Текст книги "Релятивистская теория лимбокультуры"

Релятивистская теория (РТ) А. Эйнштейна → релятивистская теория языка культуры (РЭЯК)

Название нашей теории дано по аналогии с обозначением РТ А. ЭЙНШТЕЙНА, но при уточнении перевода «Теории относительности», что является искажением смысла реальных процессов взаимосвязи разных сфер действительности, до этого не связанных между собой. Но один из аспектов теории Эйнштейна заключается в установлении закономерной взаимосвязи сфер знания профессиональных научных языков в одно (для нас отныне – Живое) целое. Этот языковой аспект приобретает ныне относительную автономию (о чем подробнее говорено выше), что и дает основание для создания особой теории взаимосвязи языковых сфер между собой. Они из сфер действия иной теории (политэкономии-философии) объединяются в качественно новую, как бы самоорганизующуюся-саморазвивающуюся систему, определяющую формы бытия и роль тех систем управления-урегулирования, которые в прошлом обладали этими функциями самоорганизации-саморазвития, но становятся из определяющих определяемыми, из фундаментальных – прикладными. Этот процесс выхода человека-Природы из кризиса на новый уровень болезненен для многих сфер, теряющих свое «первородство». Но тут уж ничего не поделаешь. В нашем случае это, прежде всего, сфера физики, как доныне фундаментального знания, включая Релятивистскую теорию Эйнштейна, а также – экономики = экономического знания.

А РТЯ обнаруживает, что нет ни физической, ни, кстати говоря, экономической реальности как таковых (якобы, «независимых от человека и человечества»); есть лишь физический и экономический аспекты Живой, био-социальной реальности, насильственно (на теоретико-практическом уровне) вырванных из реальности Живой, но наделенных (коллективной волей гоподствующих страт) «ирреально-виртуальной реальностью». Это не «объективная», а объективизированная, социетальная, превращенно-извращенная форма социальной реальности, принимаемой обманутым большинством как реальная, «объективная» реальность. Но держащееся на (лживом) слове. Словом же (но честным и умным) может быть и отвергнуто-снято.

Ситуация, однако, гораздо перспективнее, чем кажется с позиций ныне господствующего Запада. Большинство человечества живет-общается-с-Природой все еще по доцивилизационным и нецивилизационным законам-нормам, игнорируя «всеобщность» принципа борьбы-с-природой. К тому же они содержательнее формальных законов цивилизации Запада, организованных-структурированных формальной логикой. Язык в учениях Востока фундаментально значимее, чем на Западе, особенно в «общем языкознании» Ф. де Соссюра и во всей современной лингвистике, строящейся на ограниченной основе алфавитных языков Запада. Но и в странах самого Запада быстрыми темпами растет самокритика западного образа «жизни» – формального мышления-деятельности, строящихся на «костях-трупе» биосферы. А вся история культуры России, если на нее посмотреть с позиций эко-гармонии, представляет собой движение к эко-гармоничному синтезу культур (См. «Гении будущего» (/13/)). Но незападный мир, обладая большим разнообразием в разной степени предуготовлен к выходу на новый уровень развития. В максимальной мере к такому «прыжку-в-гармничное будущее» готова Япония (см. ниже).

Выводы эти, однако, требуют специальной работы, которая отчасти будет дана ниже: при осмыслении переворота в мышлении, совершенного Аристотелем. Основная цель при этом остается той же самой: снятие ограничений в развитии творческого потенциала и еще более – его ускоренное (но совершенно естественное) развитие, что с лихвой перекрывает негативные аспекты культур и особенно – цивилизаций мира. Но для реализации этих замыслов необходимо построение качественно новой, системно-теоретически осмысленной Стратегии развития.

I. Построение РТЯ методом восхождения от абстрактного к конкретному

А метод этот дадим в той версии, которая развернута в монографии: Карл Маркс, Ким Шилин. «Экософия Творчества Жизни» (См. /2/). И что особенно интересно, язык вообще в большей мере, чем труд вообще, позволяет показать глубину-масштабность-адекватность развернутой характеристики этой абстракции. Ибо труду предшествуют Живая Природа + человек и их общение между собой сначала посредством Языка Природы, затем – их совместным творением, а отныне – осмысленным Творением главным образом – Человеком-Творцом.

