Текст книги "Северо-Запад"

Гость

С-З 6

Мужчина был гол, женщина одета. В этом чувствовалось что-то неправильное, но женщина спешила уходить. Он лежал, кривляясь, в постели, удерживал ее запястье. Она попыталась надеть туфлю. Они услышали, как открываются под окном двери грузовичка, ящики с продуктами выгружают на асфальт. Феликс встал и посмотрел на парковку внизу. Увидел, как человек в оранжевой куртке – в его руках один на другом три ящика с яблоками – борется с электрической дверью. Грейс постучала в окно длинным накладным ногтем: «Мальчик, они тебя видят». Феликс потянулся. Он не делал ничего, чтобы прикрыться. «У некоторых людей нет стыда», – заметила Грейс и потянулась через кровать, чтобы поправить фигурки на подоконнике. Место для них было самое неподходящее – мужчина сбил несколько принцесс за ночь, и женщина теперь хотела знать, куда делась Ариэль. Мужчина повернулся к окну. «Феликс, я с тобой говорю: что ты с ней сделал?» – «Я к ней и не прикоснулся. Которая из них? Оранжевая?» – «Лучше помолчи про оранжевый – она рыжая. Она застряла там, за этой штукой, – там грязища!» Ему представлялась возможность продемонстрировать мужественность. Феликс сунул тощую руку за радиатор и вытащил оттуда бывшую русалку. Он поднес ее к свету, держа за ногу, до которой дотянулся с таким трудом: «Бесстыдство. Оранжевая». Грейс вернула куколку на ее место между шатенкой и блондинкой. «Можешь смеяться и дальше, – сказала она. – Только тебе будет не смешно, когда я выкину тебя на улицу». Верно. Простыни были белыми и чистыми, если не считать мокрого пятна, которое он сам и оставил, а ковер изношен от пылесоса. На единственном стуле с предыдущего вечера была сложена в стопку его одежда. Сверкал розовый телефон на стеклянном столике, и стеклянный столик тоже сверкал. Он знал многих женщин, но ни одна из них не была такой женственной. «Задницу поднял!» Он приподнялся, чтобы она могла вытащить носок. Даже пузырек с духами в ее руке имел какую-то женственную форму, дешевая подделка с рынка. Ему бы хотелось покупать ей вещи, какие ей нравятся! «И будешь проходить мимо Уилсонов на шоссе… Фи, да слушай ты меня. Если будешь проходить мимо Рики – знаешь, о ком я говорю? Светлокожий маленький парнишка с кудряшками. Спроси его, может ли он прийти и посмотреть раковину. Который час? Черт, я опаздываю». Он смотрел, как она украдкой (словно чтобы он не узнал, что у нее может быть другой запах, кроме запаха роз и сандалового дерева) сбрызнула себе духами ямку на шее и внутреннюю сторону запястья. «Проездной?» Он обхватил руками затылок – мужской эквивалент пожатия плечами. Женщина втянула воздух через зубы и пошла обыскивать крохотную гостиную. В одиночестве трудно было оставаться мужественным. Он проделал все подъемы туловища в сед. Все подъемы туловища в сед! Живот у него оставался впалым, занавеска, вогнутая ветерком через открытое окно. Он поднял с пола вчерашнюю газету. Может быть, главное – предпринимать минимум усилий. Разве она не была наиболее безразлична мужчинам, которых любила сильнее всего? «Фи, ты сегодня работаешь?» – «Не-а, на этой неделе я им понадоблюсь только в пятницу». – «Они должны гарантировать тебе субботы. Больше всего работы по субботам. Это оскорбительно. У тебя образование. Ты получил сертификат. Ты должен пресекать такое неуважительное отношение к себе». – «Это верно», – сказал Феликс и открыл газету на третьей странице. Женщина подошла вплотную к мужчине и произнесла цепочку слов, перемежая их поцелуями. «Никогда. Невежда. Не. Достигает. Цели». Она с отсутствующим видом нахмурилась, посмотрев на соски белой женщины в его газете; Феликсу (хотя и гораздо лучше, чем Грейс, знакомому с такими сосками) они тоже казались занятными: такие розовые и крохотные, словно кошачьи. «Ты еще даже не сделал эту штуку, да? Фи? Не сделал?» – «Какую штуку?» – «Список. Не сделал, да?» Феликс издал какой-то неопределенный звук, но и правда, он не составил список вещей, которые ему требовались от вселенной, и про себя сомневался, что это может что-нибудь изменить на его работе. Работы не хватало, чтобы оправдать занятость пяти человек пять дней в неделю. Он был самым неопытным, самым последним. «Феликс!» Любимое лицо появилось у дверного косяка. «Ой, только что принесли! Я должна идти – оно на диване. Отнеси своему отцу, ладно?» Он собирался возразить – у него и своих дел хватало, но то были тайные дела, а потому ничего не сказал. «Ну же, Фи. Ему понравится. Не ввязывайся ни в какие неприятности. И слушай, да? Я сегодня останусь у Анжелины, на карнавал пойду от нее. Так что позвони и дай мне знать, когда появишься». Феликс сделал протестующее лицо. «Не, Феликс, я обещала ей, что мы встретимся. Это традиция. Она сейчас одна, ты же знаешь. Мы с тобой можем пойти на карнавал в любое время. Не будь эгоистом. Можем сходить в понедельник. Не забывай: у нас есть мы – у Анжелины нет никого. Брось, не надо таким быть». Она поцеловала два пальца и показала ими на его сердце. Он ухмыльнулся ей в ответ. «Вот это уже лучше. Держим связь». Как можно скрывать счастье? Он услышал, как щелкнула входная дверь, стук каблучков по четырем пролетам подгнивших досок, преодоленным одним махом.

