Текст книги "Мегрэ и старики"

– Если вы к месье Мазерону, то его нет. Около полудня я видела, как он сам закрыл все шторы, а потом ушел.

Куда он ушел, женщина не знала.

– Не очень-то он общительный…

Мегрэ конечно же навестит Изабель де В., но этот визит, несколько смущающий, комиссар все откладывал на потом: возможно, к тому времени удастся собрать больше сведений.

Редко случалось, чтобы люди до такой степени ставили его в тупик. Возможно, психиатр, учитель или романист, согласно перечню, приведенному в «Ланцете», могли бы лучше понять этих выходцев из другого столетия?

Одно было очевидно: граф Арман де Сент-Илер, милый, безобидный старик, по словам нотариуса, человек чести, был убит у себя дома кем-то, кого нимало не опасался.

Убийство с целью ограбления, случайное, безымянное и бессмысленное, исключалось: во-первых, из дома ничего не пропало; во-вторых, бывший посол спокойно сидел за своим столом, когда первая пуля, выпущенная с близкого расстояния, разворотила ему лицо.

Либо он сам открыл дверь посетителю, либо у того был ключ от квартиры, хотя Жакетта и утверждала, что существовало лишь два ключа: у нее и у графа.

Мегрэ, без конца прокручивая в голове эти запутанные обстоятельства, зашел в бар, заказал кружку пива и заперся в телефонной кабинке.

– Это вы, Мере? Опись вещей у вас под рукой? Поглядите, не значится ли там ключ… Да, да, от входной двери… Что?.. Значится?.. Где его обнаружили?.. В кармане брюк?.. Спасибо… Есть ли новости? Нет. На Набережную я вернусь попозже. Если захотите связаться со мной, позвоните Жанвье, он остается на улице Сен-Доминик…

В кармане убитого обнаружили один из двух ключей, а второй был у Жакетты, поскольку утром, когда Мегрэ и человек из министерства иностранных дел прошли на первый этаж, она открыла им дверь.

Без мотива не убивают. Что же остается, если исключить кражу? Убийство по страсти – среди стариков? Корысть?

Нотариус подтвердил, что Жакетта Ларрье получала весьма порядочную пожизненную ренту.

К племяннику отходил дом и львиная доля состояния.

Что касается Изабель, то было трудно вообразить, что, едва похоронив мужа, она осмелится…

Нет! Ни одно из объяснений Мегрэ не устраивало, а на набережной Орсе категорически отметали какой бы то ни было политический мотив.

– Улица Помп! – бросил он водителю желтого такси.

– Понял, господин комиссар.

Мегрэ давно перестал гордиться тем, что его узнают.

Консьержка отправила его на шестой этаж, где маленькая темноволосая женщина, довольно хорошенькая, сперва немного приоткрыла дверь, а затем пропустила Мегрэ в квартиру, залитую солнцем.

– Извините за беспорядок… Я шью дочери платье…

Узкие брючки из черного шелка тесно обтягивали крутые бедра.

– Не сомневаюсь, что вы пришли из-за дядюшки, но понятия не имею, чего вы ждете от меня.

– Ваши дочери дома?

– Старшая – в Англии, изучает язык и живет в английской семье. Младшая на работе. Платье я шью для нее. – И она показала на стол, где лежала легкая пестрая ткань, из которой кроилось платье. – Полагаю, вы встречались с моим мужем?

– Да.

– И как он отнесся к происшедшему?

– Вы уже давно не видались?

– Около трех лет.

– А с графом де Сент-Илером?

– В последний раз он заходил сюда перед Рождеством. Принес девочкам подарки. Никогда об этом не забывал. Даже когда он служил за границей, а они были еще крошками, граф всегда присылал что-нибудь на Рождество. Поэтому у нас есть куклы из всех стран мира. До сих пор хранятся в их комнате: сами можете посмотреть.

Ей было не более сорока, и она еще была очень привлекательна.

– Это правда, что пишут в газетах? Его убили?

– Расскажите мне о вашем муже.

Лицо ее внезапно потускнело.

– Что вы хотите узнать?

– Вы вышли за него по любви? Если не ошибаюсь, он намного старше вас.

– Всего лишь на десять лет. Но он никогда не выглядел молодым.

