Текст книги "Долина кукол"

Жаклин Сьюзанн
Долина кукол

© Д. Прияткин, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

* * *

Жозефине, которая сидела у моих ног и вдохновляла меня писать продолжение романа[1]1
  Но в первую очередь Ирвингу.


[Закрыть]

Наследие Жаклин Сьюзанн
Лайза Бишоп и Уитни Робинсон

Жаклин Сьюзанн прославилась жизнеописаниями голливудских старлеток, но, к удивлению многих, она была не менее талантливым хроникером собственной жизни. От периода стремительного взлета Сьюзанн к славе остались десятки тетрадей в кожаных переплетах c вырезками едва ли не всех журнальных и газетных статей – как хвалебных, так и ругательных, – в которых упоминалась она или ее «Долина кукол». И где, как не в юбилейном издании, приуроченном к пятидесятилетию выхода революционного романа Сьюзанн «Долина кукол», приоткрыть для читателя часть ее архива, включая личные фотографии и никогда прежде не публиковавшуюся статью, написанную ею в 1966-м и озаглавленную «Моя книга – НЕ грязная!»?

Один магазин в Чикаго даже продавал книгу из-под прилавка, как если бы это была порнография. Миллионам людей, купивших «Долину», – большинство из них читали ее, прикрыв чем-нибудь обложку, – казалось, будто их посвящают в некую тайну. И в некотором смысле оно так и было. Сьюзанн сорвала покровы c Голливуда, впервые предложив публике честный взгляд на современную «фабрику звезд», и одновременно осветила некоторые глубины «сексуального ДНК» как читателей, так и эпохи в целом. А самое замечательное состоит в том, что она создает у вас впечатление, будто вы общаетесь c лучшей подругой – умной, искренней, c чувством юмора, – и она говорит вам то, что никто другой обсуждать не осмелился бы. По ее собственному признанию, многое из рассказанного ею было для широкой публики откровением – скандальным, но ни в коем случае не грязным.

Для друзей и поклонников Сьюзанн всегда была просто Джеки, и она была предана им всей душой. Вместе c мужем, прославленным пресс-агентом и продюсером Ирвингом Мэнсфилдом, она стала основоположницей современного «книжного тура», путешествуя по книжным магазинам страны, чтобы напрямую пообщаться c теми, кто помог ей добиться успеха. Она вела специальную картотеку c днями рождения владельцев магазинов и именами их детей, никогда не упуская случая поздравить их c каким-либо знаменательным событием. А если добавить к этому врожденное умение супругов грамотно подавать себя и глубокое понимание этого процесса, становится понятно, как Джеки стала первым в истории писателем, у которого три книги подряд заняли первое место в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс».

При всей любви Джеки к публичности, она была более закрытым человеком, чем привыкли думать ее читатели. Еще до выхода в свет ее первой книги «Каждую ночь, Жозефина»[2]2
  У нас известную под названием «Жозефина».


[Закрыть] в 1963-м и вплоть до смерти в 1974 году на протяжении одиннадцати лет Джеки доблестно сражалась c раком вдали от взоров публики. И за все это время она не пропустила ни одного интервью или пресс-конференции. Но болезнь придавала ее жизни и творчеству мощный импульс: успеть как можно больше. Часто цитируемые слова персонажа «Долины кукол» Лайона Берка дают отличное представление о главном принципе ее собственной жизни:

«Все-таки кое-чего я хочу. Я хочу каждой клеточкой ощущать, как проходит минута, даже секунда, но чтобы проходили они не впустую… Только тогда понимаешь, что самое ценное в жизни – это время, потому что время – это и есть сама жизнь. Единственное, чего ты не сможешь вернуть ни за что на свете».

Самой Джеки была уготована недолгая жизнь. Но не ее книге. Спустя пятьдесят лет она по-прежнему дерзка и остроумна – и остается наследием выдающейся женщины.

Лайза Бишоп и Уитни Робинсон,

2016

Моя книга НЕ грязная!
Жаклин Сьюзанн

Похоже, многие не способны проводить различие между шокирующим и грязным. Правда зачастую шокирует. Но она не грязная. Иногда жизнь ввергает в шок… но она не грязная.

