Текст книги "Бар Либерти"

Глава 4
Настойка из корня горечавки

Наступил час, когда закатное солнце покрыло все ровным, розовым светом, а испарения от земли стали рассеиваться в прохладе приближавшейся ночи. Мегрэ вышел из бара «Либерти», как обычно выходят из какого-нибудь сомнительного заведения, то есть засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Однако не прошел он и десяти шагов, как ему неожиданно захотелось обернуться и словно убедиться, что все это ему не приснилось.

Но нет, бар находился на своем прежнем месте, и на его узком, окрашенном в грязный коричневый цвет фасаде, зажатом соседними домами, все так же желтели буквы вывески.

За окном торчал горшок с цветами, рядом спала кошка.

Жажа, скорее всего, тоже дремала на задней половине бара, и будильник для нее одной отсчитывал минуты…

В конце улочки жизнь принимала нормальный облик: магазины, прилично одетые люди, автобусы, трамваи, полицейский на посту…

Чуть дальше, правее, начиналась Ла-Круазет, будто сошедшая с рекламных акварельных рисунков, что печатал в богатых иллюстрированных журналах каннский коммерческий профсоюз.

Все было тихо, мирно… Неторопливо прогуливались люди… Бесшумно, будто с выключенными моторами, скользили машины… И светлые яхты на воде…

Хотя Мегрэ и чувствовал себя уставшим и отяжелевшим, возвращаться в Антиб ему не хотелось. Он бесцельно бродил туда-сюда по улицам, то останавливался, сам не зная почему, то шел наугад дальше, и казалось, что сознательная часть его души осталась в клетушке Жажа возле голого стола, за которым в полдень сидели добропорядочный шведский стюард и Сильви с бесстыдно обнаженной грудью.

Каждый месяц в течение десяти лет Уильям Браун жил по нескольку дней в этой душной ленивой атмосфере бок о бок с Жажа, и та после нескольких выпитых рюмок начинала жаловаться на жизнь, а потом засыпала на стуле.

– Ну конечно же, черт возьми, горечавка!

Мегрэ был доволен: ему удалось вспомнить то, что вот уже минут пятнадцать он силился отыскать в памяти, сам даже не отдавая себе в том отчета! С тех пор как комиссар вышел из бара «Либерти», он все время пытался определить возникший в сознании образ и, отбросив всю лишнюю мишуру, понять его суть. И сумел-таки! Вспомнил свой разговор с приятелем, которого как-то раз угощал аперитивом.

– Что ты обычно пьешь?

– Настойку из корня горечавки!

– Что это еще за новая мода?

– Это не мода, старина! А последняя надежда забулдыги. Ты ведь знаешь, что такое горечавка. Сплошная горечь. И даже без спирта. Понимаешь, когда в течение тридцати лет ты вливал в себя самый разный алкоголь, тебе остается только эта горькая гадость, чтобы хоть чем-то пронять самого себя, ощутить вкус во рту…

Вот именно так! Место без порока и зла! Бар, где попадаешь сразу на кухню и где тебя, как старого знакомого, встречает Жажа!

И ты пьешь, пока она возится со стряпней! И идешь покупать говядинку у соседнего мясника! А тут спускается Сильви, заспанная, полуголая, и подставляет лоб для поцелуя, и никому нет никакого дела до ее жалких прелестей.

Не очень чисто, не очень светло. Говорят мало. Тягучая, без особого смысла беседа, как и жизнь самих людей…

И нет внешнего мира, волнений. Только небольшой прямоугольник солнечного света…

Поесть, выпить… Подремать и снова выпить, а потом Сильви оденется, натянет чулочки и отправится на работу…

– Ну пока, крестный!

Разве это не то же самое, что настойка из корня горечавки, о которой ему рассказал приятель? И бар «Либерти» разве не напоминает последнюю гавань для того, кто все видел и все перепробовал в пороке?

Женщины, лишенные красоты, кокетства, желаний, которых ты уже не хочешь и просто целуешь в лоб, даешь сто франков на чулки, а потом спрашиваешь, когда они возвращаются:

– Ну как, хорошо поработала?

Подобные мысли подействовали на Мегрэ угнетающе.

Ему захотелось немного отвлечься, и он остановился перед причалом. Легкая дымка уже начинала стелиться в нескольких сантиметрах от поверхности воды.

