Текст книги "Пиччинино"

XXVI
Агата

Тропа привела молодых людей к калитке, и Микеле собственноручно открыл ее. Затем окольными дорожками они прошли через парк и достигли подножия вырубленной в лавовой толще лестницы, ведущей наверх, на скалы. Напомним читателю, что дворец Пальмароза непосредственно примыкал к крутому склону и составлял как бы три отдельных здания, которые, словно пятясь, карабкались одно за другим в гору. Верхний этаж, называемый casino, самый уединенный и прохладный, предназначался, по обычаям страны, для главного лица в доме; иначе говоря, покои хозяина выходили прямо на вершину скалы, где был разбит небольшой, но прелестный сад, как бы висевший в воздухе, на той стороне, что была противоположна фасаду. Здесь-то и жила княжна, уединившись от всего мира, словно в роскошной обители; здесь она могла насладиться одинокой прогулкой, не спускаясь по главной лестнице и не привлекая внимания слуг.

Микеле видел уже это святилище, но, как известно читателю, всегда в страшной спешке; а когда он сидел здесь с Маньяни во время бала, он был так взволнован и говорил с таким жаром, что не успел разглядеть ни постройку, ни ее окружение.

Теперь, проникнув сюда вместе с Пиччинино со стороны обрыва, он сумел яснее понять расположение этого бельведера: построен он был в очень смелом стиле и, в сущности, представлял собой маленькую крепость – лестница, вырубленная в скале, была более приспособлена для выхода, чем для входа; она была так зажата между двумя стенами из лавы и так крута, что даже женская рука легко могла остановить и столкнуть вниз нескромного или опасного посетителя. Наверху не было даже площадки, – прямо на верхней ступеньке возвышалась позолоченная калитка, необыкновенно узкая и высокая, укрепленная между двумя легкими колоннами из черного мрамора, гладкими словно мачты. Справа и слева от каждой колонны зияли глубокие пропасти, огражденные лишь чугунными решетками во вкусе семнадцатого столетия, с массивными завитками, напоминающими фантастических драконов, и с торчащими во все стороны шипами; преодолеть эти решетки, служившие одновременно двум целям, было весьма затруднительно, ибо ухватиться тут было не за что, а под ногами открывалась бездна.

Подобное укрепление было далеко не излишним в стране, где разбойники дерзко спускаются с гор в долины и на равнину и доходят до самых ворот города. Микеле взглянул на эту решетку с радостью ревнивого любовника, а Пиччинино – с презрением; он позволил себе даже сказать, поднимаясь по лестнице, что это конфетная цитадель, годная лишь для украшения праздничного стола.

Микеле позвонил положенное число раз, и калитка тотчас же отворилась. За ней стояла женщина под покрывалом, с нетерпением ожидавшая их. Едва Микеле переступил порог, как она схватила в темноте его руку, и юный художник узнал по нежному пожатию княжну Агату. Он вздрогнул и так растерялся, что не заметил, как Пиччинино, никогда не терявшийся, вынул из замка ключ, который Микеле, давая условные звонки, успел вставить в замочную скважину. Бандит запер калитку, спрятал ключ в складках своего пояса, и когда Микеле вспомнил наконец о своей оплошности, было поздно исправить ее. Все трое находились уже в будуаре княжны, и не время было заводить ссору с человеком столь бесцеремонным, как сын Дестаторе.

Агата была предупреждена и, насколько возможно, осведомлена о характере и привычках лица, с которым ей предстояло иметь дело. Как истая дочь своей родины, она не питала предрассудков относительно профессии бандита и готова была на любые денежные жертвы, лишь бы обеспечить себе услуги Пиччинино. Однако, едва увидев его, она испытала какое-то неприязненное чувство, которое ей с трудом удалось скрыть; а когда он поцеловал ей руку, глядя на нее своими дерзкими, насмешливыми глазами, ее охватила мучительная тревога, и она изменилась в лице, хотя сумела остаться приветливой и любезной.