Люди часто путают слова «жестокость» и «грязь», «насилие» и «грязь». Лично для меня грязным в опубликованном тексте является только то, что вставлено туда во имя похоти… если оно не является необходимым для развития персонажа или сюжета.

В «Долине кукол» нет ничего грязного. Там есть много жестоких глав. Есть насилие и иногда – шок. Но мир шоу-бизнеса – арена жесточайших битв. Каждая звезда – гладиатор наших дней. Осознаете ли вы, что на каждый фильм, каждую бродвейскую постановку, каждого актера или актрису, участвующих в них, приходятся десять тысяч исполнителей, которые пробовались на ту же роль и не прошли? Теперь посмотрим на тех немногих, кому повезло. Нет «Оскара» – и это на всю жизнь. И вечный вопрос: «А что вы сделали за последнее время?» Между двумя актерами нормальные отношения «мужчина – женщина» исключены: оба сражаются за то, чтобы быть первым; вторым нет места в шоу-бизнесе. Допустим, человек, упорно трудясь, дорос до поста президента банка. Он своего добился. Адвокат поднялся к вершинам профессии и возглавил крупную юридическую фирму. Он своего добился. Звезда имеет большой успех в фильме. Она/он своего добилась… в этом фильме. В этом сезоне. Две неудачные картины – и пожалуйте на выход. На арене новый гладиатор. Король умер. Да здравствует король.

В этом бизнесе каждая свечка на именинном пироге – гвоздь в крышку гроба женщины-звезды. Мы живем в век молодости. Мы живем в мире кино, где женщина за тридцать уже старушка.

Это жестоко. Это шокирует. И это правда. О чем я и пишу в «Долине кукол». Да, жестоко, возмутительно, нечестно – но не грязно!

Вы спросите: если все так, почему столько девушек слетается в Калифорнию, питая большие надежды? Они приезжают каждый год, молодые красавицы c красивой речью, поставленной преподавателями актерского мастерства. Половина из них в итоге делает карьеру официантки c голой грудью. Половина оказывается в «Долине кукол».

Таковы профессиональные издержки шоу-бизнеса. Аквалангист знает, что может нарваться на акулу и потерять ногу. Но аквалангистов становится все больше и больше. Парашютист знает, что однажды его парашют может не раскрыться, однако парашютисты у нас есть. Профессиональный футболист знает, что может сломать позвоночник или ногу, потерять зубы и даже травмировать мозг. И все же каждый год красивые молодые люди бьются за почетное право войти в число профессионалов.

Возможно, во всем, что дает шанс добраться до вершины, таится и своя опасность. Возможно, стоит рискнуть и подняться на вершину Эвереста. Девяносто девять процентов взвешивает шансы и решает остаться внизу. И слава богу. Нам нужны матери, учителя и замечательные полезные граждане. Они и образуют нашу истинную цивилизацию. А что же c оставшимся одним процентом? С улыбчивым мальчиком, ставшим президентом и погибшим в Техасе от снайперской пули, пущенной c невероятного расстояния? С действующим президентом, вынужденным мириться c комментариями по поводу каждого шага членов его семьи и обязанного показать миру операцию на своем желчном пузыре во избежание хаоса на бирже? Страх сердечного приступа вызвал бы всеобщую панику. Желчный пузырь… Ладно, едем дальше. Кинозвезда, сегодня вознесенная до небес, завтра вынуждена терпеть оскорбления от фанатов, считающих ее своей собственностью.

Если ты пишешь о войне, нельзя просто писать о красивых мундирах, барабанной дроби, победах. Там есть и грязь, и дерьмо, и ампутации, и гангрена. Уродливо, омерзительно – но правда.

И я написала «Долину кукол» – о том, что такое для женщины достичь вершины Эвереста в шоу-бизнесе. Не все женщины обнаруживают там Долину кукол. Не всех президентов убивают. Но нескольких мы потеряли.

