Текст книги "Белые зубы"

Свиданий как таковых у них не было. То есть не было традиционных цветов и вечеринок, походов в кино или ресторан. Иногда, когда кончалась трава, Райан вел ее в большой сквот в Северном Лондоне, где осьмушка выходила дешевле и обкуренные люди, неспособные отличить лицо от салфетки, радовались тебе, как лучшему другу. Райан уютно устраивался в гамаке и после нескольких затяжек переходил от своего обычного односложного состояния к полной прострации. Не курившая Клара, сидя у его ног, смотрела на него с восхищением и пыталась участвовать в разговоре. Ей нечего было рассказать, не то что Мерлину, Клайву, Лео, Петронии, Ван-Си и остальным. Она не знала баек про трипы под ЛСД, полицейские облавы или марши на Трафальгарской площади. Однако Клара завела друзей. И, будучи девочкой находчивой, развлекала эту разношерстную компанию хиппи, фриков, шизиков и отморозков иными страшилками: про адское пламя и вечные муки, про любовь дьявола к фекалиям, его страсть к сдиранию кожи, выжиганию глаз каленым железом и отрыванию гениталий, – все это Люцифер, изощреннейший из падших ангелов, приберегал для 1 января 1975 года.

Постепенно предмет по имени Райан Топс стал вытеснять мысль о Конце Света на задворки Клариного сознания. В ее жизни появилось много других предметов, столько всего нового появилось! Она уже ощущала себя помазанницей, прямо здесь, в Ламбете, – мыслимое ли дело? Чем больше благодати нисходило на нее на земле, тем реже ее помыслы обращались к небу. Вообще-то в Клариной голове не укладывалось это грандиозное просеивание душ. Столько людей не спасутся! Из восьми миллионов свидетелей Иеговы лишь 144 тысячи человек взойдут к Христу на небеса. Хорошие женщины и более-менее хорошие мужчины обретут рай на земле – это не какой-нибудь утешительный приз для неудачников, если все взвесить, однако, остается добрых два миллиона человек, которым не повезет. Плюс все язычники; все евреи, католики, мусульмане; бедные племена Амазонки, от жалости к которым Клара плакала, как дитя; столько людей не спасутся! Свидетели Иеговы гордятся, что в их учении нет ада – наказанием станет мука, непередаваемая мука последнего дня, а после смерть так уж смерть. Но Клару ужасала мысль, что «великое множество» будет наслаждаться земным раем на едва присыпанных землей изувеченных скелетах отверженных.

С одной стороны стояло громадное количество людей во всем мире, которые не читали «Сторожевую башню» (у некоторых даже не было почтового ящика), не имели возможности обратиться в ламбетскую общину, получить необходимые печатные материалы и стать на путь спасения. С другой стороны была Гортензия в железных бигуди, которая ночи напролет вертелась на простынях, предвкушая, как с небес на грешников польется серный дождь, особенно на женщину из дома номер 53. Гортензия пыталась было объяснить: «Те, которые умерли, не узнав Господа, воскреснут и получат ищо один шанс». Но пропорция-то не меняется, думала Клара. В книгах тоже нет гармонии. Уверовать трудно, потерять веру легко. На красных подушечках в Зале Царств все реже стали оставаться отпечатки Клариных колен. Она сняла пояс, перестала носить плакаты и раздавать брошюры. И про щербатую лестницу никому больше не говорила. Она распробовала наркоту, забыла про ступеньки и стала ездить на лифте.

1 октября 1974. Задержали после уроков. Оставили на сорок пять минут (на музыке сказала, что Роджер Долтри[14]14
  Роджер Долтри (Roger Daltrey) – певец, актер и телеведущий, лидер английской рок-группы The Who.


[Закрыть] гениальнее Иоганна Себастьяна Бах)а, и в результате Клара опоздала на встречу с Райаном в четыре часа на углу улицы Линэн. Когда она вышла из школы, уже смеркалось и было жутко холодно; по гниющим осенним листьям она без толку обегала всю улицу Линэн. С содроганием Клара приближалась к родному дому, по пути давая Господу множество безмолвных обетов («я больше не буду заниматься сексом, не сделаю ни одной затяжки, не надену юбку выше колен») – только бы Он сделал так, чтобы Райан Топс, спасаясь от ветра, не позвонил в дверь ее матери.

