Текст книги "Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1"

– Кроме того случая, когда этот, министр питает в душе намерение обесчестить своего государя, принося его в жертву собственным страстям…

– Я не оскорблюсь этими словами, герцогиня; вы очень хорошо знаете, что я не сумею отрешиться от страшной привязанности к вашим божественным прелестям. Если я заставляю наблюдать за королевой, по обязанности, и с досады, или если хотите из ревности, надобно, чтобы она имела терпенье и думала о необходимости смириться.

– Это уж слишком нахально.

– Вы, герцогиня, очень горячи. Но позвольте мне кончить. Молясь каждый день вместе с ее величеством, не забудьте просить Бога, чтобы надзор мой не был бесплоден; ибо если цель ее желаний, а вашей милой интриги осуществится, то она погибла.

Здесь взгляд кардинала сверкнул быстрым огнем, подобно зарнице, которая ночью блестит и потухает на горизонте. Потом он продолжал спокойнее:

– Понимаете, что я тогда обязан сказать королю всю правду, и я скажу ее немедленно.

– Кардинал, я презираю ваши угрозы.

– Вам не удастся меня рассердить, возразил Ришельё е, целуя руку герцогини: – я не хочу видеть в этом гневе более того, что он прибавляет вам роз на лице и блеску в глазах… Прощайте, милая госпожа Шеврёз, продолжал его эминенция, снова целуя руку у хозяйки: – перестаньте не доверять мне и будем-те жить в мире и счастливом согласии. Если бы я поднял перчатку, которую бросает мне ваша хорошенькая ручка, если бы я принял борьбу с вашей неблагоразумной досадой, бой был бы не равен, а ваши прелести придают такой блеск двору, что мне было бы печально, если бы вы от него удалились.

Герцогиня Шеврёз была до такой степени раздражена этим сардоническим замечанием, что не могла ответить. Она упала, почти задыхаясь на свой оттамин в то время как Ришельё раскланялся и вышел из комнаты с насмешливою улыбкою.

Фаворитка быстро оправилась от изумления, в которое повергла ее нахальная насмешка кардинала; можно было удивиться ее постоянство, но трудно утомить его; и небольшое унижение, которое получила она в момент, когда льстила себя надеждой напугать Ришельё, только послужило подстрекательством ее хитрому характеру. Она сознавалась, что довольно легко увлеклась гневом – плохим советником, который часто сбивает нас с пути благоразумия. Одумавшись, госпожа Шеврёз убедилась, что кардинал, не смотря на высказанную уверенность, не мог быть спокоен относительно любовного письма, писанного им к Анне Австрийской и которое находилось в руках у этой государыни. По мнению герцогини письмо это должно было служить верным средством против доноса Королю, который хотел сделать Людовику XIII кардинал из-за пренебреженной любви. И так, основываясь на этом препятствии, которое она считала непреодолимыми герцогиня, более, нежели когда-нибудь старавшаяся благоприятствовать смелым замыслам Бэкингема и почти обезоруженной нежности королевы, поклялась содействовать тем с большим рвением счастью влюбленных, что теперь ей предстояло отомстить за неудачу, испытанную ею в первый раз от человека, могущество которого она хотела бравировать во всяком случае.

Герцогиня предавалась этим мыслям, когда скромная рука слегка постучавшая у двери кабинета, возвестила, по-видимому, дружеское посещение, потому что не были доклада. Посетитель вошел, не дожидаясь ответа.

– А, это вы, господин Бэкингем, сказала с живостью фаворитка: – очень рада. Подите сюда, мне необходимо переговорить с вами.

– Знаю, отвечал английский министр, который стал уже возле герцогини, обнял ее и крепко прижал к сердцу. – Герцог Шеврёз отправился в Лувр и…

– Нет, нет, вы совсем не знаете, сказала герцогиня, уклоняясь от нежностей: – дело решительно не в этом. У вашего превосходительства более честолюбия, нежели в светском человеке: похитить у кардинала госпожу Лафарж и Марион де-Лорм, разрушая его мечтания о снисходительности королевы, это на один раз очень много. Вот чего достаточно для настоящей минуты.

– Но вы забываете, милая герцогиня…

– Я не помню, господин Бэкингем. Поговорим серьезно. Подвигаются ли подземные работы?

