Текст книги "Цветные карандаши"

Дочку можно было бы считать ее уменьшенной копией, если бы не более смуглая кожа и темные глаза, подчеркивавшие смешанное происхождение этой прелестной девочки.

– Спасибо, – с улыбкой поблагодарила Шарлотта.

– Очень приятно, – смешавшись, пробормотал Артюр, которому уже давно никто не улыбался.

Ему до смерти хотелось рассказать ей, что он живет напротив, что вот уже который месяц наблюдает за ней через окно, что он восхищен тем, как отважно она воспитывает ребенка одна, что он в ее полном распоряжении, если ей понадобится какая-нибудь помощь. Но он не издал больше ни звука, словно утратил саму способность завязывать разговор с женщиной на улице. Больше минуты он стоял, глядя вслед удалявшемуся такси, потом снова перешел улицу и вернулся в QG. Теперь ему только и оставалось, что заливать печаль пивом.

* * *

Шарлотта и Луиза остановились перед большим домом по соседству с парком Со. Люсьен, отец Шарлотты, ждал их на скамейке у ворот. Когда-то Люсьен был одним из лучших футбольных арбитров, природная уверенность в себе и неподкупная честность сделали его одним из самых уважаемых судей первой лиги чемпионата Франции. Он даже начал блестящую карьеру на международном уровне и великолепно провел несколько игр Кубка Европы. Звездный час настал, когда его пригласили судить матч на Кубке мира, но в тот день Люсьен из той точки на поле, где он находился, не разглядел, как аргентинский нападающий забил гол рукой. Его карьера получила размашистую оплеуху от провидения. Оплошность настолько выбила его из колеи, что он стал дуть в свисток по делу и без дела. И теперь, если он что и дул, то это хорошее вино – всякий раз, как подворачивался случай.

Люсьен, с его выпирающим животом и безупречно круглой лысой головой, напоминал небольшого снеговика с острым носом вместо морковки, блестящими черными глазками и неизменной широкой улыбкой. Этот снеговик опровергал физические законы – несмотря на необычайную пылкость, он все не таял.

Луиза бросилась к деду, широко раскинувшему руки ей навстречу.

– Как поживаешь, моя принцесса?

– Я в миноре. Не знаю, что это значит, но теперь все так говорят.

– А я – самый счастливый дедушка на всем белом свете, потому что вижу тебя.

Шарлотта поцеловала отца, обняла его за плечи, и тот повел ее в резиденцию, так и не спустив с рук Луизу. Официально это заведение считалось домом престарелых. Но в мае 68-го года там произошла небольшая революция. Все еще способные делать самостоятельные шаги шестидесяти-, семидесяти-, восьмидесяти– и (реже) девяностолетние постояльцы под предводительством недавно прибывшего семидесятилетнего юнца отправились взглянуть, что делается на уличных баррикадах. Вернувшись поздно ночью, они были встречены разгневанным директором, который резко раскритиковал их выходку – в точности так же, как сотни родителей в стране в те самые минуты отчитывали своих подрастающих революционеров. Тогда мятежники собрались в столовой, выстроили перед дверью баррикаду из столов и стульев, преградив доступ персоналу, и единодушно проголосовали за незамедлительное и безоговорочное увольнение директора и всех его сотрудников. Покидая рабочее место, директор с удивлением обнаружил, что владельцем этого дома престарелых оказался не кто иной, как тот самый новоприбывший постоялец. За прошедшие годы никого из мятежников уже не осталось в живых, но заведением по-прежнему управляли наиболее способные к этому виду деятельности жильцы, разумеется при помощи тщательно отобранного персонала.

