Текст книги "Шато"

Глава десятая
Дарси

Мы закончили с аперитивом на террасе, где было подано вино с нашего виноградника, разложенные на деревянных досках оливки и тапенада, маленькие сырные пирожные, холодные улитки, hors d’oeuvres[29]29
    Закуски (фр.).


[Закрыть] из креветок и соусы. После все собираются за обеденным столом. Обед проходит на открытом воздухе, с видом на виноградник, гигантские кашпо в деревенском стиле и идеальной формы топиарии, над которыми до сих пор жужжат жирные пчелы. Сервировка выглядит как с картинки. Я слышу пьянящие ароматы сосны и можжевельника, свежий вечерний воздух ласкает мои обнаженные руки. Над нами возвышается двухсотпятидесятилетний платан, который является символом шато, давшим ему название – Chateau du Platane. Мой дедушка однажды сказал мне, что у нас самый большой платан в Провансе. Раньше мы с ним сидели под этим деревом, за столом, которого давно нет, и играли в «Монополию».

Здесь шепот прошлого звучит еще громче. Я поправляю повязку для волос, чтобы она не давила на уши, и осматриваю стол. Скатерть приятного бело-голубого оттенка с искусными узорами. Бронзовые подносы с маленькими терракотовыми вазочками с желтыми и белыми цветами и маленькие серебряные чашечки с букетиками лаванды. Остальная часть стола выдержана в той же гамме: синий цветочный узор на белом фарфоре с золотой каймой; накрахмаленные льняные салфетки в тон; золотые столовые приборы. Бежевые плетеные кресла, большие и удобные, с белыми подушками, на которых вышиты деревья в голубых тонах. Все продумано: Grand-mère не оставляет места случайностям. Сегодня вечером, как и на всех ужинах в шато, вино будет доливаться из кувшинов, когда в бокале еще останется несколько дюймов, так что вы никогда не будете уверены, сколько именно вы выпили.

Мы расселись. Вечер начинаем с вина. Моя голова гудит от множества мыслей. Например, о садовнике, который не знает самых элементарных фактов о местной вишне. Что бы это значило?

Начинают подавать еду. Арабель ставит перед нами свой фирменный bouillabaisse[30]30
    Буйабес (фр.) – блюдо французской кухни, представляющее собой рыбный суп с большим количеством ингредиентов.


[Закрыть], рассказывая, как его готовят из окуня, морской малиновки и морских угрей в томатном бульоне с апельсиновой цедрой, фенхелем и шафраном. Мне нравится слушать, как она представляет свои блюда. В ее декламации, в ее тоне есть что-то необычайно умиротворяющее. И сейчас – один из редких случаев на этой неделе, когда моя нервная система расслабляется.

– Помните, как мы прикатили в Париж, такие бестолковые? – спрашивает Викс, отламывая кусочек fougasse – хлебную лепешку с оливками и прованскими травами.

Я пробую bouillabaisse и посылаю Арабель поцелуй шеф-повара[31]31
    Популярное выражение, пришедшее из кулинарной индустрии, символизирует шеф-повара, который целует кончики своих пальцев, демонстрируя удовлетворение приготовленным им блюдом.


[Закрыть]:

– Божественно, Бель!

– Божественно! – вторят остальные девушки.

– Хорошо, позвольте я продолжу – говорит Викс, возвращаясь к делам двадцатилетней давности. Всякий раз, когда мы вчетвером собираемся вместе, это случается неизбежно. – Это было в начале девяностых. У нас не было смартфонов, только кнопочные Nokia. Мы отправились в Париж, с этими, как их… Какие у нас были путеводители?

– Lonely Planet[32]32
    Международная издательская компания (с англ. – «одинокая планета»). Основана в 1972 году в Австралии. Является одним из первых официальных издательств, специализировавшихся на выпуске путеводителей для небогатых туристов.


[Закрыть]. – Я смеюсь, потом вздыхаю. – Они были точно кирпичи в моем рюкзаке.