Агата знала, что следует прежде всего польстить затаенному тщеславию авантюриста, выказывая ему особое уважение и где только можно подчеркивая его роль главаря; поэтому она не преминула тут же назвать его капитаном и пригласила сесть по правую руку от себя. К Микеле она обратилась с более фамильярной благосклонностью и усадила его почти рядом с собой, у изголовья кушетки. Затем, не глядя на него, но склонившись в его сторону, так что локоть, на который она опиралась почти касался его плеча, словно для того чтобы иметь возможность, в случае надобности, предупредить его незаметным движением, Агата приготовилась начать переговоры.

Но Пиччинино, заметив эту попытку соучастия и находя, что сам он оказался слишком далеко от княжны, встал с кресла и без всяких церемоний уселся рядом с ней на диван.

В эту минуту в комнату бесшумно вошел маркиз Ла-Серра, ожидавший, по-видимому, в соседнем будуаре, когда начнется беседа; молча и вежливо поклонился он бандиту и сел рядом с Микеле, предварительно пожав ему руку. Хотя Микеле и чувствовал в маркизе соперника, его присутствие придало ему больше уверенности, и он даже подумал, не выбросить ли им через некоторое время бандита в окно; но такая горячность могла бы привести к весьма печальным последствиям, и он стал надеяться, что Пиччинино, сдерживаемый серьезным лицом и степенными манерами маркиза, не посмеет выйти за грани приличия.

Пиччинино прекрасно знал, что со стороны господина Ла-Серра ему нечего бояться предательства; он даже рад был, что благородный синьор явился, словно для подтверждения заключаемого здесь союза, и, следовательно, сам неизбежно должен войти в него.

– Господин Ла-Серра, значит, тоже мой друг и соучастник? – спросил он княжну тоном упрека.

– Синьор Кармело, – ответил маркиз, – вам, несомненно, известно, что я связан близким родством с князем Кастро-Реале, а следовательно, и с вами. Я был еще очень молод, когда катанская полиция открыла наконец настоящее имя Дестаторе, и вам, быть может, небезызвестно также, что я оказал немалые услуги изгнаннику.

– Я достаточно хорошо знаю историю своего отца, – ответил молодой бандит, – и мне достаточно того, что господин Ла-Серра распространяет и на меня свою благосклонность.

Удовлетворенный в своем тщеславии и твердо решивший ни в коем случае не разыгрывать здесь роль шута, а, напротив, заставить склониться перед своей волей волю всех присутствующих, Пиччинино пожелал сделать это изящно и со вкусом. Он быстро принял на диване позу одновременно достойную и грациозную и придал своему дерзкому и сладострастному взгляду выражение благожелательное и даже почтительное.

Княжна первая нарушила лед молчания и кратко изложила дело, приблизительно в тех же словах, в каких сделал это фра Анджело, когда выманивал волка из логова. Пиччинино выслушал ее рассказ, и ничто на его лице не отразило того глубокого недоверия, которое он при этом испытывал.

Но когда княжна кончила, он снова настойчиво повторил свое sine qua non[13]13
  Обязательное условие (лат.).


[Закрыть] относительно завещания и заявил, что в данном случае похищение аббата Нинфо кажется ему весьма запоздалой предосторожностью, а собственное его вмешательство – напрасным трудом и напрасным расходом.

Княжна Агата недаром перенесла в своей жизни ужасные несчастья. Она научилась распознавать коварство скрытых страстей; и хитрость, которой она не сумела бы найти в своей прямой и правдивой душе, она обрела, правда в ущерб себе, из общения с людьми прямо противоположного склада. Поэтому она сразу поняла, что опасения Пиччинино были притворными и что требовалось угадать их тайную причину.

– Синьор капитан, – сказала она, – если вы так относитесь к делу, у нас ничего не получится; я пожелала вас видеть главным образом для того, чтобы получить от вас совет, а не раскрывать перед вами свои мысли. Соблаговолите же выслушать некоторые подробности, которых не мог сообщить вам фра Анджело.

Мой дядя, кардинал, составил завещание, в котором объявил меня своей единственной наследницей, и не более десяти дней тому назад, переезжая из Катании на свою виллу в Фикарацци, где он сейчас находится, свернул с дороги, чтобы нанести мне визит, которого я не ожидала. Я нашла дядю в том же состоянии, в каком видела его незадолго перед тем в Катании, то есть он был недвижим, глух и не мог говорить членораздельно; понять его речь можно было только с помощью аббата Нинфо, который узнает или угадывает намерения кардинала с удивительной прозорливостью… если только не истолковывает и не переводит их с безграничным бесстыдством! Однако в данном случае мне показалось, что аббат Нинфо совершенно точно передал волю моего дяди, ибо кардинал посетил меня с целью показать мне завещание и сообщить, что дела его приведены в полный порядок.

