Текст книги "Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей"

Глава 6
Воины-профессионалы и сила слез

Конвой из «лендкрузеров» трясся по Великой Рифтовой долине, по стране саванн, по дну высохшего озера, простиравшегося на двадцать километров во всех направлениях: сплошная сверкающая гладь слежавшейся земли, покрытой за тысячи лет волнами приливов и ветров. А над нами кружили стаи грифов в поисках ослабшей жертвы, отбрасывая странные, четкой геометрической формы тени на выжженную землю, кое-где поросшую редкими деревьями и низким колючим кустарником. Килиманджаро, самая высокая гора Африки, нависала над границей с Танзанией. Ярко-белые снежные шапки, венчавшие ее темный ломаный силуэт, появлялись, лишь когда низкие облака исчезали, будто повинуясь некоей таинственной силе.

Мы ехали по колыбели человечества, точке сотворения, по сердцу Национального парка Амбосели, месту проживания самой большой популяции слонов Восточной Африки. Здесь животные были свободны, а человек зависел от природы так же, как флора и фауна. Это было одно из тех путешествий, что вытряхивает из вас душу, делает скелет разрозненным набором костей и покрывает вас целиком, от волоска до последней нити одежды, тонким слоем красной пыли.

Звери, рогатые и бородатые, обладатели широких спин и седых шкур, замедляли движение нашего каравана. Машины притормаживали, чтобы эти диковинные животные прошли своей дорогой. Рядом пробегали бесчисленные стада антилоп, едва касаясь копытами почвы. Я проехала две сотни километров на черепашьей скорости, по камням и дорогам, б́ольшая часть которых была едва различима в пыли или в руслах высохших рек, но мне даже в голову не приходило пожаловаться. Мне хотелось вдохнуть горизонта полной грудью и протянуть руки к солнцу. Ноздри были полны густыми, пряными, чистыми ароматами Африки, время казалось чем-то органичным. На каждой остановке я открывала окно джипа и делала глубокий вдох, стараясь запомнить этот момент.

Ничто, даже стоявшая жара, не могло испортить моей радости. Африка дышала жизнью. Зебры, пасшиеся в бесчисленных стадах, бесстрастные жирафы, вышагивавшие в едином грациозном ритме, – все это наводило меня на вопрос: почему я потратила столько драгоценного времени? Почему раньше не приехала в Африку?

В январе 1995 года мой друг Билл Сирл, исполнительный продюсер сериала «Соседи», занимался разработкой новой сюжетной линии на тему благотворительности, и в ней упоминалась организация «Уорлд Вижн». Съемки сериала должны были проходить в Африке. Услышав о проекте, я легкомысленно вызвалась в нем участвовать и не ожидала, что стану частью съемочной группы и отправлюсь туда вместе с актерами. Все получилось как-то само собой. Я знала о том, что «Соседи» популярны по всему миру и что британские телевизионные компании давно его показывают, но сама никогда его не видела.

Я записала достаточно историй для шоу о стиле жизни в Австралии «В поисках дома», презентацию которого провела для мельбурнского телевидения, сделала девять прививок от различных тропических и смертельных заболеваний и стала учить суахили.

Время от времени далекие облака пыли постепенно расступались и открывали высокую худощавую фигуру, облаченную в ярко-алые или насыщенного синего цвета шука, отрез ткани в одну длину, один конец которого аборигены носили на манер саронга, а другой набрасывали на плечо как шотландский плед. Все эти мужчины без исключения держали копья не менее ста восьмидесяти сантиметров в длину и кивали нам или махали руками в знак приветствия, когда мы проезжали мимо. Это были воины масаи, проходившие ровным шагом через всю долину. Амбосели был не только местом обитания бесчисленных животных, он был частью земель масаи, родиной этого народа, представители которого должны были принять участие в съемках.

