Текст книги "Чеченцы"

История российско-английской борьбы за Кавказ в XIX веке

Англо-турецкая агентура «по-свойски» орудовала на Кавказе, готовя почву для колонизации территорий, привлекавших и природными богатствами, и стратегической выгодой. Англичане Уркварт и Белл, турецкий полковник Сефер-бей вошли в историю мировых разведок как легендарные политические авантюристы, шпионы и русофобы XIX столетия, по мере сил пытавшиеся поссорить кавказские народы с могучим северным соседом¹. Джеймс Белл, контактировавший с британским правительством, жил в Черкессии с 1837 по 1840 гг., вел дневник и, опубликовав его, отмечал возможную роль Кавказа, как берега, защищавшего Азию от российского агрессивного продвижения на юг. Он подчеркивал: «Если Британия или любая другая сила, противостоящая российским агрессивным действиям, решила воздвигнуть здесь эффективный барьер, она бы устроила это легко, объединив под общим флагом все народы Кавказа, благодаря их общим интересам, религии…». Россия, безусловно, преследовала свои цели в Азии, используя Кавказ, как базовый лагерь, с помощью которого можно осуществить свои амбициозные проекты. Так, например, вся российская политическая активность в Персии начиналась с Кавказа. По соглашению между правительствами в Петербурге и Лондоне от 31 августа 1901 г. Персия была разделена между двумя империями. К России отходили Тегеран и Северная Персия, а Британия – Шираз и южные провинции².

Генри Джон Темпл Пальмерстон (1784–1865) – английский государственный деятель, премьер-министр Великобритании (1855–1865) довольно открыто обосновывал свою неприязнь к России: «Мы знаем, что наши взгляды и интересы диаметрально противоположны русским… Россия – великий враг Англии; это утверждение исходит не из личных чувств, а потому, что ее интересы и цели несовместимы с нашими интересами и безопасностью; главной задачей нашей политики на предстоящие годы является противодействие ей». Пальмерстона называли, обыгрывая его фамилию, лорд Пемза (Lord Pumice Stone), намекая на его «негладкое» обращение. Своих соотечественников он раздражал неадекватным поведением. Даже королева Великобритании с трудом выносила его³.

В западной и, в частности, британской, литературе муссировались идеи о незаконности и недопустимости притязаний России на Кавказский регион. В их обоснование приводился целый ряд доводов: геополитические (угроза британским национальным интересам на Востоке, включая Индию; нарушение англо-русского и многостороннего международного баланса сил в пользу России); экономические (закрытие для Англии доступа к потенциальной колонии, источнику сырья и рынку сбыта); идеологические (неспособность «деспотической», «варварской» России цивилизовать кавказские народы, привить им либерально – демократические ценности; «бремя белых» в данном случае, как и во всех остальных, должна нести Англия); нравственно – филантропические (защищать население Кавказа от военной и морально-растлительной агрессии могущественной, циничной власти и духовной деградации)⁴. Царское правительство в формировании своей кавказской политики понимало и пыталось учитывать заинтересованность западноевропейских держав, особенно Англии, в кавказских делах. «России нечего опасаться за свои владения, – считал Александр I, – пока соседями с той стороны остаются слабые народы, как персияне и турки. Но притаись где-нибудь англичане, доставь горцам артиллерию, научи их военному искусству и тогда нам будет надо укрепляться уже на дону. Англичане стерегут нас, не спуская глаз»⁵.

При поддержке Англии в 40-е годы XIX в. аристократический центр национального совета польского национально-освободительного движения (Жанд Народовый) во главе с князем А. Чарторыйским (бывшим видным членом Негласного комитета Александра I), размещавшийся в «Отеле Ламбер» в Париже разрабатывал геополитические проекты, направленные на отторжение части территории Российской империи. Польская эмиграция планировала привлечь на свою сторону южных славян, казаков, горцев Северного Кавказа и в результате вторжения вызвать в России революцию. В дальнейшем планировалось образование Польши в границах 1772 г. с включением донских и черногорских казаков, а на Кавказе: Грузии, Армении и Федерации мусульманских народов в вассальной зависимости от Турции.