– Да! Я годами умоляла своих родителей об этой поездке. – Викс замолкает, и я знаю, что ее снова охватывает чувство вины. У ее родителей не было денег, но Викс – их драгоценный, единственный ребенок. Давайте будем реалистами – никому не нужно учиться за границей, чтобы преуспеть в жизни. Это роскошь, доступная только для привилегированной части общества. Черт возьми, бабушка полностью оплатила мой семестр в Авиньоне. Я предложила внести свои сбережения, накопленные с детства благодаря подработкам. Я даже написала рекламный текст, рассказывающий о культуре, с которой я познакомлюсь, и том, как с пользой проведу время. Но в конечном счете в ответном факсе Grand-mère было просто сказано: «Разумеется». И она отказалась от моего предложения внести собственные средства.

Я была взволнована как никогда в жизни, приступая к этому семестру. Я стала взрослой в тот день, когда умер мой отец, и повзрослела еще больше, когда умер мой дедушка. Учась в колледже, я жила дома и проводила ночи за зубрежкой, а не на вечеринках. Я была очень серьезным ребенком, нетипичной жительницей Нью-Йорка, которая первой реагирует на все события. И я оставалась довольно замкнутой, неуклюже пыталась заводить дружеские отношения, так и не придумав, как их укрепить. Возможно, моя замкнутость была своего рода бунтом против матери, которая постоянно уезжала в город, тратила деньги, которых у нас не было, на меха, губную помаду и походы в спа со своими подружками и всегда находила нового поклонника, чтобы тот угостил ее вином и ужином. Но потом я наткнулась на брошюру о программах обучения за рубежом, прикрепленную к библиотечной пробковой доске. Внезапно мне показалось, что наша квартира сжимается вокруг меня, и последние дни моей юности поманили меня с фотографий смеющихся ровестников. Они казались крошечными на фоне великолепных французских руин и передвигались по улицам Парижа с громоздкими камерами наперевес.

В конце концов, этот семестр изменил мою жизнь. Я проводила много времени с Grand-mère, познакомилась с Джейд и Викс. Они мне понравились, и затем, довольно быстро, я полюбила их, а когда мы позвали в нашу компанию Арабель, я поняла, как отчаянно одинока была до сих пор. Потому что, в отличие от Джейд, которой требуется бесконечное время в одиночестве, чтобы зарядиться энергией, которой ничего не доставляет такого удовольствия, как день, проведенный наедине с собой, – мне нужны люди. Я люблю быть с людьми. Оглядываясь назад, я думаю, что из-за смертей, с которыми мне рано пришлось столкнуться, в моем сознании укоренилась мысль, что раз те, кого я любила, умерли, не стоит трудиться и сближаться с кем-либо. Но оказалось, что ради этих девочек стоило приложить усилия.

– Помните, как мы нашли чем нам заняться? – говорю я, и все приятные воспоминания о том семестре теплом разливаются у меня в животе. – Мы просто просмотрели список рекомендаций от девушек, которые учились там годом ранее, и слепо последовали им.

– Ты заставила нас остановиться в Латинском квартале в Париже! – замечает Джейд.

– Это была не я, – возражаю я.

– И не я! – восклицает Викс.

– Ну, это absolument[33]33
    Безусловно (фр.).


[Закрыть] была не я. – Арабель хихикает.

– Конечно не ты, – соглашается Викс. – В следующий раз мы поехали в Париж с тобой, и ты вправила нам мозги.

– Да, но до Бель у нас были неприятности. – Джейд смеется. – Помните тот бар, в который мы ходили только потому, что там снимали реалити-шоу «Реальный мир – Париж»?

– Он назывался Long Hop! – восклицает Викс.

– О боже! – Я смеюсь и делаю еще один глоток вина. У меня начинает кружиться голова. Хорошо. Я пью больше. Я знаю, что это не по-французски. Французы не перебарщивают с алкоголем. Смотрю, как Арабель небрежно потягивает свой напиток. Она выпьет бокал, может быть, два. Не больше. Но мы, американцы, пьем до потери пульса, после чего, к счастью, ненадолго выпадаем из реальности.

Я наблюдаю, как бабушка ест свой bouillabaisse. Она помешивает его, затем подносит ложку ко рту и, не проглотив ее содержимое, опускает ее обратно в суп.

Странно. Даже слегка опьянев, я понимаю, что это ненормально.

– Мы ходили в Мулен Руж, помните? – продолжает Викс. – А еще мы думали, что Елисейские поля – это верх крутости.

Арабель хмурится.

– Это эквивалент Таймс-сквер.