– Вы любили его?

– Сама не знаю. Я жила с отцом – озлобленным, сварливым человеком. Он считал себя великим непризнанным художником и страдал оттого, что вынужден был зарабатывать себе на жизнь, реставрируя картины.

Я же работала в одном магазине на Бульварах. Встретила Алена. Вам налить чего-нибудь выпить?

– Спасибо, я только что пил пиво. Продолжайте…

– Наверное, меня привлек его таинственный вид.

Он был не такой, как все, не любил болтать, но то, что он говорил, было всегда интересно. Мы поженились, и сразу же родилась дочь…

– Вы жили на улице Жакоб?

– Да. Мне нравилась улица, нравилась наша маленькая квартирка на втором этаже. В то время граф де Сент-Илер еще был послом, в Вашингтоне, если не ошибаюсь. После отставки он пришел проведать нас, затем пригласил к себе, на улицу Сен-Доминик. Он произвел на меня сильное впечатление.

– Как он относился к вашему мужу?

– Не знаю, что и сказать. Этот человек был любезен со всеми без исключения. Казалось, он удивился, что я стала женой его племянника.

– Почему?

– Лишь некоторое время спустя я, кажется, поняла, да и то до сих пор не уверена. Он знал Алена лучше, чем можно предположить, во всяком случае, лучше, чем я в те годы… – Она осеклась, будто сболтнула лишнее. – Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я говорю так с досады, из-за того, что мы с мужем разошлись. Кроме того, ведь это я его бросила.

– Он не пытался удержать вас?

В этой квартире мебель была современная, на стенах – светлые обои; через неплотно прикрытую дверь виднелась белая кухонька, где царил безупречный порядок. С улицы раздавались привычные звуки, тянуло свежестью из располагавшегося неподалеку Булонского леса.

– Полагаю, вы не подозреваете Алена?

– Откровенно говоря, я пока не подозреваю никого, но не исключаю ни единой гипотезы.

– Уверена, это – ложный след. По моему мнению, Ален – несчастный человек, который никогда не мог приспособиться к жизни и теперь уже никогда и не сможет. Не удивительно ли, что, оставляя злобного, сварливого отца, я вышла замуж за человека еще более злобного и сварливого? Но я убедилась в этом не сразу. В общем, я ни разу не видела его довольным и теперь тщетно стараюсь припомнить, улыбался ли он хоть когда-нибудь.

Ему внушает тревогу решительно все: его здоровье; его дела; то, что могут о нем подумать люди; мнение соседей и клиентов…

Ему кажется, будто все вокруг настроены против него.

Это трудно объяснить. Не смейтесь, пожалуйста, над тем, что я вам сейчас расскажу. Когда я жила с ним, мне казалось, будто я с утра до ночи слышу ход его мысли, раздражающий, как тиканье будильника. Он молча расхаживал взад и вперед и вдруг взглядывал на меня – но на самом деле взгляд этот был направлен в глубину его собственной души, и невозможно было понять, что в ней творится. Он все такой же бледный?

– Да, бледный.

– Он таким был, когда я встретила его; оставался таким в деревне, на море. Лицо бледное, будто набеленное…

Ничто не выходило на поверхность. Достучаться до него было невозможно… Долгие годы мы спали в одной постели, но иногда, просыпаясь, я чувствовала, что передо мной совершенно чужой человек. Он был жесток… – Тут она попыталась взять назад случайно вырвавшееся слово. – Возможно, я преувеличиваю. Он считал себя справедливым и старался поступать по справедливости любой ценой. Это была какая-то мания. Он был справедлив в мелочах: потому-то я и заговорила о жестокости. Более всего это проявилось, когда родились дети. Он смотрел на них так же, как на меня и на всех прочих: холодно и трезво. Если девочки совершали какую-то глупость, я старалась защитить их.

«В их-то годы, Ален…» – «Незачем им привыкать к уверткам».

Одно из его любимых словечек. Увертки! Плутовство! Нечистая совесть!..

Такую непреклонность он проявлял во всех мелочах повседневной жизни.