0. Язык вообще как абстрактное начало РЭЯК

Язык вообще «есть не что иное, как абстракция», предшествующая тому, что Маркс назвал «производительная деятельность человека вообще, посредством которой он осуществляет обмен веществ с природой, не только лишенная всякой общественной формы и определенного характера, но выступающая просто в ее естественном бытии, независимо от общества, отрешенно от каких либо обществ и, как выражение жизни и утверждение жизни, общая еще для необщественного человека и человека, получившего какое-либо общественное определение» (К. Маркс. «Капитал», т. 3, глава 48 «Триед иная формула», 1. Выделено нами. – авторы). (См. также /2/ и /11/).

Язык вообще как феномен общения Жизни Природы-с-человеком как своим творением – предшествует труду вообще, ибо чтобы начать какой-либо труд, человек должен просто быть созданным Природой. Тем самым выясняется, что Язык является подлинно и более фундаментальным основанием, чем труд-экономика. Соответственно РТЯ – первичнее-фундаментальнее политэкономии, а потому последняя должна стать частным случаем РТЯ. Соответственно философия должна быть переосмыслена как частный случай Экософии РТЯ, а формальная логика – Живой логики Творчества.

01. Экологически-языковая концепция антропогенеза

Главное в структуре изначального языка – его непосредственное порождение Живою Природою, а им – человека. Этот процесс антропогенеза может начаться и в течение длительного времени – протекать по тем законам, по которым он существует внутри эволюции жизни. Попросту это означает, нужно сначала рассматривать потенциального, или прачеловека как обычное живое существо (обезьяну), чем-то биологически отличающимся от остальных живых существ, что дает прачеловеку некоторое столь же биологическое преимущество в отношениях с ними, а затем, в дальнейшем – и решающее, уже не только биологическое преимущество перед ними. Это биологическое преимущество – в имитационных, прежде всего языковых способностях. В этом смысле не «труд породил человека», а язык, продолжающий творение человека Природою; но при активном участии самого человека. В итоге язык как концентрация опыта Природы – для человека, и опыта человека – по отношению к природе – обретает некую системную автономию и практическую системную независимость и от Природы, и от человека. И эта ситуация сохраняется поныне, даже по отношению к языку искусственному – понятийному языку науки (всецело созданному, придуманному человеком), тем более – по отношению к конкретному труду (превращенной форме труда вообще). Эта проблема особо актуализировалась ныне потому, что переход просто живого существа в универсально развитого человека аналогичен тому его фундаментальному переходу на более высокий уровень развития, который ныне назрел и жестко необходим во имя построения теории снятия угрозы эко-катастрофы, созданной односторонне агрессивно развитым человеком, мужчиной по преимуществу. А теоретически-генетическим обоснованием его была трудовая теория антропогенеза (неявно опирающейся на агрессивно-потребительское начало в человеке-мужчине). РТЯ вместе с Языком и трудом вообще, полезным и Живым трудом в целом альтернативны по отношению ко всем формам предметно-агрессивно-потребительского типа труда. Суть предлагаемой концепции заключается в том, что происхождение-становление человека есть двойной, или двусторонний процесс порождения человека Живою Природою посредством Языка, или Богом, Его Словом и в то же время – процесс выведения человеком себя из всей совокупности живых существ, или Живой природы и Бога в целом; и в этом процессе он – творчески активное существо, активно имитирующее языковое поведение всех тех живых существ, с которыми он так или иначе общается. А подражание-имитация языков всех остальных живых существ – способ поведения скорее детей и женщин, чем мужчин. Поэтому один из выводов РТЯ: человек произошел «от обезьяны» скорее по Языковой детски-женской, чем по мужской линии. Это означает, что он и есть процесс «выражения жизни», в котором человек есть творение Природы, и в то же время он есть и активное начало, младший субъект саморазвития Жизни, активное начало ее эволюции, словом, – «утверждение жизни» и в этом смысле – некая предпосылка, «зародыш» процесса Творчества Жизни Богоматерью-Богочеловеком.