– Мы были такие растерянные без тебя, – замечает Викс. – Приехав в Париж с тобой, мы круто провели время. Ты водила нас в музей Оранжери, где от пола до потолка висели картины Моне. Скульптуры Родена! А квартал Марэ!

– Марэ сейчас более коммерческий район, – объясняет Арабель. – Сейчас популярны девятый, одиннадцатый и второй округ. Но двадцать лет назад я бы вас туда не повела.

– И Сен-Жермен, да? – Я думаю о своей предстоящей поездке в Париж с Оливером и детьми. О том, какие места нам стоит посетить. Хотя трудно, почти невозможно представить свою жизнь и беззаботное времяпрепровождение в Париже с моей семьей по окончании этой недели.

Арабель пожимает плечами. Она сняла фартук, обнажив темно-серый кашемировый свитер на молнии, свободно заправленный в широкие брюки с серебристыми блестками.

– Американцы обожают Левый берег, но Правый, собравший все популярные кварталы, самый прекрасный район.

Я краснею, но не уверена, то ли из-за вина, то ли из-за того, что я не знаю популярных кварталов столицы. Хотя с чего бы мне их знать? Я не была там много лет.

– Как бы я хотела еще раз съездить в Париж! – мечтательно произносит Grand-mère, и все замолкают.

– Я отвезу тебя, – предлагает Сильви. – Все эти разговоры вызывали у меня непреодолимое желание там побывать.

– Если вы соберетесь поехать вдвоем, я могу вас сопроводить, – с сомнением говорит Арабель, вторя моим мыслям о том, что они не в том возрасте, чтобы путешествовать в одиночку.

– Нет, спасибо, – резко отвечает Grand-mère. – Мы не поедем. Я не поеду.

– Но, Grand-mère, – возражаю я, – если тебе хочется, стоит поехать. Ты можешь присоединиться к нам на следующей неделе. На самом деле, мы были бы рады.

– Non[34]34
    Нет (фр.).


[Закрыть], – произносит бабушка, и никто больше не продолжает эту тему.

Вскоре мы уже обсуждаем другие вещи, но у меня звенит в ушах, и я слышу только собственный голос, звучащий в моей голове. Все мои страхи, все обещания, которые я дала. Обещания, которые я не хочу нарушать, потому что они даны самой себе. Все плохо, и мне приходится справляться с этим в одиночку. Grand-mère — единственная, с кем я делилась своими проблемами, по крайней мере, одной из них – финансовой.

Мы теряем деньги.

«The Fertility Warrior» пропадет, если я быстро не найду большую сумму. У меня есть гордость, но я проглотила ее и отправила Grand-mère факс с просьбой о деньгах. И она ответила согласием помочь и отправила десять тысяч евро. В эту сумму были включены деньги на оплату нашей поездки. Это мило, но вместе с тем смешно, что она думает, что такая ничтожная цифра решит проблему. Мне нужно в десять раз больше, чтобы добиться успеха. Однако я не могу снова попросить ее. С одной стороны, она купается в деньгах. Но она сама их в руках не держит. Она едва ли понимает разницу между десятью евро и десятью тысячами. Если бы она знала, что мне нужно больше, она бы дала. Только я не рассказала ей о масштабах своих проблем. Полагаю, мне было стыдно.

Я смотрю, как бабушка болтает ложкой в супе, и понимаю, что не стану просить ее о помощи. Вся моя гордость – гордость, которую я унаследовала от нее. Однажды я попросила денег. Больше не смогу. Хотя она сказала, что хочет поговорить о своем завещании. В короткой строчке, написанной в приглашении. Возможно, это станет для меня выходом. Меня невероятно интересно, почему она это написала.

Позже, после взрывов смеха, вина и navettes, печенья с цветами апельсина по особому рецепту Арабель, Grand-mère откашливается, и за столом воцаряется тишина.

– Завтра, – начинает она, – у Джейд день рождения.

Все взгляды устремляются к Джейд. Уголки ее губ приподнимаются в легком подобии улыбки. Какими бы сложными ни были ее чувства к моей бабушке, я могу сказать, что она удивлена, возможно, довольна тем, что Grand-mère помнит.

– Итак, завтра мы празднуем. Вы, дамы, идете на рынок, а потом на винодельню, верно?

– Да, – кивает Джейд.

– А вечером нечто особенное, – добавляю я. Действительно, нечто особенное.