К концу дня мы добрались до болотистой местности, бурно поросшей растительностью, подпитываемой подземными водами с тающих снежных шапок Килиманджаро. Множество птиц взлетали и садились на воду, а рябь и несколько пар ушей и глаз указывали на то, что под водной гладью передвигались бегемоты. Когда мы увидели первое стадо слонов, нам всем было сложно сдержать восторженные возгласы. Слониха с детенышем играли на мелководье, плавая кругами и подняв хоботы, словно перископы. Остальное семейство купалось и брызгалось водой, в то время как маленькие белые птички перелетали с одной широкой спины на другую. Слоны очаровали меня еще с самого первого похода в зоопарк, когда я была еще ребенком. Когда же я увидела их на свободе в нескольких метрах от себя, к горлу подкатил ком. Я ощущала себя невероятно счастливой. Все торопливо достали фотоаппараты и бросились снимать этих удивительных существ, наслаждавшихся купанием в одном из водоемов парка.

Мне очень хотелось, чтобы дети были здесь со мной и видели это великолепие дикой жизни и природы. Я почти слышала, как Аддин вскрикивает от удивления и восторга, обращая мое внимание на то, как неуклюже плавает слоненок, и как звенит голос Шахиры, дергающей меня за рукав и показывающей на появившегося рядом жирафа. Ламинированные фотографии Шахиры и Аддина, как всегда, были со мной, в глубинах моего кармана. На память пришли чьи-то мудрые слова: «Сердце матери не принадлежит ей самой, а всегда следует за ее детьми».

«Тортиллис» оказался новым маленьким роскошным отельчиком, созданным так, чтобы причинять наименьший ущерб окружающей среде. Я представляла себе, как буду спать в палатке, но никак не ожидала оказаться в таком удивительном месте.

Ресторан, ресепшен, бар в комнате для отдыха находились на самом верху, выходя окнами на круто уходящую вниз долину, открывавшую незабываемый вид на Килиманджаро. Гостиница включала в себя и открытые павильоны, крытые тростником поверх потолочных перекладин, с полами полированного темного дерева. Мощеная терраса на нижнем уровне служила дополнительным жилым пространством, на котором стояли диваны из резного дерева и ротанга с мягкими подушками самых ярких цветов. Чаще всего вечерами, когда съемочный день подходил к концу, смыв с себя пыль африканских равнин, я сидела на этой террасе, потягивая холодную водку и наблюдая за группами слонов, зебр или антилоп, направляющихся к водопою, который был всего лишь в сорока метрах от этого места.

Здесь расположилась наша съемочная группа, и на ближайшие две недели этот отельчик стал для нас домом. Джеки Вудберн, играющая роль Сюзанн Кеннеди, и Бретт Блюитт, играющий Бретта Старка в сериале «Соседи», были ужасно веселыми людьми.

Джеки, интеллигентная женщина, которая знала счет времени и не тратила его на «звездные» ужимки, была родом из Ирландии и обладала таким чувством юмора, что мы все часто чуть не лопались от смеха. Бретт, тогда еще подросток, был страшно рассеянным и умудрялся оставлять бумажник с паспортом на терминалах аэропорта или просто уходить куда-нибудь в самое неподходящее время, например когда объявлялась посадка на наш рейс. К тому же за ним прочно закрепилась репутация «бедоносца», и мы все недоумевали, как ему удалось закончить съемки, сохранив при себе все части тела.

Отель находился в десяти минутах ходьбы от съемочных павильонов, до которых мы добирались по мощеной дорожке, освещенной по вечерам расставленными через равные промежутки керосиновыми лампами. Как только темнело, старик, одетый в классический серый тренчкот и масайскую шуку, направлялся по этой дорожке от одной лампы к другой, зажигая их. Он медленно поднимался на холм, и в его движениях не было ни спешки, ни суеты. Каждый жест был аккуратен и точен.