Общий вывод: Язык вывел человека из Природы, сделав его «универсальным Живым существом» и тем самым способным создать-изобрести труд – как трудовые отношения между Живой Природой и собой. Но сам человек не был просто «ведомым» в этом сложном процессе: он был активным, хотя и младшим сотворцом самого себя; и это было настолько напряженное сотворчество = самосозидание, что и дало те 100 % нашего творческого потенциала, которые лишь в малой мере востребованы сегодня на относительное стабильное поддержание жизни в условиях, когда «слишком большие умники» даже опасны. Это был процесс создания переходным существом своего языка из Языков Природы и одновременно создание Природой и самим человеком себя как такового – параллельно с созданием Языка и посредством него – самого себя. Эта, условная и системная как бы независимость языка по отношению к Природе и человеку-творцу и служит началом-основанием для построения теоретически-нормативного прогноза. Огромное эмпирическое основание этого вывода – культуры малочисленных народов Севера и Дальнего Востока (а затем – и Востока в целом):

Аксиоматична нераздельность северян и японцев со своею родною Природою. Эта слитность характерна в первую очередь для искусства, поэзии, сливающих их в одно целое. Для поэзии (Искусства вообще) это означает также и то, что она, как и вся Живая Природа в целом, вполне реальна. Она – не отражение природы, а сама живая природа, ее продолжение, форма ее бытия, – хотя, конечно же, весьма своеобразная… Но ведь очевидно, что поэзию нельзя «пощупать». Это не вещь, не предмет, не растение, не животное… Как же ее понять? Какими средствами? – Ситуация парадоксальная и, казалось бы, безвыходная. Поэзия Северного сияния в еще большей мере, чем лингво-культура Японии, сплошь парадоксальна: они не могут быть чем-то иным, кроме как продолжением своей Природы: Северного сияния или Японского архипелага, но очевидно ведь и противоположное: они буквально таким продолжением не являются. Что же они такое с позиций Жизни и Экософии лингво-культуры?

Язык Поэзии Северного сияния и японских традиций есть реальная форма бытия био-связей, био-гармоничного общения различных живых существ, включая северян и японцев, между собою. Он есть некий аналог тех отношений между физическими реальностями (Ньютона), которые зафиксированы в теории относительности (релятивистской теории). Эти био-связи самая что ни на есть Живая реальность. Но реальность особая. Реальность отношения, взаимосвязи, общения между живыми реальностями Природы. Реальность того типа, которая прямо и непосредственно порождает новое реальное существо (детеныша, ребенка) и новый уровень бытия реально общающихся сторон. Именно в этом смысле Природа породила человека, в данном случае – северянина и японца, породив язык их поэзии, т. е. их общение с остальною живою природою, 1) концентрирующее собственные связи ее самой, и 2) гармонизирующее, поэтизирующее, эстетизирующее их и тем самым очеловечивая их и через них – особое животное, становящееся человеком. Язык Поэзии северян-японцев уникален тем, что сохранил в себе эту изначальную стадию порождения человека Природою посредством порождения их поэзии, имеющей как бы двух соавторов: основного – Природу и непосредственного – человека. Поэзия Северного сияния и Японии не просто реалистична, она реальна, как реальна сама Природа. Ныне наступает эпоха, когда эта реальность начнет становиться даже более реальной, чем Природа, ее породившая. Но это ведь потом… Однако это следствие диктует наш подход к началу, причине. Прогноз оборачивается историей, история дает основание прогнозу.

Язык Поэзии (и искусства) вообще есть основной способ порождения человека Природой, его вхождения в нее как целое и общения с нею. В этом смысле стих (поэзия)+и+я (человек) в совокупности, в целом и составляют Природу=стихию. Символична и точна последовательность: Природа как целое есть прежде всего и в основном – поэзия (стих), а уже затем – также и человек («я»). Такова структура любой природы для человека; он ощущает себя моментом двух более широких сфер, чем он сам: непосредственно поэзии, которая в свою очередь входит в еще более широкую сферу – Природу=стихию. Поэзия, проза, искусство и вся вообще жизнь народов Крайнего Севера и Дальнего Востока определяется прежде всего и главным образом их Природой (а уже затем – языком их социальных отношений).