Пройдя мимо целого ряда уютных яхт и спортивных парусников, комиссар увидел в десяти метрах от себя матроса, державшего в руках красный флаг с полумесяцем, он шел к большому белому судну с трубами, должно быть принадлежащему какому-нибудь паше.

Неподалеку стояла яхта около сорока метров в длину, и Мегрэ бросилось в глаза ее название, написанное на корме золотыми буквами: «Ардена».

Едва ему припомнилось лицо шведа, сидевшего у Жажа, как, приподняв голову, комиссар увидел его на палубе: стюард в белых перчатках ставил поднос с чаем на ротанговый столик.

Владелец яхты, облокотившись на бортик, разговаривал с двумя девушками и смеялся, демонстрируя превосходные зубы. Веселую компанию от Мегрэ отделял трехметровый трап; пожав плечами, комиссар решительно вступил на него и с трудом удержался от смеха, когда заметил гримасу ужаса, мелькнувшую на лице стюарда.

Бывают в жизни моменты, как, например, этот, когда ты действуешь не потому, что это тебе обещает какую-то пользу, а просто чтобы занять себя или избавиться от ненужных мыслей.

– Простите, месье…

Хозяин яхты перестал смеяться. И, повернувшись к Мегрэ, застыл в ожидании, как и его подруги.

– Один вопрос, если можно. Вы не знаете человека по имени Браун?

– А у него есть судно?

– Было когда-то… Уильям Браун…

Едва ли Мегрэ ждал ответа на свой вопрос.

Он смотрел на стоявшего между двух полуголых девиц мужчину лет сорока пяти и по-настоящему породистого и думал про себя: «Браун был таким же, как он!

Окружал себя хорошо одетыми красотками, каждая деталь туалета которых тщательно продумана и должна порождать желание! Водил их в небольшие увеселительные заведения и угощал посетителей шампанским…»

Мужчина ответил с сильным акцентом:

– Если этот тот самый Браун, о котором я думаю, то ему принадлежало вон то большое судно, стоящее у причала последним… «Пасифик»… Но потом его уже Дважды или трижды продавали и покупали…

– Благодарю вас.

Мужчина и две его подружки не особенно ясно уловили смысл визита Мегрэ. Они смотрели ему вслед, и комиссар услышал за спиной негромкий женский смешок.

«Пасифик»… Из всех судов в порту ему под стать были лишь два, и на одном из них развевался турецкий флаг.

Но от «Пасифика» веяло запустением. Кое-где под облупившейся краской проглядывало железо корпуса.

Медные части позеленели.

На корме виднелась невзрачная табличка: «Продается».

В этот час матросы с яхт, хорошо вымытые и одетые в нарядную с иголочки форму, группами и чуть ли не солдатским строем направлялись в город.

Когда Мегрэ проходил мимо «Ардены», он почувствовал на себе взгляды трех людей с яхты, но подумал, что наверняка стюард тоже следил за ним, спрятавшись в каком-нибудь укромном уголке на палубе.

Улицы были ярко освещены. Однако Мегрэ не без труда отыскал уже знакомый ему гараж, где ему нужно было задать один-единственный вопрос.

– В котором часу в пятницу Браун забрал машину?

Пришлось звать механика.

В пять без каких-то минут! Иначе говоря, он как раз успевал добраться до мыса Антиб.

– Он пришел один? Никто не ждал его на улице? А вы уверены, что он не был ранен?

Уильям Браун покинул бар «Либерти» около двух.

Что же он делал еще целых три часа?

В Канне Мегрэ больше делать было нечего. Он дождался автобуса и, устроившись возле окна, стал рассеянно смотреть на дорогу, на бесконечную вереницу машин с зажженными фарами.

Первым, кого он увидел, выйдя из автобуса на площади Масе, был инспектор Бутиг, сидевший на террасе кафе «Ледник». Увидев комиссара, он тотчас вскочил.

– Вас разыскивают с утра!.. Садитесь… Что будете пить? Официант!.. Два перно…

– Мне не надо!.. Настойку горечавки!.. – проговорил Мегрэ, решивший попробовать, что это за пойло…

– Вначале мне пришлось опросить таксистов. А поскольку ни один из них вас не возил, обратился за помощью к водителям автобусов. Так я и узнал, что вы отправились в Канн!