– Клара! Не стой на холоде!

Таким голосом Гортензия обычно разговаривала при посторонних – с пасторами, например, или белыми женщинами, тогда речь ее становилась на удивление четкой.

Клара закрыла за собой входную дверь и, замирая от ужаса, прошла мимо Иисуса, который плакал (а потом перестал), через гостиную в кухню.

– Боже милостивый, ну чисто дрянь, которую кошка принесла с улицы, у?

– М-м, – отозвался Райан, с довольным видом уплетая акки[15]15
  Плоды африканского плодового дерева, завезенного на Ямайку в XVII веке.


[Закрыть] и соленую рыбу за маленьким кухонным столом.

Клара застыла на месте, закусила нижнюю губу.

– Что ты здесь делаешь?

– Ха! – почти торжествующе воскликнула Гортензия. – Думаешь, от меня можно вечно прятать своих друзей? Парень заморозился, я его впустила, мы славненько поболтали, верно, молодой человек?

– М-м, да, миссис Боуден.

– Ну-ну, не надо делать такое испуганное лицо. Будто я его съесть собиралась или еще чего, а, Райан? – сказала Гортензия с таким довольным видом, какого раньше за ней не наблюдалось.

– Ага, – ухмыльнулся Райан. И оба они, Райан Топс и мать Клары, покатились со смеху.

Пожалуй, ничто так не убивает нежные чувства, как закадычная дружба любовника с матерью его возлюбленной. Вечера темнели и укорачивались, Райана все труднее было выудить из толпы, ежедневно, в три тридцать, возникавшей у школьных ворот, и расстроенная Клара долго шла домой – а дома, за кухонным столом, восседал Райан и оживленно болтал с Гортензией, поглощая изобильную снедь хозяюшки Боуден: акки и соленую рыбу, вяленую говядину, цыплят с рисом и горохом, имбирные пироги и кокосовое мороженое.

Их беседа с глазу на глаз текла рекой, но стоило Кларе повернуть ключ в двери и дойти до кухни, совершенно иссякала. Словно застигнутые врасплох дети, они надувались, повисало неловкое молчание, а затем Райан извинялся и уходил. А еще она стала замечать, что они как-то по-особенному на нее смотрят – с жалостью, что ли, или снисхождением; мало того: они стали критиковать ее теперешнюю молодежную, яркую манеру одеваться, а сам Райан – что это с ним такое? – отказался от водолазок, в школе Клару избегал и купил галстук.

Разумеется, как мать о ребенке-наркомане или соседи о живущем под боком серийном убийце, Клара узнала обо всем последней. Когда-то она знала о Райане все – даже раньше его самого, – была эдаким райановедом. Теперь же ей пришлось подслушивать ирландок, которые утверждали, что Клара Боуден и Райан Топс больше не гуляют – нет-нет, между ними все кончено.

Если Клара и видела, что происходит, то старалась этому не верить. Когда она застала на кухне Райана, обложенного брошюрами, – и Гортензия поспешно сгребла их и засунула в карман фартука, – Клара велела себе об этом забыть. Не прошло и месяца, как Кларе, которой удалось уломать скорбного Райана покориться природе в неисправном туалете, пришлось зажмуриваться, дабы не видеть того, чего ей видеть не хотелось. Но он там был, и когда Райан наклонился к крану, блеснул серебряным огонечком, едва различимым в тусклом свете; невероятно, но факт – серебряный огонечек от маленького серебряного креста.

Невероятно, но факт. Именно так говорят о чудесах. Противоположности Гортензии и Райана каким-то образом встретились в своей логической перспективе, и точкой их пересечения в каком-то болезненном пространстве стала общая способность этих существ упиваться болью и смертью окружающих. Замкнулся волшебный круг: спасенный и не спасенный вдруг поменялись местами. Теперь Гортензия и Райан пытались спасти Клару.

– Садись.

Клара едва успела выйти из школы в сумерки, как прямо у ее ног затормозил мотороллер Райана.

– Клаз, садись.

– Ты лучше мамочку мою покатай.

– Пожалуйста, – сказал Райан, протягивая ей запасной шлем. – Эт важно. Надо поговорить. Времени мало.