«Почему ты купила рыбу?» Я пыталась объяснить ему. «Я ведь велел тебе купить телятины». – «Когда я пошла за покупками…» А он упрямо твердил: «Если я велел тебе купить телятины, ты не должна была покупать рыбу». – Тут она вновь прервалась. – Я не слишком много говорю? Наверное, все это звучит глупо?

– Продолжайте.

– Уже заканчиваю. По прошествии лет я, кажется, поняла, что американцы подразумевают под нравственной жестокостью, и почему там, у них, это может стать основанием для развода. Бывают в школе учителя, которые, не повышая голоса, внушают ужас всему классу.

Рядом с Аленом мы задыхались – и девочки, и я; было бы, наверное, легче, если бы он уходил куда-нибудь на работу. Но он с утра до вечера торчал внизу, прямо под нами, и десять раз на дню поднимался и своим ледяным взором созерцал, что мы делаем и как себя ведем.

Я должна была отчитываться перед ним в каждом потраченном франке. Когда я выходила, он требовал, чтобы я по секундам расписывала весь свой путь; допрашивал, с кем я разговаривала по дороге, что говорила я и что отвечали мне…

– Вы ему изменяли?

Она не возмутилась. Мегрэ даже показалось, что она вот-вот улыбнется довольной, плотоядной улыбкой, – но она совладала с собой.

– Почему вы спрашиваете? Вы что-то слышали обо мне?

– Нет.

– Пока я жила с ним, меня не в чем было упрекнуть.

– Почему вы решились бросить его?

– Я дошла до точки. Говорю вам: я задыхалась и хотела, чтобы дочери выросли в более здоровой атмосфере.

– И у вас не было более личной причины стремиться вернуть себе свободу?

– Возможно, была.

– И дочери об этом знали?

– Я никогда не скрывала от них, что у меня есть друг, и они меня понимают.

– Он живет с вами?

– Нет, мы встречаемся у него. Это вдовец, моих лет; ему так же не повезло с женой, как мне – с мужем. Так что мы оба пытаемся начать все сначала.

– Он живет по соседству?

– В нашем же доме, двумя этажами ниже. Он – врач. Будете спускаться, увидите табличку на двери.

Если когда-нибудь Ален согласится на развод, мы поженимся, но не думаю, что до этого дойдет. Ален – правоверный католик, скорее по традиции, чем по убеждению.

– Ваш муж прилично зарабатывает на жизнь?

– По-разному. Когда я оставила его, мы договорились, что он будет посылать скромную сумму на содержание девочек. Несколько месяцев он неукоснительно держал слово. Потом деньги стали приходить с опозданием. И наконец он вовсе перестал платить под тем предлогом, что девочки выросли и в состоянии сами обеспечить себя. Но ведь это не делает его убийцей, правда?

– Вы знали о связи его дядюшки?

– Вы имеете в виду Изабель?

– Известно ли вам, что принц де В. умер в воскресенье утром и сегодня похороны?

– Да, я читала в газете.

– Думаете ли вы, что, если бы Сент-Илер был жив, он женился бы на принцессе?

– Весьма вероятно. Я всегда надеялась, что в один прекрасный день они соединятся. Это было так трогательно: он говорил о ней как об особенном, почти неземном существе – а сам ценил земные радости, пожалуй даже слишком… – На этот раз она не сдержала улыбки. – Однажды, очень давно, уже не помню по какому поводу, я пошла повидать его – и едва отбилась. Он не смутился нимало. По его мнению, все это вполне естественно…

– Ваш муж об этом узнал?

Она пожала плечами:

– Разумеется, нет.

– Он был ревнив?

– По-своему. Мы редко бывали близки – вы понимаете, о чем я, – и близость наша была холодной, почти механической. Его бы покоробило не то, что я могла увлечься другим мужчиной, а то, что я совершила ошибку, грех, предательство – поступок, который он считал недостойным. Извините, что я так много наговорила, и все не в его пользу, – но я ему не враг. Вы, наверное, заметили, что я ничуть не оправдываю себя. Мне остается недолго чувствовать себя женщиной – и я пользуюсь отпущенным мне сроком… – У нее были полные губы и блестящие глаза.

Она сидела заложив ногу за ногу. – Вы и в самом деле ничего не хотите выпить?

– Благодарю вас. Мне пора идти.