После очередного «прискорбного ухода» обитателя дома оставшиеся тщательно изучали кандидатуры и принимали на освободившееся место только тех, кто подходил под определение «сильно повзрослевших мятежных студентов». Вот так в резиденции появились: помешанный на работе счетовод – кому-то надо было вести дела; великая шеф-повариха – кушать хотелось всем; говорливые знатоки своего дела – не дураками же помирать; изрядное число рок-музыкантов, среди прочих гитаристка Симона, в прошлом руководившая студией грамзаписи, – понятно, что все собирались до самой смерти оставаться молодыми. Каждую субботу устраивали концерт – если только в этот вечер не было футбольного матча. Миссия Люсьена состояла в том, чтобы поддерживать хорошие отношения с федерацией и благодаря этому добывать приглашения на все важные игры. «Оставаться активным – вот он, секрет долголетия», – наперебой твердили они. Конечно же, некоторые постояльцы становились немощными, и Альцгеймер косил ряды, но остальные считали делом чести как можно дольше удерживать их в коллективе. Завтракали, обедали и ужинали все вместе, за огромным прямоугольным столом в просторном зале, любовно декорированном одной из бывших постоялиц, ученицей самой Мадлен Кастен. Тонкие переходы оттенков серого на стенах рисовали в их воображении прежние переливающиеся краски.

Собравшиеся за столом постояльцы встретили Луизу традиционными ахами и охами и неизменным «Совсем большая стала!».

– Садитесь скорее, все остынет! – вмешалась Пьеретта.

Она стала одной из первых женщин, получивших мишленовскую звезду. В то время это было все равно что добыть луну с неба.

– Шарлотта, я приготовила утиное филе с корицей. Знаю, что ты его обожаешь!

Вскоре Пьеретта, украдкой наблюдавшая за едоками, заметила, что те едят совсем без аппетита, некоторые даже незаметно отодвинули тарелки. Что не так с моим утиным филе? – удивилась она, обмакнула палец в соус и, прикрыв глаза, его облизала. Аромат чудесный, вкус нежный, да и пряностей не переложила. Вот оно что – все дело было в цвете. Коричный соус, достойный своего названия, непременно должен быть рыжевато-золотистым.

– Пьеретта, твоей вины здесь нет, – попыталась утешить ее Шарлотта.

– Знаю! Не напрасно же придумали пищевые красители.

– Это правда. Но серый цвет – еще не самое страшное. Представь себе, если бы утиное филе стало синим. Помню, читала я про одно исследование – стейки покрасили в цвет индиго, и подопытные не смогли их есть.

Пьеретта устало отодвинула тарелку. Она смотрела на Шарлотту, и это единственное, что ее утешало, – та как ни в чем не бывало уписывала филе. Проглотив очередной кусок, Шарлотта продолжила свою мысль:

– Когда меняется цвет – меняется и вкус. Испанские ученые давали участникам эксперимента выпить три вида апельсинового сока: один – натуральный, в два других таких же они добавили красители – красный и зеленый. Испытуемым сказали, что они пробуют три разных апельсиновых сока. Те единодушно признали лучшим «кровавый» сок, а зеленоватый сочли немного кислым. Что еще более удивительно – если попробовать подкрашенную оранжевым кока-колу, то, скорее всего, ее легко спутать с газированным напитком вроде фанты!

– Ну, это уж ты хватила через край! – возразила Пьеретта, слегка обидевшись.

– Уверяю тебя – даже ты попалась бы! Похожий опыт провел крупный производитель молочных продуктов. Они поменяли местами желтый и розовый красители в ананасовом и клубничном йогурте. Потребители думали, что едят розовый клубничный йогурт и желтый ананасовый… Правда, когда им рассказали про подмену, все они признали свою ошибку.

Пьеретта снова закрыла глаза, чтобы только вкусовые рецепторы языка судили о достоинствах ее стряпни. Утка удалась на славу.

– Насколько я понимаю, теперь, когда цвета не осталось, всякому легко будет сесть на диету. Это поможет людям бороться с лишним весом, – прибавила она, глянув на свои жировые складки.

– Может быть, это единственная хорошая новость, потому что лично меня все это пугает, – заключила Шарлотта, вновь погрузившись в собственные размышления.

Глава 4
В которой деревья синие, а море желтое

Минуло полгода – как пропали краски. Полгода – как взрослые люди стали бояться темноты. Ошеломление незаметно сменилось страхом, который перерос в ужас.