– Девчонки! – вспыхивает Джейд. – Вы не обязаны… – Но ее глаза блестят, как бы говоря: «Пожалуйста, сделайте это!».

– Сорок! – восклицает Арабель. – Боже, сорок – это так мало по сравнению с сорока двумя. – Она смеется. – О, я так счастлива, что мы все вместе! Мы так оторвемся!

– А потом, после дня рождения Джейд, я расскажу, почему пригласила вас сюда, – произносит Grand-mère.

– Потому что ты их любишь, – подсказывает Сильви. – Потому что мы по ним скучали!

Она обнимает Арабель, и та прижимается к плечу своей бабушки.

Я всегда завидовала их простой, чистой любви. Тому, как они ее демонстрируют, словно она – документ со штампом, выставленный в рамке на всеобщее обозрение, официальный и вечный.

– Не только по этим причинам, – качает головой Grand-mère. – Есть вещи, о которых я должна вам рассказать. То, о чем я долго молчала. Именно поэтому я пригласила вас сюда.

Теперь слышен только стрекот цикад.

– То, что я должна сообщить, некоторым из вас будет больно услышать. – Она поочередно оглядывает сидящих за столом, не избегая прямого зрительного контакта. – Возможно, вы не захотите, чтобы я это говорила. Но я больше не буду молчать, и скоро вы узнаете все.

О чем она говорит? О ком она говорит? О Джейд? О Викс? Обо мне?

Я находилась в мире своих собственных проблем, огромном мире. Однако теперь события приобретают зловещий оттенок, которого я не предвидела. Да, конечно, мне показалось загадочным, что бабушка собрала нас всех двадцать лет спустя. Я удивилась. Но бабушка любит широкие жесты. Она старая и одинокая. Почему бы не пригласить нас всех к себе, чтобы немного развлечься? Но, очевидно, поездка нужна не просто для того, чтобы повеселиться. Или не для того рода веселья, которое мне представлялось.

– Как интригующе. – Арабель нарушает молчание, пока все мы ошеломлены и погружены в свои мысли. На ее лице появляется намек на улыбку, будто бабушка все преувеличивает. Возможно, так оно и есть.

Но я не уверена. Поведение Grand-mère иногда можно назвать эксцентричным, но в нем нет места излишнему драматизму.

– Вещи, о которых ты должна нам рассказать, – повторяет Джейд. – Это что, угроза?

– Никакой угрозы. Нет, всего лишь правда. Во всяком случае, то, что от нее осталось. Вы скоро узнаете. – Бабушка встает. Сильви тоже поднимается, но бабушка жестом отправляет ее обратно на место. – Non. Я вполне могу дойти до своей комнаты самостоятельно, merci.

И затем она направляется в шато, не обернувшись на тех, кого оставила в недоумении. И пока я, оцепеневшая от вина и разочарования, окидываю взглядом сидящих за столом, мне приходит в голову, что, возможно, мы не только сбиты с толку, но и напуганы.

Глава одиннадцатая
Викс

Рот словно набит ватой. Я решаюсь приоткрыть одно веко, и солнце тут же ослепляет меняз. Потом возникает странное чувство в груди, словно по ней бегут волны мурашек. Закрываю глаза и ерзаю в постели, чтобы стряхнуть его, но приставучие муравьи продолжают маршировать по моей грудной клетке. Это называют фантомными ощущениями. Фантом. Точно внутри меня поселилось нечто без моего согласия, от чего я хочу избавиться, но не могу.

Открываю оба глаза, и солнце бьет в них еще сильнее. Я хватаю с пола свой телефон, заряжающийся от розетки, которая скрыта каркасом кровати. Каркас выполнен в испанском стиле, обит гладкой кожей насыщенного коричневого цвета. Постельное белье фиолетово-красное, текстурированное и слегка потускневшее, однако при этом выглядит дорого и ново. В конце концов, это шато Серафины. На всем отпечаток роскоши. Меня поселили в единственную комнату с двумя односпальными кроватями – в остальных имеются двуспальные. Что о многом говорит, не так ли? Я единственная незамужняя дама. Полагаю, что две односпальные кровати – мое будущее навсегда.