Каждый из нас жил в большом шалаше с соломенной крышей, с гостиной и верандой без внешней стены, где стояли простые стулья, кофейный столик и удобный диванчик. Пол шалаша был устлан полированным деревом, а окна с москитными сетками закрывались на молнию. Прямо напротив входа посередине комнаты стояла большая двуспальная кровать. Моему удивлению не было предела, когда оказалось, что я стала счастливой обладательницей душа, вода для которого подогревалась солнечными батареями и бралась из одного из водоемов. Каждый вечер в течение пары часов в моем распоряжении было электричество, собранное солнечными батареями. Потом единственным источником света становились факелы. Я ни разу не слышала о таком комфортабельном и стильном кемпинге. Мне иногда казалось, что вот-вот здесь появится Грейс Келли и мановением руки закажет себе чаю. Единственная сложность – необходимость тщательно застегивать на ночь все окна и входы, чтобы любопытные шестиногие жители этих мест не заползали внутрь для исследования иностранной плоти. От других обитателей парка нас отделяла лишь хиленькая проволочная ограда под током.

По утрам мы все выходили из своих шалашей и еще до рассвета отправлялись на завтрак, после которого начинали работу, иногда два часа добираясь до места назначения по каменистой дороге. Я ловила мгновения, чтобы постоять на вершине холма и полюбоваться восходом, затем торопилась присоединиться к остальным.

Жара и длительные переезды с места на место часто делали съемки утомительными. К концу дня мы возвращались в «Тортиллис» и спешили оказаться под живительными струями душа, перед тем как подняться в бар и поужинать. После еды кто-то оставался в комнате отдыха, чтобы поговорить и выпить, а кто-то выходил на террасу понаблюдать за животными. Остальные просто шли спать, чтобы набраться сил для следующего дня. Первые четыре вечера я перепробовала каждый из вариантов, чтобы уснуть, но все мои попытки оказались безуспешными. Мне было трудно не только уснуть, но и не вставать в течение ночи.

Я как по часам просыпалась в три ночи и прислушивалась к поразительной тишине буша. Безмолвие было подобно тяжелому бархатному покрывалу густо-синего цвета и будто скрывало вечные тайны. Странный крик животного и редкий шорох в темноте лишь усиливал тишину, вместо того чтобы ее нарушить. Открыв полог своего шатра, я могла различить силуэт Килиманджаро, снежные шапки которого поблескивали в лунном свете. Иногда до меня доносился едва уловимый запах проходящего рядом животного. Из других шатров не было видно ни света, ни движения теней за пологом. Ночами в Кении я была единственным бодрствующим человеком. И то, что лишало меня сна, не обладало ни формой, ни логикой, чтобы с ним поспорить.

Я почти слышала собственное сердцебиение, ощущала его медленный ритм. В нем не было страха, лишь спокойная и легкая пульсация. Но, несмотря на все мое спокойствие, я напоминала себе прозрачный сосуд с мраморными шариками. Каждый шарик был своего размера, цвета и веса и содержал в себе частичку моего существа. Я наблюдала за тем, как эти шарики поднимаются из сосуда передо мной, олицетворяя медленно уходящие эмоции. Шарики опускались на землю, образуя на ней причудливые узоры.

С осознанием эмоций пришли слезы. Они не были мучительными и не происходили от отчаяния, злобы или горя. Я просто плакала, и из моих глаз текли ручьи соленой воды. Когда я их вытирала, на смену им появлялись новые. Когда пыталась их остановить, тело страстно сопротивлялось, и все заканчивалось сотрясавшими все мое существо всхлипами. И я не стала им мешать. Почти до самого рассвета по моим щекам струились целые реки, а я «наблюдала» за африканской тишиной вокруг моего шалаша.

Пятую ночь я проспала до тех пор, пока шапка Килиманджаро не окрасилась в рассветный розовый цвет. Я спала, и мне бесконечно снились мои дети. И это не было кошмаром. Просто счастливые воспоминания. «Нечто» больше меня не тревожило.

Может быть, это случилось потому, что я слушала тишину Африки, или потому, что я наконец прислушалась к тишине внутри меня. Как бы то ни было, я почувствовала, что готова все начать сначала.