Как живо он говорил! И с какой неподдельной страстью!

Мегрэ невольно взглянул на своего собеседника округлившимися от удивления глазами, но низкорослый инспектор как ни в чем не бывало продолжал:

– В городе найдется лишь пять или шесть ресторанов, где можно сносно поесть… Я звонил в каждый…

Где вам, черт возьми, удалось пообедать?..

Можно представить, как бы удивился Бутиг, расскажи ему Мегрэ правду: о бараньей ноге и о чесночном салате, приготовленных Жажа, и о рюмочках, и о Сильви…

– Прокурор не желает ничего делать, не посоветовавшись предварительно с вами… У нас ведь новости…

Сын приехал…

– Чей сын?

Мегрэ отпил глоток горечавки и поморщился.

– Сын Брауна… Он находился в Амстердаме, когда…

Нет, что-то сегодня у Мегрэ голова плохо варит. Он пытался сконцентрироваться, но у него никак не получалось.

– У Брауна есть сын?

– Несколько… От законной жены, той, что живет в Австралии… Один из них сейчас в Европе, занимается шерстью…

– Шерстью?

Наверно, в этот момент Бутиг весьма невысоко оценивал умственные способности Мегрэ. Но тот все еще мысленно находился в баре «Либерти»! А точнее, вспоминал официанта кафе, который играл на скачках и с которым Сильви успела переговорить через окно…

– Да! Хозяйство Браунов является одним из наиболее преуспевающих в Австралии. Они выращивают овец и продают шерсть в Европу… Один из его сыновей следит за разведением животных… Другой в Сиднее занимается погрузкой… А третий курсирует от одного европейского порта к другому, в зависимости от того, куда поступает шерсть: в Ливерпуль, Гавр, Амстердам или Гамбург… Как раз он и…

– И что он говорит?

– Что нужно как можно быстрее похоронить его отца, а за деньгами дело не станет… Он очень торопится… Завтра вечером ему уже нужно улетать…

– Он остановился в Антибе?

– Нет! В Жуан-ле-Пене… Но в роскошной гостинице и в огромном номере на одного человека. Ему вроде необходимо всю ночь поддерживать связь с Ниццей, чтобы уже там его соединили то ли с Антверпеном, то ли с Амстердамом, то ли еще не знаю с чем…

– Он съездил на виллу?

– Я предлагал ему. Он отказался.

– И что он в итоге сделал за это время?

– Повстречался с прокурором! Все! И постоянно настаивал, чтобы мы поторопились. Да еще спрашивает, сколько?

– Что – сколько?

– Сколько ему это будет стоить.

Мегрэ с отсутствующим видом смотрел на площадь Масе. Бутиг продолжал рассказывать:

– Прокурор с полудня ждал вас у себя в кабинете.

Теперь, когда вскрытие произведено, у него больше нет предлога медлить с выдачей разрешения на захоронение… Сын Брауна звонил трижды, и в конце концов его заверили, что похороны могут состояться завтра ранним утром…

– Ранним утром?

– Да, чтобы избежать толпы… Вот поэтому я и искал вас… Сегодня вечером закроют гроб… Если вы хотите увидеть Брауна, прежде чем…

– Нет!

К чему в самом деле? Мегрэ не имел ни малейшего желания смотреть на труп! Он и так хорошо знал Уильяма Брауна!

На террасе сидело немало людей. Бутиг заметил, что на них смотрят с соседних столиков, и это ему польстило.

Тем не менее он прошептал:

– Давайте говорить тише…

– И где хотят его хоронить?..

– Как где… На антибском кладбище… Катафалк подадут к моргу в семь часов утра… Мне осталось только подтвердить информацию сыну Брауна…

– А как же его две женщины?

– Тут еще ничего не решили… Может быть, сын предпочитает, чтобы…

– В какой гостинице, вы сказали, он остановился?

– В «Провансале». Вы хотите с ним встретиться?

– Завтра! – отозвался Мегрэ. – Думаю, вы придете на похороны?

Мегрэ пребывал в довольно странном настроении.

Веселом и одновременно мрачном! Такси довезло его до гостиницы «Провансаль», где его встретил портье, а затем еще какой-то служащий в галунах и наконец худой молодой человек, сидевший за письменным столом.

– Господин Браун?.. Сейчас посмотрю, на месте ли он… Вы не могли бы назвать свое имя?..