Все началось в деревушке Бугарак, неподалеку от Перпиньяна, буквально через три дня после исчезновения красок. К ней нескончаемым потоком со всех сторон хлынули автофургоны и микроавтобусы. Всего за несколько дней эта тихая деревушка с двумя сотнями жителей у подножия Пиренеев была затоплена десятками тысяч туристов. Охваченные паникой толпы с боем прорывались через полицейские заграждения или пробирались полями, чтобы поставить палатки на склонах возвышающейся над деревней горы. Вскоре к ним присоединилась сотня журналистов. Гуру всего мира «пересмотрели свои расчеты». Инопланетный корабль, галактический Ноев ковчег, который спасет от Апокалипсиса немногих избранных, приземлится в этой деревне. Легенда майя, предсказавшая конец света в 2012 году, попросту ошиблась на несколько лет. Люди плакали, кричали, взывая к однообразно серому небу.

Один из «грешников» забрался на вершину с хлыстом, чтобы сурово себя наказать. Во время самобичевания он потерял равновесие и разбился несколькими десятками метров ниже. Эту сцену показали черно-белые телевизоры всего мира.

Имамы-фундаменталисты в проповедях твердили, что все это совершается по воле Бога, который наказал женщин, носивших яркие одежды, чтобы таким образом принудить их выходить на улицу в черных никабах.

Колумбийские индейцы коги истолковали все это как предупреждение Земли, адресованное «младшим братьям», не почитающим природу и уничтожающим ее.

По мнению христиан, мы вошли в царство тьмы, как было предсказано в Евангелии от Матфея: «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего». Церкви были битком набиты не только по воскресеньям, но даже в будни. Новая паства, не выучившая до конца «Отче наш» и «Радуйся, Мария», пробелы в знаниях восполняла образцовой набожностью. Лавки, торгующие дешевыми религиозными сувенирами, брали штурмом усерднее, чем флагманский бутик «Луи Виттон», и перед полупустыми прилавками выстраивались нескончаемые очереди. Некоторые с не меньшим пылом рылись на чердаках у стареньких тетушек, мечтая откопать в пыли распятие, статуэтку Девы Марии или – редкое сокровище, которое на eBay стоило теперь бешеных денег, – четки, помогающие с утра до вечера молиться, искупая свои грехи. Они надеялись в Судный день, когда их призовут, склонить таким способом весы святого Петра в правильную сторону, а день этот, по их мнению, вот-вот настанет.

В Лурде, как в Мекке, служба охраны порядка заставляла сотни тысяч паломников размеренно двигаться в длинной веренице, тянувшейся к гроту, а главное – нигде не останавливаться. Людям приходилось томиться не менее десяти часов в ожидании, чтобы прикоснуться к крупнейшему скопищу микробов и бактерий, весело копошившихся на стене пещерного убежища Бернадетты Субиру.

Фанаты сериала «Игра престолов» тем временем полагали, что зима настала, и ждали появления оживших мертвецов.

* * *

Угнетенный мир парализовало и расплющило этой свинцовой тяжестью. Механизм общества потребления разладился весь до последнего винтика. Рождественским ярмаркам грозили сплошные убытки. Товары, разложенные на сером полотне, выглядели так, словно запутались в паутине, и казались куда менее привлекательными. И в Деда Мороза в серой одежде никому верить не хотелось.

Все фондовые биржи закрылись вплоть до нового распоряжения. Биржевой крах отличалась от того, что случился в 1929 году, лишь незначительными техническими подробностями. Экономисты, с лицами такими же унылыми, как их серые костюмы, твердили как заклинание: системное банкротство. Президенты стран Большой двадцатки уже не расставались, и, что бы они ни говорили в своих выступлениях, им с трудом удавалось скрыть за словами свою беспомощность.

Артюру с каждым днем приходилось все дальше ходить за багетом. Все три булочных в его квартале закрылись. Он решил дойти до улицы Дагер, где обычно велась самая бойкая торговля во всем Четырнадцатом округе. «Надо ли продолжать работать, когда конец близок?» – так философствовали многие торговцы. Покупатели в супермаркетах с трудом распознавали упаковки любимых продуктов и брали только самое необходимое.