– Чего так? – недовольно покачиваясь на высоченных «платформах», огрызнулась Клара. – Тебя ждут?

– Не только меня, но и тебя тоже, – пробормотал Райан. – Надеюсь, попадем, куда нужно.

– Нет.

– Пожалуйста, Клаз.

– Нет.

– Прошу тебя. Эт важно. Вопрос жизни и смерти.

– Ну… ладно. Но эту штуковину я не надену, чтоб мне не напяливать, – она протянула ему шлем и уселась на мотороллер, – не буду прическу мять.

Райан привез ее через весь Лондон на Хэмпстед-Хит – самую вершину Парламент-Хилл – и, глядя с высоты на город, залитый болезненно-оранжевым флюоресцентом, туманным, осторожным, несвойственным ему языком изложил суть своего дела. Она заключалась в следующем: до конца света остался один месяц.

– И мы, в общем, мы вместе просто…

– Мы!

– Твоя мама… твоя мама и я, – мямлил Райан, – мы волнуемся. Нащет тебя. В те последние дни мало кто выживет. У тебя дурная компания, Клаз…

– Знаешь, – сказала Клара, качая головой и всасывая воздух сквозь зубы, – я в эти дела не верю. И это ведь твои друзья.

– Нет-нет. Больше нет. Травка… травка – зло. И все эти… Ван-Си, Петрония.

– Они мои друзья!

– Они плохие, Клара. Им сидеть бы дома, с родителями, а не одеваться как не знаю кто и не заниматься всякими делами с мужиками в том доме. И тебе тоже этого делать не стоит. И одеваться, как, как, как…

– Как кто?

– Как шлюха! – сказал Райан, выплюнув это слово с каким-то странным облегчением. – Как падшая женщина!

– Ну все, хватит… отвези меня домой, ты.

– Они получат по заслугам, – проговорил Райан, кивая себе и проводя рукой над Лондоном – от Чизика до Арчвея. – У тебя еще есть время. С кем ты хочешь быть, Клаз? С кем же? С теми 144 тысячами, что окажутся на небе, под предводительством Христа? Или с «великим множеством», в земном раю, который тоже по-своему хорош, но… Ты ж не хочешь оказаться среди тех, чья участь – мука и смерть, а? Я просто хочу отделить овцу от козлов, Клаз, овцу от козлов[16]16
  «Овцами» свидетели Иеговы называют всех обращенных в их веру, «козлами» – всех людей, не пожелавших стать свидетелями Иеговы.


[Закрыть]. Это из Матфея. Я думаю, что ты овца, так ведь?

– Знаешь что, – отозвалась Клара, обходя мотороллер и усаживаясь на заднее сиденье. – Я козел. Мне нравится быть козлом. Я хочу быть козлом. Я лучше буду сгорать под серным дождем со своими друзьями, чем сидеть, зевая до слез, на небесах с Даркусом, матерью и тобой!

– Нельзя так говорить, Клаз, – торжественно произнес Райан и надел шлем. – Зря ты так. О себе подумай. Он нас слышит.

– А мне тебя слушать надоело. Отвези меня домой.

– Но это правда! Он нас слышит! – кричал через плечо Райан сквозь рев выхлопной трубы: они мчались вниз, набирая скорость. – Он все это видит! Он смотрит на нас!

– Смотри, куда едешь! – крикнула в ответ Клара, когда группка хасидов бросилась от них врассыпную. – Смотри за дорогой!

– Лишь немногие – так там сказано – лишь немногие. Все получат свое – так сказано во Второзаконии – все свое получат, и лишь немногие…

В разгар просветительской экзегезы Райана Топса его прежний кумир, «веспа жжи эс», врезался в четырехсотлетний дуб. Природа победила самонадеянную инженерию. Дерево устояло; мотороллер погиб; Райана отшвырнуло в одну сторону, Клару – в другую.

В основе христианского учения и закона подлости (также известного как «закон Мерфи»[17]17
  «Законы Мерфи» Артура Блоха (1977) – сборник грустных юмористических афоризмов, суть которых можно выразить фразой «Улыбайтесь… завтра будет хуже».