И звонки. И беготня посыльного. Все это длилось по меньшей мере минут пять, прежде чем к Мегрэ подошли, чтобы отвести по бесконечным коридорам к номеру 37. За дверью раздавался треск пишущей машинки.

Утомленный голос проговорил:

– Войдите!

Мегрэ оказался лицом к лицу с сыном Брауна, тем самым, что отвечал за прием шерсти в Европе.

Без возраста. По всей видимости, лет тридцать, но с таким же успехом можно дать и сорок. Высокий, худой, с гладко выбритым, но уже морщинистым лицом. Строгий костюм и черный галстук в белую полоску, украшенный жемчужной булавкой.

Ни малейшего намека на беспорядок или растерянность. Ни одного торчащего волоска. И голос ничуть не дрогнул, когда он увидел посетителя.

– Вы не могли бы подождать немного? Я быстро…

Располагайтесь…

Машинистка сидела за столом в стиле Людовика XV.

Секретарь что-то говорил по-английски в телефонную трубку.

А младший Браун додиктовывал также по-английски каблограмму, в которой шла речь о процентах потерь, вызванных забастовкой докеров.

– Господин Браун… – позвал его секретарь и протянул телефонную трубку.

– Алло!.. Алло!.. Yes!..

Он долго слушал, не прерывая собеседника ни единым словом, а затем, перед тем как повесить трубку, коротко бросил:

– No!

И, нажав на электрический звонок, повернулся к Мегрэ:

– Портвейн?

– Нет, спасибо.

Но когда появился метрдотель, Браун тем не менее заказал:

– Один портвейн!

Все это он делал без спешки, но с озабоченным видом, как будто предполагал, что от его малейшего поступка к жеста, даже от самого незначительного движения мышц лица зависела судьба мира.

– Попечатайте у меня! – попросил он машинистку, указав ей на соседнюю комнату.

И обратившись к секретарю, добавил:

– А вы позвоните прокурору…

Наконец он сел и со вздохом положил ногу на ногу:

– Устал. Так это вы ведете следствие?

Пододвинул к Мегрэ бокал портвейна, принесенный слугой.

– Нелепая история, не правда ли?

– Не такая уж и нелепая! – проворчал Мегрэ далеко не самым любезным тоном.

– Я хотел сказать – неприятная…

– Разумеется! Всегда неприятно получить нож в спину и умереть…

Молодой человек нетерпеливо поднялся, распахнул дверь в соседнюю комнату, сделал вид, будто отдает какие-то распоряжения на английском языке, затем вернулся к Мегрэ и протянул ему портсигар.

– Спасибо! Я курю только трубку…

Браун потянулся к столику, где стояла коробка с английским табаком.

Только крепкий, дешевый! – заметил Мегрэ и вытащил из кармана собственную пачку.

Браун большими шагами заходил взад и вперед по комнате.

– Вы знаете, не так ли, что мой отец вел очень… скандальный образ жизни…

– У него была любовница!

Не только! И многое другое! Вам нужно все знать, чтобы не совершить… как это по-вашему? Промашку…

Телефонный звонок прервал его. Подбежавший к аппарату секретарь ответил на этот раз по-немецки, и Браун замахал ему отрицательно руками. Секретарь говорил довольно долго. Браун уже начал проявлять признаки нетерпения. И поскольку конца беседе не предвиделось, подошел к нему и, взяв из его рук трубку, положил на рычаг.

– Отец приехал во Францию давно, без матери… И он нас почти что разорил…

Браун не мог устоять на месте. Продолжая говорить, он закрыл дверь за секретарем. Затем коснулся пальцем бокала с портвейном.

– Вы не будете пить?

– Нет, спасибо!

Младший Браун нетерпеливо передернул плечами.

– Над отцом взяли опекунство… Моя мать очень страдала… И много работала…

– А, так это ваша мать вновь поднимала дело?

– С моим дядей, да!

– С братом вашей матери, конечно!

– Yes! Мой отец потерял… достоинство, да… достоинство… Но лучше, если об этом будут как можно меньше говорить… Вы понимаете?..

Мегрэ все время неотрывно смотрел на молодого человека, и того это явно выводило из себя. Тем более, что Брауну никак не удавалось разгадать смысл тяжелого взгляда комиссара. То ли он ровным счетом ничего не значил, то ли, наоборот, в нем таилась страшная угроза?