Артюр шел мимо лавок, которые достойно выглядели бы в Северной Корее или во времена оккупации. В рыбном магазине на улице Дагерр уныло томились во льду десяток рыбешек с тусклыми глазами.

Девушка-фармацевт приклеила скотчем на дверь аптеки листок бумаги: АНКСИОЛИТИКИ И АНТИДЕПРЕССАНТЫ РАСПРОДАНЫ. Как бы там ни было, пациентам все равно придется подождать, пока им выпишут химические подпорки: психиатры сидели по домам или отправились на прием к другим психиатрам.

Мир шел ко дну.

Артюр шагал к улице Алезии. Царило странное спокойствие. Машины тихо катили по мостовым, в которых отражалось мглистое небо. Редкие понурые прохожие еле волочили ноги. Все, кроме одного. Тощего, как скелет, непоседливого дылды лет тридцати. Он не просто подошел, а подскочил к Артюру и, подмигнув, издал невнятное:

– Эээсссддддеееее?

– Простите? – переспросил Артюр, пытаясь сообразить, что ему напоминают эти звуки – крик кенгуру?

– Эллллллллллллсде?

– Не понял.

– Л… С… Д, – озираясь по сторонам, более отчетливо выговорил сумчатый тип.

– Нет, спасибо, я предпочитаю допиться до белой горячки, – улыбаясь, ответил Артюр.

Многие искали убежища от мира, ставшего ирреальным, в мире искусственном. Люди всех возрастов и разного положения предавались иллюзиям, созданным этим мощным психотропным средством. ЛСД теперь производили в промышленных масштабах – оказалось, что этому веществу под силу частично возвращать краски. Небо могло стать оранжевым, а листья на деревьях – синими, асфальт нередко получался розовым, а море – желтым. Не все ли равно – в этом психоделическом мире цвет, по крайней мере, существовал. Обратная сторона разноцветной медали – данное производное пурпурной спорыньи оказывало побочное действие. А именно – галлюцинации. Некоторые, вообразив себя птицами, вылетали из окон. Другие, думая, будто на них напал дракон или еще какое-нибудь опасное чудовище, душили жен. Полицейским был отдан приказ бороться с этим новым бедствием, и они рьяно принялись арестовывать налево и направо. Тем более что иные из этих давших присягу государственных служащих с энтузиазмом отнеслись к заманчивой возможности расцветить поблекшие мундиры и прикарманивали часть изъятого для личного потребления.

* * *

Ровно в восемнадцать часов Аджай, как он это делал вот уже месяц, сел в свое такси. Манхэттен к этому времени окутывала тьма. Редкие фонари сеяли белесый свет. Повернув ключ зажигания, Аджай закрыл глаза, нажал до упора на педаль акселератора и погрузился в волны цвета, которыми окатывал его мотор, в зависимости от той или иной включенной скорости. Дар синестезии у Аджая нисколько не ослабел, цвета в его мозгу, когда он завел мотор, оставались все теми же и такими же ослепительно-яркими. Все, кроме желтого, который по-прежнему блистал своим отсутствием. Когда он открыл глаза и легонько приподнялся на сиденье, чтобы, взглянув на цвет капота, дополнить палитру, ему захотелось плакать. Нет лишь одного цвета – и хроматический мир словно весь опустел. И, как каждый день в течение месяца, после этого он выключил контакт и вернулся домой – играть в видеоигры. А именно – в Call of Duty. Звуки этой игры неизвестно почему насыщали его всеми красками, кроме солнечной. Аджай уже несколько дней ничего не ел. Так и уморить себя недолго.

* * *

Несколько человек в подвальной студии резиденции репетировали Back in Black. Они играли громче, чем АС/DC, потому что у подавляющего большинства были проблемы со слухом. Но играли они без души. Настроение не то, особенно после более чем скромного обеда. Пьеретта уже не первый день отказывалась готовить, потому что на бесцветные блюда как-то и смотреть не хотелось.