Да, конечно, «Долина кукол» – роман. Стало быть, вымысел. Но хороший вымысел содержит правду. А правду не всегда подают в красивых упаковках. Мои гладиаторы в «Долине кукол» – люди, а не супермены или супервумены. У них есть недостатки, слабости. Некоторые погибают в бою или получают увечья, и я показываю миру кровь этих битв. Вот так обстоят дела. Вот так я это вижу. Грубо – да. Жестоко – и не сомневайтесь. Но не грязно…

Жаклин Сьюзанн,

1966

* * *

 
Чтобы достичь Долины кукол
надо взобраться на вершину Эвереста.
Тяжел подъем на этот пик,
который видели немногие.
Ты не знал, что там, на вершине,
и меньше всего ожидал увидеть там
Долину кукол. Стоя там, ты ждешь
прилив восторга, но он
все не приходит.
Ты далеко – и не слышишь аплодисментов,
и не выходишь на поклоны.
И выше карабкаться некуда.
Ты один. И чувство одиночества
непреодолимо. Воздух
так разрежен, что ты едва дышишь.
Ты достиг цели – и весь мир зовет тебя героем.
Но как же весело было у подножья,
когда ты только пускался в путь,
имея лишь надежду и мечту о свершениях.
 
 
Ты видел лишь вершину этой горы —
и некому было рассказать тебе
про Долину кукол.
Но все не так,
когда ты достиг вершины.
 
 
Ты измочален силами природы,
оглушен, ослеплен – и слишком устал,
чтобы наслаждаться победой.
 
 
Энн Уэллс и не думала начинать восхождение.
Но, сама того не осознавая, сделала первый шаг
в тот день, когда, посмотрев вокруг,
сказала себе:
«Этого мало —
Я хочу чего-то большего».
А когда она встретила Лайона Берка,
возвращаться было поздно.
 

Долина кукол

Энн

Сентябрь, 1945 год

Когда она приехала в Нью-Йорк, температура там подскочила до тридцати трех градусов. Город буквально дымился, он напоминал рассерженного железобетонного зверя, застигнутого врасплох страшной, не по сезону, жарой. Но на нее не подействовали ни жара, ни замусоренный перекресток под названием Таймс-сквер. Энн всегда считала Нью-Йорк самым замечательным городом мира, и увиденное не испугало ее.

Девушка в бюро по найму улыбнулась и сказала:

– Ну, твое-то дело верное, даже если у тебя вообще нет опыта секретарской работы. Все хорошие секретарши сейчас поразбрелись в конторы, связанные c обороной, там их работа прекрасно оплачивается. Но честно говоря, лапочка, c такой мордашкой, как у тебя, я бы направилась прямиком к Джону Пауэрсу или Коноверу!

– А кто они такие? – спросила Энн.

– Им принадлежат самые престижные бюро манекенщиц в этом городе. Это то, чем бы я хотела заниматься, да рост у меня слишком маленький, и вдобавок я недостаточно тощая. Но ты именно то, что им требуется.

– Мне кажется, лучше пойти на какую-нибудь секретарскую работу.

– Ладненько, но я считаю, что ты ненормальная. – Она сунула Энн несколько листков бумаги. – Вот это все места перспективные, но сначала сходи к Генри Беллами, есть тут один крупный юрист-администратор в области театра и шоу-бизнеса, а его секретарша только что выскочила замуж за Джона Уолша. – И, видя, что на Энн это не произвело должного впечатления, прибавила: – Только не говори, пожалуйста, что ты впервые слышишь его имя! Он получил трех «Оскаров», и сейчас я только что прочитала в газете: он собирается уговорить Грету Гарбо отказаться от многолетнего затворничества и будет снимать ее в своем новом фильме.

Улыбка Энн убедила ее, что та теперь всегда будет помнить имя Джона Уолша, и она продолжала болтать:

– Теперь, надеюсь, ты представляешь себе, c какими людьми тебе придется встречаться и в каких кругах вращаться. Фирма «Беллами и Беллоуз» – классная контора, а их клиенты – всякие знаменитости. Между прочим, Мирна, ну та девица, что вышла замуж за Уолша, во всем, что касается внешности, тебе и в подметки не годится. Так что ты, я уверена, моментально выудишь золотую рыбку!

– Золотую что?

– Ну, дружка, а может, даже и муженька.