Я сползаю по постели, чтобы упереться ногами в изножье. Мой терапевт говорит, что это заземляет – ощущение своих ступней по утрам. Я сосредотачиваю на них все свое внимание, как она советует мне делать постоянно. Чувствую подошвами прохладную кожу. И все же в груди у меня пульсирует – это новая я, восставшая из пепла старой. У меня нет опоры, наоборот, я напоминаю себе выпущенный в небо воздушный шарик, бесцельно парящий до тех пор, пока не ударится о дымоход или спутниковую тарелку.

Я просматриваю электронную почту, сообщения. От Джулиет – ничего.

Затем я делаю то, что кажется ужасным, но неизбежным. Я захожу в Instagram, дабы узнать, подписалась ли Джулиет на кого-нибудь нового, или кто-нибудь новый – на нее. Если да, я зайду на их странички в Instagram, затем найду их на Facebook, затем в Google, после в Twitter, но определенно не в LinkedIn (в случае, если они подписаны на платную функцию, которая показывает, кто просматривал профили). Основываясь на своем расследовании, я определю уровень вероятности того, что она нашла новую соседку.

Но я вижу запрос на подписку, прежде чем успеваю перейти к Джулиет. Он от @imwatchingyou88. Меня сразу поражает угрожающий никнейм. Но, вероятно, это просто дурацкая случайность. Я нажимаю на профиль. В нем нет ни подписчиков, ни описания, ни фотографии, однако он открыт. Всего один снимок в ленте, и когда я осознаю, что на нем изображено, мое сердце подскакивает к горлу.

Это фотография ног, в том числе моих, в грубых черных сандалиях с ремешками, украшенными серебристыми заклепками. Я понимаю, что это снимок наших ног, которые были под столом вчера вечером за ужином. Джейд в новых босоножках It Girl, которые выглядят как эффектные кузины хрустальных туфелек Золушки. Арабель в крутых белых кроссовках. Дарси – в стеганых мюли на каблуке. Серафина – в темно-синих балетках. Сильви – в милых кремовых туфлях-лодочках на низком каблуке.

Подпись гласит: «Ты не сможешь спрятаться».

Я вскакиваю с кровати и, пока бегу в соседнюю комнату к Дарси, чувствую боль, потому что мои восстановленные сиськи подпрыгивают из-за отсутствия лифчика. Ворвавшись к ней, вижу ее с телефоном в руках. Она поднимает взгляд; в нем затаилось нечто первобытное, паническое.

– Ты тоже это видела?

Я киваю. Снова бросаю взгляд на сообщение и чувствую, как волосы на моих руках встают дыбом.

– Что это за хрень?

* * *

Существует негласное обязательство не пугать пожилых дам, поэтому за завтраком @imwatchingyou88 не обсуждается. Вместо этого мы намазываем круассаны маслом, запиваем кофе и неуверенно поем Джейд «Happy birthday». Затем появляется Арабель с влажными волосами, свежая после утренней пробежки. Насколько я ее знаю, она стремительно пробежала три мили, дистанцию, которую она обозначает небрежным движением руки, как rien. Пустяк. Она отхлебывает кофе и отламывает кусочек круассана, но по ее короткому кивку я понимаю, что она тоже видела фото. Тем не менее мы едим и болтаем, может быть, слишком много, хотя все это время напряженно ожидаем, когда Раф отвезет нас в город на рынок и мы сможем поговорить о том, что, черт возьми, на самом деле происходит.

Тем не менее, во время пения еще одного припева «Happy birthday» я пытаюсь осмыслить происходящее. Это должен быть кто-то из нас – тот, кто сделал это фото, кто создал этот аккаунт. Почему? Кто? И за кем он следит?

Десять минут спустя мы сидим в машине, попрощавшись с пожилыми дамами и получив от Сильви бумажный пакет с выпечкой. Дарси снова впереди. Когда двери со щелчком закрываются и Раф заводит двигатель, мы все одновременно начинаем разговаривать.

– Кто завел этот ужасный аккаунт? – спрашивает Дарси. – Девочки? Я серьезно напугана. Может, кто-то признается прямо сейчас, пожалуйста?

– Я этого не делала! – выпаливаю я. – Но, похоже…

– Ну, я надеюсь, ты не думаешь, что это могла быть я, – перебивает Арабель.

– Я не заводила странный анонимный аккаунт в Instagram! – возмущенно отчеканивает Джейд. – У меня день рождения, думаете, я стала бы вести себя как дура? – Ее выразительные скулы становятся еще более точеными, когда она сердится. – Это очень странно, – добавляет она. – Очень… страшно.