Особенно обострилась геополитическая ситуация в период Восточной (Крымской) войны 1853–1856 гг., когда Кавказский вопрос стремились использовать для реализации казавшихся тогда фантастическими планов расчленения России. Еще в начале XIX века Понсонби Джон (1770–1855) – английский дипломат, посол в Константинополе в 1832–1841 гг., составил «Особое теоретическое обоснование о положении Кавказа», где в качестве первоочередной задачи правительства Великобритании ставилось оказание помощи адыгам в прокламировании своей независимости, после чего Англия должна была признать независимость Черкесии⁶. Лорд Пальмерстон разработал свой план «раздробления» Российской империи, который называли «Планом тридцатилетней войны»⁷. Обосновывая задачи войны, английский премьер-министр Пальмерстон писал: «Моя заветная цель в войне, начинающейся против России, такова: Аландские острова и Финляндию отдать Швеции; часть остзейских провинций России у Балтийского моря передать Пруссии; восстановить самостоятельное королевство Польское как барьер между Германией и Россией. Валахию, Молдавию и устье Дуная отдать Австрии. Крым и Грузию отдать Турции, а Черкесию либо сделать независимой, либо передать под суверенитет султана». Пальмерстон при заключении Парижского мира (1856) пытался настоять на провозглашении независимости Черкесии, однако позиция французской дипломатии позволила России уклониться от этого требования⁸. Заслуживает внимания факт острых англо – французских противоречий, не дававших главным врагам России последовательно выступать против нее единым фронтом. Не будет преувеличением сказать, что от потери Кавказа Россию спасли не только штыки и пушки русской армии, но и вражда в стане ее врагов. Франция не видела смысла в том, чтобы передавать российские владения на Кавказе англичанам и тем самым усиливать британские позиции в районе Ближнего и Среднего Востока⁹.

Пальмерстон, не сдержав своего гнева, даже отчитал российского посла Поццо ди Борге за «желание России захватить Кавказ» и пригрозил, что Англия «поставит предел системе захватов, которую русский император намерен осуществить…»¹⁰. Бурная реакция Англии на присоединение Кавказа подталкивала Россию к форсированию установления контроля над регионом и введению здесь военной и гражданской администрации Российской империи, установлению постоянных государственных границ. Одновременно были блокированы попытки Англии добиться пересмотра торгового и таможенного законодательства России, что позволило бы усилить экономическое влияние Великобритании в регионе¹¹. Великобритания старалась всякими способами помешать России укрепиться на Кавказе. Даже в конце Кавказской войны, когда исход ее был уже предрешен, Англия продолжала свою целенаправленную подрывную деятельность, не оставляя надежды «сделать горцев независимыми и свободными». Весной 1857 г. в Турцию прибыл английский корабль «Африканец», груженный закупленным в Англии и предназначенным для горцев оружием, по настоянию посланника России в Османской империи А.П. Бутенева, он был задержан, а груз конфискован в присутствии российского консула¹².

Западная пресса утверждала, что России не под силу цивилизовать Кавказ политически и экономически, что это должна сделать Англия путем избавления народов региона от «военного деспотизма», переселения туда избыточного английского населения, развития предпринимательской деятельности. Способы послевоенного «наказания» России особенно часто продумывала британская пресса, к рекомендациям которой Лондонский кабинет прислушивался, ввиду того, что они отражали волю и настроение правящего класса Англии. «Таймс» считала обязательным наличие в будущем мирном договоре пункта, предусматривающего независимость «кавказских племен» и установление российской границы по рекам – Кубань и Терек. Это, по мнению газеты, необходимо для «поддержания европейского равновесия и ослабления державы, представляющей наибольшую угрозу ему»¹³.

В Англии окончание Кавказской войны было воспринято как национальная трагедия. На улицах Лондона и других городов Великобритании проходили массовые митинги, требующие наказать правительство, не сумевшее спасти Шамиля и Кавказ. Через пять дней после царского манифеста о полном победоносном окончании Кавказской войны от 21 мая (2 июня) 1864 года, лорд Пальмерстон в присутствие полного парламента объявил, что «Англия не признает русского владычества на Кавказе!»¹⁴ Но дело было сделано. Кавказ стал частью Российской империи. И после ожесточенной «подковерной» схватки России с Западными державами, прежде всего Великобританией, «потрясать воздух» было уже бесполезно. Кавказ принял свою судьбу и уже вовсю шел адаптивный процесс горцев к новой жизни.