– Один вопрос, господин Браун. Господин Гарри Браун, как я вижу по надписям на вашем багаже. Где вы находились в прошлую среду?

Прежде чем молодой человек ответил, он дважды прошелся по комнате.

– А что вы хотите этим сказать?

– Ничего особенного. Я только спрашиваю, где вы были.

– Разве это важно для следствия?

– Возможно, да, а возможно, и нет!

– Если не ошибаюсь, встречал в Марселе «Гласко».

Судно с шерстью из Австралии, которое сейчас находится в Амстердаме и не разгружается из-за забастовки докеров…

– Вы не видели вашего отца?

– Нет, не видел…

– Еще один вопрос, последний. Кто занимался рентой вашего отца и какова она была?

– Я! Пять тысяч франков в месяц… Вы хотите рассказать об этом в газетах?

За стеной по-прежнему раздавался треск пишущей машинки, звоночек в конце каждой строчки и стук каретки.

Мегрэ встал, взял шляпу.

– Благодарю вас!

На лице Брауна выразилось крайнее удивление.

– И это все?

– Все… Благодарю вас…

Снова зазвонил телефон, но молодой человек продолжал стоять на месте, будто и не собирался снимать трубку. И смотрел, не веря своим глазам, как Мегрэ направляется к двери.

Наконец судорожно схватил лежавший на столе конверт:

– Я тут приготовил немного на нужды полиции…

Но Мегрэ был уже в коридоре. Вскоре он спустился по роскошной лестнице и пересек вестибюль в сопровождении лакея в ливрее.

В девять часов он поужинал в полном одиночестве в ресторане гостиницы «Бекон», листая телефонный справочник. И трижды заказывал телефонный разговор в Канн. Только на третий раз ему ответили:

– Да, это здесь недалеко…

– Вот и замечательно! Будьте так любезны, передайте госпоже Жажа, что похороны состоятся завтра в семь часов в Антибе… Да, похороны… Она поймет…

Немного походил по комнате. Из окна, в пятистах метрах, виднелась белая вилла Брауна с двумя освещенными окнами.

Хватит ли у него сил?..

Нет! Ему так хочется спать!

– А у них, случайно, нет телефона?

– Есть, господин комиссар! Мне им позвонить?

Славная маленькая горничная в белом чепце напоминала мышку, суетливо бегающую по комнате.

– Месье!.. Одна из дам у телефона…

Мегрэ взял трубку:

– Алло!.. Говорит комиссар… Да… Я не смог зайти к вам сегодня… Похороны состоятся завтра утром в семь часов… Что?.. Нет! Только не сегодня… У меня много работы… Доброй ночи, мадам…

Он вроде бы разговаривал со старухой. И теперь она, взволнованная, наверняка побежит сообщать новость дочке. И обе начнут спорить о том, как им лучше в данной ситуации поступить.

В комнату, медоточиво улыбаясь, вошла хозяйка гостиницы «Бекон».

– Вам понравился буйабес[2]2
  Рыбный суп.


[Закрыть]?.. Я его специально для вас приготовила, поскольку…

Буйабес? Мегрэ безуспешно рылся в собственной памяти.

– Ах да! Превосходный! Просто изумительный! – поспешил откликнуться он с вежливой улыбкой.

Но на самом деле он ничего не помнил. Недавний ужин потонул в массе прочих ненужных вещей, вкупе с Бутигом, автобусом и гаражом…

А из кулинарных картин выплыла только одна: баранья ножка, отведанная комиссаром у Жажа… И благоухающий чесноком салат.

Нет, извините! Припомнилось еще кое-что: сладковатый аромат портвейна, так и не выпитого им в отеле «Провансаль», гармонично сочетавшийся со столь же невыразительным запахом парфюмерии Брауна-младшего.

– Пусть мне принесут бутылочку «Виттеля»[3]3
  Минеральная вода.


[Закрыть], – попросил он, прежде чем поднялся по лестнице к себе в номер.

Глава 5
Похороны Уильяма Брауна

Солнце опьяняло своими лучами, но ставни домов еще были закрыты, а тротуары пустынны, и лишь на рынке жизнь уже пробудилась. Легкомысленная и неспешная жизнь людей, что рано встали и у которых впереди еще куча времени, а потому предпочитающих не копошиться, не суетиться, а всласть накричаться по-итальянски и по-французски.