– Полагаю, все это останется между нами?

Он улыбнулся и направился к двери; женщина протянула ему пухлую горячую ладошку.

– Примусь снова за шитье, – прошептала она чуть ли не с сожалением.

И все же ему удалось вырваться, пусть на мгновение, из узкого кружка старых людей. Выходя из квартиры на улице Помп, он уже не удивлялся виду города, его звукам и запахам.

Мегрэ тут же нашел такси и поехал на улицу Сен-Доминик. Перед тем как зайти в особняк, он все же выпил кружку пива, от которой отказался у мадам Мазерон; в баре полно было шоферов из министерства и водителей личных машин.

Репортер так и стоял на своем посту.

– Видите, я не пытался следить за вами. Может, сами скажете, к кому вы ходили?

– К нотариусу.

– Узнали что-нибудь новое?

– Нет.

– Все еще никакого следа?

– Ни малейшего.

– Вы уверены, что в деле не замешана политика?

– Вроде нет.

Полицейский в мундире тоже был на месте. Мегрэ обогнул шахту лифта и позвонил в дверь. Ему открыл Жанвье, без пиджака; Жакетты в кабинете не было.

– Что ты такое натворил? Ты позволил ей выйти?

– Нет. Выйти она пыталась после телефонного звонка, заявив, что в доме нечего есть.

– И где она сейчас?

– У себя. Отдыхает.

– Что за телефонный звонок?

– Через полчаса после того, как вы ушли, зазвонил телефон, и я снял трубку. Это был женский голос, довольно слабый.

«Кто у телефона?» – спросила дама. Я не стал отвечать, а спросил в свою очередь: «Кто говорит?» – «Пригласите, пожалуйста, мадемуазель Ларрье». – «Кто ее спрашивает?» После недолгого молчания я услышал:

«Принцесса де В.». Все это время Жакетта смотрела на меня так, будто прекрасно знала, о чем идет речь. «Передаю трубку». Она подошла к телефону и тут же затараторила: «Это я, госпожа принцесса… Да… Я бы хотела туда пойти, но эти господа никуда не отпускают меня…

Их тут понаехала целая прорва, со всякими аппаратами…

Меня допрашивали целый день, да и сейчас инспектор слушает, что я говорю…» – Жанвье добавил: – Она, казалось, остерегалась меня. Потом уже не произносила ни слова, а только слушала. «Да… Да, госпожа принцесса…

Да… Понимаю… Сама не знаю… Нет… Да… Я попытаюсь… Да, мне бы тоже этого хотелось… Спасибо, госпожа принцесса…»

– И что она сказала потом?

– Ничего. Снова уселась в свое кресло. Молчала с четверть часа, потом проворчала, как бы нехотя: «Неужто вы так и не дадите мне выйти? Даже если в доме не осталось еды и мне придется обходиться без обеда». – «Об этом позаботятся». – «В таком случае я не понимаю, почему мы должны сидеть тут и смотреть друг на друга: пойду лучше отдохну. Это дозволяется?»

С тех пор она не выходила из своей комнаты. Заперлась там на ключ.

– Никто не приходил?

– Нет. Звонили из Американского агентства прессы, из провинциальных газет…

– Тебе ничего не удалось вытащить из Жакетты?

– Я задавал ей самые что ни на есть невинные вопросы, надеясь войти к ней в доверие. Но старая карга только посмеялась надо мной: «Молодой человек, стреляного воробья на мякине не проведешь. Если ваш начальник вообразил себе, будто я разоткровенничаюсь перед вами…»

– С Набережной не звонили?

– Нет. Только судебный следователь.

– Хочет видеть меня?

– Просил, чтобы вы связались с ним, если у вас есть новости. К нему приходил Ален Мазерон.

– И ты до сих пор молчал?

– Приберегал напоследок. Племянник ходил жаловаться, что вы прочли без разрешения личную переписку Сент-Илера. Он, как душеприказчик, требует, чтобы квартиру опечатали до оглашения завещания.

– И что ему сказал судебный следователь?

– Велел обратиться к вам.

– Но Мазерон не возвращался?

– Нет. Но может быть, он еще в пути: это сообщение я получил совсем недавно. Думаете, он придет?