– Завтра к ночи, отверстие, которое мои люди сделали в погребе Сен-жакских ворот надеюсь дойдет до подземелий Валь-де-Граса, а садовник, который мною подкуплен, обещался найди средство ввести меня в церковь, приподняв одну мраморную надгробную плиту.

– На этот раз успех мне кажется несомненный, если только кардинал не сумеет получить чудесным образом сведений от добрых монахинь, покоящихся в склепе.

– При их жизни может быть… Но королева…

– Королева решилась по моим настояниям прийти в церковь Валь-де-Грас, пешком, ко второй колонне справа, когда ударить девять часов на монастырской башне.

– И ее величество придет по собственному желанию? Она до такой степени будет тронута чувствами, которые… О, герцогиня, я счастливейший из людей.

– Скажите – самый гордый, самый напыщенный суетной славой… Герцог, настоящая любовь выражается не таким образом. Верьте, что я достаточно чувствую к вам дружбу. Бросьте вы этот хвастливый вид, умерьте в себе первого министра. Анна придет в Валь-де-Грас искать не великолепного, тщеславного Бэкингема, но почтенного монаха, у ног которого, может быть, хочет отречься от слабости, на которую ваша гордость дозволяет себе надеяться. Она не знает, что вы должны будете заменить духовную особу; этот подмен, выбор места и время – все это моя мысль, и я не уверена, не разгневается ли моя августейшая государыня, что я так неблагоразумно изменила ее чести, вверенной моему попечению.

– Милая, герцогиня! воскликнул Бэкингем, для которого присутствующая женщина была лучшею: – как я мало достоин ваших милостей! Я – обладатель неисчерпаемого источника прелестей, так неблагодарен, что ищу другого.

– Нисколько, любезный герцог, – условия, которые вы понимаете, пришли к концу. Оба мы превосходно выполнили эти условия. Справедливо или нет, мнение света назначило мне при дворе трон красоты, я считала бы себе оскорблением, если бы первый ваш выбор пал не на меня, и первый кавалер Англии обошелся со мною как держава с державою: дело этикета, милейший герцог, и больше ничего. Потом сердце вступило в свои права. Теперь, когда ваши желания устремляются до самой королевы Франции, я позволяю свести себя потихоньку с моего цветочного трона, чтобы вам помогать как союзница, и я, слышите ли, тщательно закончила мои обязанности наперсницы.

– О, герцогиня, вы заставляете меня покупать еще неизвестное счастье дорогими жертвами.

– Очень жалею, милорд, но есть утешения, превышающие власть посланника.

– Есть также дипломатические увертки.

– Как эти государственные люди недобросовестны!… Мне случилось нечаянно, узнать что осторожность королевы была бы недостаточно сильна, чтобы отвратить вас от какой-нибудь неприличной мысли, я оставляю на вашей совести все дипломатические уловки, которых вы будете искать, чтобы одержать верх надо мною.

На другой день вечером девять часов ударило на башне Валь-де Граса, когда королева, закутанная в атласный плащ, держа за руку фаворитку, вошла в церковь. Одна лампа горела под широким сводом, словно звездочка на ночном небе. Хотя шаги королевы и герцогини были легки и осторожны, однако будили, это пустое здание. Сердце у обеих спутниц билось чрезвычайно сильно.

– Здесь, сказала госпожа Шеврёз, останавливаясь у условленной колонны: – он не замедлит прийти.

– Ты этого хотела, Мари… Но вот я и виновата! Слушать признания в любви этого иностранца… и еще в доме божьем!

– Тс! Не забывайте, что вы пришли открыть свою душу достопочтенному отцу Ансельму, и что ваше величество должны чрезмерно удивиться, разгневаться, найдя в этом месте господина Бэкингема… Главное в том, что если становишься слабым, надобно делать вид, что это нечаянно.

– О, государь, вот еще следствие вашего жестокого охлаждения!

– О, ваше величество… Но позвольте, слышен шум, я, вижу свет, медленно исходящий из земли, который пока озаряет мраморные плиты… там у входа в часовню…

– Что это значит, милая герцогиня, сказала королева, трепетно прижимаясь к фаворитке: – неужели мертвецы выходят из могилы, чтобы упрекать меня в моей слабости?