[Закрыть]) лежит один и тот же принцип: Случится то, что должно случиться. Так что если человек роняет бутерброд и тот падает маслом вниз, эту неприятность следует трактовать как доказательство непреложной истины: «Нет счастья на земле»; упавший бутерброд еще раз подтверждает вам, господин Неудачник, факт, что мирозданием заправляет невезение. Случайностей не бывает. Бутерброд никогда не падает как положено, а все по причине – следует вывод – закона подлости. Короче, закон подлости срабатывает для того, чтобы доказать вам, что есть такой закон. И все же, в отличие от закона притяжения, он не существует сам по себе: стоит только бутерброду упасть как положено – и закона подлости как не бывало. Так вот, когда Клара упала и выбила себе верхние зубы, а Райан поднялся без единой царапины, он знал: Бог предназначил его к спасению, а Клару решил не спасать. Подумаешь, на нем был шлем, а на Кларе не было. Если бы все вышло наоборот, если бы притяжение завладело зубами Райана и пустило их под горку с Примроуз-Хилл, будто эмалированные крошечные снежные комья, тогда… Бог наверняка выветрился бы из его головы.

А так Райан уверился окончательно. В канун Нового года он, сидя с Гортензией в гостиной посреди зажженных свечей, пламенно молился о спасении души Клары, а Даркус тем временем мочился через катетер и смотрел игру «Дети и родители»[18]18
  Командная игра, в которой детям задаются вопросы о привычках и пристрастиях их родителей и наоборот.


[Закрыть] по первому каналу Би-би-си. Клара же натянула желтые клеши и красный топ на бретельках и отправилась на вечеринку. Она организовала вечеринку, нарисовала и повесила за окно плакат; вместе со всеми танцевала, курила и без ложной скромности ощущала себя королевой сквота. Но когда неизбежно полночь настала и минула, а всадник Апокалипсиса так и не появился, Клара, к своему удивлению, загрустила. Ибо избавиться от веры – как выпаривать соль из морской воды: что-то получишь, но что-то утратишь. И хотя друзья – Мерлин, Ван-Си и остальные – одобрительно хлопали ее по спине, мол, молодец, ни к чему этот бред про вечные муки и спасение, Клара втайне тосковала о теплом прикосновении, которого она ждала все эти девятнадцать лет, об уютных медвежьих объятиях Спасителя, Того, кто есть Альфа и Омега, начало и конец; этот человек избавил бы ее от безотрадного существования в ламбетском полуподвале. Что теперь Кларе оставалось? Райан найдет себе другую забаву; Даркус переключится на другой канал; Гортензия уверует пуще прежнего в другую дату и снова станет распространять брошюры. Но Клара-то не Гортензия.

Все же ее вера испарилась не до конца. Клара по-прежнему мечтала о пришествии Спасителя. Мужчины, который выберет ее среди других и возьмет с собой, дабы она могла ходить с Ним в белых одеждах, ибо [она] достойна. Откровение 3:4.

Поэтому, наверное, нет ничего удивительного в том, что когда Клара Боуден на следующее утро увидела у подножия лестницы Арчи Джонса, он показался ей не просто круглолицым белокожим коротышкой средних лет в плохо сидящем костюме. Клара увидела Арчи серо-зелеными глазами утраты: ее мир рухнул, вера, которой она жила, отступила, как волна во время отлива, и Арчи волей случая предстал перед ней героем шутки про последнего мужчину на земле.

Глава 3. Две семьи

Лучше вступить в брак, нежели разжигаться, говорится в Первом послании к Коринфянам, глава седьмая, стих девятый.

Хороший совет. И, конечно, Послание к Коринфянам сообщает нам: «Не заграждай рта у вола молотящего»,[19]19
  Первое послание к Коринфянам, глава 9, стих 9.


[Закрыть] – вот и попробуй разберись.

К февралю 1975-го Клара оставила церковь и библейский буквализм ради Арчибальда Джонса, но не стала беспечным атеистом, который может смеяться перед алтарем или совершенно игнорировать учение святого Павла. Второе изречение не представляло сложности – у Клары не было быка, так что ее это не касалось. Но из-за первого она проводила бессонные ночи. Было ли лучше вступить в брак? Даже с язычником? Трудно сказать: теперь она лишилась поддержки, живет без страховки. Еще больше, чем Бог, ее беспокоила мать. Гортензия была категорически против их отношений, в большей степени из-за разницы в цвете, чем из-за разницы в возрасте, и, узнав обо всем, в одно прекрасное утро не пустила дочь на порог.