Мегрэ постоял в нерешительности, наконец взял телефонную книгу, нашел нужное место, затем, не садясь, с серьезным, скучающим видом набрал номер:

– Алло! Я бы хотел поговорить с принцессой де В.

Комиссар Мегрэ из уголовной полиции… Да, я подожду…

В комнате установилась какая-то особая тишина.

Жанвье глядел на начальника, затаив дыхание. Прошло несколько минут.

– Я слушаю… Спасибо… Алло! Да, мадам, это комиссар Мегрэ. – Голос его звучал как-то необычно: он испытывал то же волнение, что и в детстве, когда обращался к графине де Сен-Фиакр. – Я подумал, что вы не откажетесь встретиться со мной, хотя бы затем, чтобы узнать подробности… Да… Да… Когда вам будет угодно… Значит, я прибуду на улицу Варенн через час…

Двое полицейских молча переглянулись. Мегрэ вздохнул.

– Тебе лучше остаться здесь, Жанвье, – сказал он наконец. – Позвони Люка, чтобы он к тебе кого-нибудь прислал, лучше всего Лапуэнта. Пускай старуха выходит, когда захочет; один из вас проследит за ней.

У него в запасе оставался час. Чтобы успокоиться, он зашел в библиотеку и вытащил из-за зеленой ширмы пачку писем.

«Я вас видела вчера в Лонгшампе; вы были в пиджаке, а вам известно, как мне это нравится. С вами под руку шла рыжая красавица, которая…»

Глава 5

Мегрэ не ожидал встретить в этом доме стойкий запах похорон, как это бывает в домах простых людей или даже добрых буржуа, где отдает свечами и хризантемами, где у вдовы красные глаза, а родственники, приехавшие издалека, в глубоком трауре, едят и пьют в свое удовольствие. Комиссар провел свое детство в деревне, и поэтому запах хорошего спиртного всегда ассоциировался у него со смертью и поминками.

«Выпей-ка это, Катрин, – уговаривали вдову перед тем, как направляться в церковь и на кладбище. – Тебе нужно собраться с силами».

И она пила, заливаясь слезами. Мужчины подкреплялись в таверне, а потом и дома.

Если утром траурный покров, расшитый серебряными слезками, и украшал парадную дверь, его давно уже сняли – обширный двор, наполовину погруженный в тень, наполовину залитый солнцем, приобрел свой обычный вид: шофер в униформе мыл длинный черный автомобиль, а еще три, один из которых – очень дорогой, спортивный, с желтым верхом, – дожидались своей очереди.

Здесь было так же просторно, как на Елисейских полях, и Мегрэ вспомнил, что в особняке В. часто происходят балы и благотворительные базары.

Поднявшись по ступеням, он толкнул стеклянную Дверь и оказался в холле, отделанном мрамором. Двустворчатые двери, распахнутые и слева и справа, позволяли видеть анфилады парадных комнат, где какие-то редкие вещи, несомненно старинные монеты и табакерки, о которых он столько слышал, были выставлены в витринах, точно в музее.

Должен ли он войти в одну из этих дверей и по широкой, с двумя пролетами лестнице подняться на второй этаж? Он стоял в нерешительности, когда дворецкий, возникший Бог знает откуда, бесшумно подошел к нему, взял у него из рук шляпу и тихо проговорил, не спрашивая имени гостя:

– Сюда.

Мегрэ проследовал за своим провожатым по лестнице, на втором этаже пересек еще какой-то салон, затем очень длинную залу, – по всей вероятности, картинную галерею.

Его не заставили ждать. Слуга открыл дверь и произнес приглушенным голосом:

– Комиссар Мегрэ.

Будуар, куда его ввели, выходил не во двор, а в сад, и ветви деревьев, где щебетали птицы, едва не касались раскрытых окон.

Какая-то фигура поднялась с кресла, и Мегрэ не сразу понял, что это и есть женщина, к которой он пришел: принцесса Изабель. Он не сумел скрыть изумления, потому что принцесса, подойдя к нему, сказала:

– Вы представляли меня по-другому, не правда ли?

Он молча стоял перед ней, не осмеливаясь сказать «да». Во-первых, хотя она и была в черном, костюм ее не создавал впечатления траурного: трудно объяснить почему. Глаза ее вовсе не были красными. Она не казалась убитой горем.