Она взглянула на заполненное Энн заявление о найме на работу.

– Послушай, откуда это ты свалилась? Надеюсь, твой городишко находится здесь, в Америке?

– Он называется Лоренсвиль, – улыбнулась Энн, – и расположен у самого Мыса[3]3
  Имеется в виду мыс Кейп-Код.


[Закрыть], от Бостона час езды на электричке. И если бы я искала мужа, я могла бы никуда не уезжать. В Лоренсвиле все выходят замуж, едва закончив школу, а я хочу сначала немного поработать.

– И ты оттуда уехала? Да здесь все ищут себе мужей, и я совсем не исключение. Может, отправишь меня c рекомендательным письмом в этот твой Лоренсвиль? Я не против.

– Вы что, хотите сказать, что вышли бы замуж за первого встречного? – удивилась Энн.

– Ну не совсем за первого. Только за того, кто подарил бы мне хорошенькую бобровую шубку, нанял бы приходящую горничную и позволил бы каждый день дрыхнуть до полудня. Парни же, c которыми я здесь общаюсь, хотят, чтобы я не бросала работу, все время готовила им разные вкусности и выглядела бы при этом как Кэрол Лэндис в неглиже.

Когда Энн расхохоталась, она сказала:

– Ну ладно, увидишь сама, как только свяжешься c одним из здешних Ромео. Могу поспорить, что первым же скорым поездом помчишься обратно в свой Лоренсвиль, но не забудь, пожалуйста, по пути на вокзал заскочить ко мне и забрать меня c собой.

Нет, никогда она не вернется обратно в Лоренсвиль! Она не просто из него уехала, она из него сбежала. Сбежала, спасаясь от брака c каким-нибудь добропорядочным лоренсвильским парнем, спасаясь от той размеренной и монотонной жизни, которой жил этот городок. Жизни, которую прожила ее мать, а до нее – ее бабушка. В таком же отлаженном, как механизм, доме, где в Новой Англии протекала из поколения в поколение жизнь каждой почтенной семьи. Обитатели таких домов задыхались от кипевших в них, но невостребованных чувств, выхода которым не давала скрипучая стальная броня «светского воспитания».

Ей припомнились слова матери: «Настоящая леди, Энн, никогда так громко не смеется. Настоящая леди, Энн, никогда не плачет в присутствии посторонних». – «Но, мама, я же плачу у нас на кухне, где никого, кроме тебя, больше нет». – «Но настоящая леди плачет, только когда остается одна, а ведь ты уже не ребенок, Энн, тебе уже исполнилось двенадцать лет, и ты забыла, что c нами на кухне находится твоя тетя Эми. Отправляйся плакать к себе в комнату».

Именно Лоренсвиль заставил ее поступить в колледж Рэдклифф. О да, там многие девушки и смеялись, и плакали, и сплетничали, и вообще переживали все радости и горести настоящей жизни, но они не допускали ее в свой мир. Как будто у нее на лбу было выжжено: «Руками не трогать. Образец новоанглийской надменности и чопорности». Она все больше и больше погружалась в чтение, но и в книгах было одно и то же: получалось так, что все писатели, чьи книги ей попадались, уезжали навсегда из тех городов, где они родились. Так, Хемингуэй жил то в Европе, то на Кубе, то в Бимини. Бедный, вечно озабоченный, талантливый Фитцджеральд также почти всю жизнь провел за границей. Даже рыжеволосый и неуклюжий Синклер Льюис только в Европе нашел романтику и приключения.

Энн чувствовала, что должна обязательно уехать из Лоренсвиля. Другого пути у нее не было. Она приняла решение, еще когда училась на последнем курсе, и во время пасхальных каникул сообщила об этом матери.

– Мама… и вы, тетушка Эми, я после окончания колледжа еду в Нью-Йорк.

– Но в этом ужасном городе как следует не отдохнешь.

– Я собираюсь там поселиться.

– Ты обсудила этот вопрос c Уилли Гендерсоном?

– Нет, а c какой стати?