– Феликс! Феликс Купер. Как дела, братишка?

Огромный парень с идиотской щербатой улыбкой, сросшимися бровями и густыми черными волосами, спадающими на воротник футболки. Феликс сунул тяжелый конверт себе под мышку и отдался трудоемкому, сложному рукопожатию. Он стоял всего в двух футах от собственной входной двери. «Давненько… Не помнишь меня, что ли?» Феликс обнаружил, что ему не нравятся такие тычки, да еще в плечо, слишком сильные, но он слегка улыбнулся и соврал: «Помню, конечно, братишка. Давненько». Эти слова удовлетворили парня. Он снова ткнул Феликса в плечо. «Рад тебя видеть, старик! Ты куда направляешься?» Феликс потер глаза. «Семейные дела. Повидать моего старика. Нужно поспешить». Парень рассмеялся: «Ллойд! Бывало, заглядывал за «ризлой»[21]21
  Бренд специальной папиросной бумаги, обычно ассоциируется с самокрутками, содержащими марихуану.


[Закрыть]. Давно его что-то не видел». Да, старик Ллойд. Да, старик Ллойд был в порядке, по-прежнему жил в старом доме в Колдвелле, да, никуда не уезжал. Да, все еще раста. Все еще владеет киоском в Камдене. Продает всякие безделушки. Все еще занимается своими делами. Феликс рассмеялся, что, по его представлениям, и должен был сделать в этот момент. Они одновременно посмотрели на башни Колдвелла, до которых было рукой подать – меньше пятисот ярдов. «Яблочко от яблони недалеко падает, братишка, точно говорю». Эта поговорочка напомнила ему фамилию: Хан. Из минимаркета Хана в Уиллздене. Вся семья на одно лицо, много братьев, работают в магазине на отца. Этот, видимо, младший. Некогда колдвеллские пацаны жили двумя этажами ниже Куперов. Он не помнил, чтобы они особо с ним дружили. Никто не дружил. Феликс слишком поздно приехал в Колдвелл, чтобы завести хороших друзей. Для этого тут нужно было родиться и вырасти. «Хорошие времена», – сказал парнишка Хан. Феликс из вежливости согласился. «А ты теперь сюда вернулся?» – «Тут моя девушка живет». Он показал подбородком на вывеску супермаркета. «Феликс, старина, ты реально местный. Я помню, ты там работал. Помнишь, я увидел тебя раз на кассе, ты был типа…» – «Да, ну я теперь там уже не работаю». Феликс кинул взгляд над головой парня на пустую баскетбольную площадку на другой стороне улицы, там никто никогда не играл в баскетбол и не собирался играть. «Я теперь в Хэндоне живу, прикинь, – сказал парнишка не без хвастовства, словно ему слишком уж повезло, чтобы признаваться в этом. – Мне там нравится. Женился. Хорошая девчонка, традиционная. Ждем маленького. Иншаллах[22]22
  Иншаллах – «если на то есть воля Божья».