В XIX веке вместо существовавших в Кавказском регионе подвижных границ начали появляться постоянные, закрепленные межгосударственными договорами. Это вызвало необходимость надежного войскового прикрытия и таможенного надзора. К середине 1850-х годов таможенная (пограничная) стража, бывшая в ведении Министерства финансов, обосновалась в восстановленных и вновь возведенных вдоль Кавказской линии крепостях и в населенных пунктах. Однако, еще долго система оборонительных сооружений и очертания границ видоизменялись – в зависимости от политической ситуации, результатов военных действий и усилий дипломатов. 15 (27) октября 1893 года вышел Указ Александра III об образовании внутри департамента таможенных сборов Отдельного корпуса пограничной стражи (ОКПС), который оставили в ведении Министерства финансов¹⁵. Первым его командиром был назначен генерал-лейтенант А.Д. Свиньин – профессиональный военный, активный участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.

Спустя некоторое время, учитывая особо тяжелые условия охраны границы на Кавказе, Николай I разрешил пограничникам в случае крайней необходимости – при преследовании нарушителей «по горячим следам» – переходить границу на участках с Персией и Турцией. Им были предоставлены особые права и по применению оружия. Переход стражи к военной организации был завершен к 1899 году созданием семи пограничных округов, в том числе и на Кавказе. 7 мая 1899 года высочайшим приказом было определено, что штат 6-го пограничного округа будет дислоцироваться в Тифлисе и в его состав войдут Черноморская, Карская, Эриванская, Елисаветпольская и Бакинская бригады. Первым начальником округа был назначен генерал – майор барон Нольде. Протяженность границ на Кавказе к 1880 году по патрульным дорогам превысила 3000 верст¹⁶.

В условиях ожесточенной борьбы между крупнейшими странами за Кавказ малые кавказские народы не могли сохранить самостоятельность, и на определенном этапе неизбежно должно было последовать либо «добровольное», либо насильственное присоединение их к одной из борющихся мировых держав. Такая судьба была уготована и для чеченцев. Конец 50-х гг. XIX века явился заключительным этапом присоединения Чечни к России и включения ее в систему административного управления. В эти годы наместник приступил к качественно новой форме борьбы с движением сопротивления в Чечне. Воронцов понимал, что попытка обращения чеченцев к покорности только силой оружия не приведет к успеху, во всяком случае, не обеспечит прочного мира в Чечне. Особая роль в агитации стала отводиться обращениям к народу с обещаниями «даровать милость». Прокламации и различного рода воззвания к чеченскому народу регулярно читались во всех аулах и хуторах, и именно они сыграли главную роль в прекращении борьбы народными массами Чечни. Народ поверил обещаниям. Откуда чеченцам было знать, что это хитрый политический маневр и большинство обещаний так и не будут реализованы¹⁷.

Не смотря на прокламационные обещания, после включения Чечни и других районов Северного Кавказа в общероссийскую административно – политическую и правовую системы местному населению без обиняков было объявлено, что все равнинные земли края «приобретены правительством оружием и ценою крови, а потому считаются исключительным его достоянием…». Из этого следовало, что теперь земля становилась собственностью государства, завладевшего ею в результате войны, а не народов Северного Кавказа, которым она исторически и фактически ранее принадлежала. Так понимали ситуацию и органы центральной власти, и чиновники аппарата местной администрации. Отныне чеченское население становилось только пользователем своей земли. Таким образом, по мнению доктора наук Исаева С-А.А., «…в Чечне автоматически вводилась система государственного феодализма, т. е. создавалась система феодальной эксплуатации и чеченских земель, и чеченского населения со стороны российского государства»¹⁸. В ходе земельной реформы существовавший институт частной собственности фактически был ликвидирован. Все земли были заново перераспределены, господствующей стала общинная собственность.