– Но ведь вы встречаетесь c тех пор, как вам обоим исполнилось по шестнадцать, и все, естественно, предполагали…

– Дело именно в этом. У нас в Лоренсвиле все само собой «естественно предполагается»…

– Ты повышаешь голос, Энн, – невозмутимо заметила ее мать. – Уилли Гендерсон – прекрасный молодой человек. С его родителями я училась в одной школе.

– Но, мама, я его не люблю.

– Мужчину любить невозможно, – вставила тетушка Эми.

– А разве ты, мама, не любила папочку? – Энн уже не спрашивала, она почти обвиняла мать.

– Конечно же, я его любила. – В голосе матери звучало негодование. – Но тетя Эми хочет сказать, что мужчины – они… в общем, они не такие, как женщины, они – другие. Они думают и поступают иначе. Возьмем, к примеру, твоего отца. Понять его было весьма сложно. Человек он был непредсказуемый да к тому же любил выпить. Если бы он женился на ком-нибудь другом, боюсь, он бы плохо кончил.

– Но я никогда не видела, чтобы папа пил, – попыталась защитить отца Энн.

– Разумеется. В то время был сухой закон, и в доме я не держала ни капли спиртного. Я отучила его от этой привычки раньше, чем она им окончательно завладела. Но поначалу c ним трудно было справиться – он был такой необузданный, хотя это легко понять, его бабка была француженкой.

– Эти латиняне всегда немного шальные, – подтвердила тетушка Эми.

– Ничего подобного в отце не было, – возмутилась Энн, вдруг пожалев, что мало знала о нем. Все, казалось, случилось так давно. Тогда ей было всего двенадцать лет. Он сидел именно здесь, в этой кухне, когда его неожиданно качнуло вперед, потом тело его бесшумно сползло на пол и он тихо умер, раньше чем успел приехать врач.

– Ты права, Энн. В твоем отце не было ничего плохого, он просто был мужчиной, правда человек он был хороший. И помни, Энн, что его мать была из рода Банистеров. Элли Банистер училась в одной школе еще c твоей бабушкой.

– Но, мама, неужели ты по-настоящему никогда не любила папу? Я хочу сказать, что, если мужчина, которого ты любишь, берет тебя в свои объятия и целует, это должно быть восхитительно, ведь так? Разве у тебя c папой такого не было?

– Энн, как ты смеешь задавать матери подобные вопросы! – поразилась тетушка Эми.

– К сожалению, поцелуи – это не единственное, что мужчина рассчитывает получить, вступая в брак, – сухо заметила ее мать и осторожно спросила: – Ты когда-нибудь целовалась c Уилли Гендерсоном?

– Да, несколько раз, – поморщилась Энн.

– И тебе это понравилось? – продолжала расспрашивать мать.

– Мне было противно.

Губы Уилли показались Энн какими-то рыхлыми и скользкими, а изо рта у него пахло кислятиной.

– А c другими мальчиками ты целовалась?

Энн пожала плечами:

– Ну да, несколько лет назад, когда мы c Уилли начали встречаться. На вечеринках мы играли в «бутылочку», и, по-моему, я перецеловалась почти со всеми городскими парнями, но, насколько мне помнится, каждый последующий поцелуй был таким же омерзительным, как и первый. – Энн улыбнулась. – Знаешь, мама, мне кажется, что у нас в Лоренсвиле нет ни одного парня, который бы умел по-настоящему целоваться.

К ее матери вернулось хорошее настроение.

– Теперь я вижу, что ты – настоящая леди, Энн. Именно поэтому тебе не нравится целоваться. Настоящей леди такое не может понравиться.

– Ах, мама! Я сама не знаю, что мне нравится и что я сама такое есть. Вот почему я и хочу пожить в Нью-Йорке.

– У тебя, Энн, имеется пять тысяч долларов, – пожала плечами мать. – Твой отец оставил их специально для тебя, чтобы ты распорядилась ими по своему усмотрению. После моей смерти денег у тебя будет гораздо больше. Хотя мы и не так богаты, как Гендерсоны, наша семья хорошо обеспечена и кое-что значит в Лоренсвиле. Я хочу быть уверенной в том, что ты вернешься сюда и поселишься навсегда в этом доме, ведь здесь родилась и моя мать. Конечно, Уилли Гендерсон, может быть, захочет пристроить к нему еще одно крыло, места вполне хватает, но все-таки этот дом так и останется нашим.