[Закрыть]». – Он выставил палец со сверкающим кольцом, чтобы Феликс оценил. – Жизнь хороша, старик. Хороша». Люди привыкли одерживать маленькие победы. «Ой, Феликс, ты на карнавал пойдешь?» – «Да, но, наверное, только в понедельник. Старею, чувак». – «Может, там свидимся». Феликс любезно улыбнулся. И указал своим конвертом на Колдвелл.

ЗВОНКА НЕТ.

Раньше он много раз видел ЗВОНОК СЛОМАН. Видел ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ. Надпись ЗВОНКА НЕТ подразумевала новый уровень деградации. Записка с одной стороны отклеилась, Феликс припечатал ее большим пальцем на место. Некоторое время он стучал без всякого результата: регги звучал так громко, что почтовый ящик дребезжал на петлях. Он подошел к кухонному окну, приложил рот к открытому пространству в четыре дюйма. Ллойд появился в поле зрения – босой, с обнаженной грудью, он лениво жевал тост. Его дреды были собраны в пучок и проткнуты деревянной ложкой, словно палочкой для еды у гейши.

– Ллойд, я стучу-стучу! Впусти меня уже.

Из-за мертвого кактуса на подоконнике Ллойд вытащил ключ на некогда белом шнурке и передал сыну.

– Тут настоящее пекло!

Феликс бросил куртку на пол и стащил с себя кроссовки. Он не забыл, что в узком коридоре нужно как можно дальше держаться от первого из нескольких раскаленных радиаторов, прикоснувшись к которому можно было обжечься. Ноги утонули в ковре, густой синтетической алой шкуре, не менявшейся двадцать лет.

– Слушай, я на минуту. В двенадцать должен быть в городе. Я тут кое-что принес тебе показать.

Феликс протиснулся в крохотную кухню следом за отцом. Даже здесь царил хаос африканских масок, барабанов и остального наследства. Их количество увеличивалось с каждым его приходом. Огромный горшок на газовой плите булькал чем-то желтым. Феликс наблюдал за Ллойдом, который обернул руку тряпкой и поднял крышку.

– Пришла эта книга – которую Грейс нашла – Он протянул отцу конверт. – Ты должен все эти штуки отнести в свой киоск, старина. Время подходящее. Сможешь продать на карнавале.

Ллойд отмахнулся от сына.

– Нет времени на такие глупости. Это больше не моя музыка. Сплошной шум.

В раковине стояла стопка тарелок, в углу лежала небольшая куча белья, еще не отнесенная в прачечную. Лампочка висела голая, без абажура. В пепельнице чадил окурок.

– Ллойд, старина… Тебе тут нужно прибраться. Что за бардак? Где Сильвия?

– Не здесь.

– Что ты имеешь в виду «не здесь»?

– Женщины здесь нет. Женщина ушла. Она ушла неделю назад, но ты неделю не звонил, поэтому для тебя это новость. Для меня это не новость. Она давно ушла. Это значит свобода, это значит воля!

Последние слова были из песни, которая сейчас, по счастливой случайности, и звучала. Ллойд протанцевал пьяный тустеп к Феликсу.

– Она мне задолжала сороковник, – сказал Феликс.

– Ты посмотри. Седина! – Ллойд прижал руки к линии волос и переместил их назад: появилось небольшое гнездо седых волос. Разница в возрасте между ними составляла всего семнадцать лет. – Я поседел из-за этой женщины. За три месяца она сделала из меня старика.

– Она содержала твое жилье в чистоте. До середины дня прятала от тебя косяк. Приносила немного денег, чтобы ты не клянчил у меня. – Феликс посмотрел на свои пальцы.

– Вот оно, Фи, вот оно: как можно остановить людей, когда они хотят уйти? Как их остановить? Тебе их не остановить. Послушай: если ты не можешь остановить взрослую женщину с четырьмя детьми, то не можешь остановить и глупую девчонку вроде Сильвии, у которой никого нет. У нее никого нет. – Это усиление заставило Ллойда на миг растянуть губы, отчего он стал похожим на собаку. – Людям нужно самим выбирать путь, Феликс! Если любишь кого-то – освободи его! Но никогда не встречайся с девицей-испанкой, серьезно, это серьезный совет. Они нерациональны. Правда! У них мозги набекрень, они ненормальные. – Сверху на плечо Феликса упало что-то мокрое. Постоянно включенное центральное отопление, готовка, отсутствие вентиляции – все это вызвало активное образование плесени, которой расцветал потолок. По комнате время от времени пролетали чешуйки, похожие на лепестки. – Слушай, я вполне справлялся без твоей матери. Справлюсь и теперь. Не переживай, чувак – со мной все в порядке. И всегда было.