– А кто показывал вам завещание, синьорина? – спросил Пиччинино. – Ведь его преосвященство не может двинуть ни рукой, ни ногой.

– Терпение, синьор капитан, – я не забуду ни одной мелочи. Доктор Рекуперати, врач кардинала, является хранителем завещания, и по взглядам и волнению дяди я хорошо поняла, что он не хочет, чтобы доктор выпускал этот документ из рук. Два или три раза аббат Нинфо попытался взять его, якобы для того, чтобы показать мне, но тогда дядя начинал страшно сверкать глазами и рычать, словно умирающий лев. Доктор положил завещание обратно в свой портфель и сказал мне: «Ваша милость, можете не разделять тревоги его преосвященства. С каким бы глубоким уважением и доверием мы ни относились к аббату Нинфо, завещание поручено хранить мне, и никто, кроме меня, будь то хоть папа, хоть король, не коснется столь важного для вас документа». Доктор Рекуперати – человек чести, он неподкупен и в решительных случаях проявляет непреклонную твердость.

– Верно, сударыня, – сказал бандит, – но он дурак, тогда как аббат Нинфо далеко не глуп.

– Я прекрасно знаю, что у аббата Нинфо хватит наглости выдумать какую-нибудь небылицу, чтобы заманить простодушного доктора в грубую западню. Вот почему я и просила вас, капитан, удалить на время этого гнусного интригана.

– Я это сделаю, если еще не упущено время, ибо не хочу рисковать напрасно своей жизнью, а главное, подрывать свою блестящую репутацию, которая для меня дороже жизни. Поэтому я еще раз спрашиваю вас сударыня, не слишком ли поздно браться за это дело?

– Если поздно, то всего на два часа, – ответила княжна Агата, внимательно глядя на него, – так как два часа тому назад я посетила дядю, и по его знаку доктор еще раз показал мне завещание в присутствии аббата Нинфо.

– И это был тот самый документ?

– Да, тот самый.

– В нем не было приписки в пользу аббата Нинфо?

– В нем не было ни одного прибавленного или измененного слова. Сам аббат, раболепно делающий вид, что защищает мои интересы, аббат, каждый косой взгляд которого как бы говорил: «Вы еще заплатите мне за мое усердие», сам аббат настоял на том, чтобы я внимательно перечитала завещание.

– И вы это сделали?

– Я это сделала.

Пиччинино, убедившись в непоколебимости княжны и в ее здравом смысле, почувствовал к ней большое уважение, ибо до этого он видел в ней только изящную, очаровательную женщину.

– Меня вполне удовлетворяют ваши объяснения, – сказал он, – но, прежде чем начать действовать, мне необходимо еще кое-что знать. Уверены ли вы, сударыня, что за два последних часа аббат Нинфо не схватил доктора Рекуперати за горло, чтобы вырвать завещание?

– Как я могу это знать, капитан? Вы один сможете сообщить мне это, когда соблаговолите начать свой тайный розыск. Однако доктор человек сильный и смелый, и он не настолько прост, чтобы позволить обокрасть себя столь хилому и трусливому существу, как аббат Нинфо.

– Но что помешало бы этому Нинфо, а он плут первостатейный и водит знакомство с самыми низкими слоями нашей округи, – что помешало бы ему обратиться к наемному убийце, который за честное вознаграждение подстерег бы и убил доктора… или был бы готов на это?

Тон, которым Пиччинино сделал это замечание, заставил вздрогнуть всех трех его слушателей.

– Несчастный доктор! – воскликнула княжна бледнея. – Значит, это преступление решено или уже совершилось? Во имя неба, объяснитесь подробнее, господин капитан!

– Успокойтесь, сударыня, это преступление еще не совершилось; но оно могло бы свершиться, ибо уже решено.

– В таком случае, сударь, – сказала княжна, умоляюще схватив бандита за руки, – отправляйтесь немедленно. Сохраните жизнь честному человеку и захватите негодяя, способного на худшие преступления.