– Это страшно, – соглашаюсь я. – Могла это быть Сильви? Вернее, я имею в виду… Или Серафина?

Дарси смеется, немного нервно:

– Нет, я не думаю, что моя девяностолетняя бабушка разбирается в Instagram.

– Моя тоже, – замечает Арабель.

– Возможно, это был кто-то из обслуживающего персонала, – предполагаю я, и мне становится немного легче дышать от этой мысли. – Там был шеф-повар, который помогал Арабель, и официанты. Любой из них мог сделать это фото.

– Но почему? – недоумевает Джейд. – Зачем кому-то это делать?

– Я хорошо знаю шеф-повара, – с сомнением произносит Арабель. – Она профессионал. Не могу представить, чтобы она совершила нечто подобное. И официанты тоже местные. Я знакома с обоими. Хотя… все возможно.

– Но зачем кому-то из нас это делать? – спрашиваю я.

– О чем вы говорите? – наконец не выдерживает Раф, и мы все наперебой принимаемся объяснять.

Пока он переваривает услышанное, я задаюсь вопросом, мог ли он это сделать. Но как я себе это представляю? Он что, выполз по-пластунски из своего домика, чтобы заглянуть нам под юбки? Это вообще реально? И зачем?

– Выглядит так, будто вас разыгрывают, – наконец произносит он, качая головой. – Довольно дрянное название они выбрали.

– Ага. – Джейд хмурится. – Может, мы все покажем свои аккаунты в Instagram и позволим друг другу покопаться и доказать, что мы ни при чем? Хотя по всему выходит, что это кто-то из нас.

– Согласна, – кивает Дарси.

– Я тоже, – произношу я в унисон с Арабель. – Но тебе не кажется, что у того, кто это придумал, хватило бы ума стереть улики?

– И все же мы должны это сделать, – настаивает Дарси. – Просто чтобы успокоиться.

Итак, мы обмениваемся телефонами, не успев ввести коды доступа, но в это время машина останавливается.

– Мы на месте, – объявляет Раф.

Мы все смущенно оглядываемся друг на друга. При ярком свете дня, когда снаружи на знакомом рынке суетятся люди, шок немного проходит.

– Послушайте, девочки, – наконец говорю я, забирая у Дарси свой телефон. – Я не знаю, кто завел аккаунт и зачем, но этому должно быть разумное объяснение. Сегодня у Джейд праздник. Давайте не будем накручивать себя в такой день. Почему бы нам не поиграть в Шерлоков Холмсов позже?

Джейд бросает на меня благодарный взгляд. Я понимаю: не самое подходящее начало для юбилея. На ней цветочная корона, которую Арабель купила у флориста в Ницце, в паре с платьем-миди с прорезями, не обычного для нее черного цвета, а бежевого. Она выглядит сияющей, моя дорогая подруга. Я спонтанно обнимаю ее за плечи.

– Мы все хотим, чтобы у тебя был лучший день рождения!

– Повеселитесь как следует! Вам больше тридцати не дашь, – говорит Раф, когда мы выходим из машины, отчего Джейд сияет еще больше. Он немного лукавит. Потому что… давайте будем честны. Мы все выглядим чуть старше тридцати. Может быть, за исключением Арабель, самой старшей из нас.

– Значит, забудем на сегодня про инста-гада? – спрашивает Арабель.

– Да, только на сегодня, – с надеждой говорю я. Джейд с Дарси молчат.

* * *

– О боже, мы здесь! – радостно восклицаю я, несмотря на тревожное начало этого утра. Я выхожу из машины у средневековых ворот, которые ведут в Сен-Реми.

– Мы здесь! – Арабель пританцовывает, схватив меня за руку, но Джейд и Дарси угрюмы и молчаливы, обе в массивных солнцезащитных очках.