– А что случилось с абажуром?

– Я проснулся, а она уже все унесла. Богом клянусь, Феликс. Нужно было полицию вызвать. Она теперь уже, наверное, вернулась в свой сраный Мадрид. Дивиди-плеер. Коврик для ванной. Тостер. Он был сломан, но, поверь мне, она его взяла. Она взяла фургон. Как я могу продать что-нибудь без фургона? Вот ты мне ответь.

– Она мне задолжала сорок фунтов, – снова сказал Феликс, хотя смысла в его словах не было никакого.

Ллойд ласково взял лицо сына в ладони. Феликс поднял конверт с книгой.

– Почему твоя прекрасная женщина не может прийти и все сделать? – сказал Ллойд, беря пакет у сына. – Я хочу произвести впечатление на тебя, а не на нее, чувак! В этом-то и весь смысл, да? В этом весь смысл упражнения! Она хочет узнать настоящего выходца из «Гарви-Хауса». Ты здесь родился, а я жил, братишка. Не, я шучу. Дай-ка я сначала поссу. Тут где-то имбирный чай.

В гостиной Феликс неудачно разорвал конверт: на ковер просыпалось облако серого пуха. Над телевизором, наблюдая за его неловкостью, висели его брат и сестренки в маленьких ржавых рамочках в форме сердечек. Девон в возрасте лет шести – на снегу в «Гарви-Хаусе», а близнецы Руби и Тиа, постарше, сидели на разных бетонных ступеньках на лестнице где-то в Колдвелле. С какой бы стороны он ни разрывал, становилось только хуже. Он набрал в грудь побольше воздуха и дунул, чтобы очистить глянцевую черную обложку. Двадцать девять фунтов! За книгу! И когда он получит за нее деньги? Никогда. В твердой обложке, большую, как атлас. ГАРВИ-ХАУС: Фотографический портрет. Феликс наугад открыл страницу, как в русскую рулетку сыграл. Холостой: застенчивая пара, худые новобрачные, вид сельский, с клочковатыми прическами афро и шрамами от угрей, облаченные в чьи-то чужие, великие, не по росту свадебные костюмы. Никаких свадебных гостей. Или никаких гостей на снимке. Они праздновали одни с полупустой бутылкой «Мартини Россо». Он прикусил за губу и чуть подался вперед. Четыре хорошенькие сестренки в косынках замазывают граффити из банки со свежей краской. (Цвет неизвестен. Все черно-белое.) На заднем плане – разбитые стулья и матрас. И парнишка, курящий траву. Феликс услышал верещание унитаза. Ллойд вернулся, пошмыгал носом, подозрительно дерзкий. Достал свежий косяк из глубин пижамного кармана, закурил.

– Ну, давай уже. Посмотрим, что тут у тебя.

Это фотографический отчет удивительного периода в истории Лондона. «Гарви-Хаус», нечто среднее между невысоким домом и общежитием, встретил уязвимую молодежь с окраин.

– Не читай мне всякое говно, которое я уже и без того знаю. Мне не нужны никакие подсказчики, чтобы рассказывали то, что я уже и так знаю. Кто там был – я или он? – Книга снова раскрылась на странице, которую только что просмотрел Феликс. – Я знал всех этих девиц, чувак. Аниту, Присси, это Вики, королева Вики – так мы ее называли. Эту не знаю – роскошные женщины. Тот маленький ублюдок сзади – Дензел Бейкер. Негодяй. Я знал их всех! Что тут написано – у меня очков нет?

Май 1977. Молодые женщины, украшенные и разукрашенные. Иногда парни возвращались домой поздно и разносили дом в пух и прах, может, из скуки или в надежде, что брат Реймонд заплатит им за новый ремонт дома.

– Да, почти что так. Брат Реймонд получал финансирование от Айлингтонского совета, и мы немного похулиганили с ними, это правда. Мальчишки разносили все в пух и прах, а девчонки пытались все починить. Ха! – не могу это отрицать. Кроме твоей матери. Она тоже все разносила. Это была такая тепловая волна. Мы просто сняли нашу дверь с петель. Слишком уж жарко было! Так о чем это я? Наверное, здесь. Вот тебе и Мэрилин! А вот брат Реймонд. Свернул не туда, но вот он.