– Но, повторяю, мама, я не люблю Уилли Гендерсона!

– В том смысле, в каком ты ее понимаешь, любви просто не существует. Такая любовь встречается только в пошлых фильмах и романах. Любовь, как я ее понимаю, – это желание быть вместе, общие интересы и общие друзья. Секс для тебя неотделим от понятия «любовь», но позвольте мне сказать вам, юная мисс, что если она и существует, то после замужества очень быстро умирает, то есть когда девушка по-настоящему узнает эту самую «любовь». Но я тебе мешать не буду, поезжай в свой Нью-Йорк. И запомни, пожалуйста, Энн, мои слова: через несколько недель ты примчишься обратно домой, ты будешь просто счастлива выбраться из этого грязного Нью-Йорка.

В день ее приезда Нью-Йорк действительно был грязен, раскален от жары и чересчур многолюден. По Бродвею, слегка покачиваясь, бродили солдаты и моряки. В восторженных взглядах, которые они бросали на нее, горел огонек праздничного азарта и лихорадочного волнения, зажженный победой в недавно закончившейся войне. Но в этом смешении грязи, сырости и чужеродности Энн ощущала волнение и кипение жизни. По сравнению c покрытыми мусором и выбоинами мостовыми Нью-Йорка деревья и даже сам воздух Новой Англии казались холодными и неживыми. И улыбка небритого человека, убравшего из окна объявление «Сдается комната», когда она заплатила ему за неделю вперед, удивительно походившего на мистера Кингстона из ее родного городка, была намного теплее.

– Комнатка, сказать по правде, маловата, – признался он, – но потолок высокий, а от этого дышится полегче. Да и я всегда нахожусь поблизости, если вам понадобится что-то починить.

Энн поняла, что понравилась ему, как и он ей. В Нью-Йорке вас принимали такими, какими вы казались, как будто все вокруг только в это мгновение появились на свет, а прошлого, которым бы стоило гордиться или которое следовало бы скрывать, для них уже не существовало.

И теперь, стоя перед солидного вида стеклянными дверями c выгравированной на них надписью «Беллами и Беллоуз», Энн надеялась, что она встретит столь же теплый прием у мистера Генри Беллами.

Генри Беллами не верил своим глазам: неужели эта девушка живая? В своем роде она, пожалуй, была одной из самых красивых девушек, которых он когда-либо встречал, но его этим не удивишь – он их достаточно повидал. Вместо новомодной высоченной взбитой прически и туфель на платформе эта девушка свободно и естественно распустила волосы, и их светло-русый оттенок не оставлял никаких сомнений, что волосы у нее некрашеные. Но особенно его поразили ее глаза, необычайно синие, как небо, но какие-то холодные.

– Почему вы, мисс Уэллс, хотите работать именно у нас?

Он вдруг почувствовал, что без всяких на то оснований начал волноваться, ну да, черт побери, его просто распирает от любопытства. Девушка была одета в строгий однотонный летний костюм, других украшений, кроме маленьких аккуратных часиков на запястье, на ней не было, но что-то подсказывало ему, что особой нужды в работе она не испытывает.

– Я хочу жить в Нью-Йорке, мистер Беллами.

Никаких тебе предисловий, совершенно прямой ответ, но почему-то он заставил его ощутить неловкость, как будто он проявил праздное и нахальное любопытство. Он имеет право задавать вопросы, и, если он слишком упростит всю процедуру приема, она может не согласиться работать у него. С чего это ему в голову взбрела какая-то чушь? Она сидит перед ним, у него в кабинете, не зашла же она на минутку попить c ним чайку. Но почему он опять чувствует себя не хозяином, а просителем, пытающимся произвести на нее благоприятное впечатление?

Генри Беллами взглянул на сопроводительный бланк, присланный бюро по найму.