Но Клара чувствовала, что в душе ее мать предпочитает, чтобы она вышла замуж за неподходящего человека, чем жила в грехе, поэтому они так поспешно поженились, и Клара попросила Арчи увезти ее как можно дальше от Ламбета, насколько ему позволят средства – в Марокко, в Бельгию, в Италию. Арчи взял ее за руку, кивнул и прошептал какую-то ласковую чепуху, отлично сознавая, что средства не позволят ему уехать дальше недавно приобретенного в ипотеку двухэтажного дома в Уиллзден-Грин. Но он понимал, что сейчас не стоит сообщать ей об этом, по крайней мере, не в такую нежную минуту. Со временем она все равно разочаруется.

Со временем, а точнее, через три месяца, Клара разочаровалась, и вот они переезжают. Арчи медленно взбирается по ступенькам, как всегда, ругается и чертыхается, изнемогая под тяжестью коробки – Клара легко могла бы перенести две и даже три таких за раз; Клара, устроив себе перерыв, жмурится на ласковом майском солнышке и пытается понять, что же наделала. Она сняла свитер и осталась в фиолетовой маечке, прислонилась к воротам. Что это за место? В том-то и дело – никогда не знаешь наверняка. Она ехала в кабине фургона с их мебелью, и все вокруг казалось безобразным, нищим и знакомым (хотя здесь и не было «Залов Царств» и епископальных церквей), но вот они свернули и вдруг оказались среди деревьев, прекрасных дубов, дома стали выше, шире и не жались друг к другу, тут были парки, библиотеки. А потом вдруг, как по мановению волшебной палочки, деревья пропали, снова пошли автобусные остановки, одноэтажные домишки, понастроенные вкривь и вкось напротив полузаброшенных торговых рядов, как обычно включающих:

одну заколоченную закусочную, до сих пор предлагающую завтрак;

одну мастерскую слесаря, не заинтересованного в изысках маркетинга (ДЕЛАЕМ КЛЮЧИ);

и одну вечно закрытую парикмахерскую, гордо украшенную каким-нибудь невообразимым каламбуром (НАТУРАЛЬНАЯ ХИМИЯ или УКЛАДЫВАЕМ, ВЫТЯГИВАЕМ, ОБРЕЗАЕМ, или ВОЛОСЫ: СЕГОДНЯ ЕСТЬ, ЗАВТРА – НЕТ).

Это напоминало лотерею: едешь, смотришь и не знаешь, где придется провести жизнь, среди деревьев или среди дерьма. Наконец фургон остановился перед домом, красивым домом где-то между деревьями и дерьмом, и Клара почувствовала, как ее накрывает волна благодарности. Красивый, не такой красивый, как ей хотелось, но и не такой ужасный, как она боялась; с двумя садиками: один перед домом, другой за ним – с ковриком у двери, звонком и туалетом не на улице… И за все это она заплатила совсем недорого. Только любовью. Просто любовью. Что бы там ни говорили «Коринфяне», любовью расплачиваться не так уж и тяжело, особенно если любви не было. Она не любила Арчи, но с первого же мгновения на лестнице решила посвятить ему свою жизнь, если он заберет ее отсюда. Вот он ее забрал; и несмотря на то, что это, конечно, не Марокко, не Бельгия и не Италия, тут красиво, не земля обетованная, но красиво, она еще никогда не жила в таком красивом месте.

Клара понимала, что Арчибальд Джонс – не романтический герой. Ее достаточно убедили в этом три месяца, проведенные в вонючей комнатенке в Криклвуде. Он иногда мог быть любящим и даже обаятельным, по утрам насвистывал чистую, прозрачную мелодию, водил машину спокойно и ответственно и, как ни удивительно, довольно хорошо готовил, но романтика была не для него, страсть немыслима. И если уж ты оказалась связанной с таким человеком, думала Клара, он, по крайней мере, должен быть всей душой привязан к тебе, твоей красоте, твоей молодости, – это самое меньшее, что он может сделать, чтобы компенсировать свои недостатки. Но только не Арчи. Всего через месяц после свадьбы у него появился тот странный мутный взгляд, который говорит о том, что мужчина смотрит сквозь тебя. Он снова вернулся к своей холостяцкой жизни: пиво с Самадом Икбалом, ужин с Самадом Икбалом, воскресные завтраки с Самадом Икбалом, каждую свободную минуту они проводили в этом проклятом месте, «О’Коннелле», в этом проклятом кабаке. Она пыталась быть разумной. Она спрашивала: Почему тебя никогда нет дома? Почему ты все время с этим индийцем? Но он только похлопает ее по плечу, чмокнет в щеку, схватит пальто – и за порог с вечным ответом: Мы с Сэмом? У нас же общее прошлое. С этим не поспоришь. Их прошлое началось раньше, чем она родилась.