– А если во время схватки завещание попадет ко мне? – спросил бандит, вставая и не выпуская рук княжны, которые он крепко сжал, едва они коснулись его собственных.

– Завещание, синьор капитан? – с жаром ответила она. – Что значит для меня половина моего состояния, когда надо спасти людей от кинжала убийц? Мне нет дела до завещания! Схватите чудовище, которое его добивается.

Ах, если бы я знала, что могу усмирить его ненависть, уступив ему этот документ, он давно мог бы считать себя его обладателем!

– А если его обладателем стану я? – произнес авантюрист, вперяя свои острые, рысьи глаза в глаза Агаты. – Это не устроило бы аббата Нинфо, ибо он прекрасно знает, что его преосвященство не в силах составить или хотя бы продиктовать новое завещание. Но вы, сударыня, вы, имевшая неосторожность открыть мне то, чего я не знал, сообщив, какому смехотворному стражу поручено хранить столь важный документ, вы, в таком случае, не были бы встревожены?

Княжна давно уже поняла, что бандит не начнет действовать, пока не увидит возможности извлечь из завещания какую-то выгоду для себя. Она готова была пожертвовать этим документом и без сожаления уступила бы Пиччинино огромную сумму, если бы ему удалось сохранить за ней титул наследницы. На это у нее были серьезные причины: всем было известно, – и бандит, который, как видно, заранее изучил дело во всех подробностях, не мог этого не знать, – что у одного нотариуса хранится старое завещание, лишавшее Агату наследства в пользу их дальней родственницы. Кардинал составил это первое завещание и сделал его широко известным еще в ту пору, когда гневался на племянницу и ненавидел ее. Правда, заболев и все время получая от княжны знаки искреннего почтения, он изменил свои намерения, однако пожелал, чтобы первое завещание оставалось нетронутым на тот случай, если ему вздумается уничтожить новое. Так дурные люди, поддаваясь доброму чувству, всегда оставляют приоткрытой дверь для возможного возвращения своего злого гения.

Поэтому княжна Агата заранее была готова к притязаниям Пиччинино, но по манере, с какой он намекал на эти свои притязания, она поняла, что к его алчности примешивается немалая доля тщеславия, и ей пришла в голову счастливая мысль удовлетворить, и притом немедленно, и ту и другую его страсть.

– Синьор Кастро-Реале, – сказала она, сделав над собой усилие, чтобы произнести вслух ненавистное имя, применив его в виде титула к побочному сыну Дестаторе, – я сама готова вручить вам завещание, ибо оно будет тогда в надежных руках.

Княжна победила. У бандита закружилась голова, и другая страсть, боровшаяся в нем с корыстолюбием, мгновенно одержала верх. Он поднес к губам дрожащие руки княжны и прильнул к ним таким долгим и сладострастным поцелуем, что Микеле и сам господин Ла-Серра содрогнулись. Еще одна надежда, помимо надежды на обогащение, забрезжила перед Пиччинино. Неудержимое желание овладело им еще в ту ночь, на балу, когда он увидел Агату, окруженную восхищением и обожанием стольких мужчин, которых она даже не замечала, так же как не заметила и его, хотя он втайне надеялся, что она лишь делает вид, будто его не узнает.

Особенно возбуждала Пиччинино кажущаяся невероятность подобной победы. Всегда презрительно-сдержанный с женщинами своего круга, он обладал при этом неукротимым темпераментом хищного зверя, но ко всем его чувствам примешивалось так много тщеславия, что ему редко представлялся случай утолить свою любовную жажду. На этот раз успех тоже был сомнителен, но это-то и горячило его энергичную, упрямую и предприимчивую натуру, ибо он страстно любил браться за дела трудные, слывущие невыполнимыми.