– Успокойтесь, отвечала тихо, госпожа Шеврез; – это, как я предполагаю, смертный и весьма влюбленный, который приходит воздать дань вашим прелестям и высоким качества»… Бог простит ему, что он избрал могильный выход для того, чтобы дойти до вас: любовь действует как может.

– Мари, вы меня приводите в трепет.

– Вот отец Ансельм.

В это время герцог Бэкингем, переодетый в рясу, подошел к королеве, совсем не по-монашески и в восторге начал целовать ей руки.

– Что вы делаете, отец мой? – шептала Анна, волнение которой весьма плохо гармонировало с ее речью.

– О, простите.

– Боже мой, что я слышу? Вы, господин герцог? воскликнула супруга Людовика XIII: – и вы осмеливаетесь… в этом месте… со мною, королевой Франции!…

И не смотря на эти смутные упреки, рука ее оставалась в руке английского вельможи, который нежно пожимал ее.

– Увы, эта самая смелость рискует лучше, нежели я могу высказать, силу моей любви.

– По крайней мере, герцог, говорила Анна Австрийская, которой на минуту овладело чувство собственного величия: – по крайней мере вам должно было прийти на мысль, что такая необычайная выходка оскорбить дочь королей.

– Нет, сказал герцог, бросаясь к ногам королевы: – я не думаю оскорблять ваше величество предлагая здесь, в храме Бога, столь пламенное сердце, исполненное, столь святой любви, какое предложил бы, я ему у подножия его алтаря.

– Святотатство! Неужели, вы, не боитесь, что эти своды, мгновенно разбитые грозой, не обрушатся на вашу голову?

– Я боюсь только грозы ваших глаз.

Вдруг в нескольких шагах послышался зловещий шум, отдававшийся под сводами. Герцогиня Шеврёз, в качестве скромной наперсницы удалившаяся от влюбленной четы, с ужасом подошла к королеве, в то время как последняя, будучи упоена нежностью и вместе пораженная испугом и суеверием, считала может быть втайне счастьем умереть от громовой стрелы на руках слишком дорогого святотатца.

– Не пугайтесь, опасность прошла, сказал, подходя к Бэкингему английский дворянин, сопровождавший герцога. Наш подземный ход открыт, кардинальские агенты готовы были проникнуть в церковь, но, клянусь острием шпаги, их тревога должна быть сильнее нашей: я опустил над ними надгробную плиту. Вот причина шума, который вы слышали.

– Сэр-Уилльям, спросил герцог: – но верно ли, что никто из негодяев не проник в отверстие, вверенное вашей охране?

– Не думаю.

– Вы ошибаетесь, сказала герцогиня тихим голосом; – я положительно только что слышала шелест шелкового плаща у этой колонны.

– Горе дерзновенному! воскликнул сэр Уильям, обнаженная шпага которого сверкнула при свете лампы. – Но вы не пугайтесь, продолжал он: – я твердо решился удалить от вас всякую опасность. Только войдите сюда для продолжения вашего разговора.

И английский дворянин сильной рукой втолкнул королеву, герцога и потом фаворитку в исповедальню, дверь которой затворил за ними.

Легко можно вообразить себе пространство, какое представляла конференц-зала, куда попали три собеседника. Анна австрийская очутилась на лавке исповедника, невольно подставляя колени герцогу Бэкингему, который в свою очередь держал герцогиню Шеврёз у себя на коленях… Что думали в это время королева, фаворитка и английский министр? – трудно определить с точностью. По крайней мере можно утверждать, что, будучи сжаты подобным образом, актеры этой странной сцены могли свободно располагать только воображением и что, не смотря на возможность намеренного свидания наедине, честь короля Франции и Наварры не подвергалась серьезному покушению в Валь-де-Грасе.

