фразу дважды. – Но не слушай никого! Даже меня не слушай! Слушай лишь собственный Атман, свою собственную душу, и покорись.

Словно усиленные действием галлюциногенных веществ, эти слова укоренились в Ванде как долгожданное признание ее несомненных достоинств и просветление. Она инстинктивно распахнула глаза; кожа ее полыхала, руки тряслись, охваченные судорогой, словно в момент оргазма.

Наклонив голову, Ату погладил ее по щеке. Спустя десять минут он вернулся и протянул ладони, остановив их в паре сантиметров от ее лба.

– Успокойся, цветок мой, ты впервые испытала экстаз от приближения к чистоте абсолюта и прошла через перерождение. Теперь ты готова, – завершил он.

Затем Ванда потеряла сознание.

Глава 6

Среда, 30 апреля 2014 года

Остановившись на секунду, они оглядели страшный дом, обмазанный белой штукатуркой. По всей видимости, это было самое убогое строение на центральной улице Йернбанегэде в Окиркебю.

Как и во многих провинциальных датских городках, подобные улицы являлись хорошей иллюстрацией роста благосостояния рабочего класса столетней давности, когда работяги смогли позволить себе иметь собственный кирпичный дом с небольшим участком вокруг. В прошлом такая улица обеспечивала куском хлеба каменщиков и плотников, однако теперь было очевидно, что они уже давным-давно не наведываются сюда. В городе, который летом называли «цветочным», а зимой – «сказочно-рождественским», не существовало ни цветочного рая, ни рождественской атмосферы – по крайней мере, уж точно не на обшарпанной улице Йернбанегэде.

Бывшая жена Хаберсота, как заправская ищейка, через узенькую дверную щель сразу учуяла полицейское удостоверение в кармане Карла.

– Убери ногу, – зарычала она на Ассада, пытаясь захлопнуть дверь. – Вам тут делать нечего.

– Фру Хаберсот, мы… – попытался было Карл.

– Вы не умеете читать? Здесь ясно написано «Кофоэд». – Она демонстративно ткнула пальцем в табличку, вновь толкнув дверь. – Тут больше нет никаких Хаберсотов.

– Фру Кофоэд, – тихо обратилась к ней Роза. – Мы принесли вам плохие новости от Бьярке.

Следующие пять секунд тянулись невыносимо долго. Сначала ее взгляд метался между тремя каменными лицами. Затем осознание реальности проникло во все нервные окончания и блокировало их. Позже пришло осмысление, что сказанного достаточно. И вот наконец угли в ее глазах потухли, ноги сами собой подкосились.

Сознание женщина потеряла ненадолго, однако успела утратить ощущение времени и пространства, и искренне изумилась тому, что вдруг оказалась лежащей на диване в гостиной, обставленной по-спартански. Очевидно, она не вполне оправилась от полученного шока.

Троица осмотрелась. В гостиной не было ничего особо интересного. Запечатанные конверты с прозрачными окошками лежали в вазе для фруктов. Пыльные диски с датской попсой. Мебель из дисконтных сетей. Уродливые пепельницы и керамические вазы с отбитыми краями.

Оставив хозяйку лежать с застывшим взглядом, устремленным в потолок, они прошли на кухню. На редкость неопрятный кафель коричневого цвета поглощал почти весь свет, попадающий в помещение, которое многие датчане называют главной комнатой в доме. Даже Карл обратил внимание на то, что данному определению кардинально противоречил жуткий хаос в этом безобразном углу.

– Мы не можем слишком сильно давить на нее, учитывая ее нынешнее состояние, – прошептала Роза. – Давайте сжалимся над ней, мы ведь можем прийти завтра.

Ассад явно был против такого подхода, это заметили оба коллеги.

– Идите сюда, – слабым голосом подозвала их Юна.

– Карл, ты заварил всю эту кашу, так что, я думаю, именно ты и должен сообщить ей эту новость. И ты скажешь все, как есть, о’кей? – быстро отреагировала Роза.

Карл уже хотел в предостерегающем жесте поднять указательный палец, но почувствовал на своем запястье руку Ассада. Итак, он подошел к женщине и посмотрел ей прямо в глаза.

– Юна, мы пришли известить вас о том, что ваш сын мертв. И, к сожалению, это еще не всё. Мне очень жаль сообщать вам это, но он покончил с жизнью. По свидетельству участкового врача, вероятно, около четырех часов.

Хозяйка дома втянула щеки и на мгновение застыла, словно глядела на себя в зеркало и пыталась отмотать время назад в надежде убежать от безжалостной действительности.

– Около четырех? – прошептала она, поглаживая руку. – О господи, как раз после того, как я позвонила ему и сообщила об отце… – Юна несколько раз сглотнула, схватилась за горло и больше ничего не смогла сказать.