Казалось бы, самодержавие, не доверяя буржуазным предпринимателям и страшась появления в России «чумазого» пролетариата, всемерно вознесло сельскую общину, возложив на нее функции регулирования всех сторон крестьянской жизни: бытовой и социальной, хозяйственной и административной, фискальной и правовой. Но именно этот подход стал бедствием для российской сельской общины, поскольку доводил до крайности сословную обособленность крестьянства, глуша позитивные и развивая отрицательные черты общинного уклада. Как считало правительство, общинное устройство было необходимо для России, т. к. только в этом случае государство могло бы исправно получать подати и повинности. Была жестко ограничена открытость крестьянской общины для выхода из нее и вступление в нее новых членов. Первые десять лет крестьянин не имел права отказываться от надела, а свобода его передвижения была ограничена паспортным режимом. В декабре 1893 г. выход крестьян из общины был совсем запрещен. В итоге установилось положение, когда «общинное право» оказывается, в сущности, эквивалентом крепостного права в части прикрепления крестьян к земле и локализации их места жительства¹⁹.

Частые обострения послевоенных российско-вайнахских отношений создавали у властных структур впечатление о не полной покорности чеченцев, о формальном («наружном») характере их подданства России, которое зиждется только на страхе перед российским оружием, что заставляло руководство сохранять в крае повышенную боеспособность в рамках военно-народного управления. Но в то же время, как показало восстание 1877 года, в Чечне подавляющее большинство представителей общин и духовенства вполне искренне считало себя в российском подданстве. Горцы уже интегрировались в новую систему, стремились улучшить свое социально – экономическое положение, но выступали против грубого вмешательства в их внутренний мир²⁰.

Опасаясь новых восстаний, Петербург рекомендовал местной власти применять гибкую политику, дифференцированный подход к разным горским народам. Один из чиновников царской администрации замечал: «Инородческое население судит как о самом правительстве, его целях и задачах, так и вообще о господствующей в государстве народности по тем представителям власти, которые поставлены для управления ими»²¹. В послевоенные десятилетия шел активный процесс взаимопознания и взаимовлияния соседствующих народов, ослаблявший вражду и недоверие. Ошибочно полагать, что горцы пребывали в добровольной или вынужденной изоляции от политической, экономической и культурной жизни остальной страны. Не следует умалять уровня их вовлеченности в общественно – политические перипетии того времени – ни в силу солидарности с мнением об их политической неграмотности, ни в силу видения о равнодушии, безразличии и исторической чуждости чеченцев всему, так или иначе связанному с Российской империей, включая происходившие в ее пределах события.

Чеченцы были представлены в Государственной Думе первого и второго созывов. Причем, эта представленность не ограничивалась пассивным присутствием. С думской трибуны озвучивались наиболее злободневные проблемы народа, отстаивались национальные интересы в рамках Российского государства²². Уже в первые дни работы Думы депутат от Терской области Т.Э. Эльдарханов в своем выступлении подчеркнул приоритет защиты национальных прав «маленьких народностей, у которых нет культуры, нет, кроме свободной прошлой жизни, ничего для борьбы с темной силой, которая надвинулась на нас». И дальше депутат отметил: «Счастье и мир для нас будут тогда, когда нам дадут устроить свою жизнь самим»²³. 15 мая 1906 г. 151 депутат Думы внесли законопроект о гражданском равенстве, предполагавший отменить «все ограничения в правах, обусловленные принадлежностью к той или иной национальности или вероисповеданию». Мусульманский союз также потребовал уравнения своих народов во всех политических, гражданских и религиозных правах. Депутат от Терской области П.П. Маслов в целом поддерживал в Думе позицию Т. Эльдарханова по отношению к горцам, характеризовал поведение чеченцев с положительной стороны: «…люди в высшей степени нетребовательные, не пьют, не курят…». Зато казаков с думской трибуны он часто критиковал, представлял в негативном свете²⁴. Революционные события показали, что политическая зрелость масс на Северном Кавказе и, конкретно, в Чечне были изрядно недооценены. Представляется, что идентичность происходивших в чеченском обществе процессов общероссийским очевидна. Иначе и быть не могло – процессы, происходившие на территории Чечни являлись неотъемлемой частью общеимперских процессов²⁵.