Да, Арчибальд Джонс – не прекрасный принц. Ни целей, ни надежд, ни амбиций. Человек, чья единственная радость – завтраки с Самадом Икбалом и наборы «Сделай сам». Скучный человек. Старый. И все же… хороший. Арчи – хороший человек. Хороший мало что дает, хороший не освещает жизнь, но это уже кое-что. Еще тогда, при первой встрече на лестнице, она поняла это – легко и сразу, – так же, как на Брикстонском рынке она могла выбрать хорошее манго, даже не прикасаясь к нему.

Вот о чем думала Клара, когда стояла, прислонясь к воротам своего дома, через три месяца после свадьбы и молча разглядывала своего мужа: лоб морщинится и сжимается, будто аккордеон, живот нависает над ремнем, словно у беременной женщины. Она видела белизну его кожи, синеву его вен, жилы, выступающие на шее, а это (как говорят на Ямайке) свидетельствуют о том, что время мужчины истекает.

Клара нахмурилась. На свадьбе она не заметила этих недостатков. Почему? Он улыбался, на нем был белый джемпер, но нет, дело не только в этом – просто она тогда не старалась их увидеть, вот в чем дело. Большую часть дня своей свадьбы Клара провела, глядя на свои ноги. Был жаркий день, 14 февраля, удивительно теплый, им пришлось долго ждать, потому что все хотели именно сегодня пожениться в маленьком здании на Ладгейт-Хилл. Клара вспоминала, как она сбросила крошечные коричневые туфли на каблуках, поставила ноги на прохладный пол, стараясь не заступить на черные стыки между кафельными плитками, и загадала: если удастся удержать равновесие, то она будет счастлива в браке.

В это время Арчи вытер пот с верхней губы, проклиная настойчивый солнечный луч, который заставлял тонкие струйки соленой воды сбегать по его ногам. Он решил вступить в свой второй брак в кашемировом костюме и белом джемпере – и то и другое доставляло неприятности. Ручейки пота стекали по всему его телу, насквозь пропитывали джемпер, а потом кашемир, и от Арчи исходил запах мокрой собаки, который ни с чем не спутаешь. Клара, конечно, была похожа на кошку. Коричневое шерстяное платье от Джеффа Бэнкса, идеальные вставные зубы. Платье с глубоким вырезом на спине, зубы белые, и создается впечатление, что перед вами представитель семейства кошачьих, пантера в вечернем платье; где заканчивалась шерстяная ткань, а где начиналась спина Клары, невооруженным глазом было не разобрать. И, как кошка, она грелась в пыльном солнечном луче, который протянулся от высокого окна к ожидающим своей очереди парам. Она подставляла солнцу спину и, казалось, расцветала. Даже регистратор, который чего только не видал: женщины, похожие на лошадей, выходят замуж за мужчин, похожих на кротов; мужчины, похожие на слонов, женятся на дамочках, похожих на сов, – когда Арчи и Клара предстали перед ним, удивленно вскинул бровь, при виде такого противоестественного союза. Собака и кошка.

– Здравствуйте, отец, – сказал Арчи.

– Это же регистратор, Арчибальд, старая ты дубина, – вмешался его друг Самад Миа Икбал. Он и его жена Алсана были свидетелями. Все это время они провели в ссылке в комнате для гостей новобрачных, и только теперь их позвали. – А не католический священник.

– Да. Конечно. Извините. Нервничаю.

Сердитый регистратор сказал:

– Можно начинать? Много вас тут на сегодня.