Они просидели с ней около получаса, после чего Карл кивнул Розе – пора отпускать руку несчастной женщины и уходить. Они успели пересечь гостиную, как Ассад вдруг спохватился:

– Можно я спрошу у вас кое-что, пока мы не ушли? – обратился он к хозяйке. – Юна, почему вы не поехали к сыну, чтобы обо всем сообщить ему лично? Неужели вы действительно настолько ненавидели своего мужа, что никогда не задавали себе вопрос – испытывает ли к нему такие же чувства и ваш сын? То есть вы считали, что ему было совершенно безразлично, жив его отец или мертв? Вот что мне хотелось бы узнать.

Роза опередила Карла, резко схватив Ассада за локоть. Что у него на уме? Вообще-то нельзя было назвать эмпатию его слабостью.

Дрожащий взгляд Юны был прикован к полу; она словно еле сдерживалась, чтобы не схватить Ассада за горло и не придушить его на месте.

– Почему ты хочешь это знать, уродливая обезьяна? – прошипела женщина сдавленным голосом. – Тебя это вообще не касается! Или, может, у тебя этот ублюдок Кристиан отнял целую жизнь? Погляди вокруг, давай-давай! Думаешь, вот на это все я соглашалась, когда в один прекрасный день симпатичный парень встал передо мной на колени на лужайке в Альминдингене и попросил моей руки?

Ассад задумчиво почесал подбородок цвета голубой плесени – возможно, пытаясь придумать ответ на оскорбления, возможно, чтобы продемонстрировать женщине, что он готов выслушать очередную порцию ругани, если это поможет делу.

– Ты вообще собираешься отвечать или как? – с ненавистью выдавила она из себя.

Ассад выпростался из тисков Розы и приблизился к хозяйке, а затем сказал несвойственным для себя дрожащим голосом:

– Юна, я видал жилища и похуже вашего. Я встречал людей, готовых пожертвовать своими конечностями, чтобы получить такую, как у вас, ветхую крышу над головой и убийственную еду из вашего холодильника. Да, я повидал многое и разговаривал с людьми, готовыми убить кого угодно за ваше платье и полпачки сигарет. Но на ваш вопрос отвечу – нет, я думаю, что мечтали вы совсем не об этом. Только вот что: разве за мечту не надо бороться? Я думаю, в том, что вы сидите здесь, как и в том, что ваш сын теперь лежит в морге, виноват не один только Кристиан Хаберсот. Во всей этой истории кое-что не сходится. К примеру, почему ваш сын в своей коротенькой предсмертной записке написал: «Прости, папа»? Почему он не попросил прощения у вас?

Теперь уже Карл схватил Ассада за рукав.

– Что за хрень из тебя поперла? Идем, нам пора.

Но Юна протянула к ним руку, поднимаясь с дивана. Сообщение о прощальной записке не просто шокировало ее, она отказалась поверить в услышанное. Для нее это казалось абсурдным. В ее глазах эта записка словно принадлежала иной реальности.

– Ты говоришь неправду, мерзкий лгун! – воскликнула она, сжимая кулаки. – Это не так.

Роза кивнула, подтверждая слова Ассада. Карл тем временем потащил араба к выходу.

Как только вся троица оказалась на противоположной стороне улицы рядом с машиной, Карл и Роза вопросительно посмотрели на Ассада.

– У тебя в душе поселилась какая-то тревога, которой ты мог бы с нами поделиться? – поинтересовался Карл. – Видимо, тебя что-то мучит, а иначе какого черта было проделывать эту выходку? Как это могло бы нам помочь?

– Клоун! – по-своему прокомментировала эпизод Роза. Поразительно лаконично.

Сзади раздался грохот – это Юна широко распахнула входную дверь.

– И все же я отвечу тебе, кусок дерьма! – орала она, пересекая улицу. – Бьярке было не за что просить у меня прощения, чтоб ты знал! – выплюнула она в Ассада, а затем обратилась к Карлу с Розой: – Мы замечательно жили без Кристиана. Откуда мне знать, почему Бьярке так написал? У него незаурядные мозги. – Женщина замолчала и переосмыслила сказанное. – Были незаурядные мозги, – исправилась она, губы ее задрожали, она схватила Розу за руку. – Наверное, вы в курсе истории об Альберте?

Роза кивнула. Юна удивилась и ослабила хватку.

– Ну ладно. Больше тут ничего и не добавишь. – Она вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Мой муж был одержим ею. С того самого дня, как обнаружил ее, он перестал принадлежать нашему миру и сделался строптивым, злобным и скользким типом. Я не испытывала к нему ничего, кроме отвращения. Ну что, вы наконец услышали то, за чем пришли? – Затем она обратилась лично к Ассаду: – А тебе могу сказать – хотя ты и уверен в обратном, но ты понятия не имеешь о моих мечтах, как и о том, как я боролась за их воплощение, ясно тебе?

В этот момент в ней что-то надломилось, будто она и сама не знала ответа на собственный вопрос. Будто, вот так стоя перед ними в сумерках на тротуаре, она переключила свою жизнь на более низкую передачу.

Именно теперь Карл впервые увидел ее такой, какой она была. Не просто шестидесятилетняя отвергнутая женщина – это была женщина, которая пропустила целый отрезок жизни, в то время как тело ее постепенно изнашивалось. В данный момент она, кажется, находилась в некоем промежуточном состоянии простоя, в котором Карл время от времени мечтал себя похоронить.