До этого чувство вины и страстное стремление к Аддину и Шахире пропитывали мою жизнь целиком, до кратчайших мгновений, когда я радовалась или была счастлива. Каждый раз, когда я сходила с тропы страдания, во мне включался какой-то механизм, заставляя бичевать себя за то, что не сберегла детей. Но здесь я изменилась. Африка позволила мне быть счастливой, однако в то же время помнить о своем горе. Я ни на секунду не забывала о детях, но могла радоваться настоящему дню, не ощущая себя предательницей. И это новое ощущение счастья было со мной, когда я впервые посетила деревню Энгконганарок.

Нас тепло приветствовали в бома, обнесенной оградой деревне масаи. В племени было целых сто шестьдесят человек, и все они вышли нас встречать, одетые в свои лучшие шука, распевая традиционные приветствия мелодичными голосами.

Деревня была построена в форме круга, и за его пределами домов не было. Внутри находилась дорога, позволявшая жителям защищать самое главное, сердце бома – огромный загон со скотиной, огороженный ветвями колючих кустарников. Там ночевал рогатый скот, источник благосостояния масаи.

Когда-то масаи были кочевниками, но нынешние жители Энгконганарок смирились с ограничением их традиционных земель обитания и охотничьих угодий и решили пустить корни. Здесь даже была пресная вода, благодаря стараниям работников гуманитарной организации, выкопавших для них колодец.

Свои дома – энгкаги – масаи строили из глины, коровьего помета и веток, выложенных в высокие округлые строения, которые, высыхая, приобретали желтоватый оттенок. Венчали их соломенные крыши. Вход в каждое жилище охраняло удивительное приспособление, изогнутое в форме латинского S, чтобы предупредить обитателей, если ночью хищник вроде гиены попытается утащить из дома ребенка. Для того чтобы войти в энгкаги, требуется определенная гибкость, потому что вам придется согнуться почти пополам, иначе вы не пройдете через S-образную прихожую. Даже внутри помещения невозможно выпрямиться. В энгкаги темно, свет проникает туда только сквозь пятнадцатисантиметровое отверстие для дыма от домашнего очага, который растапливается коровьим пометом. Каждое такое жилище вмещает семью из семи или восьми человек. Масаи привыкли спать бок о бок, прижавшись друг к другу, что и понятно в такой тесноте. Подрастая, мальчики перебираются в ближайшую бома, построенную исключительно для неженатых мужчин племени и обучения воинов.

Я стояла в окружении целого племени масаи, слушая об этих традициях и подчиняясь удивительному волшебству ярких, красных и синих, одежд, рядов плетенных из бисера и бусин украшений и раскрашенных лиц. Я чувствовала радость оттого, что мне здесь тоже были рады. Темно-шоколадного цвета кожа поблескивала на солнце, лица и руки были искусно покрыты геометрическими узорами красной и желтой охрой. Многие молодые войны использовали этот же природный краситель, чтобы покрыть им ноги и волосы. Красивые невозмутимые женщины стояли расправив плечи, некоторые на перевязях за спинами держали младенцев. Маленькие дети с любопытством и смущением выглядывали из-за родительских одежд на вторгшихся на их территорию мзунгу, белых людей. Почти у всех представителей этого племени волосы были либо сбриты наголо, либо коротко подстрижены.

В культуре масаи существовала строгая традиция: отвечать на приветствие членов этого племени на их собственном языке. Нам рассказали об этом члены комитета по сообщению между племенами, которых незадолго до этого выслали нам навстречу, чтобы узнать о наших намерениях, позиции и того, достойны ли мы знакомства с этим племенем. Каждый член нашей группы должен был ответить каждому из ста шестидесяти жителей деревни, которые пропоют нам приветствие. Масаи встали вокруг нас огромным кругом, и мы должны были ответить на приветствие каждому из них в соответствии с их полом и с использованием чего-то вроде секретного масайского рукопожатия с переплетением и сцеплением пальцев, затем пожатием ладоней и запястий. Когда мы закончили, некоторые из нас даже были удостоены первого приветственного танца.