Это практически все, что составило церемонию. Арчи дали ручку, и он написал свое имя (Альфред Арчибальд Джонс), национальность (англичанин) и возраст (47). Он немного помедлил, прежде чем заполнить графу «род занятий», потом остановился на «реклама (печатные проспекты)» – и расписался. Клара вписала имя (Клара Ифигения Боуден), национальность (с Ямайки) и возраст (19). Не найдя графы для рода занятий, она перешла прямо к решающей пунктирной линии, расписалась и выпрямилась: Джонс. Как тысячи людей до нее.

Потом они вышли на улицу, на ступеньки, где ветер поднимал конфетти, оставшиеся от предыдущих пар, и осыпал ими вновь прибывших. Здесь Клара впервые официально познакомилась со своими гостями – двумя индийцами, одетыми в лиловый шелк. Высокий красивый мужчина с белоснежными зубами, Самад Икбал, похлопывал ее по спине одной рукой, другая у него неподвижна.

– Знаете, это была моя идея, – без конца повторял он, – этот брак моя идея. Я знаю старину Арчи с… Когда это было?

– С 1945-го, Сэм.

– Да, вот я об этом и говорю твоей очаровательной жене, с 1945-го… а когда знаешь человека так долго и воевал с ним плечом к плечу, твой долг сделать его счастливым, если он еще не счастлив. А он не был счастлив! Даже совсем наоборот, пока ты не появилась! Просто в дерьме тонул, извиняюсь за мой французский. Слава богу, теперь-то ее упрятали. Единственное подходящее место для психбольной – рядом с такими же, как она, – начал Самад, но сбавил темп посреди предложения, так как Клара понятия не имела, о чем он говорил. – Ну, все равно, незачем теперь о… В общем, это все моя идея.

А еще была его жена Алсана, маленькая, с поджатыми губами, – казалось, она по какой-то неизвестной причине не одобряет Клару (хотя сама была всего на несколько лет старше). Алсана ничего не говорила, кроме «Да, миссис Джонс» и «Нет, миссис Джонс», из-за чего Клара нервничала и стеснялась настолько, что решила надеть туфли.

Арчи знал, что Кларе хотелось бы устроить большой прием, и расстраивался, что это не удалось. Но приглашать было больше некого. Все остальные друзья и родственники отклонили приглашение: некоторые сдержанно, другие с ужасом, третьи решили, что лучше ничего не отвечать, и всю последнюю неделю игнорировали почту и не отвечали на телефонные звонки. Свои наилучшие пожелания прислал только Ибельгауфтс, которого не пригласили и которому не сообщили о свадьбе. И тем не менее, как это ни странно, с утренней почтой от него пришла открытка:

14 февраля 1975

Дорогой Арчибальд,

В бракосочетании есть нечто, что обычно пробуждает во мне мизантропа, но сегодня, когда я пытался спасти клумбу с петуниями от увядания, я почувствовал необыкновенное тепло при мысли о соединении мужчины и женщины для вечной совместной жизни. Удивительно, что мы, люди, идем на такой подвиг. Но если серьезно, как ты знаешь, я человек, чья профессия – глубоко изучать Женщину и в качестве психиатра констатировать ее полное здоровье или наоборот. И я уверен, друг мой (продолжая метафору), что ты исследовал свою будущую супругу в этом смысле, то есть в плане умственном и духовном, и не нашел в ней никаких изъянов, так что мне ничего не остается тебе предложить, кроме сердечных поздравлений.

Твой честный соперник Хорст Ибельгауфтс.

Какие еще воспоминания делают этот день уникальным, возвышают его над остальными тремястами шестьюдесятью четырьмя днями, составляющими 1975 год? Клара помнила, как молодой чернокожий стоял на коробке из-под яблок, потел в черном костюме и взывал к милосердию братьев и сестер; как старая почтальонша достала гвоздику из урны и воткнула в волосы. Вот и все. Завернутые в бумагу бутерброды, которые приготовила Клара, томились на дне сумки, небо затянуло облаками, и когда они проходили мимо ехидных парней с Флит-стрит с кружками пива в руках, по пути к пабу «Король Лудд», оказалось, что Арчи выписали штраф за парковку в неположенном месте.