Обстоятельства имели до такой степени угрожающий характер, что души, наиболее наклонные к нежным излияниям, отрешились бы от этого при виде происходившего в церкви. Страх госпожи Шеврёз имел основание: один из сообщников Лафейма успел уже войти прежде, чем сэр Уильям опустил плиту. Английский дворянин не замедлил встретиться с этим опасным свидетелем королевского свидания. Мгновенно завязалась жаркая битва; искры сыпались от сильных ударов шпаг обоих противников, а ноги их, наступая на плиты, извлекали зловещие звуки из жилища мертвых. Можно было подумать, что два сторонника Люцифера оспаривают друг у друга душу, освободившуюся от земной оболочки, чтобы влечь ее скорее в мрачное обиталище. Наконец стук оружия прекратился и глухой шум падающего безжизненного тела возвестил конец боя лицам, находившимся в исповедальне. Сэр Уильям поспешил отворить дверь их тесной темницы, успокоил их относительно себя и уверил их, что он даже не ранен.

– Скорее, милорд, прибавил он: – уведем этих дам через дверь монахинь, если к счастью она еще свободна; через несколько минут, может быть будет уже поздно.

– Увы, милорд, шептала королева, которую герцог почти уносил на руках: – слабость моя не могла не прогневить Бога – справедливый гнев его обнаружился…

– Гнев на наших противников, отвечал герцог: – ибо помешал им причинить вред, ими задуманный. Но главное торжество было бы счастье… Оно от нас ускользнуло… Но мы его найдем вновь, если вы позволите мне надеяться.

– Теперь не время для этих нежных излияний, сказала госпожа Шеврёз, овладев рукою сэра Уильяма: – всем нам грозит опасность. Удалитесь немедленно, господа, и Бог да хранит вас.

– Друзья наши вероятно ожидают нас у подошвы садовой стены, сказал сэр Уильям: – конечно, может быть придется поработать клинком.

– Что нужды! воскликнул герцог, освобождаясь от рясы и отбросив ее далеко. – Я хочу, чтобы обожаемая государыня знала, что я готов жизнью заплатить за блеснувший мне момент счастья.

– Прощайте, герцог Бэкингем, сказала королева тихо и крепко пожимая руку лорду: – прощайте, может быть, навсегда.

– Не хочу верить этому предсказанию… Клянусь честью, мы увидимся – я твердо решился на это.

– И я надеюсь довести это намерение до конца, прибавила с живостью фаворитка: – самое высшее благополучие для меня – видеть, как моя добрая государыня восторжествует над этим злым животным в красном плаще.

И с этими словами герцогиня, которую не удивила маленькая неудача, перелетная тень, брошенная на любовное приключение, увлекла королеву в темный длинный коридор, в конце которого находился апартамент Анны Австрийской. Таким образом, убегала, трепетная, под влиянием любви и страха, государыня эта, воспитанная в самых строгих правилах, но которую оскорбительное равнодушие короля делало жаждущею утешения, а может быть и мести и предавало волнениям пламенной души, неодолимым требованиям сильного сложения.

Во время этого перехода, до слуха хорошеньких беглянок долетало несколько вздохов из смежных келий.

– Бедные монахини, шепнула госпожа Шеврёз на ухо королевы: – у них есть свое горе, свои влечения, извлекающие у них слезы из глаз, которые принуждены они закрывать на удовольствия света, а вы сами знаете хорошо, что исповедь не всегда бывает полная.

– Безумство! Обращать таким неприличным образом серьезное в шутку, которая может иметь самые гибельные последствия.

– Имейте больше веры в свою счастливую звезду, отвечала герцогиня, подводившая в этот момент королеву к небольшой лампе: – вот мы и в вашей комнате. Вы находились в Валь-де-Грасе два дня, и поэтому ничего не будет подозрительного, если ваше величество останетесь здесь еще и завтра утром. Что касается меня, я уйду из монастыря за час до рассвета, разбросаю в городе несколько десятков пистолей. Кардинал при своем пробуждении будет оглушен вестью о ночном покушении на воровство в этом доме, которое предупредил садовник, а последний не задумается солгать, чтобы услужить вашему величеству.

– Как я благодарна герцогиня.

– Тело разбойника, убитого сэром Уильямом, подтвердит это неопровержимым образом, так как один из агентов Лафейма легко мог быть принят за вора. Не беспокойтесь же; слава Богу, что в руках неприятеля не осталось никакого вещественного доказательства и наша честь спасена.

– Честь, Мари, увы! То, что произошло, не может не бросить тени…

– Ваше величество строго принимаете…

– Но совесть, герцогиня, совесть!