Она была меньше ростом, чем представлялось по фотографиям, но, в отличие, скажем, от Жакетты, годы не иссушили ее. У Мегрэ не было времени проанализировать свои впечатления. Это он сделает позже. Сейчас он только по привычке подмечал детали.

Больше всего его поразило то, что он увидел перед собой настоящую пышечку, с полными гладкими щеками и пухлым телом. На фотографии в комнате Сент-Илера, где она была изображена в длинном платье принцессы, ее бедра едва просматривались, теперь же они стали широкими, как у крестьянской бабы.

Был ли этот будуар, куда его провели, ее излюбленным местом? Стены увешаны старинными гобеленами. Паркет сверкал, каждый предмет стоял на своем месте – и, без какой-либо определенной причины, это напомнило Мегрэ монастырь, где он когда-то бывал, навещая одну из своих теток, которая постриглась в монахини.

– Присаживайтесь, прошу вас.

Принцесса указала ему на вызолоченное кресло, но Мегрэ предпочел стул, хотя и опасался, что тонкие гнутые ножки не выдержат.

– Сначала у меня возникла было мысль пойти туда, – призналась она, тоже усаживаясь, – но я тут же сообразила, что его там больше нет. Ведь тело увезли в Институт судебной экспертизы?

Она не боялась ни слов, ни того, что за ними вставало. Лицо ее было спокойным, она почти улыбалась – и это тоже напоминало о монастыре, об особенной безмятежности сестер, у которых такой вид, будто они далеки от земной юдоли.

– Я бы хотела взглянуть на него в последний раз.

Мы к этому еще вернемся. Но прежде всего мне не терпится узнать, страдал ли он. Скажите откровенно.

– Будьте спокойны, мадам. Граф де Сент-Илер был убит на месте.

– Он был в кабинете?

– Да.

– Сидел за столом?

– Да. Кажется, правил гранки.

Она закрыла глаза, словно пытаясь представить эту картину, и Мегрэ настолько осмелел, что тоже задал вопрос:

– Вы когда-нибудь бывали на улице Сен-Доминик?

– Один-единственный раз, очень давно; меня впустила Жакетта. Я выбрала такой час, когда его заведомо не было дома. Мне хотелось узнать обстановку его жизни, чтобы в мыслях представлять его дома, в разных комнатах. – Внезапная мысль поразила ее. – Значит, вы не читали письма?

После недолгих колебаний он предпочел признаться:

– Я их просмотрел. Правда, не все…

– Они так и лежат в книжном шкафу в стиле ампир, с золотой решеткой?

Мегрэ кивнул.

– Я не сомневалась, что вы их прочтете. Я ни в чем не упрекаю вас. Я понимаю, что это ваш долг.

– Как вы узнали о его смерти?

– От невестки. Мой сын Филипп приехал из Нормандии на похороны с женой и детьми. Вернувшись с кладбища, моя невестка просмотрела одну из газет; слуги обычно оставляют их на столике в холле.

– Вашей невестке известно все?

Она взглянула на Мегрэ с искренним изумлением.

Если бы речь шла о другой женщине, он подумал бы, что она играет роль.

– Известно – что?

– Ваши отношения с графом де Сент-Илером.

Улыбнувшись, она стала еще больше походить на монахиню.

– Разумеется. Как она могла этого не знать? Мы никогда не скрывались. Мы не делали ничего дурного. Арман был очень дорог мне…

– Ваш сын тоже был с ним знаком?

– Мой сын тоже все знал, а когда он был еще ребенком, я однажды издалека показала ему Армана. Думаю, это было в Отее…

– Они никогда не встречались?

Она ответила, повинуясь собственной логике:

– А зачем им было встречаться?

Птицы возились в листве, громко чирикая, и приятная свежесть доносилась из сада.

– Не выпьете ли чашечку чаю?

Жена Алена Мазерона на улице Помп предлагала пива. Здесь – чай.

– Нет, благодарю вас.