На рынок смотрел и желтый фасад мэрии с двойным крыльцом. В подвале здания находился морг.

В этом месте рынка, посреди цветов и овощей, и остановился без десяти минут семь катафалк, черный, зловещий. Мегрэ пришел почти в то же время, а вскоре примчался и Бутиг, инспектор проснулся едва ли десять минут назад и даже не успел застегнуть жилет.

– У нас есть время выпить чего-нибудь… Никого нет…

Он толкнул дверь небольшого бара, вошел и заказал ром.

– Вы даже не представляете, как все оказалось сложно… Сын забыл сказать, за какую цену он желал бы приобрести гроб… Вчера вечером пришлось ему звонить… Он ответил мне, что ему все равно, лишь бы хорошего качества… А в Антибе не нашлось ни одного гроба из мореного дуба… Только в одиннадцать часов вечера привезли такой из Канна… И тогда я вспомнил о церемонии… Надо отпевать в церкви, да или нет?.. Звоню в «Провансаль», а мне говорят, что Браун уже лег… Я постарался сделать, как лучше… Вот, взгляните!..

И он указал на возвышавшуюся в ста метрах от них на рыночной площади церковь, вход в которую был обрамлен черной материей.

Мегрэ предпочел промолчать, но, по его мнению, Браун скорее напоминал протестанта, нежели католика.

Бар находился на углу маленькой улицы и имел двери с каждого фасада. В тот момент, когда Мегрэ и Бутиг выходили с одной стороны, с другой в бар вошел человек, и комиссар, обернувшись, встретился с ним взглядом.

Он сразу узнал Жозефа, официанта из кафе в каннском казино, а тот на мгновение заколебался, стоит ли ему здороваться или нет, но в конце концов неопределенно взмахнул рукой.

Видимо, Жозеф привез в Антиб Жажа и Сильви, предположил Мегрэ и не ошибся. Обе шли, направляясь к катафалку, прямо перед ним. Жажа тяжело дышала, а девушка словно боялась опоздать и буквально тащила ее за собой.

Сильви надела свой синий костюм и сразу приобрела вид добропорядочной девушки. Что касается Жажа, то она, похоже, отвыкла ходить. Но скорее всего, у нее просто болели или распухли ноги. На ней было черное из блестящего шелка платье.

Им пришлось, верно, вставать в половине шестого утра, чтобы сесть на первый автобус. Настоящее событие для обитателей бара «Либерти»!

Бутиг недоумевал:

– Кто это?

– Не знаю… – рассеяно ответил Мегрэ.

Но в этот момент обе женщины остановились, подойдя к катафалку, и обернулись. Завидев комиссара, Жажа тотчас устремилась к нему навстречу.

– Мы не опоздали?.. Где он?..

У Сильви, что все так же сдержанно и враждебно вела себя по отношению к Мегрэ, под глазами виднелись темные круги.

– Жозеф привез вас сюда?

Девушке явно хотелось солгать, но она передумала.

– А кто вам сказал?

Бутиг отошел немного в сторону. Тут Мегрэ заметил такси, остановившееся на углу улицы – ближе было не подъехать из-за толпы на рынке.

Из машины вылезли две женщины и сразу обратили на себя всеобщее внимание, вернее не они сами, а их траурные одежды, с черной вуалью, ниспадающей почти до самой земли.

Слишком чужеродным показалось это зрелище среди солнечного света и веселого кипения жизни.

– Вы позволите?.. – прошептал Мегрэ, наклонившись к Жажа.

Бутиг занервничал. И попросил распорядителя похорон, который уже собрался было идти за гробом, немного потерпеть.

– Мы не опоздали?.. – спросила у Мегрэ старуха. – Такси пришлось долго ждать…

Ее взгляд тотчас выхватил из толпы Жажа и Сильви.

– Кто это?

– Не знаю.

– Надеюсь, они не собираются присоединиться к…

Подъехало еще одно такси, и, прежде чем оно окончательно остановилось, дверца открылась, и из него выскочил Гарри Браун, хорошо выспавшийся, с тщательно расчесанным пробором и в безукоризненном черном костюме. Его сопровождал секретарь также в черном костюме, держа в руках венок из живых цветов.