Я улыбаюсь Арабель и кладу голову ей на плечо. Я обожаю ее. Она самая незамороченная из моих подруг, меньше всех жалуется на жизнь. И она самая внимательная, всегда с подарочной корзиной, в которой собирает ассортимент сладостей на любой вкус, таких нужных, когда ты переживаешь что-то серьезное, вроде потери друга или рака груди. В последнее время у меня появилось много подарочных корзин. Но Бель не ограничивается дорогими подарками. Она приехала в город специально, когда мне предстояла серьезная операция, а затем еще раз на презентацию своей книги, так что в последнее время мы виделись часто. В прошлом году вместе останавливались в Hotel du Cap. Тогда-то нас и прозвали «Рианнами». Думаю, что это просто небольшая ревность «Мам». У нас с Арабель нет детей. Она сама сделала такой выбор, я – в силу обстоятельств. Так почему бы не веселиться по-настоящему, пока есть такая возможность?

Дарси проверяет свой телефон.

– Оливер с детьми сейчас тоже бродят по рынку. Дети не спят с двух часов, видимо, из-за смены часовых поясов. – Она снимает солнцезащитные очки и трет глаза. – Они хотят поздороваться.

– Здорово! – восклицаю я, полагая, что именно так нужно отреагировать. Не подумайте ничего плохого, я люблю детей. Но это наша девчачья поездка, в которой я, по идее, не должна была сталкиваться с чужими детьми и размышлять о том, что у меня, возможно, никогда не будет собственных.

– Ура! – искренне радуется Арабель. – Не могу дождаться, когда увижу малышей!

Дарси улыбается:

– Я тоже.

Когда мы проходим мимо церкви Сен-Мартен с ее внушительной колокольней, Джейд останавливается. Люди с рюкзаками и разным говором обходят нас, спускаясь по пешеходным дорожкам, которые сходятся на площади, где вечно собираются разные торговцы.

– Знаете, евреи жили в этом районе по крайней мере с четырнадцатого века, – говорит она.

Это совсем не то, что я ожидала от нее услышать.

– Нет, я этого не знала. – Мне известно, что семья Джейд из Франции, что большинство из них не пережили Холокост. Хотя она никогда об этом не рассказывает.

И по-французски она говорит еще хуже, чем я.

– Да, – продолжает она. – В этом городе евреи жили прямо здесь. Они называли этот район La Juterie. – Она замолкает, оглядывается по сторонам.

Интересно, расскажет ли она еще что-нибудь. Я хотела бы услышать больше, но не стану допытываться, особенно в день ее рождения. Затем Джейд стремительно уходит вперед, так что мне приходится бежать за ней, чтобы не отстать. К тому времени, как я ее догоняю, у нее совсем другое настроение, она с интересом рассматривает желтую керамику ручной работы, выставленную снаружи магазина. Я помню, что желтый и зеленый – основные цвета Прованса.

– Теперь здесь все иначе. – Джейд вертит в руках кувшин. – Разве все не кажется другим?

– Не слишко, – говорит Дарси. – Просто мы изменились.

Я задумываюсь над этим. Так ли мы изменились? Полагаю, и да, и нет. Иногда мне кажется, что без партнера и детей моя жизнь преобразилась не так сильно, как у моих подруг.

– Новая брусчатка, – замечаю я, затем вижу знакомое дерево с зеленой кроной. – Клянусь, я помню этого парня.

Я останавливаюсь, чтобы приложить ладонь к его стволу. Вот оно, то, что вдохновляло меня во Франции в колледже, в том семестре, когда я училась здесь. В тот период я делала наброски и рисовала лучше, чем когда-либо в жизни. Это заставило Серафину настолько поверить в меня, что она попросила меня об одолжении, которое изменило ход моей жизни. Я чувствую покалывание в кончиках пальцев. Если бы только то прошлое вдохновение посетило меня снова.

– Правда? – удивляется Дарси. – Ты помнишь какое-то случайное дерево?

Я пожимаю плечами.

– Привет, дерево. – Я понижаю голос до шепота: – Я люблю тебя. – Бросаю взгляд на Дарси, и по улыбке на ее лице понимаю, что она услышала. – Мне оно действительно нравится! – оправдываюсь я.

– Я ничего не сказала! – Но она смеется.

Я приношу короткие извинения дереву за то, что над моей любовью к нему потешались. Мне просто необходимо общаться с деревьями, которые привлекают мое внимание. Говорить им, что я люблю их, что признательна им. Я часто прижимаю ладонь к стволу или ветке, чтобы передать свои чувства. Я думаю, что деревья, да и вся остальная природа получают гораздо меньше любви, чем заслуживают. Океаны, горы и растения достойны любви больше, чем некоторые люди. И деревья отвечают взаимностью, они действительно отвечают! Проводили же эксперименты с растениями: одни поливали и одновременно говорили добрые слова, другие, наоборот, ругали. Угадайте, какие расцвели, а какие погибли? А еще, во дворе моего дома растет огромный дуб, и, естественно, я каждый день признаюсь ему в любви. И знаете что? Готова поклясться, что за пять лет моего проживания дерево постепенно вытягивалось прямо по направлению к моей квартире. Его ветви почти касаются моих окон.