– В чем же ей упрекать вас?.. Вам нужно не более как несколько часов спокойствия.

– Невозможно, герцогиня; сегодняшний вечер слишком взволновал мое воображение.

– Но положение в исповедальнице…

– Не говори мне более об этом, Мари… Я хочу покаяться, позабыть герцога, искать в религии помощи против самой, себя и на лоне ее находить утешение в несправедливом презрении Людовика ХIII.

– Бог свидетель, как я уважаю религию… но не будем еще заблаговременно касаться ее сокровищ: оставим ее до возраста, когда мы сделаемся более того достойны…

Когда раздался первый удар колокола, призывавший к заутрени, госпожа Шеврёз оставила комнату королевы, и снова вступила в длинный коридор. На этот раз она встретила около двадцати монахинь, выходивших из келий. По нерешительным шагам молодых можно было судить о сожалении, с которым они оставили теплую постель, прервав приятные грезы. Старые ускоряя тяжелые шаги, напротив обнаруживали отвращение к охладевшему ложу, равнодушие к бесплодному существованию, где не произрастало больше счастье, и которые, оставляя за собою только скуку, стремились к лучшему миру. Фаворитка среди этого двойного ряда благочестивых отшельниц, весьма походила на красивого демона, вторгшегося между дев господних для произведения соблазна.

Не успела герцогиня дойти до садовой двери, как из церкви раздался пронзительный крик многих голосов, куда монахини входили последовательно. Она ни минуты не задумалась над объяснением: очевидно монахини усмотрели труп разбойника. Госпожа Шеврёз поспешила достигнуть комнаты садовника, чтобы предупредить монахинь, которые могли броситься туда от страха. Наперсница Анны Австрийской, во всяком случае, имела время сообщить старику тему ночного воровства, и заявить, что вор должен был быть убит им, садовником. Человек этот, привыкший благоприятствовать монастырским интригам, столь обильным в XVII столетии, тем с большим удовольствием согласился принять на себя геройский поступок, что предчувствовал увеличение награды. Украшая сам первоначальную тему, он сказал:

– У меня на оленьих рогах, украшающих камин, висит возле старой аркебузы шпага, с которой мой покойный отец, царство ему небесное, воевал, как служил в гвардии доброго нашего короля Генриха… Я прицеплю эту шпагу, надену на голову свою серую шляпу с петушьим пером, и так как этим услужу вам, герцогиня, то храбро явлюсь пред настоятельницей как спаситель общины.

– Именно, дядя Ришар, вы превосходно входите в свою роль… Я знаю очень хорошо, что не ошиблась, считая вас способным орудовать щекотливым делом. Но говорите скорее, успел ли выйти герцог и его приятель?

– Через садовую калитку, не рискуя ни одним волоском, благодаря бога.

– Поспешите же и мне отворить эту калитку.

– Судя по ходу вещей, я полагаю, что госпожа настоятельница меня спросить; если вам будет угодно, мой сын Рене, проводит вас за большой мостик и там до выхода из монастырских владений.

– До моего отеля, дядя, Ришар. Но как мне особенно важно, чтобы меня не узнали, то вы одолжите мне какой-нибудь ваш костюм, а мое платье спрячьте у себя в сундуке.

– Я готов всею душой служить вам, госпожа герцогиня… я вам дам серую куртку совсем новенькую и праздничные штаны в клетках.

– Идите однако же, но своей обязанности, ваша дочь Бригитта потрудится найти мне что нужно. Прикажите только, чтобы Рене был готов проводить меня.

Оставив дядю Ришара хвастаться мнимыми ночными подвигами, госпожа Шеврёз при помощи хорошенькой дочери садовника облеклась в мужскую одежду.

– Право, Бригитта, вы имели бы обеспеченное состояние, если бы служили камердинером самому прихотливому кавалеру: я не видала женщины, которая с такою ловкостью одевала бы мужчину.

– Поверьте, госпожа герцогиня…

– Понимаю, это следствие природного ума и ловкости.

– Вы очень добры, госпожа герцогиня. Но панталоны не привязываются таким образом.

– Привяжите сами, мне нечего церемониться с вами.