Вот уже месяц, как почти никто не приходил на их концерты. Большинство постояльцев приросли к стульям в телевизионной комнате и смотрели по кругу новостные программы, бившие все рекорды популярности.

Самым печальным выглядел Люсьен, он не мог отогнать от себя воспоминания о трагедии, которая тридцать лет назад закончилась смертью его жены. Картины мелькали перед ним, сменяя одна другую. Их сорокафутовая яхта. Солнечные пятна на парусах, солнечные блики на волосах его жены. Жены, которую за семь месяцев беременности ни разу не прихватило.

Прогноз погоды обещал ветер не больше пятнадцати узлов. И жена его уговорила. Но внезапно у нее в каких-то пяти милях от порта отошли воды. За то время, пока он, стянув шкоты и запустив мотор на полную мощность, вел судно к берегу, его жена рассталась с жизнью, а дочь потеряла зрение. С тех пор чувство вины его не покидало.

– Ну, папа, пожалуйста, я хочу, чтобы ты улыбнулся, – прошептала Шарлотта. Чувствуя, что отец угнетен, она все чаще появлялась в резиденции. – Ты же знаешь, когда ты улыбаешься – я это ощущаю.

– Я осознал, что краскам удавалось немного замалевать мою беду.

– Хватит об этом. И хочу тебе напомнить, что я не совсем слепая, я различаю яркий свет.

– Мне необходимы цвета.

Шарлотта ощупью нашла на столе корзинку с фруктами, взяла оттуда банан и протянула отцу:

– Возьми.

– Я не хочу есть.

– Когда ты смотришь на банан, ты возбуждаешь зону своего мозга, восприимчивую к желтому цвету; это доказывает, что наш мозг преобразует черный и белый в цвета. Точно так же, когда ты смотрел черно-белый фильм, твой мозг за несколько секунд превращал его в цветной. Так было до того, как исчезли цвета, и мои коллеги заверили меня, что с тех пор ничего не изменилось. Так что закрой глаза и попробуй представить себе этот банан.

Люсьен подчинился.

– Ты права, – подтвердил он секунд десять спустя. – Если сосредоточиться, можно вернуть цвет, по крайней мере – в голове.

Он снова открыл глаза и явно испытал разочарование при виде серого банана, но, чтобы порадовать дочку, очистил его и съел.

* * *

Мехди Ток пересмотрел сетку передач «Франс Интер». Всем им соответствовало ключевое слово «позитив». Одна за другой следовали пустейшие и легкомысленнейшие передачи и беззаботно-радостные песенки, что поднимало слушателям настроение, а заодно увеличивало их число. Особый интерес аудитория «Франс Интер» проявляла к цветовым обозрениям Шарлотты, которые пользовались все большей популярностью. Ее передача стала ежедневной, и выпуск повторялся несколько раз в течение дня.

Друзья мои, мы утратили восприятие цвета. Допустим. Но ведь мы потеряли не все – у нас остались черный и белый! «Разве черный и белый – это цвета?» – возразят некоторые. Так вот, любознательные слушатели, да будет вам известно, что этот вопрос ни разу не звучал до начала XX века. Наши предки «нецветным» считали все неокрашенное, например суровое, неотбеленное полотно монашеской рясы. Тогда почему же мы задаемся этим вопросом сегодня? Отчасти по вине господ Эдмона Беккереля и Эмиля Рейно, которым пришла в голову хорошая мысль изобрести одному – цветную фотографию, а другому – цветное кино. Со временем технологии «производства» цвета шагнули далеко вперед, но мы по-прежнему продолжаем противопоставлять черно-белые снимки или фильмы тем, что называем цветными. Так что же, по-нашему, черный и белый – не цвета вовсе?

– Хороший вопрос, – тусклым голосом пробормотала Сильвия.

В мозгу у Шарлотты, в передней части его поясной извилины – в зоне, частично управляющей эмпатией, сработала цепочка химических реакций, и она спросила:

– Тебе и правда до такой степени не хватает цвета?

– Да… нет… Дело не только в этом.

– Не хочешь говорить?

– Ты будешь надо мной смеяться.

– Ты на самом деле обо мне так думаешь?