Это уже потом, в западном обществе человек выдвигает свое «я» и свои социальные отношения на первый план в своем общении с природою. Лишь ныне (не изначально), основные принципы литературы, искусства, литературоведения и науки в целом социально обусловлены. Изначально же все человеческое био-природно. Северяне и чуть меньше – японцы это соотношение сохраняют в какой-то мере поныне. По словам В. Санги, непосредственными «родителями» литературы северян являются родная Природа и фольклор. А поскольку фольклор главным образом говорит о Природе, то Природа и играет первостепенную роль в зарождении литературы северян и в определении ее специфики. Все свои собственные свойства северяне выводят из своей Матери-Природы. Естественно, через эту обращенность на Прекрасную, добрую и мудрую Природу только и можно понять специфику их литературы. Прежде всего, она поэтична. И проза тоже. Связь прозы с поэзией у них много более тесная, чем в других литературах. Ю. Шесталов пишет об этом: «и у прозы может быть ритмичный шаг, напоминающий скольжение лыж охотника, бег оленя и скрип нарт. А из прозы могут возникать стихи… сплав Слова, Дела, Песни» («Сибирское ускорение»). Но и Слово и Дело для северян поэтичны. Поэзией пронизана Природа, Природою полна Поэзии душа. Природа дается в произведениях северян как активное творческое начало, организующее всю их жизнь. И наиболее адекватной формой выражения любовно-уважительного, или биофильного отношения северян к Природе является, очевидно, их поэзия и их поэтично-поэтизированная проза. Термин «проза» здесь как-то не очень подходит. Пожалуй, более общим для северян будет понятие поэзия, чем литература.

Ритмика поэзии столь органична, что, пожалуй, не будет слишком уж большой натяжкой сказать, что она имеет прямое происхождение из органической жизни, из жизни Природы. Даже человечность поэзии все-таки вторична по отношению к ее органичности, – как вторичен и сам человек по отношения к живой природе. Этим определяется и растущая роль поэтичной культуры Северного сияния в современном мире. Она сумела сохранить доиндустриальный и неиндустриальный, общечеловечный тип общения-с-Природою. Его специфика – в любви и уважении к Матери-Природе. Эта биофильная суть, столь ярко и самобытно выражаемая нашими современниками-северянами, оказалась забытой и отодвинутой на задний план антично-европейскими литературно-эстетическими традициями.

Живые существа в произведениях северян действуют своими собственными способами, не выпадая из авторского замысла, но именно таким способом и реализуя его. Художественное произведение объединяет даже не два мира (Человека и Природу), а множество различных миров (миров разных живых существ), один из которых – мир человека, также обладающий биоприродными характеристиками. И все-таки именно человек, т. е. поэт и писатель, объединяет эти качественно разные миры в один прекрасный мир «полифоничной» Природы, ибо человек уже научился говорить с каждым живым существом на его языке.

Поэтичная культура северян лишь кажется простой, наполненной простыми действиями просто живых существ. Каждое из них сложно уже потому, что представляет собою целый большой и сложный мир своего вида и рода. За каждым из них миллионы лет эволюции. Каждый является непосредственным носителем сложных и тонких связей его со всей остальной живой Природой. Смотреть на этот мир «простым» взглядом, рассматривая его мир как «примитивный мир дикаря», односторонне развитого «зверя» – уже одно это есть один из способов умерщвления этого сложного мира, его сведения к предельно простым, неживым элементам. Очень характерен в этом отношении миф «Почему на земле людей мало» (В. Санги), В нем человек оказывается последним среди опрашиваемых зверей. Вот почему северян точнее-правильнее считать старшими, а не младшими нашими современниками, сохранившими вечную юность: свою и своей детски беззащитной Природы.

Поэзия – поэтично-органичный микрокосм Природы, изначальная и самая необходимая связь человека с нею как Матерью, основной способ уподобления его всей бесконечной Природе, непосредственное проявление конкретной формы Жизни Языка, т. е. тем самым становления предка человека как потенциального человека действительно человеком. Это в современном мире поэзия отодвинута на задний план исторической сцены. Изначально же она первая и основная форма общения становящегося человека с Природой и его развития внутри нее, первая и основная форма бытия ее языка. Язык – первая, основная и непосредственная стихия поэзии, песни, фольклора. Сразу же отметим качественное отличие поэзии (и искусства вообще) от всех иных биоорганических процессов (органичность поэзии – это основное, исходное ее качество, ее изначальная суть). Это ее собственное свойство – гармоничность. В мире живой природы имеются, как известно, противоречия – хищник-жертва. Поэзия снимает их, превращает в отношения гармоничного взаимодополнения. Сколь поэтично восприятие Природы у Г. Ходжера: «Вечером я вышел на берег послушать озеро… Дневные звуки еще не затихли, а озеро уже зачмокало, заполошило, забулькало. Какая это была веселая, радостная музыка! Если бы не слышал своими ушами, никогда не поверил бы, что озеро может так веселиться, что вода способна исторгать такие звуки. Это была весенняя песня воды!.. вода пела на разные голоса, и эта песня в середине огромного озера сливалась в единую, ласкающую слух симфонию. Я лег на дно оморочки лицом к звездам и увидел, как они закружились в хороводе под эту великолепную музыку… она была лучше той, что передают по радио…» («Амур широкий»). Поэзия, музыка, гармония Природы выше остальных творений человека. Таких, как приведенный пример поэтизации Природы можно привести много.