– Расскажите мне все, что вам известно, месье Мегрэ. Видите ли, за пятьдесят лет я привыкла в мыслях всегда быть рядом с ним. Каждый час, каждую минуту я знала, чем он занимается. Я посетила все города, где он жил, пока еще служил послом, и по договоренности с Жакеттой осмотрела все его последующие квартиры. В котором часу он скончался?

– Насколько мне известно, между одиннадцатью часами и полуночью.

– Но он еще не собирался ложиться.

– Откуда вы знаете?

– Потому что перед тем, как уйти в спальню, он всегда добавлял какое-нибудь словечко к одному из тех писем, которые он писал мне ежедневно. Начинал он его утром, каждый раз с одних и тех же слов: «Добрый день, Изи…» Так он приветствовал бы меня по пробуждении, если бы судьба позволила нам жить вместе. В течение дня он добавлял еще несколько строк, а вечером рассказывал все, что он делал. Заканчивалось письмо тоже всегда одинаково: «Доброй ночи, красавица Изи…» – Она смущенно улыбнулась. – Извините, что повторяю его слова: это, вероятно, звучит смешно. Для него я навсегда осталась двадцатилетней Изабель.

– Но ведь он видел вас и позже.

– Да, издалека. И знал, что я превратилась в старуху, но для него настоящее менее реально, чем прошлое.

Можете ли вы это понять? Ведь для меня он тоже не изменился. А теперь расскажите мне, что произошло.

Рассказывайте все, не старайтесь меня щадить. В моем возрасте у людей крепкие нервы. Вошел убийца. Кто?

Каким образом?

– Кто-то действительно вошел, потому что ни в этой комнате, ни в других не нашли никакого оружия.

Поскольку Жакетта утверждает, что в девять часов она, как обычно, заперла дверь, набросив задвижку и цепочку, напрашивается вывод, что граф де Сент-Илер сам открыл посетителю. Не знаете ли вы, имел ли он обыкновение принимать гостей по вечерам?

– Нет, не имел. Выйдя в отставку, он стал педантичен и вел практически неизменный образ жизни. Я могу показать его письма за последние годы… Вы убедитесь, что первые фразы часто повторяются: «Добрый день, Изи. Как обычно, приветствую вас; начинается новый день, и я начинаю свое рутинное, однообразное кружение…»

Дни его были расписаны по часам, там не было места чему-то непредвиденному.

Разве если я получу письмо с вечерней почтой… Но нет! Ведь их отправляла Жакетта, по утрам, когда ходила покупать круассаны. Если бы она сегодня опустила письмо в почтовый ящик, то сказала бы мне по телефону…

– Что вы о ней думаете?

– Она была очень предана нам, Арману и мне. Когда он в Швейцарии сломал себе руку, она писала мне под его диктовку, а когда, позже, ему сделали операцию, она каждый день писала мне, сообщая о его самочувствии.

– Вам не кажется, что она ревновала?

Она вновь улыбнулась; Мегрэ никак не мог привыкнуть к этой улыбке. Он ожидал увидеть более или менее бурные проявления горя, и это безмятежное спокойствие не переставало изумлять его.

Будто бы смерть в этом мире значила меньше, чем в других местах: Изабель словно освоилась с ней и без страха смотрела в лицо естественному ходу земного существования.

– Да, она ревновала – так собака ревнует своего хозяина.

Он не решался задать некоторые вопросы, поднять некоторые темы – и принцесса сама вытаскивала их на свет Божий с обезоруживающей простотой.

– Если когда-то раньше она и ревновала как-то иначе, то к его любовницам, не ко мне.

– Вы полагаете, она тоже была его любовницей?

– Разумеется, была.

– Он вам об этом писал?

– Он ничего от меня не скрывал, даже тех постыдных вещей, какие мужчины обычно не поверяют своим женам. Вот что он писал мне, например, несколько лет тому назад: «Жакетта сегодня нервничает. Нужно бы вечерком доставить ей удовольствие…» – Ее, казалось, забавляло изумление Мегрэ. – Вас это удивляет?

Но ведь это так естественно!

– И вы тоже не ревновали?

– К подобным вещам – нет. Я боялась только одного: что он встретит женщину, способную занять мое место в его помыслах. Но рассказывайте дальше, комиссар.

Значит, об этом посетителе ничего не известно?