Феликс присмотрелся. «Гарви-Хаус» высыпал на бетонный задний двор. Детишки босиком, родители сами мало чем отличаются от детей. Афро, хиджабы, ряды косичек, странные жесткие парики, высокий, тощий, просветленного вида раста отдыхает, опершись на большую палку. Он не уверен, есть ли у него воспоминания об этом или эта фотография создает в нем воспоминание. Когда совет переселил Куперов в новый дом, ему было всего восемь.

– Фи, посмотри-ка на нас, модники, а! Посмотри на эту рубашку! Теперь таких не носят. Джинсы висят на твоей дебильной заднице. Мы были модниками! – Феликс не мог не согласиться: выглядели они стильно, хотя без денег, вообще без всяких средств. Нейлоновые шмотки из благотворительного магазина смотрелись красиво. «Кларки» побитые, а выхаживали в них, как в самых-самых итальянских туфлях. На садовой стене буквами в три фута высотой надпись баллончиком ВЛАСТЬ ЧЕРНЫХ[23]23
  Лозунг BLACK POWER – может иметь разные смыслы: «Власть черным» или «Власть черных». Здесь этот лозунг трактуется как «Власть черных».


[Закрыть]. Странно видеть подтвержденное черно-белыми фотографиями то, что он всю свою жизнь считал своекорыстным преувеличением. «Дай-ка я найду тебе какую надо с братом Реймондом. Сколько раз я тебе рассказывал про Реймонда! Он был само благоразумие». Ллойд небрежно листал глянцевый альбом, пропуская десятки страниц. Он предложил Феликсу травки, но Феликс молча отклонил предложение. Девять месяцев, две недели, три дня. – Если бы не брат Реймонд, я бы и по сей день спал на Кингс-Кроссе. Он был хороший человек. Он никогда…

– Постой! – Феликс сунул руку в книгу.

Страница 37. Ллойд растянулся на грязном матрасе и читает «Автобиографию Малькольма Х». Клеши и очочки. Опять без рубашки. Вряд ли совершеннолетний. Непривычные дреды, но ухоженная афро дюйма в четыре.

– Видишь, ты мне никогда не верил: всегда с книгой, я всегда читал. Вот где вы, ребятишки, набираете мозги. Меня звали «Профессор». Все так и звали. Поэтому-то Джеки и начала охоту на меня. Она хотела поселиться здесь. – Ллойд показал пальцем на свой висок и скорчил гримасу, давая понять, что таинства внутри пугали своей интенсивностью даже владельца головы. – Вампирские дела. Она высасывала из меня знания. – Феликс кивнул. Он старался внимательнее вглядываться в фотографию. Спросил имена трех других ребят на снимке – они сидели вокруг карточного стола, курили и играли в «блэк джек». – Двоих посадили за убийство. Вот этого, с маленьким личиком, забыл, как зовут, и этого – Антуан Грин. Тяжелые времена! Вы, молодежь, и не знаете ничего. Люди сегодня… Это идиот Барнс. О чем он говорит? «Борьба!» Это у него квартира с тремя спальнями, да? Года через два будет полная пенсия от почтового ведомства. Мне от этого дурака не нужны никакие уроки. Я знаю, что такое борьба.

Ллойд для вящей убедительности ударил кулаком в стену, и мысли Феликса последовали за реверберацией в соседнюю комнату.

– С Барнси все в порядке, чувак. Он хороший парень, – сказал он, автоматически защищая определенный ряд воспоминаний. Как он играл с дочерями Фила за мусорными бачками, просматривал коллекцию окаменелостей Фила, выращивал на балконе Фила и кресс-салат на вате. Мальчишкой Феликс думал, что взрослый мир полон таких людей, как Фил Барнс. Что они встречаются в Англии с такой же частотой, как полевые цветы.

– Он дурак, – сказал Ллойд и нашел свои очки между двумя диванными подушками.

Феликс взял перелистывание в свои руки и быстро остановился на брате Реймонде; на сей раз тот был ясно виден – помогал перестраивать переднюю стену.

– Видишь тут Холловей-роуд, да? Там теперь биржа труда – вот там оно и было.

Брат Реймонд оказался маленьким человечком с аккуратной бородкой под Троцкого.

– Ты сказал, он был священником.