– Вы в самом деле, госпожа герцогиня, довольны моим старанием?

– До такой степени, Бригитта, что если вам и вашему отцу желательно, я возьму вас в себе в горничные.

– О, какая честь!

– Конечно, это небольшое одолжение, но, по крайней мере, у меня вы найдете какое-нибудь удобство и удовольствия. Мы поговорим, об этом.

– Когда вам будет угодно. Никто, во время длинного перехода от Валь-де-Граса к отелю Шеврёз, не думал искать благородного потомка Роганов под платьем садовника, а еще менее можно было подозревать, чтобы грубые перчатки мнимого крестьянина скрывали хорошенькие ручки, на которых напечатлелось столько горячих поцелуев или это плечо, несшее заступ, привлекало своею алебастрового белизною тысячи взоров, сверкавших любовью.

Наши два садовника вошли наконец в отель, и толпы слуг французов и англичан, встретившихся в дверях, не удостоили даже взглядом этих незнакомцев. Один из них, по знаку, отправился на кухню, а другой проскользнул незаметно до комнаты госпожи Шеврёз.

Поручив метрдотелю позаботиться о Рене, Мари поспешила сбросить грубый мужской костюм и едва успела накинуть капот, как Бэкингем, который несколько раз присылал узнать, можно ли видеть герцогиню, – без церемонии вошел в уборную.

– Извините за такое нескромное посещение, сказал фаворит Карла I. – но нетерпение и беспокойство, наполнявшие мою душу, превозмогли далее уважение.

– Чувства, которые вы мне выказываете, проснулись очень рано сегодня, милорд, отвечала герцогиня, не желая посвящать горничной в тайну. – Ваше светлость позволите мне приодеться немножко.

– Я удалюсь…

– Оставайтесь; трудно уже прибавить какое-нибудь неприличие к вашему немного бесцеремонному приходу.

– Ваша светлость ничего больше мне не прикажете? спросила камеристка, считавшая обязанностью выказать особенную скромность.

– Не уходите из моей спальни, – ответила госпожа Шеврез: – и не запирайте двери: мне может встретиться надобность кликнуть вас. Теперь мы можем побеседовать, прибавила герцогиня в полголоса, сидя перед зеркалом.

– Как кажется, в городе ничего не известно обстоятельного о событиях прошлой ночи. Я проходил по городу с сэром Уильямом: говорят только о покушении на кражу в церкви Валь-де-Граса.

– О котором я велела распустить слух тамошнему садовнику, который в эту самую минуту находит странное удовольствие хвастать, что он убил вора, проколов его насквозь шпагой.

– Превосходно, что сочинена подобная сказка.

– Надобно стараться распространить ее по всем перекресткам.

– Я помогу вам: люди мои раздадут тысячу пистолей влиятельнейшим из оборванцев, изобилующих на городских мостовых.

– Не будем обольщаться мечтою иметь удовольствие обмануть кардинала; он не принадлежит к числу людей, которые ловятся на видимости: истина не укроется от его глубокой опытности.

– Но доказательства ускользнут от него.

– Я полагаю. И если Бог даст, что Ришельё попытается внушить королю подозрение, у меня есть в запасе средство заставить его отказаться от этого гибельного намерения.

– А королева?

– Лежит в постели с сильной головной болью в своей комнате в Валь-де-Грасе. Она не должна знать ничего.

– Ришельё конечно явится к государыне под предлогом показать услужливую преданность: обязанность послужить здесь маскою любопытству.

– При подобной встрече, герцог, ловкость мужчины не сравняется с нашей: Анна хорошо знает, что старый кот делает бархатные лапки лишь для того, чтобы удобнее выпустить когти.

– Итак, герцогиня, после этой бури, которая казалось, отняла у нас всякую надежду, мы можем надеяться на ясные дни.

– Мы употреблено здесь, как я полагаю, вместо я. Странное самолюбие у мужчин думать, что вся вселенная заинтересовала их личным блаженством. К счастью для вас гордость моя находит нужным действовать заодно с вашею нежностью… Но не будет больше ни церквей, ни исповедальниц.

– Страшная казнь Танталя…

– Наконец в другой раз мы устроим дело иначе.