– Ты же знаешь, что…

Она не закончила фразу.

– Вот чего о себе не знала! – Шарлотта попыталась снизить градус трагедии.

– Я чувствую себя одинокой… Ты же знаешь, что у меня с Мехди…

Шарлотта потрогала лампочку, которая загоралась при включенном микрофоне, чтобы проверить, остыла ли она, и убедиться, что их никто не слышит.

– Да, у тебя особые отношения с нашим боссом, – осторожно начала Шарлотта.

– Какие там отношения!.. Виагра уже не помогает…

– Может быть, это оттого, что она утратила свой голубой цвет. И, поскольку в действенности средства большую роль играет эффект плацебо, он бессознательно считает, что она на него не действует.

– Я, скорее, думаю… что я ему разонравилась.

Шарлотта понимала, что теперь, когда губы у Сильвии уже не красные, она стала намного менее привлекательной. На 25 процентов, если судить по результатам очень серьезного исследования, проведенного несколько лет назад. Но она не собиралась говорить об этом подруге.

– Кстати, раз уж речь зашла о том, кто кому разонравился, – что здесь? снова этот тип? – спросила Шарлотта, показывая ей на своем мобильнике очередное сделанное через окно фото.

Артюр по-прежнему за ней подсматривал. Шарлотта в бешенстве покинула Дом радио и спустилась в метро, решив, что действовать надо без промедления.

Уведомление lemonde.fr

В поиске Google теперь чаще всего набирают слово «цвет» – чаще, чем «секс».

* * *

Шарлотта вышла на ближайшей к школе станции. Она двигалась медленно, постукивая перед собой белой тростью. Посмотрев на нее со стороны, любой, несомненно, подумал бы, что она сосредоточена на дороге, но это было совсем не так. Дорогу она знала наизусть, и к тому же ее вело подсознание. Сосредоточилась она на своем восприятии окружающего, на своих ощущениях. Поравнявшись с прохожим, пыталась вспомнить название его духов. Прислушивалась к торопливому перестуку высоких каблуков, которому вторили шаги на кожаных подметках – должно быть, хорошо одетая пара. Различила нестройный топот множества обувок на резиновых подошвах – это, конечно же, стайка подростков в кедах. Почувствовала, как тянет неприятным сырым сквозняком от входа в метро и холодком кондиционера из открытой двери магазина.

Она старалась уловить разницу между прежним миром и новым. Но для нее ничего не изменилось, разве что голоса родителей, собравшихся у Луизиной школы, с каждым днем звучали все более тревожно.

Чей-то папа жаловался, что сын отказывается ходить на дзюдо – неохота ему упираться ради серого пояса. Какая-то раздосадованная женщина пересказывала слова своего депрессивного мужа: «Знаете, что он мне заявил сегодня утром? Что у него бессонница. Проснулся только в девять и не мог снова уснуть!»

Большей частью разговоры вертелись вокруг потерявших аппетит детей. Ничего не хотят есть. Даже пирожные!

Она впервые услышала, что некоторые родители пытаются найти во всем этом что-то хорошее.

– С тех пор как шпинат перестал быть зеленым, мне иногда удается впихнуть ему несколько ложек, – говорила одна из мам.

– А я своему дал попробовать лакричные улитки, и теперь он их обожает, – подхватил папа с писклявым голосом.

– Мой перестал смотреть сериалы. Теперь, когда они стали черно-белыми, ему кажется, будто он смотрит какое-то старье. И при этом – совершенно невероятно, но он начал читать романы!

Черная краска на белой бумаге… В книгах, по крайней мере, цвета не изменились, подумала Шарлотта.

За шумом разговоров она уловила тихое «мааама», произнесенное метрах в десяти от нее. Это Луиза, она уже бежала к ней. Шарлотта наклонилась и повернула голову в ожидании нежного прикосновения дочкиных губ к своей щеке.

– Это тебе, мама! – сказала та, наградив ее слюнявым поцелуем и отстранившись.

Луиза протянула ей шуршащий листок бумаги, Шарлотта взяла его у нее из рук.