Поэтому Клара провела первые три часа замужней жизни в полицейском участке Чипсайда, с туфлями в руках, а ее спаситель нудно спорил с инспектором дорожного движения, который никак не хотел понять его тонкую интерпретацию воскресных правил парковки.

– Клара, Клара, милая…

Это Арчи, наполовину скрытый кофейным столиком, протискивался к двери.

– Сегодня вечером придут Икбалы, и я хотел навести в этом доме хотя бы приблизительный порядок… так что не стой, пожалуйста, на пути.

– Тебе помочь? – терпеливо спросила Клара, все еще не выходя из задумчивости. – Я могу принести что-нибудь, если…

– Нет, нет… я справлюсь.

Клара взялась за стол с одного края:

– Давай я…

Арчи попытался протиснуться в узкий дверной проем, стараясь удержать и ножки, и большое стекло, закрывавшее поверхность стола.

– Это мужская работа, милая.

– Но… – Клара взяла огромное кресло с легкостью, которой можно только позавидовать, и перенесла его туда, куда Арчи пытался его дотащить, когда выдохся и не смог поднять его по лестнице. – Без проблем. Если нужна помощь, только попроси. – Она нежно отерла его лоб.

– Да, да. – Он раздраженно сбросил ее руку, как будто смахнул муху. – Ты же знаешь, я сам могу…

– Знаю…

– Это мужская работа.

– Да, да, понятно, я не хотела…

– Послушай, Клара, милая, просто не мешайся, и я все сделаю, хорошо?

Клара смотрела, как он решительно закатывает рукава и снова пытается протиснуть столик.

– Если ты действительно хочешь помочь, дорогая, можешь пока переносить свою одежду. Боже мой, ее там столько, что можно потопить целый линкор. Как мы ее разместим в таком маленьком доме, просто ума не приложу.

– Я уже говорила… мы можем кое-что выкинуть, если хошь.

– Нет, это не мне решать, не мне решать, ведь так? Правда? А как насчет вешалки?

В этом он весь: не в состоянии принять решение, не в состоянии четко изложить свое мнение.

– Я гр’ла, если тебе не нравится, дай отошлем назад эту чертову штуку. Я ее купила, потому что думала, тебе понравится.

– Ну, милая, – начал Арчи, на этот раз осторожно, потому что она повысила голос, – это мои деньги, было бы неплохо хотя бы спросить мое мнение.

– Это всего лишь вешалка! Подумаешь, красная. Че тут такого? Красный – вполне нормальный цвет. С чего это ты так против него?

– Я просто пытаюсь, – ответил Арчи, понизив голос до хриплого, сдавленного шепота (любимое оружие супружеского арсенала: Не при соседях / детях), – сделать так, чтоб наш дом выглядел более представительным. Это хороший район, новая жизнь, понимаешь. Давай не будем спорить. Давай подбросим монетку: решка – она остается, орел…

Влюбленные ссорятся и в следующую секунду падают друг другу в объятия, любящие с более длительным стажем разойдутся по комнатам, или один из них уйдет на второй этаж, прежде чем раскается и вернется. В отношениях на грани разрыва один из партнеров успеет пересечь два квартала или окажется на две страны к востоку, прежде чем что-то остановит его, какое-то обязательство, какое-то воспоминание – тронет ли ребенок его руку, или что-то тронет тайную струну его сердца и заставит проделать долгий путь назад к своей второй половине. По такой шкале Рихтера Клара испытала только самые слабые толчки. Она отвернулась, сделала два шага к воротам и остановилась.

– Решка! – сказал Арчи, явно не расстроившись. – Она остается. Видишь? Совсем несложно.

– Я не хочу спорить. – Клара повернулась, приняв новое решение: она запомнит, что должна ему. – Ты сказал, на ужин придут Самад и Алсана? Я подумала… мож, ты хочешь, чтобы я приготовила им карри… в смысле, я могу готовить карри, но только так, как я готовлю карри.

– Бог мой, да они совсем не из таких индийцев, – сердито заметил Арчи. Его оскорбило, что она могла так подумать. – Сэм с удовольствием съест обычное воскресное жаркое, как всякий другой. Он только и делает, что подает индийские блюда, они надоели ему до смерти.

– Я просто уточнила, вдруг…

– Клара, прошу тебя!

Он нежно поцеловал ее в лоб, для чего ей пришлось немного наклониться.