Н. Заболоцкий прямо ведет органичность поэзии из органической жизни: у него образ чертополоха, – как и он сам, – «это тоже образ мирозданья, организм, сплетенный из лучей». И еще «когда я написал стихотворение, оно уже живет самостоятельной, не зависящей от меня, своею собственной жизнью.» (Воспоминания о Заболоцком. М., Сов. Писатель, 1977, сс. 199, 221).

В устах современных поэтов это звучит как парадокс, как некое оригинальничанье. В действительности такое отношение к своему собственному творению столь же древне, как сам человек, ибо органичность поэзии непосредственно проистекает из самой живой природы, как бы предшествуя человеку, независимо от него, – хотя и через него, через его язык, сердце, голову и руки. Природа творит как бы посредством человека. И это ощущение органичности поэзии глубоко имманентно северянам и японцам. Для них оно вовсе не парадоксально. Они совсем не удивляются такому отношению ко всем продуктам своего бытия, своего труда. Это отношение – в центре их био-гармонично-поэтичного мироощущения. Оно им свойственно с колыбели. Они впитывают его вместе с материнским, нередко – оленьим – молоком. Жизнь для них – искусство и поэзия, а искусство-поэзия – Жизнь.

Итак, важным свойством поэзии (искусства) северян-японцев является огромная практически полная автономность их художественного творчества (и всего творчества вообще, ибо оно исчерпывается художественной его формой). Эта автономия искусства ощущается северянами в форме независимости песни (и поэзии), Языка от человека и сопричастности их остальной природе. Наиболее характерно в этом отношении понимание места песни, мынико в поэме-сказке Л. Лапцуя «Тёр». Впервые она появляется «на седом крыле ветра». «Ее мотив единым был // Для сотен поколений, // Но каждый ей слова дарил // По своему уменью. // (Гл.1).

Мынико (песня, поэзия, искусство) – это как бы сила самой Природы, подобная ветру. Она живет сама по себе, по воле Тундры-Матери. Хотя и поет эта «всевечная Мынико-песня» языком человека (гл. 8,3). Но он лишь передает чувства Природы.

Думается, что такое восприятие поэзии имеет глубокие реальные практические основания, что в ней концентрируется опыт самой природы, всех живых существ, включая предшествующие поколения людей. И поэт, сказитель выступает как бы от их имени, продолжая их опыт своим индивидуальным опытом. Поэтому песня-поэзия (искусство) лишь частично «зависима от отдельного человека, продолжая жить собственной «органической» жизнью… Хотя и имеет «хозяином» сказителя, поэта, в каковой роли часто мог выступать, например, шаман, также олицетворяющий могучую и мудрую Природу. В действиях шамана, в его камлании в прошлом довольно часто видели, прежде всего, мистико-религиозные мотивы. И они действительно имеются. В последнее время, однако, появилась тенденция более тонкого отношения к этому неоднозначному явлению, к выявлению в нем также и положительного, в особенности художественно-эстетического содержания. Проще говоря, шаман – это не столько предтеча священника, сколько поэта, художника (+врача и прогнозиста). И все это одновременно. Изначально поэзия была способом регулирования действий индивида в соответствии с биоритмами природы. И сказитель, поэт, шаман выступал лишь выразителем «воли» Природы. Эта изначальная функция искусства сохраняется и поныне. Хотя с античности она, а вместе с нею и ее выразитель, искусство начали отодвигаться на второй план системы культуры.

Тем не менее эта непосредственная связь искусства с природой получила свое выражение в эстетических системах например, у И. Канта, В. Соловьева, Д. Дьюи, Т. Манро и др. Думается, что эта функция – вместе со своим носителем – должна стать основной функцией всей культуры будущего в целом.