В территориальном отношении Российская империя эволюционировала, проходя через три фазы: расширение, неустойчивое равновесие и сжатие. В фазе расширения (XVIII – первая половина XIX в.) экспансия была чрезвычайно активна и осуществлялась по всем географическим направлениям. Согласно «Уставу об управлении инородцами» (1822 г.), земля была объявлена собственностью Русского государства и передавалась «инородцам» только во владение. После 1863 г., под влиянием европейской модели решения национального вопроса, национальная политика царского правительства стала склоняться к последовательной интеграции всех частей империи в цельное национальное государство²⁶. Суть поиска путей имперского строительства отразил крупнейший мусульманский публицист И. Гаспринский: «Каковы бы ни были отношения и системы политики, они преследуют одну цель – единство государства. Пути к этому двояки: или стремление к кровному, так сказать, к химическому единению данной народности с господствующей – отсюда система ассимиляционная, русификационная; или стремление к единению нравственному, так сказать, к нравственной, духовной ассимиляции на принципах национальной индивидуальности, свободы и самоуправления»²⁷.

Общественное сознание весьма часто к признакам империй относит факторы господства и подчинения, насилия и подавления. В более широком и методологическом плане стоит вопрос о взаимодействии центробежных и центростремительных тенденций в историческом развитии. С этой точки зрения история всех империй являлась классическим проявлением подобного взаимодействия на стадиях формирования, эволюции и распада. История империй включает в себя и вопрос о национальных отношениях, ибо едва ли не главная проблема всякой империи – это проблема национальная, этническая, очень часто – конфессиональная²⁸.

Решение национальных проблем в значительной мере зависит от обоснованного государственно-правового регулирования этой сферы жизнедеятельности общества и, поскольку межнациональные отношения– это разновидность общественных отношений, их регулирование осуществляется на основе тех общих положений, которые используются при регулировании общественных отношений в целом. Вместе с тем, специфика этих отношений (их духовная, территориальная и другая направленность) требуют при подходе к ним особой осторожности, деликатности, как со стороны законодателя, так и со стороны правопреемника. А в условиях многонационального государства значимость рационального правового регулирования этих отношений многократно усиливается, что обуславливает необходимость создания постоянного совершенствования теоретической концепции, позволяющей согласовывать национальные и государственные интересы на том или ином этапе развития общества. Из многочисленных государственных учреждений в Российской империи не было единого органа власти, ответственного за выработку и осуществление политики в национальных окраинах. Как правило, для решения конкретных вопросов в разное время создавались различные высшие комитеты и совещания²⁹.

На протяжении веков государственная власть в России обладала монопольным правом выбора путей социально-экономического, политического и даже культурного развития ее народов. В эпоху существования империи о реальном партнерстве между обществом и администрацией не могло быть и речи. Высшим достоинством неограниченного самодержавия считалась его внутренняя стабильность³⁰.

Национальный вопрос, понимаемый как состояние межнациональных отношений, всегда имеет конкретно-историческое содержание, включающее совокупность национальных проблем, среди которых можно выделить: национальное неравноправие, неравенство уровней экономического и культурного развития различных народов, атмосферу национальной розни и вражды и др.³¹. Политическим идеалом устройства империи было установление, насколько это возможно, одинакового строя жизни подданных империи – прообраза, модели унифицированного сообщества народов в «должном состоянии мира». Оптимальный путь строительства империи – мирный.

Социальное устройство Российской империи было уникальным. В условиях империи «корпоративность» и «коммунальность» как принципы русской жизнедеятельности не подавляли самобытность нерусских народов, поскольку в Российской империи в полиэтническом сообществе ни одна из религиозных и этнических групп (в т. ч. и русские) не могла монополизировать и осуществлять власть только в соответствии с собственными интересами. Тождество принципов становилось основой диалога культур и вместе с тем этнических конфликтов³². Российское государство свои функции осуществляло не столько в отношении подданных, сколько в отношении корпоративных объединений разного вида, занимавших собственное место в социальной иерархии: родовыми корпорациями, посадскими общинами, купеческими сотнями, крестьянскими, казачьими, горскими общинами и т. п.