После этого разговора герцог и герцогиня расстались. Вскоре госпожа Шеврёз отправилась в Валь-де-Грас, под видом этикета, который в этот день все почти парижские кареты направил к воротам Сень-жак. Но никто не упредил кардинала. Его ввели к королеве в одно почти время с герцогиней Шеврёз.

– Я велела принять вас, господин кардинал, хотя я и не здорова не много, сказала королева голосом искусно притворным. – Вы явились, как мне докладывали, по приказанию короля, и я должна была повиноваться.

– Приказания короля, ваше величество, к которым присоединяется и мое личное беспокойство, заставили меня поспешить прибытием, после покушения на комнату вашего величества.

– Какого покушения? Спросила хитрая кастальянка, которая показала себя актрисой выше, нежели надеялась фаворитка.

– Неужели государыня не знала о том, что произошло ночью? спросил кардинал, оборачиваясь к госпоже Шеврёз.

– Мне сказывали при входе, что по поводу нездоровья ее величества настоятельница сочла благоразумным скрыть это происшествие.

– Сознаюсь в моей неловкости, молвил Ришельё легкой улыбкой: – мне надобно было догадаться, что особенное приличие требовало бы скрыть от ее величества это дерзкое покушение.

– Боже мой, неужели я подвергалась какой-нибудь опасности! воскликнула королева, не останавливаясь, по-видимому, на сомнительном смысле слов кардинала.

– Я не думаю, чтобы опасность была так велика, чтобы испугать ваше величество; но она может быть сделается страшнее для вашей безопасности и для спокойствия короля, моего государя. Поэтому я постараюсь устранить от вас все подобные ужасы и окружу вас таким бдительным надзором, которого ничто обмануть не в состоянии.

Последние слова сопровождались таковым взглядом, устремленным на госпожу Шеврёз.

– Что касается до надзора, отвечала последняя: – то необходимо быть новичком в этом деле, чтобы не положиться на вас; но есть люди, которым не верить было бы с вашей стороны весьма благоразумно: меня именно уверяли, что вор убитый храбрым садовником сегодня ночью, друг известного Лафейма, близкого доверенного вашей эминенции.

– Поле злобы людской обширно, герцогиня, возразила первый министр с горькой улыбкой. Ведь говорят также, что мошенники, достойные виселицы, которые прорыли подземный ход к церкви этого монастыря, находятся в услужении у герцога Бэкингема.

– Какая глупость! воскликнула госпожа Шеврёз.

– Вы конечно знаете, герцогиня, продолжил кардинал: – что я не верю подобным слухам, и убежден, что вы также презираете то, что слышали.

– Конечно, поспешила ответить королева, которая боялась, чтобы фаворитка ее не увлеклась досадой.

– И чтобы уничтожить на будущее время эти клеветы, сказал кардинал: чтобы в особенности они не возбуждали веры в народе, склонном судить дурно, я озабочусь окружить королеву такой бдительностью, и что не встретится даже и предлога ни к какому разговору. Теперь, ваше величество, продолжал он, почтительно обращаясь к королеве: – надеюсь, вы не разгневаетесь на меня, если я передам волю короля, моего государя: его величеству угодно, чтобы вы изволили возвратиться в Лувр, как только поправится ваше здоровье, и чтобы в настоящее время отказались от своей комнаты в Валь-де-Грасе, но до выздоровления можете жить здесь спокойно: вокруг этого монастыря будет хорошая и надежная стража.

– Ваша, эминенция, перебила герцогиня с насмешливой улыбкой: – приняли бы на себя достойную вас заботу, если бы приказали караульным солдатам поставить цепь вокруг дома и держаться за руки.

– Средство было бы недурно, отвечал Ришельё, стараясь придать своей физиономии веселость: это был бы интересный хоровод, и король мог бы по крайней мере надеяться. не платить за музыку.

С этими словами кардинал почтительно поклонился и вышел, бросив на госпожу Шеврёз мрачный взгляд, в котором, может быть, в первый еще раз не замечалось ни малейшего выражения нежности, Легко было видеть, что Ришельё, будучи уверен, что королева и герцогиня сыграли с ним штуку, что он будет слушаться только своей ревности и что не остановится в мщении пока не изольет желчи своего сердца.