Юна ткнула в Ассада пальцем, с минуту постояла, собираясь с мыслями, и наконец вновь открыла рот:

– Я б желала по реке вдаль унестись на коньках, – почти что пропела она, – но снега здесь нет никогда, а есть лишь листва…

Казалось, женщина была готова продолжить мысль, но передумала. Выражение ее лица резко изменилось, когда наконец она вернулась в прежнюю колею, вспомнив о своей неприязни к смуглому кудрявому человеку, стоявшему перед ней.

– Так что заткнись на тему моих мечтаний, – отрезала она, уронив руку. – Ты еще решил выяснить, почему я не отправилась прямиком к сыну и не сообщила ему о смерти отца лично, вместо того чтобы позвонить по телефону. Ты и правда хочешь это знать?

Ассад кивнул.

– А знаешь что, вот именно поэтому я тебе ничего и не расскажу.

Затем она устремилась назад через улицу, бросив на каждого из собеседников взгляд, полный отвращения.

– И проваливайте, наконец! – раздалось на прощание. – В следующий раз я вам даже дверь не открою, если вы вдруг этого еще не поняли!

* * *

Они сидели втроем в гостиничной столовой перед ноутбуком Розы. На улице уже стемнело, так что пришлось отложить на следующий день встречу с заместителем, отвечающим за состояние Дома собраний Листеда. В настоящий момент у них оставалось несколько невыясненных вопросов и неоднозначных мнений, которые требовалось обсудить в первую очередь. Дама, в один день узнавшая о смерти сына и бывшего мужа, но так и не выбитая из колеи, никак не давала им покоя.

– Зачем она упомянула о реке, по которой хочет умчаться на коньках? – недоумевал Ассад. – Мы не знаем, может, она в «дырке» когда-нибудь лежала?

– В «дурке», Ассад. Но случается, туда попадают из-за дырки в башке, – сострила Роза. – Скорее уж у тебя в башке полная «дурка», судя по твоему сегодняшнему поведению.

– Допустим. Но ведь сработало, а? Итак, что мы имеем?

– В течение многих лет она работала в парке Брэнесгордсхэвен, сейчас он называется Джоболэнд, понимайте, как хотите. Зимой подрабатывала официанткой в нескольких заведениях. Не вижу никаких перерывов в ее трудовой деятельности, которые могли бы свидетельствовать о лечении в психушке.

– Завтра мы отправимся в Листед взглянуть на дом Кристиана Хаберсота и Дом собраний, и там, возможно, кто-нибудь сможет помочь нам подробнее разобраться во внутрисемейных отношениях Хаберсотов. Так что с этим пока подождем. Давайте посмотрим диск. – Карл обратился к Розе: – Ты уверена, что тоже хочешь это увидеть?

Та несколько опешила.

– А почему нет? Я все-таки, черт возьми, училась в полицейской академии и видела фотографии трупов.

– Да, конечно, но тут все-таки не фотография. Насколько я понял, тут содержатся весьма жесткие кадры, на которых человек стреляет себе в висок. Это не одно и то же.

– Я согласен с Карлом, Роза, – вклинился Ассад. – Поаккуратней. Когда видишь такое впервые, тебя запросто может выдрать.

Карл покачал головой. Некоторые слова явно давались Ассаду труднее остальных.

– Ассад, в таком случае говорят «вырвать». Тем не менее, Роза, это действительно может оказаться довольно неприятным зрелищем.

Если Мёрк рассчитывал, что у нее не хватит сил для дальнейшего протеста, то последующая минутная тирада Розы об их жуткой тупости раз и навсегда убедила его в том, что забота о ее душевном спокойствии выглядит совершенно по-идиотски.

Итак, Карл нажал на кнопку воспроизведения.

– Исходя из имеющихся у нас на данный момент довольно скудных сведений об эпизоде самоубийства, запись была сделана одним из знакомых Хаберсота, который являлся его соседом, – пояснил он. – Этот парень известен на острове под кличкой Дядя Сэм. Насколько мне известно, камера принадлежала Хаберсоту, поэтому первые пару минут Сэму пришлось приноравливаться к управлению устройством.

Последнее было правильно подмечено. Это было очевидно по кадрам, запечатлевшим обстановку со скоростью гончего пса и с тряской, характерной для фильмов Ларса фон Триера в стиле догмы. Не слишком приятное зрелище для страдающих морской болезнью.

В помещении было не очень много народу. Согласно списку, в комнате присутствовал председатель гражданского совета со своим заместителем по вопросам ревизии, которые отвечали за соблюдение внешних формальностей мероприятия. Кроме того, начальник полиции, местный представитель Полицейской ассоциации, комиссар полиции Биркедаль, сосед Дядя Сэм, пономарь из Нексё, бывший администратор магазина, местный разнорабочий и еще какой-то мужчина, который плохо себя почувствовал и удалился.