– Так и был. – Феликс провел пальцем по фотографии, остановился под надписью.

– «Самоназначенный социальный работник».

– Слушай, брат был священником. По духу священником. – Феликс зевнул, не пытаясь этого скрыть. Надписи вызывали у Ллойда раздражение. – Да, конечно, о’кей, это была Энн. Ну и что? Энн или не Энн – тому уж тридцать лет прошло! Кто не тусовался с Энн? Она была с придурью! Ну и что? Кто сказал, что нельзя много снимать? Мы же не в зоопарке были! – Феликс опознал изменение настроения после травки. На кухне рядом свистел старомодный чайник на плите. – Фи, поди-ка приготовь нам чаю.

Открыв шкаф, Феликс нашел в углу баночку с медом – она лежала, отчего коробочка с чаем прилипла к полке. Он принялся вытирать мед влажным полотенцем. Ллойд прокричал через тонкую стену:

– Маленький белый чудак – я его помню! Тяв-тяв-тяв – все время нас донимал, понимаешь? Один из тех дураков, которые хотят ввязаться в драку, хотя и драка-то не имеет к ним никакого отношения. Да и сосед такой же дурак – тот же менталитет. Мы старались не соваться в чужие дела. Иногда ему просто везло, что он уходил живым, ты понимаешь? Эти ребята дурака не валяли, совсем не валяли. Но никто и слова не сказал о книге, ни слова о деньгах. Совет захотел бы узнать об этом, понимаешь ты? Если уж ты берешь чей-то образ, да, Феликс? Если ты берешь образ какого-то человека, ты меня понял? Защищено авторским правом! – Ллойд появился в дверях кухни, посмотрел опухшими глазами. – Это в некотором роде его душа. А как ты это собираешься продавать по английским законам? Никак. В общественном здании от совета? Нет. Сходи в библиотеку, почитай юридические книги. Где мои деньги? Он продает мое изображение по интернетам? Мое изображение? Нет. Где мои права по английским законам? Положи мне немного меда.

Через открытую дверь Феликс смотрел на Ллойда, который уселся с книгой на старый, обитый серым бархатом диван, поправил маленькую горку печенья на стеклянном приставном столике рядом, аккуратно выставил соединение под изящным углом, чтобы сыпавшийся на ковер пепел не попал на столик. Он размышлял, не спросить ли отца, когда тот в последний раз видел Девона, но предпочел вместо этого путь самосохранения. «Ллойд, мне пора». – «Ты только что пришел!» – «Я знаю, но мне пора. Дел до хрена». – Феликс стукнул по дверной раме, как он полагал, на бодрый прощальный манер. «Чьи дела? – холодно спросил Ллойд, не поднимая головы. – Твои дела или ее?» Именно этот конкретный тон, вопрошающий и высокий (и неожиданно ямайский), подбирался, свернувшись кольцами, к Феликсу, как змея, поднявшаяся из своей корзинки. Он попытался отделаться смешком (Да ладно, старик, не затевай ты опять этого), но Ллойд занял определенную позицию. «Я тебя пытаюсь учить, так? Ты ведь не то что не слышишь меня, ты меня не хочешь слышать. Ты теперь большой человек. Дай-ка я тебя спрошу койчево: почему ты все еще гоняешься за женщинами, словно они тебе жизнь могут спасти? Серьезно. Почему? Посмотри на Джасмин. Ты ничему не учишься. Мужчина не может удовлетворить женщину, верно? Сколько бы он ей ни давал. Женщина – черная дыра. Я глубоко погружался в литературу, Феликс. Биологические, социальные, исторические, самые разные оракулы. Женщина – черная дыра. Твоя мать была черная дыра. Джасмин была черная дыра. Эта твоя нынешняя – тоже, и к тому же она хорошенькая, так что она высосет из тебя все-все, ты и понять не успеешь, что уже обсох. Чем они красивее, тем хуже для тебя». Ллойд сделал основательный глоток чая. «Смешно, ей-богу», – слабым голосом сказал Феликс и почти сумел выйти из комнаты.

В коридоре, засовывая ноги в «найки», Феликс услышал, как рука Ллойда с силой ударила по странице. «Феликс, сюда!» Он вернулся и увидел, как отец с яростью перегибает корешок книги, сдавливает до надрыва между страницами, пока разворот не становится совсем плоским. «Вот прямо здесь, на кромке: в платье в цветочек – я цветы-то помню, фиолетовые были. Сто двадцать процентов. Серьезно! Ты почему мне никогда не веришь? Это Джеки. Когда она была беременна девчонками, носила туфли на плоской подошве, да? Всегда. Никогда не носила без каблуков, если уж только совсем не припирало, так? Слишком тщеславная». Ллойд потянулся к косяку, довольный своей логикой.