Поэзия изначально так настраивала человека в унисон Природе (данного региона в особенности), что его действия получали реальные основания стать успешными. Посредством поэзии человек приобщался к миру Природы, становился своим среди своих. И это придавало ему силы, создавало доброжелательное основание для решения его частных задач. Хотя, конечно же, и не давало непосредственных решений, которые без общего фона, создаваемого искусством слова, вообще были бы невозможны. Так что изначально искусство имело такую огромную практически-биологическую значимость, которую современному человеку трудно и представить. Изначально человек и был-то, прежде всего, поэтом и художником – носителем Языка Природы, а уж потом всем остальным. Именно эту ситуацию и сохранила поныне поэзия Северного сияния. И в этом непреходящее значение ее поэтики, эстетики, Экософии.

Эта ее роль аналогична той био-экологичной функции, которую играют заповедники: они, по замыслу, должны сохранять островки нетронутой природы в качестве эталонов био-равновесия. Художественная культура северян играет буквально ту же роль по отношению к изначальному экологическому равновесию, когда ведущей стороной в нем была сама живая природа, а человек лишь адаптировался к ней. Будущая культура, конечно же, не будет ее копией, но ее созидание становится возможным лишь в том случае, если мы имеем перед глазами живую поэзию (Северной) Природы, сохраняющую гармонию человека с нею внутри нее. Никакая иная сфера культуры этой великой экологической миссии не выполняет и выполнить не может. Здесь поэзия, искусство выступает как основное условие выживания, сохранения человеком своей жизни в лоне великой и могучей Природы. Искусство слова играет здесь роль универсального средства адаптации к природным условиям, концентрирующим в себе огромный опыт адаптации живых существ, окружавших человека. Но в таком случае искусство, поэзия изначально выполняет более фундаментальную функцию, чем труд как средство получения продуктов питания, ибо сохранение жизни есть нечто первичное по отношению к ее продолжению. Кроме того, и труд-то поначалу не мог быть ничем иным, кроме как продолжением и универсализацией тех же адаптационных биопроцессов, что и искусство, и поэзия. А значит, труд тоже не мог быть чем-либо иным, кроме как искусством и поэзией. Искусством подражания, поэзией воспроизведения и освоения опыта всех живых организмов, окружавших человека. Разъединены между собою, а затем и противопоставлены друг другу поэзия и труд были в иных природно-социальных условиях. На Севере этого не произошло. В Японии – тоже.

Чего стоят в этом контексте сказки об изначальной «бесполезности» искусства? Это один из мифов древней Греции. Но как же быть тогда с пониманием эстетичного как «бесполезного добра»? Думается, что здесь необходимо существенное уточнением: не «бесполезное», а бескорыстное добро! Добро для Природы без расчета на ответное добро с ее стороны. И это свойство поэзии, искусства – быть подобием органической жизни – всеобще для них, присуще им на протяжении всей истории культуры. Благодаря именно им человек хоть что-то сохранил от изначальной своей гармонии-с-Природой. И опираясь на них, он сможет восстановить эту гармонию, но уже на новом витке спирали истории.

Известна характеристика К. Марксом труда и производства как действия «по законам красоты». Это определение изначальной формы труда, или труда вообще. Но в еще большей мере это определение изначальной формы искусства, поэзии северян. Вся их жизнь только тогда и возможна, когда она строится «по законам красоты» природы, когда Поэзия пронизана любовью к Природе. Без этой любви исключительно суровая природа Севера просто-напросто была бы невыносима. Человек без этой любви не выдержал бы, погиб. Любовь и только любовь помогла выдержать, выстоять, выжить. Любовь к Природе оказалась жизненно необходимой основой и главным условием всей жизни северян. Ю. Н. Шесталов так выражает близкую мысль: «Народы Севера маленькие, как орешки на огромном и величественном кедре. Но и у нас есть свое, то, чего нет у других народов: свои легенды, песни, умение с улыбкой жить в суровых условиях нашего Севера» («Югорская колыбель»).