Под пение сотни голосов и восторженных восклицаний всех собравшихся мы подошли к центру загона для скота и посреди годами накапливаемого коровьего навоза, окруженные стаями мух, начали танцевать. Прыжок, прыжок, шаг, соприкосновение плечами с другими танцующими, сплетение рук, поднятых под прямым углом к телу, и ритмичное потрясание плечами – все эти движения показывала одна из старейших женщин племени, а мы изо всех сил старались ей подражать. Судя по всему, мои танцевальные навыки (какое счастье, что я занималась танцами в детстве!) оказались не так уж плохи для мзунгу. В тот момент большинство воинов хохотали от души, но спустя пару дней я получила предложение руки и сердца в придачу к нескольким коровам в качестве колыма. Один из воинов так проникся моими музыкальными способностями, что был готов даже простить мне недостаток воспитания. А потом он вместе со всеми остальными узнал, что я умею доить корову. Этим умением я обязана моим дорогим тетушке Конни и дядюшке Кевину, владевшим молочной фермой. В детстве я проводила у них каникулы и жила по несколько месяцев кряду, когда обстановка дома накалялась.

Я помню, как в три года сидела под навесом, где они доили своих коров, на своем маленьком треногом стульчике. Из старого транзистора доносилась музыка, а тетушка учила меня доить мою любимую корову, послушную и добрую представительницу джерсейской породы по имени Баттеркап. Сначала нужно было с помощью скользящей петли привязать ей хвост к задней ноге, затем обмыть вымя теплой мыльной водой. Тетушка показала мне, как сжимать соски вымени, выстреливая молоко теплыми пенистыми струями прямо в ведро. Удивительно, как давно забытые навыки, полученные еще в раннем детстве, могут пригодиться тридцать лет спустя в Африке! Они не только положили начало хорошим отношениям, но и оказались весьма полезными с практической точки зрения.

А благодаря улыбке я приняла исцеление и чудесный дар по имени Наипанти. Я познакомилась с ней на второй день пребывания в деревне. Девочка еще издалека заговорила со мной на ломаном английском. Украшенная ожерельями из многоцветного бисера и бусин, она к тому же оказалась покрытой охрой, которой обычно пользовались девушки старшего возраста. Наипанти было одиннадцать, и ее, мягко скажем, нельзя было назвать стеснительной, но меня необъяснимо тянуло к этой девочке. Мы общались на гремучей смеси ломаного суахили, английского и языка жестов. Это была очень живая девочка, а улыбка ее сияла как тысячеваттная лампочка. Ее любознательный взгляд напомнил мне Шахиру.

Наипанти забрали из школы. Кажется, дело было в том, что ее отец потерял свой скот из-за засухи и нападения львиного прайда. И единственным способом восстановления состоятельности семьи было выставить Наипанти на рынок невест, чтобы получить за нее несколько коров и козу.

В течение нескольких дней я узнала, какая именно сумма нужна была для того, чтобы Наипанти вернулась в школу и покинула список невест на выданье. Ее отец, Муронго Оле, говорил, что его дочь умна и непоседлива, и выражал сожаление, что ему пришлось забрать ее из школы, потому что это было единственное занятие, способное заполнить ее умную головушку.

Мы с ее матерью уселись возле наружной стены их бома и с песнями и смехом, глядя друг другу в глаза, обсудили будущее ребенка, как две матери. Мы поговорили о том, что нужно для Наипанти и ее семьи для того, чтобы она закончила обучение в школе и могла пойти учиться дальше, об экономических выгодах для семьи, будущее которой могло кардинально измениться. Если Наипанти научится читать и писать, то сможет найти хорошую работу. А это означает, что у всей ее семьи будет постоянный источник для пропитания и приобретения медикаментов.