– Что за красоту ты нарисовала?

– Как солнце опускается в море… Совсем серый закат… Можно мне кое-что у тебя спросить? – неуверенно прибавила она. – Почему ты никогда не грустишь?

– А с чего ты взяла, что я должна грустить?

– Потому что ты не видишь красок, а я теперь понимаю, что это значит.

– Может быть, я их вижу, моя хорошая. Не глазами, а всем телом. И я вижу, что ты очень живописная принцесса. Теперь-то ты понимаешь, что это означает?

* * *

Лето не желало уходить из унылого ноябрьского Парижа. Артюр, как всегда, сидел на террасе QG, прихлебывая из кружки прозрачное бочковое пиво под шапкой белой пены. Он посмотрел на вошедшего завсегдатая, того было почти не узнать без пунцового румянца на щеках.

Этот выпивоха сменил свою кепку на фетровую шляпу – теперь у мужчин новая мода. Социологи объясняли, что каноны стиля изменились, вперед выступили герои черно-белых фильмов, персонажи Хамфри Богарта и Кэри Гранта. Многие пристрастились к старым фильмам – их, по крайней мере, «правильно» было смотреть не в цвете.

Артюр рассеянно просматривал почту. Спам. Один сплошной спам. Если не считать милого письмеца от Соланж, бывшей коллеги, которая делилась новостями и желала ему удачи. К письму она прикрепила групповую фотографию на фоне фабрики. Внезапно подал голос телефон Артюра. Звонил консультант из центра занятости с предложением встретиться.

Порывшись в карманах в поисках ручки, Артюр наткнулся на прежде розовый гастон-клюзелевский карандаш, который так и остался во внутреннем кармане его куртки. Артюр кое-как записал время на подставке под кружку. Цифры получились еле заметными на слишком ярком сером фоне.

И тут он заметил на улице Шарлотту, которая вела за руку дочку. Они направлялись в его сторону. На самом деле это скорее Луиза вела маму за руку. Вот они уже поравнялись с ним, он зачарованно смотрел на обеих.

– Ой, какой у этого дяденьки карандаш красивый! – вдруг восхитилась Луиза.

Упустить такой случай Артюр не мог и, не простившись, оборвал звонок.

– Хочешь, возьми его себе, – расплывшись в улыбке, он протянул девочке карандаш.

Луиза, слегка нахмурившись, разглядывала Артюра.

– Я вас знаю, мсье, – сообщила она.

– Да, мадемуазель, я живу прямо над этим кафе, как раз напротив вас.

– У вас немного сплющенный нос? – поинтересовалась Шарлотта, явно не питавшая к нему никакого доверия.

– Ну… я играл в регби. Но не такой уж он и сплющенный!

– Вам должно быть стыдно! Пошли, Луиза, мы уходим. – Она потянула дочку за руку.

– А почему ему должно быть стыдно, если у него нос как плюшка? – удивилась Луиза.

– Он прекрасно знает, почему я так сказала!

– Почему вы так сказали? – повторил Артюр, прекрасно зная, почему она так сказала.

Как она его вычислила? Может, она не совсем слепая? – мелькнуло у него.

– Простите, меня зовут Артюр, – прибавил он, как будто в оправдание, и на всякий случай протянул ей руку. – Очень рад с…

Шарлотта быстро пошла через улицу к двери своего дома. Артюр последовал за ней и, пытаясь сменить тему, снова обратился к девочке:

– Пожалуйста, возьми карандаш, он твой!

– Об этом и речи быть не может, – вспылила Шарлотта, лицо ее залила темно-серая краска. – Мы не желаем иметь с вами никаких дел.

Даже в ярости она говорила удивительно нежным голосом. Но больше всего Артюра изумило то, что этот голос ему знаком.

Он открыл было рот, чтобы хоть что-нибудь ответить, но не смог выдавить ни звука. И с жалким видом вернувшись к своему столику, вылакал оставшееся пиво. Надо с этим завязывать, обругал он сам себя… жестом подзывая хозяина бара с очередной кружкой.