Неожиданно Мегрэ заметил, что пропала Сильви, но, поискав девушку глазами, увидел ее на рынке, возле корзинок цветочника. Вскоре она вернулась с огромным букетом фиалок.

Видимо, Сильви подала мысль двум женщинам в траурных одеждах в свою очередь сходить на рынок. Было видно, как они спорили, подходя к торговцу. Наконец старуха сосчитала монеты, и ее дочь выбрала букетик мимозы.

Тем временем Браун остановился в нескольких метрах от катафалка, ограничившись легким кивком в сторону Мегрэ и Бутига.

– Надо, видимо, предупредить его, что я договорился насчет отпевания, – вздохнул последний.

Ритм работы на ближайшей к мэрии части рынка замедлился – люди следили за происходящим. Но чуть подальше, метрах в двадцати, стоял привычный шум, раздавались крики, смех, шла торговля цветами, фруктами, овощами, сияло солнце, пахло чесноком и мимозой.

Четыре грузчика похоронной конторы принесли огромный, с множеством бронзовых украшений гроб. Вернулся Бутиг.

– Мне кажется, ему все равно. Он лишь пожал плечами…

Толпа расступилась. Лошади двинулись в путь. Гарри Браун, строгий и невозмутимый, пошел вслед за катафалком, держа шляпу в руке и опустив глаза на носки своих лакированных туфель.

Четыре женщины сперва топтались на месте в нерешительности, поглядывая друг на друга, но когда толпа уже была готова сомкнуться, дружно зашагали вперед и помимо их желания оказались в одном ряду сразу после сына Брауна и его секретаря.

Внутреннее пространство пустой церкви, видневшееся в широко распахнутых дверях, манило прохладой.

Браун ждал, стоя на паперти, когда гроб снимут с катафалка. Он привык к церемониям. Его нисколько не смущало, что за ним наблюдает множество глаз.

Более того, он спокойно, без чрезмерного любопытства взирал на четырех женщин.

Распоряжения по проведению похорон были даны слишком поздно. В последний момент обнаружилось, что забыли предупредить органиста. Кюре позвал Бутига в ризницу, что-то ему тихо прошептал, и, вернувшись, инспектор огорченно прошептал Мегрэ:

– Музыки не будет… Надо ждать по меньшей мере четверть часа… И еще неизвестно, вернется ли органист.

Несколько человек вошли в церковь, посмотрели на них и ушли. Браун по-прежнему стоял, гордо выпрямившись, и со спокойным вниманием озирался вокруг.

Отпевание прошло быстро, без органа, без пения.

Священник окропил умершего святой водой. И сразу же четверо рабочих унесли гроб.

На улице уже совсем потеплело. Процессия прошла мимо парикмахерской, возле которой стоял служащий в белом халате и снимал ставни с витрины.

Мужчина брился перед открытым окном. Спешившие на работу прохожие удивленно оглядывались: слишком мало людей следовало за столь пышным катафалком, явно предназначенным для похорон по первому разряду.

Две женщины из Канна и две женщины из Антиба по-прежнему шли в одном ряду, в метре друг от друга.

За ними следовало пустое такси. Бутиг, взявший на себя организацию похорон, заметно нервничал.

– Как вы считаете, скандала не будет?

Все протекало спокойно. Усыпанное цветами кладбище выглядело столь же празднично, как и рынок. Возле зияющей могильной ямы стоял священник со служкой, но как они прошли туда, никто не видел.

Гарри Брауну предложили первому бросить горсть земли в могилу. Затем возникла заминка. Старая женщина в траурной одежде подтолкнула вперед свою дочь и последовала за ней.

А Браун уже быстро шагал к пустому такси, ждавшему его возле ворот кладбища.

Новая заминка. Мегрэ держался в стороне вместе с Бутигом. Жажа и Сильви не осмеливались уйти, не попрощавшись с ним. Но две другие женщины в черном их опередили. Джина Мартини плакала и скомканным платочком утирала под вуалью слезы.

Ее мать подозрительно выспрашивала:

– Это был его сын, не так ли?.. Видимо, он захочет приехать на виллу?..

– Возможно! Не знаю…

– Мы вас еще увидим сегодня?

А сама при этом смотрела во все глаза на Жажа и Сильви. Только они ее и интересовали.