Феликс сел на подлокотник дивана и посмотрел на локоть и левую ногу предположительно его матери. Что-то оптимистическое в нем попыталось напрячься, но оно атрофировалось от полного бездействия в прошлом. Он прислонился к стене. Ллойд подвинулся, чтобы поднести книгу поближе к лицу Феликса. Просто парилка, жара невыносимая. Стены потели. Ллойд снова стукнул по странице. «Это. Она. Джеки. Сто двадцать процентов». – «Мне пора», – сказал Феликс, клюнул Ллойда в щеку и бросился прочь.

Воздух на лестнице по сравнению с воздухом в квартире казался прохладным; он отер лицо, сосредоточился, чтобы дышать, как нормальный человек. Когда он открыл дверь, открылась и дверь соседней квартиры. Фил Барнс. Теперь ему сколько – шестьдесят? Барнс пытался поднять тяжелый цветочный горшок, который стоял за его дверью. Он посмотрел на Феликса, который в ответ улыбнулся, и сдвинул шапку на затылок.

– Привет, Феликс!

– Привет, мистер Барнс.

– На коленях его держал. А теперь он меня называет «мистер Барнс».

– Привет, Барнси.

– Так-то лучше. Господи Иисусе, тяжесть какая! Не стой-ка там, будто ты «мальчик», Феликс. Как никчемный МАЛЬЧИК. Помоги-ка нам, ну? – Феликс поднял горшок. – Вот и молодец.

Феликс уставился на Фила Барнса: тот посмотрел в одну, в другую сторону по коридору, словно секретный агент, потом уронил ключ на пол и затолкал его под коврик.

– Ужасно, правда? Чтобы я волновался о своей собственности, как старуха. Как ПЛУТОКРАТ. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как я начну говорить что-нибудь вроде: «Осторожность никогда не повредит!» Можешь меня убить, когда я дойду до этого, договорились? – Он рассмеялся и снял свои маленькие круглые очки, как у Леннона, чтобы протереть их подолом футболки. Испытующе посмотрел на Феликса, став внезапно похожим на крота и уязвимым. – Ты куда, Феликс, на карнавал?

– Да. Наверное. Завтра. Сегодня ведь суббота, верно?

– Конечно, конечно. Меня мозги подводят. Как твой папаша? Что-то его давненько не видно.

– Ллойд в порядке. Ллойд – это Ллойд.

Феликса тронуло, что Фил Барнс достаточно воспитан, чтобы притворяться перед Феликсом, будто он, Барнс и его друг последние тридцать лет не в ссоре.

– Это красноречие, Феликс! «Слово может нарисовать тысячу картин!» Ведь может, правда? Хотя когда подумаешь, то получается наоборот: картина может нарисовать тысячу слов?

Феликс любезно пожал плечами.

– Не обращай на меня внимания, Феликс! У меня старческая болтливость. Послушаешь таких, как я, расплачешься. Помню, когда я был молодым, я этого не выносил, старики вечно жалуются. Пусть уж молодняк теперь рулит. Верьте в них! Пусть живут как хотят. Я, вообще-то, против истеблишмента, ты меня понимаешь, но я чуток хипповал, ты же знаешь. Да и до сих пор такой на свой манер. Но теперь, – сказал Фил, кладя руку на перила балкона, – они, молодые, вообще не имеют надежды, Феликс, никакой. Мы растратили все их ресурсы, верно ведь, израсходовали, вот что я тебе скажу. А я тебе, получается, еще лекцию читаю, да? Беги! Беги. Я похож на «Серебряное цунами»! Ты читал? В «Гардиан» на прошлой неделе писали. «Серебряное цунами». Это точно я. Родился между тысяча девятьсот сорок девятыи и тысяча девятьсот незнамо каким. Эгоистичный беби-бумер. Мы исчерпали все ресурсы, понимаешь. Я сказал об этом Эми, а она заметила: «Ну и что мы с этого имеем на хер?!» Я только рассмеялся. Она в политике не очень сечет, Эми, понимаешь, но намерения у нее добрые. Точно добрые, – сказал Фил, и вид у него стал встревоженный, потому что он удалился от разговора ни о чем к самой сути вещей (теперь это случалось все чаще и чаще) и должен попытаться вернуться к вещам, которые не имеют значения. – Сколько тебе сейчас, Феликс?