Государство своими законодательными актами закрепляло корпоративное устройство социального организма³³. В то же время государство, как организация политической власти, также выступало носителем правового нигилизма. Государственный правовой нигилизм проявлялся в пренебрежении правами народа, гражданина, личности; проведении реформ вне правового поля, принятии и реализации не правовых нормативных актов³⁴. Известный немецкий философ Ф.В. Ницше называл государство «самым холодным из всех холодных чудовищ». «Холодно лжет оно, – продолжал он далее, – и эта ложь ползет из уст его: Я государство, есть народ». Государство лжет на всех языках о добре и зле: и что оно говорит, оно лжет – и что есть у него, оно украло…»³⁵. Конечно, великий философ несколько утрировал положение дел, но во многом его замечания очень метко характеризовали жизненные реалии.

Российская империя являлась уникальным государством в истории человеческой цивилизации. Растянувшись главным образом по широте, она вобрала в себя всю восточную часть Европы и северную часть Азии. Ее территория составляла 42 % площади этих двух материков. Она занимала 1/22 долю всего земного шара и около 1/6 части поверхности суши. Площадь территории равнялась 19 709 224 кв. версты (22 430 004 кв. км.). Население России к концу царствования Николая II достигло 170 млн. человек³⁶. В царской России европейская часть страны определялась в 50 губерний Европейской России. В отношении Кавказа Центральный статистический комитет занимал сбивчивую позицию: в одних случаях весь Кавказ относился им к Азии, в других случаях Кавказ делился на Предкавказье (т. е. до главного хребта), относившееся к Европе, и Закавказье, относившееся к Азии. Терская область в этом случае причислялась к Европе, а Дагестанская область – к Азии, хотя она частично была расположена севернее хребта. В международной статистической практике к Европе обычно причислялось лишь 50 губерний Европейской России. В СССР Северный Кавказ относился к европейской части страны (Южная часть РСФСР)³⁷.

В 1888 году в газете «Северный Кавказ», с цензурными сокращениями была опубликована статья В. Немирович – Данченко, в которой он охарактеризовал расширение империи со своей точки зрения: «Странствуя по России, я всегда поражался нашею страстью лезть вширь и даль, совсем не думая о том, чтобы сначала по-человечески устроиться у себя дома. В самом деле, по карману ли нам расползаться так, думая об отдаленных экспедициях, присоединениях и присовокупленьях, когда у самих в доме холодно и голодно, и стены сквозят, и кровля разваливается, и в выбитые стекла свободно дует обмораживающий ветер. Как бы мы посмотрели на человека, который, оставив свое жилье в невозможном положении, стал бы захватывать все больше и больше земли у окружающих и, нисколько не думая о ее обработке, все бы пыжился да ширился… А там, где мы тратимся широкою рукою, – на строительство крепостей и военных сооружений, на что идет большая часть наших доходов, чего мы достигли? Кавказ управляется в каком-то угаре, в вечном колебании между теми и другими системами, без всяких руководящих начал и при полном отсутствии общей государственной идеи. Для меня Кавказ не чуждый край, я там родился и вырос и потом не раз и подолгу посещал его. Я знаю, что мои наблюдения дадут повод некоторым упрекнуть меня в желании бросить тень на наше положение в этом крае, но молчать о сложившейся ситуации я тоже не могу…»³⁸. Исследователь В.А. Пьецух придерживается того же мнения: «…Временами тревожит мысль: ну зачем нам понадобилось разбухать за счет территориальных приобретений на западе и востоке, что мы потеряли в Сибири, на Кавказе, в Закавказье, Средней Азии и прочая, если загодя было ясно, что выгоды от этой экспансии гадательны, а различного рода неудобства потом будет не сосчитать. Сколько крови было пролито ради того, чтобы расширить Российскую империю за счет мусульман Кавказа, таким образом положить предел глобальным амбициям англичан… Куда было бы лучше, если бы чеченскую кашу сейчас расхлебывали англичане, а мы делали бы нагоняи за нарушение фундаментальных гражданских прав…»³⁹.