Традиция выражать свою любовь деревьям зародилась, когда мне было восемь лет и мои родители взяли меня в поход по Катскильским горам. Это был первый и последний раз, когда мы отправились в поход. Мама не переставала жаловаться на комаров, а папа был слишком не в форме и плохо справлялся, поэтому она постоянно раздраженно вздыхала и комментировала его беспомощность. Хотя мне все это казалось шумом на заднем плане. Я была городским ребенком, вырвавшимся на волю в дикую местность. Единственные парки, которые я посещала до этого, были городскими, с усыпанными хвоей скамейками. «Я люблю тебя», – говорила я каждому дереву, мимо которого мы проходили. В конце концов мама потребовала: «Викс, прекрати это!», но я не послушалась. Я не смогла. Может быть, для меня, как для художницы, это естественно. Если вы художник, который не любит живую прируду, вы у меня под подозрением.

Мимо проходит пожилая пара с тявкающей собачкой. Мы ныряем на крошечный brocante[35]35
    Блошиный рынок (фр.).


[Закрыть] с невероятно симпатичными предметами антиквариата, затем покупаем тарт с лаймом и базиликом в той же boulangerie[36]36
    Пекарня (фр.).


[Закрыть], которую мы все с нежностью вспоминаем, несмотря на прошедшие два десятилетия. Тот же мужчина, вероятно, в той же поношенной темно-синей кепке, все еще работает на кассе. Он нас не помнит, хотя мы продолжаем пытаться освежить его память, подбрасывая даты и события в ответ на его короткое «non». Я замечаю, что Джейд, как обычно, отказывается от тарта, хотя смотрит на него, словно голодная собачонка. Ее сила воли в вопросах лишения себя удовольствий – нечто непостижимое для меня.

Затем мы идем мимо винного магазина, где, несмотря на раннее утро, идет бойкая торговля. За ним следует сырная лавка с французскими сырами – мы пробуем каждый вид; и наконец мужчина, продающий оливки из собственного сада, домашний тапенад и оливковое масло. Я знаю, что на обратном пути в моем багаже будет много места, поэтому запасаюсь оливковым маслом. Я не готовлю, но Джулиет умеет. Она всегда на кухне, стряпает фриттату или что-нибудь панирует. Только протянув свою кредитную карточку, я вспоминаю, что больше не могу расчитывать на то, чтобы попробовать стряпню Джулиет.

– Раньше мы ездили сюда на автобусе из Авиньона, – говорит Джейд, наблюдая людской поток из автобуса на площади.

– На пятьдесят четвертом. – Я убираю оливковое масло в сумку.

Я удивлена, что не испытваю то, что ожидала, вернувшись сюда. В прошлый приезд мы были молоды и свободны, весь мир был у наших ног, и нам было дозволено совершать ошибки. Теперь мир кажется мне чужим, и я исчерпала свой лимит ошибок. Обычно я не такая мрачная, особенно в путешествиях и особенно с друзьями. Возможно, проблема в нашем новом зловещем друге из Instagram. И еще в некоторых обстоятельствах. Моя голова кружится от мыслей о Джулиет, моей груди, запланированной встрече с Серафиной. Она отложила ее прошлой ночью, сослалась на сильную усталость. Это меня удивило. Мы условились встретиться сегодня утром, но она вновь все отменила, на этот раз без объяснения причин. Я была в шоке из-за инста-придурка и не придала этому большого значения, но теперь мне любопытно. Даже очень любопытно и немного беспокойно. У меня полный чемодан принадлежностей, и, хотя я примерно представляю, что от меня требуется, мы не говорили с Серафиной о деталях или о том, сколько у меня будет времени. Или почему она просит меня об этом именно сейчас. Честно говоря, я понятия не имею, к чему приведет наша встреча. Все, что я знаю: она «перенесена чернилами», как любит говорить Серафина, на завтрашнее утро.