Феликс ударил кулаком в подставленную ладонь другой руки.

– Тридцать два. Старею. Уже даже не смешно.

– А оно никогда не смешно. Вот почему они все время жалуются, старики. Я уже начинаю им сочувствовать, вот что я тебе скажу, – язвы и болячки. Нажми-ка эту кнопку, а? Сломана. Ну да, давай тогда по лестнице. Эти лифты – одно горе. – Феликс широко распахнул дверь пожарного выхода, придержал ее для Барнси. – С другой стороны, а что им еще делать, детям-то? Вот что меня донимает. Вот о чем нужно говорить.

Они вместе пошли по узкому шлакобетонному лестничному колодцу, Барнси впереди, Феликс сзади. Это казалось путешествием во времени: Барнси остался таким, как был, – не похудел и не располнел, носил ту же одежду, никаких признаков того, что с тех пор прошло двадцать лет. Тонкие светлые волосы начали седеть, приобрели едва различимый серебристый оттенок, отчего казалось, что они просто становятся светлее, и все еще по-молодежному полукругом ниспадали ему на плечи, покатые, медвежьи и мягкие, какими всегда и были. Он по-прежнему носил поверх огромной футболки черный незастегнутый жилет с пацификом на лацкане и тертые джинсы с бахромой. Из задних карманов штанов торчали мягкие тапочки, которые он немедленно надевал, когда его поход заканчивался. В кафе «У Розы» на шоссе он обедал уже в тапочках. Феликсу это представлялось чем-то эксцентричным, пока он на рубеже веков тоже всего пять месяцев не поработал почтальоном и не обнаружил, что это самая изнурительная работа из всех, какими он занимался.

– Они всегда говорят «парни», верно? – сказал Фил и опять остановился в задумчивой позе, спустившись до половины лестницы. Феликс оперся о перила и ждал, хотя уже много раз слышал этот монолог. – Никогда не говорят так про молодежь из богатого квартала за парком, там у них «молодежь», но наши – они «парни», «рабочий класс», черт знает что, верно? Они приезжают сюда, Феликс – я пытался сказать твоему отцу, но его это не колышет, ты же его знаешь, он обычно больше думает о женщинах, а не о чем-то другом, – полиция приезжает сюда, спрашивает о наших ребятах (не наших в буквальном смысле, наши-то давно разъехались, о местных), ищут, понимаешь, информацию. Чтобы защитить их большие дома за парком от наших ребят! Это позорище, точно тебе говорю. Но тебе этот треп до лампочки, верно, Феликс, тебе и всем вашим? Вам бы только развлечься. Да и почему бы нет? Я говорю, оставьте ребят в покое. Это мое мнение, жена говорит, у меня слишком много мнений, но вот тебе, пожалуйста. Здешнее новое поколение, они просто не хотят знать. У меня сердце кровью обливается. Смотрят свои реалити-шоу, читают бульварные газетки, всю эту хрень бестолковую, заткни пасть и можешь купить себе новый телефон – вот так у нас теперь живут. Они не организованны, они аполитичны. Вот я, бывало, как разговаривал с твоей матерью? Хорошие разговоры были, интересные. У нее, понимаешь, была куча всяких интересных идей. Я, конечно, осознавал, что у нее тяжело на душе, очень тяжело. Но у нее было то, чего не хватает большинству: любопытство. Может быть, она не всегда получала правильные ответы, но ей хотелось задавать вопросы. Я это в людях ценю. Мы называли друг друга «товарищ» – постебайся над своим папашей! Она была интересная женщина, твоя мать, я мог с ней разговаривать – понимаешь, Феликс, очень трудно, если тебя интересуют идеи и всякое такое, идеи и всякая философия из прошлого, – очень трудно найти здесь кого-нибудь, с кем можно поговорить; это трагедия жизни, правда, я говорю, когда задумаешься. А женщинам оно еще труднее, понимаешь? Они чувствуют себя в ловушке. Из-за этого патриархата. Я уверен, каждому время от времени необходимы такие вот разговоры. Да, очень интересная женщина твоя мать, очень тонкая. Таким всегда тяжело.