Луиза и Шарлотта, держась за руки, зашли в дом. Уже в дверях девочка обернулась и, встретившись глазами с Артюром, широко улыбнулась. Страшно гордая, она показала ему карандаш, который Артюр успел незаметно сунуть ей в руку.

Луиза ворвалась к себе в комнату и, даже не сняв ни ранца, ни куртки, схватила с письменного стола альбом и растянулась на полу. Лежа на животе, болтая ногами и высунув кончик языка, она принялась рисовать клюзелевским карандашом.

* * *

Ночь вытеснила пасмурный день с его бледным солнцем, на улице стало немного прохладнее. Артюр только что приземлился в баре. Высокий и тощий хозяин бара по прозвищу Толстяк перетирал стаканы за стойкой. Черный галстук, прикрепленный булавкой к белой рубашке, придавал ему обманчивый вид благородного немолодого красавца, однако певучий акцент не мог скрыть его более чем скромного происхождения. Оформление бара в стиле семидесятых как раз с тех самых семидесятых и сохранилось. Ничего не изменилось с тех пор, разве что вместо настольного футбола и электрического бильярда появился огромный плоский телевизионный экран. Декоратор из Толстяка был никакой. Чистоту поддерживать он тоже не умел, но теперь, когда исчезли цвета, это было не так заметно.

Толстяк переключил телевизор со спортивного канала, где один за другим шли футбольные матчи, на новостной. Всего каких-то полгода назад после этого началась бы неслабая склока, и пьяные завсегдатаи с шумом перебрались бы в другой бар. Но сейчас никто не протестовал. В баре, как и в телевизионных программах, разговоры все еще вертелись вокруг красок; о них толковали на все лады, каждый со своей колокольни. Перед камерами руководитель предприятия жаловался на рекордное число прогулов на его заводе. Хранитель Лувра огорчался из-за резкого снижения числа посетителей и печалился по поводу Джоконды – она, уверял хранитель, перестала улыбаться.

– За Мону Лизу! – поднял тост Момо и допил свой стакан. – Толстяк, давай, плесни мне еще серого.

– Чего?

– Ну, бывшего желтого, – заливаясь хохотом, уточнил Момо, довольный своей шуткой за два тридцать – по стоимости анисовой.

* * *

Шарлотта Да-Фонсека находилась на пике своей популярности у слушателей. Тем не менее в каждом письме они неизменно задавали все тот же вопрос: почему?

До сих пор у Шарлотты не было сколько-нибудь серьезного научного объяснения случившемуся. Конференции, на которые собирались авторитетные ученые со всего мира, не давали никаких материалов для ответа на этот вопрос. Но Мехди Ток стоял на своем:

– Можно бороться со страхом, но не с тревогой. Страх мы испытываем, когда знаем, что с нами случилось или случится. Тревогу – когда не знаем. У американцев после 11 сентября очень быстро всплыло имя бен Ладена, хотя они даже не были уверены, что он действительно повинен. Важно было успокоить людей. Надо знать, с чем воюешь. Вот и вы говорите что угодно, можете даже сказать, что все это в порядке вещей, но обязательно дайте объяснение нашим слушателям! Интервью через час.

– О’кей, босс! – Шарлотта смирилась, вспомнив знаменитую фразу де Голля: «Ищущих и так видимо-невидимо. А мне дайте находчивых».

Если ученые, которые изучают нервную систему, ответа не нашли, может, надо обратиться к социологам, подумала она, пятьдесят минут спустя устраиваясь в большой студии.

– Шарлотта Да-Фонсека, существует ли уже объяснение этому страшному феномену?

– Мехди, мы только что узнали, что страшный феномен, как вы его называете, затронул только людей. У животных цветовое восприятие, похоже, не изменилось.

– Почему же это случилось с людьми?

– Возможно, природа поняла, что нам от этого никакой пользы. Доисторическим людям цвета были необходимы, чтобы издали замечать хищников или попросту видеть, спелые ли плоды на деревьях. Теперь, разумеется, все не так. И если вы приглядитесь повнимательнее, то обнаружите, что мы невольно представляем себе наше будущее бесцветным.