– Откуда они взялись? Не стоило позволять подобным созданиям…

На деревьях вовсю распевали птицы. Могильщики ритмичными движениями скидывали землю на гроб, и по мере того как яма наполнялась, звук становился все глуше и глуше. Венок и два букета лежали пока на соседней могиле. Сильви с побелевшими губами стояла лицом к могиле, уставившись в одну точку.

Жажа нервничала. Она ждала, когда же уйдут две другие женщины, чтобы переговорить с Мегрэ. Явно мучилась от жары, поскольку то и дело утирала пот.

И наверно, с трудом держалась на ногах.

– Да… Я к вам скоро зайду…

Черные вуали направились к выходу. Жажа с глубоким вздохом облегчения подошла к нему.

– Это они?.. Так, значит, он действительно был женат?

Сильви осталась стоять немного сзади, продолжая смотреть на почти уже засыпанную землей могилу.

Бутиг также нервничал. Но не решался подойти и вмешаться в разговор.

– Кто платил за гроб? Сын?

Жажа явно чувствовала себя не в своей тарелке.

– Странные похороны! – произнесла она. – Не знаю почему, но я все представляла иначе… Даже плакать не могла…

На нее только сейчас нахлынуло волнение. Смущенно и тоскливо смотрела она на кладбище.

– И печали-то никакой не почувствовала!.. Можно подумать…

– Можно подумать что?

– Не знаю… Словно это были ненастоящие похороны…

Она подавила подступавшие рыдания, вытерла глаза и повернулась к Сильви:

– Идем… Жозеф ждет нас…

Возле кладбищенской сторожки мужчина разделывал морского угря.

– Что вы об этом думаете?

Бутиг выглядел озабоченным. Он также смутно чувствовал: что-то не клеится. Мегрэ курил трубку.

– Я думаю, что Уильяма Брауна убили, – отозвался он.

– Безусловно!

Они бродили по улицам, уже расцвеченным поднятыми над витринами тентами. Знакомый парикмахер читал газету, сидя перед дверью. На площади Масе две женщины из Канна вместе с Жозефом ждали автобуса.

– Может быть, посидим на террасе и выпьем чего-нибудь? – предложил Бутиг.

Мегрэ согласился. Им овладела почти что болезненная лень. Множество картин сменялось в его сознании, путаясь меж собой, и он даже не пытался привести их в порядок.

Он сидел на террасе «Ледника» с полузакрытыми глазами. Солнце жгло ему веки. Сквозь частокол ресниц, создававший игру света и теней, люди и окружающие предметы принимали необычные феерические очертания.

На глазах Мегрэ Жозеф помог толстой Жажа вскарабкаться в автобус. Затем мимо кафе медленно прошествовал небольшого росточка мужчина в белой одежде и в колониальном шлеме, таща за собой на поводке чау-чау с фиолетовым языком.

Другие картины примешивались к реальности: Уильям Браун за рулем старенького автомобиля везет своих двух женщин от одной лавки к другой; на щеках щетина, под пальто, как это с ним зачастую случалось, простая пижама.

А его сын, возвратившись в свой роскошный номер отеля «Провансаль», должно быть, в этот час диктует телеграммы, отвечает по телефону и четкой ровной походкой ходит взад и вперед по комнате.

– Что за дело, не поймешь ничего! – вздыхает Бутиг, не умеющий сидеть в тишине. Да и ведет себя беспокойно: то одну ногу за ногу закинет, то другую. – Все-таки жаль, что забыли предупредить органиста.

– Да, Уильяма Брауна убили…

Мегрэ повторяет эту фразу для самого себя, дабы напомнить лишний раз, что несмотря ни на что произошла трагедия.

Воротник сдавливает шею. Лоб покрывает испарина. Комиссар с вожделением взирает на большой кусок льда, плавающий у него в бокале.

– Брауна убили… Каждый месяц он отправлялся в Канн. Вот и на этот раз он выехал с виллы, доехал до города и оставил машину в гараже. Затем отправился в какой-нибудь банк или в частную фирму получить ренту, назначенную сыном. После чего провел несколько дней в баре «Либерти». Несколько дней жаркой истомы, вроде той, что не оставляет в покое Мегрэ. Несколько дней Браун провел, не вылезая из шлепанцев: пересаживался со стула на стул, ел и выпивал с Жажа да поглядывал, как уходит и приходит полураздетая Сильви…