– Ну что же, сударыня, – воскликнул наконец Пиччинино рыцарственным тоном, – ваше доверие ко мне доказывает благородство вашей души, и я сумею оправдать его. Не беспокойтесь о судьбе доктора Рекуперати, ему теперь ничто не грозит. Правда, не далее как сегодня аббат Нинфо договорился с неким человеком, который взялся убить доктора. Но не говоря о том, что аббат хочет дождаться, чтобы кардинал оказался при смерти, – а этого еще не случилось, – кинжал, долженствующий поразить вашего друга, не выйдет из ножен без моего разрешения. Так что нам нечего спешить, и я еще на несколько дней могу вернуться к себе в горы. Аббат Нинфо сам лично явится предупредить нас, когда настанет подходящий момент для того, чтобы нанести удар в жирное брюхо толстого доктора, и тут-то, вместо того чтобы выполнить сие приятное поручение, мы схватим самого аббата и попросим его вместе с нами подышать горным воздухом, пока вашей милости не угодно будет вернуть ему свободу.

При этих словах княжна, до тех пор прекрасно владевшая собой, смутилась и сказала взволнованным голосом:

– Я полагаю, капитан, вам известна и другая причина, заставлявшая нас с огромным нетерпением ожидать похищения аббата Нинфо. Доктор Рекуперати не единственный из моих друзей, которому грозит опасность; я поручила фра Анджело сообщить вам и другие причины, в силу которых мы желали бы как можно скорее избавиться от аббата.

Но лукавый кот Пиччинино не кончил еще играть с облюбованной им жертвой. Он притворился, будто не понимает или не помнит, что в похищении аббата заинтересованы главным образом Микеле и его отец.

– Я думаю, – сказал он, – ваша светлость преувеличивает опасность, какую представляет собой присутствие аббата Нинфо при кардинале. Вам должно быть известно, что его преосвященство глубоко презирает и с трудом переносит этого прихвостня, хотя и использует как энергичного и сообразительного переводчика; словом, если кардинал и нуждается в нем, он никогда не позволит ему совать нос в свои дела. Вашей светлости также известно, что в завещании упомянут небольшой дар в пользу бедняги аббата, и я не думаю, чтобы синьора соизволила оспаривать его.

– Конечно, нет! – ответила княжна, пораженная тем, что Пиччинино так хорошо знаком с завещанием. – Уверяю вас, меньше всего тревожит меня сейчас жалкий вопрос о том, получит ли аббат от моего дяди большую или меньшую сумму. Я уже говорила вам, капитан, и фра Анджело тоже должен был сказать вам это, что его брат и племянник подвергаются огромной опасности, ибо аббат может донести на них кардиналу или неаполитанской полиции.

– Ах да! – воскликнул хитрый Пиччинино, ударив себя по лбу. – Я и забыл об этом, а ведь это очень важно для вас, княжна, я понимаю… Я мог бы даже сообщить вам по этому поводу кое-что, неизвестное вам; но дело это весьма деликатного свойства, – прибавил он, словно пребывая в нерешительности, – и мне трудно будет говорить о нем в присутствии двух лиц, почтивших меня здесь своим вниманием.

– При маркизе Ла-Серра и Микеланджело Лаворатори вы можете говорить все, – ответила княжна с некоторой тревогой.

– Нет, сударыня, я человек долга и слишком уважаю вас, чтобы до такой степени забыть о некоторых условностях. Если ваша светлость расположены выслушать меня без свидетелей, я сообщу вам, какой был составлен заговор и какие приняты решения; в противном случае, – добавил он, делая вид, будто собирается уйти, – я вернусь в Николози и там буду ждать, пока синьора соблаговолит уведомить меня, в какой день и час она соизволит меня выслушать.

– Сейчас, сударь, сейчас, – с живостью ответила княжна. – Жизнь моих друзей, подвергающихся из-за меня опасности, беспокоит и тревожит меня неизмеримо больше, чем мое состояние. Пойдемте, – продолжала она, вставая и смело беря под руку бандита, – мы побеседуем в цветнике, а мои друзья подождут здесь. Нет, нет, не уходите, – сказала она маркизу и Микеле, которые готовы были удалиться, хотя не могли без какого-то смутного страха думать о разговоре княжны наедине с Пиччинино. – Я в самом деле хочу подышать свежим воздухом, а господин Кастро-Реале будет так добр и предложит мне руку.

Оставшись одни, Микеле и маркиз Ла-Серра переглянулись, словно пораженные одной и той же мыслью; оба бросились к окнам, не для того, чтобы услышать разговор, от которого княжна, казалось, сама желала устранить их, а чтобы ни на мгновение не упускать ее из виду.