Уникальное географическое положение испокон веков являлось для Северного Кавказа и благословением и проклятьем. Находясь в зоне умеренно континентального климата, отличаясь сбалансированным сочетанием гористо-лесистой местности, плодородной низменности и степного ландшафта, регион был почти идеальным местом для всех видов традиционного хозяйствования. Кавказ, как лакомый кусок сам по себе и перекресток торговых, переселенческих и культурных дорог, в истории всегда был яблоком раздора между его могущественными соседями⁴⁰.

Российская экспансия на Кавказ была предопределена экономическими и идеологическими интересами, а также соображениями безопасности⁴¹. После завершения войны на Кавказе с 1870 по 1880 год по данным Ставропольской казенной палаты, излишки доходов от Северного Кавказа составляли 16 млн. рублей, т. е. в среднем 1,6 млн. рублей в год. Тем не менее, налоговые сборы неуклонно продолжали увеличиваться. С 1887 по 1905 гг. сумма налогов выросла с 228,1 до 678,8 тыс. рублей, то есть увеличилась за эти годы почти в три раза. В переводе на землю подымная подать в Терской области достигла в 90-х гг. до 70 коп. за десятину, а в это время во внутренних губерниях страны она была не более 17 коп., или в 4 раза меньше. По мере расширения аппарата колониального управления все более возрастали сборы: дорожные, квартирные, воинские и другие. С 1892 по 1904 год они увеличились почти в 2,5 раза, достигнув огромной суммы – 3,9 млн. рублей. Очень выросли также недоимки – от 245,8 тыс. в 1896 до 623,7 тыс. рублей в 1905 г., т. е. увеличились за десять лет более чем в два раза⁴².

Кавказская война (1817–1864 гг.), продолжавшаяся 47 лет, была связана с присоединением Чечни, Дагестана и Северо – Западного Кавказа к царской России в ходе её борьбы против турецкой и иранской экспансии, поощряемой Англией и другими западноевропейскими державами. Но её истоки следует искать в середине XVI века, когда Россия приступила к серьёзным внешним территориальным завоеваниям. Пётр I был первым из российских царей, кто по-настоящему оценил стратегическое и экономическое значение Кавказа в деле создания и укрепления Российской империи. Именно в эпоху Петра I Россия в борьбе за Северный Кавказ стала серьёзно и активно вступать в военные конфликты с Турцией, Ираном и горцами. Активизация колониальной экспансии России в XVIII веке стала возможной благодаря росту её военного и экономического потенциала.

Русская военная разведка очень активно начала действовать на Северном Кавказе с начала 60-х гг. XVIII в. с того времени, когда правительственные круги в России начали предпринимать активные и тщательно продуманные действия по приобретению выхода к Черному морю. Военное руководство через своих сотрудников (так ранее назывались разведчики), приступает к организации разветвленной агентурной сети на местах и вербовке лазутчиков для сбора необходимых сведений. Агенты или сотрудники, как правило, были кадровыми военными офицерами с хорошим уровнем образования. Как исключение такая работа возлагалась и на представителей Российской Академии наук. Много ценных сведений предоставили командованию представители разведки на Кавказе – И. Бларамберг, И. Гастотти, И.А. Гюльденштедт, Тебу де Мариньи, А.А. Кучеров, Г.В. Новицкий, К.И. Сталь, И.В. Шаховский, Ф.Ф. Торнау, Хан-Гирей и др. Работали они независимо друг от друга. Каждый из них не знал, что подобную работу выполняет некто другой. Дальше собранные сведения обобщались и анализировались руководством⁴³.

Локальный уровень формирующегося геополитического пространства Северного Кавказа был обусловлен промежуточным положением местного населения между воюющими державами, что заставило их занимать более или менее четкие политические позиции. Северный Кавказ представлял собой крайне важный стратегический узел, т. к. народы, его населяющие, обладают огромной социальной динамикой, древнейшими геополитическими традициями⁴⁴. Покорение северокавказских земель оказалось для России делом чрезвычайно сложным и длительным. Такого сопротивления, какое оказали русским войскам горцы, российским правителям ещё не приходилось встречать при подчинении тех или иных территорий⁴⁵.