– Значит, вам двадцать лет, вы закончили колледж Рэдклифф по специальности «английский язык». И не имеете никакого опыта конторской работы. А теперь попробуйте объяснить, каким образом ваше прекрасное образование и происхождение могут пригодиться мне в моей работе. Помогут ли они мне каждый раз справляться c какой-нибудь ведьмой вроде Хелен Лоусон или заставить вечно пьяного дармоеда Боба Вульфа еженедельно сдавать положенный по контракту сценарий для радиопрограммы. Или же убедить знаменитого певца-педика отказаться от услуг фирмы «Джонсон Харрис» и перейти ко мне…

– И я всем этим должна заниматься? – озадаченно спросила Энн.

– Нет-нет, это моя задача, но вам придется мне помогать.

– А я думала, что вы юрист.

Генри, заметив, что она уже берет перчатки, улыбнулся и поспешил успокоить ее:

– Я юридический консультант и администратор по вопросам театра и шоу-бизнеса, а это совершенно иная область юриспруденции. Моя обязанность – составление контрактов для наших клиентов, таких контрактов, в которых даже возможные лазейки были бы им только на пользу. Я также занимаюсь подсчетом и уплатой налогов, помогаю им выгодно вкладывать свои деньги, вытаскиваю их из всяческих неприятностей, разбираюсь в их семейных дрязгах, стараюсь удерживать их жен и любовниц подальше друг от друга, являюсь крестным отцом их детей и нянькой для них самих. Особенно в то время, когда они готовят новую программу.

– А я всегда считала, что актеры и писатели имеют своих импресарио и антрепренеров.

– Все это так. – Он отметил про себя, что она положила перчатки обратно на колени. – Но настоящие знаменитости, а других клиентов я не держу, нуждаются и в моих советах. Например, их импресарио давит на них, заставляя браться за работу, которая дает как можно больше денег, его интересуют прежде всего его десять процентов комиссионных. Но я определяю, какая работа принесет им лично как можно больше пользы. Короче говоря, такой администратор-консультант, как я, должен быть для своего клиента и Господом Богом, и родимой мамочкой, и импресарио в одном лице. А если вы согласитесь у нас работать, вам придется стать их ангелом-хранителем.

Энн улыбнулась:

– Но тогда почему такие администраторы не заменят всех импресарио?

– Так бы, наверное, и произошло, если бы на свете было побольше мишуг вроде меня. – Он мгновенно спохватился: – Извините за это словечко, но, когда я завожусь, я уже не соображаю, что болтаю.

– Какое словечко? «Мишуга»? – повторила она c любопытством. Услышать, как она его повторяет, показалось ему таким невероятным, что он громко расхохотался.

– Слово это еврейское, и настоящее его значение заставило бы вас покраснеть, но сейчас оно стало означать просто «придурок»… и, надеюсь, вас не обманут ни моя шикарная вывеска «Беллами», ни мой вид респектабельного англиканца. Моя настоящая фамилия Бирнбаум. В юности я работал администратором развлекательных программ на круизах, вел корабельную газету, но им не понравилось, что их шикарная газетка будет называться «У штурвала Бирнбаум», и тогда какой-то мужик предложил мне взять мою нынешнюю фамилию. На этих круизах я перезнакомился со множеством важных шишек, и моим первым клиентом стал певец, выступавший в одной из этих корабельных программ. Все знакомились со мной как c Беллами, ну я и решил им оставаться. – Он улыбнулся. – Вот теперь вы имеете обо мне и моей конторе полное представление. Сумеете справиться, как вы думаете?

На этот раз она улыбнулась широко и открыто:

– Хочу попробовать. Печатаю я неплохо, но в стенографии мало что понимаю.

– Не беспокойтесь, – махнул он рукой в сторону приемной, – там у меня сидят две девицы, которые могли бы стать победительницами конкурса по стенографии. А мне нужна не просто секретарша.

– Кажется, я вас не совсем понимаю. – Улыбка ее растаяла.

Черт побери, ведь он ничего такого не имел в виду. Генри раздавил сигарету в пепельнице и тут же закурил другую. Боже мой! Она сидела теперь очень прямо, c неприступным видом, и, сам того не замечая, Генри в своем кресле также весь вытянулся, как по струнке.