Мать-Природа выступает в форме различных божеств, «высших» или «внешних сил» (чукчи), «матерей» (юкагиры), «хозяина» (нивхи)… Первым и основным качеством Природы является то, что она – Живая. Все – живое: Солнце, Луна, Земля, острова (например, Сахалин в творчестве В. Санги), реки (Обь у Ю. Шесталова, Амур у Г. Ходжера, Лена, Вилюй, Амга у якутских авторов), лед, снег, океан, чум, сани, песни, стихи и Язык в целом. Все живет своей самостоятельной жизнью. В эту всеобщую жизнь включен и человек в качестве равноправного члена круговорота жизни. Качествами живого наделены даже отдельные части организма: руки, ноги, пальцы, голова, уши, глаза, волосы… живут не только общей жизнью, но и своей, автономной (см. «Человек Ыхмифа» Владимира Санги). И человек не должен мешать им всем жить своей жизнью. Даже когда сам страдает от этого. Например, он не должен (у нанай, по Г. Ходжеру) мешать комарам пить его кровь. Но и со своей стороны живые существа тоже предоставляют ему возможность жить; во время охоты подставляют охотнику так называемое «убойное место», т. е. отдают свое тело ему на прокорм. (Медведь, олень – у В. Санги).

Уже в этом проявляется глубочайшая поэтичность, тончайший лиризм творчества северян, их глубоко эстетичного мировоззрения. Северянин чувствует себя внутри Гармонии не только Природы, но и Языка поэзии. И часто непосредственно организующим началом его жизни является как раз язык и поэзия Жизни, олицетворяемые не только его собственным чувствованием ее, но и той интерпретацией, которую ей придавали сказители и даже шаманы, выступавшие от имени многообразно проявляющейся Природы. Иногда Поэзия говорила непосредственно от имени Природы. Характерно в этом отношении стихотворение Вас. Лебедева «Уямкан» (горный баран), оканчивающееся следующими гордыми строфами: Вровень стою я // С горным орлом, // Рядом он кружит, // Машет крылом. // Здесь не страшна мне // Любая беда!. // Лишь человек // Не добрался б сюда. (Пер. с эвенского Г. Фролова).

Здесь поэт отождествляет себя с гордым уямканом, – а другие северяне отождествляют себя с Китом, Медведем, Лебедью, Моржом… Поэзия, искусство потому-то и делает Природу еще и человеком, что отождествляя себя с нею, автор остается и собою. Растворяясь в Природе, сливаясь с нею, включаясь в ее ритмы и круговращения, он тем самым включает их в себя. Это слияние с Природой посредством стихии поэзии по самому характеру не может быть полным. Оно неизбежно имеет момент условности, игры с Природой, искусности, искусного ей подражания. Поэзия северян, как и древних китайцев и современных японцев, не разделяла мир на природный и человеческий, а воспринимала его как органичное целое, как живой организм (Т. П. Григорьева. Японская художественная традиция. М., «Наука», 1979, с. 121). Это не тихая покорность «божественной» стихии природы, «не бездействие, а действие, сообразуемое с законами природы, разумная соизмеримость с естественным ритмом, с постоянно меняющимися условиями». Это метод «не переделывания мира, а приноравливания к нему, к его предустановленному ритму». (Там же сс. 133, 134).

Однако эта включенность северян (и человека Востока) в природу вовсе не означает их полной пассивности перед ее ликом могучим. Для них «у Вселенной – одно сердце, и у каждой вещи – свое» (Там же, с. 169) – если считать за «вещь» каждое живое существо, включая человека. Вот очень показательный эпизод, ярко описанный Г. Ходжером: «– Ты не маши руками, – сказал старик девочке, сиди спокойно, пусть они ползают. Кусаются? Им тоже кушать охота, и они люди». Так она впервые услышала, что все живое на земле – люди, значит, живые существа. Не только комары, лягушки, зайцы, лоси – люди, но и деревья, травы, цветы – все люди; они без крови, но живые, весной расцветают, к зиме засыпают. Река тоже живая». («Амур широкий») Человек, люди – это не антропоморфные существа природы, а наоборот, формы жизни, включая человека, т. е. его уподобление всей остальной жизни (гилозоизм). Поэтому, продолжая мысль Ю. Рытхэу о сопоставлении северян с греками, можно считать, что северяне поэтичнее, эстетичнее древних греков, ибо для них вся Природа не только активно живая, но и величайший Поэт, Художник, Скульптор, Архитектор и т. п. У Природы «каждый компонент самоценен, художественно значим». (Т. П. Григорьева. Там же, сс. 170, 185, 199, 212, 229). Здесь, как и в художественной дальневосточной традиции «если все есть организм, то и стихи – его функция – связали человека с природой», включили его в нее. «Поэтическое и жизненное переживания здесь не различаются, правда поэзии и правда жизни одна и та же».