– Известно лишь то, что он стрелял из оружия крупного калибра; возможно, из автоматического пистолета калибра 7,65.

– Куда попала пуля?

– В голову. Судебный врач утверждает, что смерть наступила мгновенно. Тело сползло с кресла на ковер.

И тут убийца выстрелил еще три раза.

– Но зачем, если Арман был уже мертв?

– Мы этого не знаем. Был ли убийца вне себя? Может, приступ ярости лишил его хладнокровия? Пока трудно ответить на этот вопрос. На суде убийцу часто обвиняют в особой жестокости, если он, например, в неистовстве нанес жертве множество ударов ножом.

Но, судя по моему опыту и по опыту моих коллег, так поступают прежде всего очень робкие люди, – может быть, даже, хотя я и не осмеливаюсь это сказать, люди чувствительные. Их охватывает паника, они не могут видеть страданий жертвы и теряют голову…

– Вы думаете, нечто подобное произошло и здесь?

– Возможно, речь идет о мести, о ненависти, копившейся годами, – но такое встречается реже.

Он начинал чувствовать себя свободно с этой старой дамой, которая без страха говорила обо всем и выслушивала любые вести.

– Потом, такой версии противоречит тот факт, что убийца тотчас же подумал о том, чтобы подобрать гильзы. По всей видимости, они были разбросаны по всей комнате, на порядочном расстоянии друг от друга. Он не забыл ни одной, к тому же нигде не оставил отпечатков пальцев. Я спрашиваю себя вот о чем, особенно после того, как вы рассказали мне о своих отношениях с Жакеттой. Утром, обнаружив труп, она и не подумала позвонить вам и отправилась не в комиссариат полиции, а в министерство иностранных дел.

– Думаю, я в состоянии это объяснить. После смерти моего мужа телефон звонил не переставая. Едва знакомые люди осведомлялись о дне похорон или выражали соболезнования. Мой сын пришел в ярость и решил отключить телефон.

– Значит, можно предположить, что Жакетта пыталась связаться с вами?

– Весьма вероятно. И если она не пришла сама сообщить мне новость, то лишь потому, что, как ей казалось, в день похорон меня будет трудно застать одну.

– Знаете ли вы врагов графа де Сент-Илера?

– Ни единого.

– Писал ли он вам что-нибудь о своем племяннике?

– Вы встречались с Аленом?

– Сегодня утром.

– Что он сказал?

– Ничего. Он направился к месье Обонне. Оглашение завещания состоится завтра, нотариус свяжется с вами, ибо ваше присутствие обязательно.

– Я знаю.

– Вам известны условия завещания?

– Арман хотел оставить мне мебель и личные вещи, – таким образом, если он уйдет раньше меня, у меня сохранилось бы ощущение, будто я была его женой.

– Вы примете это наследство?

– Но ведь такова его воля, не так ли? И моя тоже.

Если бы он не умер, то по окончании траура я стала бы графиней де Сент-Илер. Мы давно уже решили это.

– Ваш муж знал об этих планах?

– Ну конечно.

– А ваш сын и невестка?

– Не только они, но и все наши друзья. Повторяю: нам нечего было скрывать. Теперь я буду вынуждена, из-за имени, которое я продолжаю носить, оставаться в этом огромном доме, вместо того чтобы исполнить давнюю мечту и переехать на улицу Сен-Доминик. Но я воссоздам квартиру Армана здесь. Мне недолго осталось жить, но и этот короткий срок я проведу в привычной ему обстановке – так, словно бы я была его вдовой. Вы понимаете?

Что-то во всем этом раздражало Мегрэ. И все же он был пленен этой необычной женщиной – таких ему до сих пор не приходилось встречать. Привлекала и легенда, которую они с Сент-Илером создали и в которой жили.

На первый взгляд легенда эта была такой же нелепой, как и детские сказки или назидательные истории в книгах.

Но здесь, рядом с этой женщиной, Мегрэ с удивлением осознал, что верит всему. Он смотрел на все их глазами, разделял их чувства – точно так же в монастыре тетушки он, преисполнившись благочестия, ходил на цыпочках и говорил вполголоса.

Но внезапно он взглянул на свою собеседницу другими глазами, глазами человека с набережной Орфевр, и его охватило возмущение.