– Послушайте, мисс Уэллс, быть не просто секретаршей означает не придерживаться слишком строгого графика пребывания на работе c девяти до пяти часов. Могут быть дни, когда вы сможете приходить не раньше полудня. Если я задержал вас накануне допоздна, я, естественно, не буду требовать от вас быть на работе к девяти утра. Но, c другой стороны, если произойдет что-нибудь непредвиденное, то, даже если вам пришлось накануне работать до четырех утра, вы должны быть на месте еще до открытия, но я уверен, что вы сами того пожелаете. Другими словами, вы сами составляете себе график работы. Но вам также придется иногда быть готовой поработать и вечером.

Он на секунду замолчал, но, не услышав ничего в ответ, продолжал:

– Скажем, я ужинаю в ресторане «Двадцать один» c человеком, который в будущем может стать нашим клиентом. Если ужин будет хорош, а мои доводы убедительны, почти наверняка можно сказать, что он перейдет ко мне. Но так же вероятно, что мне придется выпить c ним несколько рюмок и выслушивать неизбежные жалобы на его нынешнего администратора. Естественно, я буду клясться ему, что со мной он ничего подобного не испытает, и наобещаю ему золотые горы, хоть луну, переименованную в его честь. Конечно же, я не смогу выполнить все то, что ему наболтал. Это никому не по силам. Но я действительно честно хочу постараться избежать ошибок, совершенных его теперешним импресарио, и выполнить выполнимые обещания. Но только ведь на следующее утро я уже все позабуду, все до словечка, и вот тут-то являетесь вы. У вас не будет болеть c похмелья голова, поскольку за весь предыдущий вечер вы выпили только бокал хереса, и вы помните до малейших подробностей все, что я наговорил. Утром вы передаете мне перечень данных мною обещаний, чтобы я мог, протрезвев, внимательно их изучить.

– Итак, мне отводится роль живого диктофона? – снова улыбнулась Энн.

– Совершенно верно. Как, справитесь?

– Ну что же, память у меня отличная, а херес я просто не выношу.

Теперь они оба рассмеялись.

– Ладно, Энн. Начинаете завтра?

Она утвердительно кивнула.

– А мистер Беллоуз? Должна я также выполнять работу и для него?

Генри Беллами, устремив взгляд куда-то в пространство, тихо ответил:

– Мистера Беллоуза не существует. Ах нет! Есть Джордж, его племянник, но он не тот Беллоуз, который значится в названии нашей конторы. Им был дядя Джорджа, Джим Беллоуз, но еще до его ухода на фронт я выкупил у него его долю в нашем деле. Я пытался отговорить его, но не смог, он отправился в Вашингтон, а там ему вскружили голову военно-морская форма и звание офицера. Война – это для молоденьких, – вздохнул он, – а Джиму Беллоузу было пятьдесят три. Он был слишком стар, чтобы воевать, но слишком молод, чтобы погибнуть.

– Он погиб в Европе или на Тихом океане?

– Этот старый идиот умер на подлодке от сердечного приступа.

Резкость его слов лишь выдавала ту привязанность, которую он явно испытывал по отношению к покойному. Затем его настроение вдруг резко переменилось, и Генри снова тепло и приветливо улыбнулся:

– Ладно, Энн! По-моему, мы уже достаточно порассказали о себе друг другу. Я хочу предложить вам для начала семьдесят пять долларов в неделю – вам это подходит?

На столько она и не рассчитывала. За комнату надо было платить восемнадцать долларов, а за еду – пятнадцать. Она ответила Генри, что этой суммы ей вполне достаточно.

Октябрь, 1945 год

Сентябрь оказался для нее удачным месяцем. Она нашла именно ту работу, какую искала, подружку по имени Нили и нежного, преданного и почтительного кавалера – Аллена Купера.

А в октябре в ее жизнь вошел Лайон Берк.

В конторе и телеграфистка, и обе секретарши сразу же признали ее за свою. Каждый день они все вместе обедали в ближайшей закусочной на углу улицы, и любимой темой их разговоров был Лайон Берк. По всем вопросам, касавшимся Лайона Берка, специалистом была мисс Стайнберг, старшая секретарша, поскольку она служила у Генри Беллами уже десять лет и действительно была знакома c Лайоном Берком.