Наконец путем сложных переговоров мы пришли к соглашению: я оплачу обучение Наипанти и обеспечу доход их семье. За сумму, на которую я могу купить бутылку хорошего вина, я смогу содержать в течение месяца все ее семейство, чтобы Наипанти смогла развить свой потенциал. В качестве бонуса мне удалось добиться обещания Муронго Оле, что он не отправит Наипанти на традиционное женское обрезание, которое было ей ни к чему, если она собиралась продолжать свое образование. Не пройдя эту церемонию, она была менее привлекательна в качестве невесты среди соплеменников, но в таких развитых районах, как Найроби, куда будущее образование должно было привести Наипанти, дела обстояли иначе. Девочка сохраняла свои гениталии и клитор и получала возможность обрести свободу и независимость, о которой многие африканские женщины даже не мечтали. Ей нужно было только учиться.

Устроив ближайшее будущее Наипанти, я внезапно оказалась в новой роли приемной матери и нового официального члена сообщества масаи, жителей Энгконганарок. Наипанти следовала за мной везде по пятам, крепко сжимая мою руку в сильной своей и заполняя веселым щебетом каждую паузу.

Человек, ставший приемным родителем ребенка масаи, тепло принимается кланом как полноценный его член, независимо от того, какой он расы, вероисповедания или национальности. Мне вручили выполненные вручную украшения, камишина, надевая которые я показывала остальным, что являюсь частью деревни Энгконганарок. Это было великой честью. Масаи полагают, что они избранный народ, но с готовностью считают того, кто пришел к ним с миром и принял участие в жизни их деревни, применив свои умения и приподнеся дары, тоже масаи. Для этих людей цвет кожи определяет лишь способность человека выдерживать солнечные лучи, не более того.

Однажды за обедом Монго, высокий, великолепно сложенный воин, бегло владевший английским, суахили и итальянским (получивший образование в Риме), предложил мне отправиться с ним в местную школу. Мы вышли за пределы деревни и прошли около ста метров по направлению к Килиманджаро, вскоре выйдя на открытое пространство, где слева от меня были слоны, а справа – зебры и другая живность. Там, под тенью раскидистой акации, были ровно расставлены тридцать белых камней. Показав на них, Монго с гордостью объявил, что это и есть его школа.

После окончания учебы в университете Монго решил вернуться в свою родную деревню, чтобы помочь детям получить элементарное образование. Его народу будет легче справляться с возникающими проблемами, если он познает могущество письменного слова. И Монго смело взялся за это дело, имея в своем распоряжении потрепанный словарь, несколько карандашей и один учебник. У него не было ни тетрадей, ни цветных карандашей, ни книжек с яркими картинками, ни энциклопедий. Ядро школы состояло из одного сильного и умного мужчины, который рассказывал мне обо всем, стоя на одной ноге, по обычаю масаи.

Покрытый охрой, украшенный множеством нитей бус и бисерин и ритуальными шрамами на щеках, держащий в руках охотничье копье и хвост дикого кабана для устрашения мух, Монго тем не менее был одним из самых целеустремленных учителей, которых я встречала. Пусть его ученики будут учиться писать на земле, а правила правописания просто вызубрят на слух, но перед их глазами всегда будет пример удивительного человека, который с готовностью отдал всего себя своей цели. Я довольно быстро поняла, что нехватка элементарного оборудования с лихвой перекрывалась решимостью и преданностью Монго своему народу.

Еще будучи частью королевской семьи, я завела привычку возить с собой пару детских книжек в качестве подарка. И на этот раз у меня было четыре книжки, которые я передала Монго при первой же возможности. Через семь дней, когда съемки в деревне подошли к концу и настала пора прощаться с новой семьей, Монго снова пригласил меня в свою школу. На этот раз меня поприветствовали вставанием около тридцати детей, включая Наипанти. Каково же было мое изумление, когда она с радостью пересказала мне наизусть содержание одной из книг, которую я дала Монго. Я была потрясена. Этот учитель, нищий с точки зрения западных ценностей, за какую-то неделю сумел научить тридцать детей мечтать, пробудив их воображение.